Текст книги "Шепчущий во тьме"

А в сорок шестом году горожане посмотрели вокруг да призадумались. Уж больно много народу исчезает, больно много безумных визгов на воскресных службах, больно много сплетен о рифе. Я так думаю, в том отчасти есть и моя вина. Ведь это я рассказал члену городского совета Маури о том, что видел тогда в подзорную трубу с крыши, – все рассказал, как оно было! И вот как-то ночью целая депутация отправилась на ялике следом за Овидием и его людьми к рифу. И я слыхал, что между ними завязалась перестрелка в море. А наутро Овидий и тридцать два его молодца оказались в городской тюрьме, и все начали гадать, как оно теперь обернется да какое обвинение им могут предъявить. Господи, кабы можно было заглянуть в будущее… И вот спустя пару недель… а все это время в воду за рифом ничего не бросали…

Зидок осекся, всем своим видом демонстрируя страх и усталость, и я позволил ему помолчать немного, а сам то и дело нервно поглядывал на часы. Настала пора прилива, и шум набегающих волн словно придал старику сил. И я был рад приливу, ведь в прилив мерзкий запах рыбы чуть рассеялся. Я снова напряг слух, чтобы не пропустить ни единого слова.

– В ту ужасную ночь… я их видел. Я забрался в башенку на крыше… стаи тварей… тучи… Они усеяли весь риф и пересекали бухту, чтобы заплыть в Мануксет… Боже, что творилось в ту ночь на улицах Иннсмута… кто-то постучался в нашу дверь, но папаша не открыл… а потом он вылез из окна кухни со своим мушкетом и пошел искать мистера Маури, хотел узнать, какая от него помощь требуется… По улицам лежали горы трупов и умирающих… слышались выстрелы и вопли… Люди кричали на Олд-сквер, и на Таун-сквер, и на Нью-Черч-Грин… Ворота тюрьмы снесли. Одни орали: «Свобода!», а другие: «Измена!» А потом списали все на поветрие, когда приехали люди из соседних городов и обнаружили, что половина жителей Иннсмута исчезла… никого в живых не осталось, окромя тех, кто сошелся с Овидием и энтими тварями или же сидел тихо. А папашу своего я с той ночи больше не видал…

Старик задыхался, по его лбу ручьями тек пот. Но его костлявые пальцы еще крепче впивались в мое плечо.

– А к утру все прибрали… да не до конца, следы побоища остались… Овидий-то вроде как взял на себя власть и сказал, что отныне в городе все переменится… все горожане должны молиться с ними на общих собраниях, а дома должны будут принимать гостей… Энтих тварей, значит… для кровосмешения. Они захотели с нами проделывать то, что раньше проделывали с канаками, и он не собирался им в этом мешать. Он совсем сбрендил, кэп Овид, просто свихнулся на энтой теме. Он сказал: они дают нам рыбу и сокровища, и им надо взамен давать то, чего им надобно…

Если кто к нам со стороны приедет, говорит, пусть видят, что в городе все идет по-прежнему, ничего не изменилось, а мы не должны заводить разговоров с приезжими, если желаем себе добра… Все мы должны были дать клятву Дагону, а опосля кое-кто из нас дал и вторую, и третью клятву. А те, кто себя проявил, получали особенную награду – золотишко и всякие сокровища. Смысла артачиться не было, потому как энтих тварей на дне морском были миллионы! Сами они не хотели устраивать облавы на людей или уничтожать род человеческий, но ежели бы их вынудили к тому, то они могли много бед принести на землю… У нас не было старинных амулетов, чтобы отвадить их, как энто делали туземцы Южных морей, а канаки ни за что бы не раскрыли нам своих тайн.

Энтим тварям и жертвы приносили вдосталь, и дикарские побрякушки бросали в воду, и пускали их на постой в дома, когда им того хотелось, – ну, и они нас не тревожили. И никто не боялся, что приезжие разнесут о нас всякие слухи – ну само собой, ежели не станут совать свой нос куда не надо… И все вступили в конгрегацию праведных – Орден Дагона, – чьи дети никогда не будут умирать, а вернутся к Матери Гидре и Отцу Дагону, от коих все мы берем начало… Йа! Йа! Ктулху фхтагн! Пх’нглуи мглу’наф Ктулху Р’льех вгах-нагл фхтагн…

Старый Зидок явно бредил, и я затаил дыхание. Бедняга! В какие же ужасные бездны галлюцинаций низвергся сей плодовитый творческий ум под воздействием алкоголя, одиночества, окружающего запустения и уродства! Он застонал, и слезы заструились по его морщинистым щекам, теряясь в космах седой бороды.

– Господи, с тех пор, как мне сравнялось пятнадцать, чего я только не видел!.. Конец царствию твоему! Люди исчезали, кончали с собой… а тех, кто рассказывал про Иннсмут в Аркхеме или в Ипсвиче и в других городах, называли безумцами, вот как ты, мил человек, называешь меня сейчас… но Боже ты мой, что я видел…. Меня бы давным-давно убили за мою болтовню… да токмо я дал и первую, и вторую клятву Дагону через самого Овидия – и потому нахожусь под его защитой, покудова их жюри не докажет, что я болтаю осознанно и намеренно. А вот третью клятву я не дам… Я лучше умру, чем сделаю это…

Это случилось как раз в Гражданскую войну, когда дети, рожденные в сорок шестом, выросли… ну, то есть те, что выжили. Я боялся… Никогда больше не подглядывал за тварями после той страшной ночи и ни разу за всю свою жизнь не видел их вблизи. Ну, то есть живьем…. Я пошел на войну, и коли бы мне хватило ума да отваги, я бы сюда не вернулся, а осел бы где-нибудь подальше от этого проклятого места. Но соседи писали мне в письмах, что в Иннсмуте дела не так уж и плохи. А все потому, я так думаю, что в шестьдесят третьем в городе разместился правительственный призывной пункт. А после войны опять все стало плохо. Народец пошел на убыль, фабрики да магазины закрывались, судоходству пришел конец, гавань зачахла, да и железная дорога тоже, – а они… они не переставали приплывать к нам с Рифа Дьявола и плескаться в реке, и все больше чердачных окон в домах забивали досками… и все больше слышалось криков из домов, в которых вроде как никаких жильцов не было…

В соседних городах люди болтают о нас всякие байки – я так думаю, ты сам их слыхал немало, судя по твоим вопросам… И о том, как кто-то тут когда-то видел уродов, и о том неведомом золоте, которое до сих пор откуда-то все появляется и появляется – да не все в слитках… но тут ничего точно сказать нельзя. Никто ничему не верит. Считается, что золотые побрякушки были пиратской добычей; считается, что в жителях Иннсмута то ли чужая кровь течет, то ли неведомая болезнь сидит, то ли еще что. Да еще здешние жители отваживают всех приезжих, а кого не могут отвадить, тем советуют не слишком любопытничать, особливо по ночам. Животные пугались тварей – особливо нервничали лошади и мулы, – но как токмо лошадей заменили на автомобили, в городе вроде стало поспокойнее.

В сорок шестом кэп Овид во второй раз женился, да токмо его жену никто в городе никогда не видал – говорят, он не хотел жениться, да пришлось, когда они его заставили… От нее у него трое детей было; двое пропали еще в детстве, а дочка, говорят, выглядела как все и образование получила в Европах. Овидий в конце концов исхитрился выдать ее замуж за аркхемского парня, который ничего такого не подозревал. Вот теперь никто из соседних городов не хочет знаться с иннсмутцами. Варнава Марш сейчас ведет дела на аффинажном заводе – внук Овидия от первой жены, сын Онисифора, старшего сына кэпа, а его мать была из таких, кого никогда не выпускали из дома.

Сейчас Варнава совсем изменился. Глаза у него больше не закрываются, и сам весь стал какой-то скрюченный. Говорят, он еще носит человеческую одежду, но скоро уплывет в море. А может, он уже и попробовал это сделать, – иногда они ненадолго ныряют на глубину, прежде чем навсегда уплыть на морское дно. На люди он не показывался уж лет десять как. Даже не знаю, каково его бедной жене… она сама родом из Ипсвича, и там местные чуть не линчевали Варнаву, когда он за ней ухлестывал лет пятьдесят назад. Кэп Овид помер в семьдесят восьмом, и все его следующее поколение теперь уж померло – детей от первой жены нет, как и от прочих… Одному богу известно, куда они подевались…

Шум прибоя усилился, и мало-помалу мерный рокот волн повлиял на настроение старика, чья пьяная слезливость сменилась опасливой настороженностью. Он то и дело замолкал и начинал то нервно озираться, то пристально всматриваться в далекий риф, и я, невзирая на всю фантастическую абсурдность его рассказа, тоже ощутил инстинктивный страх. Голос Зидока теперь звучал на повышенных тонах, точно он пытался громкой речью пришпорить свою смелость.

– Эй, вы! А чего ж вы молчите? Как бы вам понравилось жить в городе вроде нашего, где все вокруг загнивает и умирает, и повсюду в домах с заколоченными окнами чудища ползают, и клекочут, и лают, и прыгают по черным погребам и чердакам… А? А как вам понравится слушать каждую ночь вой из церквей и из храма Ордена Дагона? И знать, что энто за вой? А как вам понравятся вопли с энтого рифа в каждую Майскую ночь да на Хеллоуин? А? Думаете, старик из ума выжил? Ке-хе-хе… Да, сэр, я вам вот расскажу еще не самое ужасное!

Зидок уже буквально сорвался на крик, и безумная исступленность его голоса уже не просто тревожила, но поистине пугала меня.

– Будьте прокляты! И неча таращить на меня глаза – говорю же, Овидий Марш в аду, и быть ему там вовеки! Хе-хе… В аду, говорю! Ему меня не достать! Я ничего не сделал и никому еще ничего не рассказал…

А, это вы, мил человек? Ну, ежели я еще никому ничего не рассказал, то уж сейчас вот расскажу! Вы токмо сидите тихо и слушайте меня, юноша, – такого я еще никогда никому не рассказывал. Я перестал за ними подглядывать в подзорную трубу после той ночи – но и без того много чего вызнал…

Хотите узнать, что такое настоящий ужас, а? Ну, так вот он… Это не то, что уже сделали те люди-рыбы, а то, что они собираются сделать! Они приносят с собой в город вещи из своей морской пучины… несколько лет приносили, да в последнее время чего-то уже не так ретиво… Дома к северу от реки, что стоят промежду Уотер– и Мейн-стрит, битком набиты – в них полным-полно и дьяволов морских, и их добра… И когда они будут готовы… говорю же, когда будут готовы… Вы когда-нибудь слыхали о шогготе?

Эй! Вы меня слушаете или нет? Говорю вам: я знаю, что они принесли с собой! Я видел однажды ночью, когда… эх-ха-ха… иаааах!

Старик завопил так неожиданно и с таким исступлением, что я чуть не лишился чувств от страха. Его глаза, устремленные мимо меня к зловонному морю, чуть не вылезали из орбит, лицо обратилось в маску ужаса, подходящую для греческой трагедии. Его костлявые пальцы больно сжали мое плечо, но он замер без движения, когда я обратил взгляд к морю в попытке увидеть то, что привлекло его внимание.

Однако я ничего не увидел – только мерно набегающие на берег волны прибоя да какую-то рябь на воде, явно от подводных течений в гавани, а не от выступающих в море волнорезов. Но теперь Зидок затряс меня, и, повернувшись к нему, я увидел, как его лицо, казавшееся ранее окаменевшим и перекошенным от страха, ожило: веки быстро заморгали, губы беззвучно зашевелились. И вот к нему вернулся дар речи – точнее, дрожащего шепота.

– Уезжайте отсюда! Уезжайте! Они нас видели – бегите отсюда во всю мочь! Ничего не ждите – теперь они знают – бегите! Быстрее! Прочь из города…

Мощная волна ударила в дряхлую каменную стену бывшего пирса, после чего еле слышный шепот полоумного старика сменился леденящим кровь нечеловеческим воплем:

– Эээээх йаааааааа… идиооооооот!

Прежде чем я успел прийти в себя, костлявые пальцы отпустили мое плечо: старик вскочил на ноги и, обойдя полуразвалившуюся складскую стену, заковылял к северу, чтобы затеряться в лабиринте улиц.

Я снова взглянул на море, но там ничего не было. А когда я добрался до Уотер-стрит и внимательно оглядел ее от одного конца до другого, Зидока Аллена уже и след простыл.

IV

Едва ли я смогу описать состояние, в которое меня ввергла эта душераздирающая сцена – столь же безумная и печальная, сколь нелепая и ужасающая. И хотя бакалейщик предупреждал меня о возможности такого поворота событий, тем не менее итог беседы со стариком вызвал во мне уныние и беспокойство. Какой бы наивной ни казалась история, поведанная стариком Зидоком с безумной искренностью и неподдельным ужасом, она лишь усилила мою тревогу и неприязнь к объятому мглой тайны городу и его невзгодам.

Позднее я бы мог трезво проанализировать рассказ старика, отсеять все лишнее и вычленить зерно исторической аллегории; но сейчас я хотел одного: поскорее забыть о нем. Уже было довольно поздно: мои часы показывали 19:15, а аркхемский автобус отправлялся от Таун-сквер ровно в восемь, – поэтому я постарался привести свои растрепанные мысли в порядок и быстро зашагал по пустынным улицам мимо домов с покосившимися стенами и зияющими провалами в крышах к гостинице, где оставил свой саквояж и где намеревался дождаться автобуса.

Хотя золотистые отсветы заката на древних крышах с торчащими осколками печных труб создавали некую атмосферу мистической прелести и покоя, я то и дело с опаской оглядывался через плечо.

Я думал о том, с какой радостью покину зловонный и подернутый мглою страха Иннсмут, и мечтал обнаружить на площади какой-нибудь еще вид транспорта, помимо автобуса со зловещим Сарджентом за рулем. И все же я не слишком торопился, потому что буквально на каждом углу меня встречала новая архитектурная достопримечательность, достойная неспешного осмотра, а оставшееся расстояние я мог легко одолеть за какие-то полчаса.

Изучая нарисованную бакалейщиком карту в поисках еще не известного мне маршрута, я решил дойти до Таун-сквер не по Стейт-, а по Марш-стрит. Ближе к углу Фолл-стрит мне стали попадаться группки горожан, которые о чем-то тихо перешептывались; выйдя наконец на площадь, я увидел, что у входа в «Гильман-хаус» собралась чуть не целая толпа. Получая у портье свой саквояж, я спиной чувствовал, как меня буравили немигающие взгляды выпученных водянистых глаз. Я молил судьбу о том, чтобы ни один из этих малоприятных субъектов не оказался моим попутчиком.

Автобус довольно рано, за несколько минут до восьми, прогрохотал по мостовой, привезя трех пассажиров, и, как только он остановился, злобного вида парень на тротуаре шепнул водителю на ухо что-то неразборчивое. Сарджент выкинул из салона мешок с почтой и сверток газет и направился в гостиницу, а из автобуса, шаркая, вышли пассажиры – те самые мужчины, которые приехали сегодня утром в Ньюберипорт – и обменялись с одним из горожан парой гортанных слов на языке, который – могу поклясться – не был английским. Я забрался в пустой салон и сел на то же самое место, на котором сидел утром. Но не успел я толком расположиться, как появился Сарджент и начал что-то бормотать омерзительным гортанным голосом.

Похоже, мне сильно не повезло. Из его лопотания я уяснил, что у автобуса забарахлил мотор и, хотя из Ньюберипорта он приехал точно по расписанию, в Аркхем сегодня поехать мы уже не сможем. Нет, вряд ли мотор починят до утра, и другого транспортного сообщения ни с Аркхемом, ни с каким иным городом нет. Очень жаль, но придется мне переночевать в «Гильман-хаусе», сообщил Сарджент, другого выхода нет. Возможно, портье найдет для меня номер по сходной цене. Ошеломленный этим непредвиденным препятствием и не на шутку напуганный мыслью, что мне предстоит провести ночь в этом обветшалом и скудно освещенном городе, я вышел из автобуса и снова вернулся в гостиничный вестибюль. Странноватого вида угрюмый ночной портье заявил, что может предложить мне только комнату 428 на верхнем этаже – там, правда, нет водопровода, зато номер просторный, и всего за доллар.

Несмотря на дурные отзывы об этой гостинице, слышанные мной в Ньюберипорте, я расписался в регистрационной книге, уплатил доллар за ночь, а потом, передав саквояж мрачному портье, последовал за ним и преодолел три пролета по скрипучим лестницам, мимо пыльных коридоров, по которым, как мне показалось, давно никто не ходил. Мой убогий номер, располагавшийся в задней части здания, был обставлен невыразительной дешевой мебелью и имел два окна с видом на унылые задворки: замусоренный двор был с обеих сторон зажат невысокими кирпичными строениями; позади двора виднелись тянущиеся к западу ветхие крыши, а еще дальше – болотистая низина. В конце коридора находилась ванная комната – увечный реликт с допотопной мраморной раковиной, железной ванной, тусклой лампой под потолком и полусгнившими фанерными панелями, прикрывавшими трубы.

Еще не стемнело, и я спустился вниз, вышел на площадь и огляделся в поисках заведения, где можно было бы поужинать; попутно я замечал устремленные на меня взгляды прохожих весьма болезненного вида. Поскольку бакалейный магазин был уже закрыт, пришлось посетить закусочную, которую я проигнорировал днем. Посетителей обслуживал сутулый узкоголовый мужчина с выпученными немигающими глазами, приплюснутым носом и невероятно толстыми неуклюжими руками. Обслуживание велось у стойки, и, к своему облегчению, я сразу заметил, что почти все меню исчерпывается готовой едой из консервных банок и пакетов. Я удовольствовался миской разогретого овощного супа с крекерами и вскоре вернулся в свой жалкий номер в «Гильман-хаусе», по пути захватив у уродливого портье вечернюю газету и засиженный мухами журнал, которые тот снял с шаткой стойки.

За окном уже сгустились сумерки, и, включив тусклую лампочку над дешевой железной кроватью, я попытался продолжить начатое чтение. Я счел целесообразным чем-то занять себя, чтобы не терзаться понапрасну бесплодными размышлениями о странностях городка, окутанного мглой тайн. Фантастический сказ престарелого пьянчуги не предвещал приятных сновидений, и я старался поскорее забыть его полоумные слезящиеся глаза. Я силился не вспоминать ни о рассказе фабричного инспектора, поведавшего кассиру в Ньюберипорте о «Гильман-хаусе» и о разговорах его ночных постояльцев, ни о видении призрачного лица человека, увенчанного тиарой, в черном проеме церковной двери. Возможно, было бы проще отвлечься от тревожных раздумий, если бы в номере не так воняло затхлым духом, сыростью. Этот полутрупный смрад, вкупе с витавшей над городом рыбной вонью, заставлял постоянно думать о тлении и смерти.

Еще меня сильно беспокоило отсутствие задвижки на моей двери. Когда-то задвижка была, о чем свидетельствовали следы от креплений на дверной панели, но, судя по свежим следам от гвоздодера, ее недавно сняли. Как я догадался, задвижка просто сломалась, что неудивительно для такого обветшалого здания, где все, казалось, дышало на ладан. Нервничая, я обвел взглядом комнату и обнаружил задвижку на прессе для одежды – того же размера, что и снятая с двери. Чтобы хоть немного унять нервы, я занялся переносом задвижки на дверь, воспользовавшись карманным набором отверточек, который всегда висит у меня на связке ключей. Задвижка подошла идеально, и я немного успокоился, когда убедился, что перед сном смогу надежно запереть входную дверь. Не то чтобы у меня были реальные опасения по поводу предстоящей ночи, но в такой обстановке я был рад любым мерам предосторожности. На межкомнатных дверях, ведущих в соседние номера, я обнаружил вполне надежные засовы и тоже их задвинул.

Я не стал раздеваться и решил читать до того момента, как меня начнет клонить в сон, и заснуть, не снимая сюртука, воротничка и башмаков. Достав из саквояжа фонарик, я положил его в карман брюк, чтобы осветить им циферблат часов, если вдруг проснусь среди ночи. Но сон не приходил. Бросив газету, я стал анализировать свои мысли и, к своему ужасу, понял, что неосознанно вслушиваюсь в тишину, пытаясь различить некие неописуемо пугающие звуки. Должно быть, рассказ фабричного инспектора подействовал на меня сильнее, чем я думал. Я вновь взялся за газету, но мой взгляд уперся в одну строчку, дальше которой не мог двинуться. Спустя какое-то время мне почудились шаги в коридоре и скрип ступенек на лестнице, и я решил, что это новые постояльцы въезжают в пустующие номера. Однако никаких голосов я не слышал, и мне пришло в голову, что такой тихий скрип издают половицы, если человек ступает по ним крадучись, словно таясь от кого-то… Мне это сразу не понравилось, и я стал раздумывать, не лучше ли сегодня ночью вообще не спать. В этом городе немало странных субъектов, и тут, как утверждали, случались исчезновения людей. А вдруг это одна из тех гостиниц, где денежных постояльцев убивают и грабят? Хотя, конечно, посмотришь на меня – и сразу станет ясно, что я не купаюсь в роскоши… Или местные жители и впрямь терпеть не могут чересчур любопытных приезжих? Неужели мои хождения по городу с картой в руке были замечены и вызвали у кого-то раздражение? Но потом я подумал, что, верно, нахожусь в слишком сильном нервном возбуждении, если случайный скрип на лестнице породил у меня столь безумные фантазии. Правда, я подосадовал, что у меня с собой не было оружия.

Наконец, чувствуя неимоверную усталость – хотя сна не было ни в одном глазу, – я закрыл входную дверь на задвижку, выключил свет и улегся на твердый бугристый матрас, не раздевшись и не разувшись. Во тьме каждый тихий ночной звук казался преувеличенно громким, и меня снова начали обуревать тревожные мысли. Я уже пожалел, что выключил свет, но был слишком утомлен, чтобы подняться и включить лампочку снова. Потом, после долгой томительной паузы, послышался легкий скрип ступенек и половиц в коридоре, и я услышал в замке металлический лязг, отчего мое сердце бешено заколотилось. Не было ни малейшего сомнения: кто-то осторожно пытался открыть ключом мою дверь.

Моя реакция на этот явный сигнал грозящей опасности оказалась, пожалуй, менее панической, чем можно было ожидать, – из-за уже испытанных ранее смутных страхов. До этого я был начеку, не имея для этого никаких оснований, – просто чтобы было преимущество в случае непредвиденной ситуации, если вдруг таковая возникнет. Теперь же смутное предчувствие опасности сменилось ее осязаемым проявлением, и это буквально повергло меня в шок. Мне даже в голову не пришло, что кто-то пытался вставить ключ в мой дверной замок просто по ошибке, – я сразу заподозрил чей-то злой умысел и затаился в ожидании следующих действий непрошеного гостя.

Вскоре лязг стих, и я услышал, как отперли соседний номер универсальным ключом. Потом кто-то попробовал открыть межкомнатную дверь между нашими номерами, но закрытая на задвижку дверь не поддалась. Через мгновение я услышал скрип половиц: неизвестный вышел из номера. Вскоре опять послышалось тихое клацанье, и мне стало ясно, что на сей раз вошли в другой соседний номер. Кто-то вновь осторожно попытался открыть межкомнатную дверь, но и она была на задвижке. Опять заскрипели половицы, а потом с лестницы донесся звук удаляющихся шагов, и я заключил, что непрошеный гость, обнаружив, что все двери в моем номере заперты на задвижки, оставил попытки проникнуть ко мне. Но надолго ли? Последующие события покажут, решил я.

Готовность, с которой я начал действовать, доказывает, что инстинктивно я все время находился в ожидании опасности и подсознательно перебирал возможные варианты спасения. С самого начала я чувствовал, что невидимый гость представляет опасность и что самое разумное – не встречаться с нею лицом к лицу, а поскорее ее избежать. Теперь важнее всего было выбраться из гостиницы живым, причем не по главной лестнице и не через вестибюль.

Я тихонько встал с кровати и, включив фонарик, направил его луч на выключатель лампочки над кроватью: я хотел при ее свете собрать вещи и рассовать их по карманам, а потом быстро отсюда убежать, бросив саквояж в гардеробе. Я несколько раз нажал на кнопку – безрезультатно: видимо, в здании отключили электричество. Я уже не сомневался, что это неспроста и что все происходит согласно некоему зловещему плану, но какова его цель, я не имел ни малейшего понятия. Пока я раздумывал над сложившейся ситуацией, все еще щелкая бесполезным выключателем, тихий скрип половиц раздался в номере подо мной, и мне почудилось, что я различил несколько голосов, заговоривших разом. Спустя мгновение я уже засомневался, что это были голоса, потому что лающие и квакающие звуки не имели никакого сходства с человеческой речью. И тут же с накатившим на меня ужасом я опять вспомнил рассказ инспектора фабрики о том, что он слышал ночью в этом ветхом зловонном здании.

Рассовав при свете фонарика кое-какие пожитки по карманам, я нахлобучил шляпу и на цыпочках прошел к окну, чтобы оценить возможность побега. Несмотря на действующие в штате правила безопасности, пожарная лестница в этой части здания отсутствовала, и я понял, что мне придется спрыгнуть из окна, причем мои окна находились на высоте трех этажей от вымощенного булыжником двора. Однако справа и слева я заметил стоящие вплотную к гостинице ветхие хозяйственные постройки с двускатными крышами; спрыгнуть на них большого труда не составляло. Только с одной поправкой: чтобы оказаться прямо над крышей правого или левого здания, надо было находиться на две комнаты левее или правее от моего номера, – и я стал тут же соображать, каким образом можно оказаться в одной из них.

Я решил не рисковать и не выходить в коридор, где мои шаги, несомненно, услышат, и тогда я едва ли смогу осуществить план побега. До соседних номеров можно было добраться через непрочные с виду межкомнатные двери, но пришлось бы применить силу, чтобы взломать замки и задвижки, а если дверь не поддастся, то протаранить ее плечом. Это возможно, решил я, если учесть ветхость здания. Однако было очевидно, что я не смогу все это проделать бесшумно, поэтому придется положиться исключительно на стремительность действий и использовать малый шанс добраться до нужного окна прежде, чем мои преследователи преградят мне путь. Дверь же своего номера я забаррикадировал, придвинув к ней тяжелое бюро, причем постарался сделать это без лишнего шума.

Я отдавал себе отчет в призрачности надежды на успех и был готов к любому повороту событий. Даже если бы мне удалось спрыгнуть на крышу соседнего здания, это никак не решало всех проблем: ведь еще надо будет спуститься с крыши на землю, а потом каким-то образом выбраться из города. Одно обстоятельство было мне на руку: соседнее кирпичное здание было давно заброшенным, и в его крыше черными провалами зияли чердачные окна.

Изучая карту бакалейщика, я еще раньше сообразил, что самый удачный для меня маршрут бегства из города – в южном направлении. Поэтому сначала я стал изучать межкомнатную дверь в номер, располагавшийся с южной стороны здания. Дверь открывалась в мою комнату, поэтому, отодвинув задвижку и подергав дверную ручку, я убедился, что открыть ее будет трудновато. Мне пришлось бы потратить немало сил, чтобы взломать замок. Об этом пути побега пришлось сразу забыть, и я осторожно придвинул к этой двери кровать, которая должна была послужить преградой для нападавших, если они задумают ворваться ко мне из номера с южной стороны. Противоположная межкомнатная дверь, ведущая в комнату в северной части здания, открывалась наружу; попробовав ее, я понял, что она заперта на ключ или задвижку с другой стороны – значит, именно ею можно воспользоваться для бегства. Если бы мне удалось перебежать по крышам зданий к Пейн-стрит и благополучно спуститься на землю, я мог бы дать деру через двор и, минуя соседние здания, добежать до Вашингтон-стрит или Бейтс-стрит – или же выбежать на Пейн-стрит и оттуда добраться до Вашингтон-стрит, а уж потом бежать подальше от Таун-сквер. А самое главное – не появляться на Пейн-стрит, потому что пожарная часть могла быть открыта и ночью.

С такими мыслями я оглядел теснящиеся вокруг ветхие крыши, освещенные ярким светом луны. Справа от меня панораму города пересекал черный разрез глубокого речного русла с приросшими к нему с обеих сторон, точно ракушки, зданиями заброшенных фабрик и бывшего вокзала; дальше проржавевшая железнодорожная ветка и шоссе на Раули тянулись по болотистой низине, испещренной поросшими высоким сухостоем кочками. Слева виднелся ближний пригород с лугами, изрезанными ручьями, и узкая дорога на Ипсвич белела в лунном сиянии. С этой стороны гостиницы не была видна уходящая в южном направлении дорога на Аркхем, которую в конечном итоге я и выбрал своим маршрутом.

С сомнением раздумывая о том, когда лучше начать штурм межкомнатной двери и как проделать это с наименьшим шумом, я отметил, что звуки внизу стихли, зато на лестнице послышался громкий скрип половиц: кто-то тяжело поднимался по ступеням. В ромбовидном оконце моей входной двери мелькнул свет, и тут уж половицы в коридоре просто застонали под тяжестью неведомого груза. Послышались приглушенные звуки – возможно, голоса, – после чего в мою дверь громко постучали.

Затаив дыхание, я замер и стал ждать. Казалось, прошла целая вечность, как вдруг витавшая повсюду тошнотворная рыбная вонь вдруг сгустилась и стала просто удушающей. Потом стук повторился – теперь стучали долго и настойчиво. Я понял, что пора действовать. С этой мыслью я резко дернул задвижку межкомнатной двери и изготовился выбить ее плечом. Тем временем стук стал еще громче, и мне оставалось только надеяться, что он заглушит треск высаживаемой двери. Забыв о страхе и боли, я кинулся на дверь, раз за разом врезаясь левым плечом в тонкие доски. Вопреки моим ожиданиям, дверь оказалась крепкой, но я не сдавался. Тем временем шум в коридоре нарастал.

Наконец дверь поддалась, но распахнулась с таким грохотом, что едва ли его не услышали люди в коридоре. После этого они уже не просто стучали, а буквально дубасили в запертую дверь, и до моего слуха со всех сторон доносился лязг ключей во всех замках на этаже. Ринувшись через образовавшийся проем в смежный номер, я быстро закрыл входную дверь на задвижку, чтобы ее не открыли ключом снаружи, но тут же услышал, как кто-то пытается отпереть замок в следующем номере – том самом, из окна которого я намеревался спрыгнуть на крышу соседнего здания.

На мгновение я пришел в полное отчаяние, ибо не сомневался, что оказался в ловушке. Меня обуял неописуемый страх, который многократно усилился, когда луч моего фонарика уперся в пыльный пол и осветил свежие следы ног неведомого гостя, рвавшегося незадолго до того ко мне в номер. Действуя автоматически, точно под гипнозом, невзирая на безнадежность положения, я подскочил к следующей межкомнатной двери и сильно толкнул ее в надежде, что входная дверь там тоже, на мое счастье, оборудована засовом и я успею задвинуть его, прежде чем дверь попытаются отпереть ключом со стороны коридора.

И тут судьба мне улыбнулась: эта межкомнатная дверь была не только не заперта, но и приоткрыта. В следующую секунду я оказался в смежном номере и подпер плечом входную дверь, которую уже отворяли снаружи. Оказанное мной сопротивление застигло злоумышленника врасплох, потому что под моим напором дверь захлопнулась, и я быстро задвинул крепкий засов. Получив краткую передышку, я прислушался: во все соседние двери колотили почем зря, а из-за межкомнатной двери, которую я забаррикадировал кроватью, доносились недоуменные возгласы. Очевидно, что передовой отряд моих непрошеных гостей уже вломился в соседний номер с южной стороны и собирал силы для решающей атаки на мою дверь. Но в это мгновение в замке соседнего номера с северной стороны клацнул ключ, из чего следовало, что опасность уже совсем близко и что подступила она оттуда, откуда я ее не ждал.