Текст книги "Шепчущий в ночи"

Оглядев шеренгу ожидающих на стоянке машин, я мгновение размышлял, какая из них могла быть «Фордом» Эйкели, но мой выбор оказался затруднен одним обстоятельством. Похоже, что меня узнали раньше, чем я проявил инициативу. И в то же время человек, подходивший ко мне с протянутой для рукопожатия рукой, явно не был Эйкели, хотя он и спросил сочным приятным голосом, не я ли мистер Альберт Н. Уилмерт из Эркхема. Человек этот ничуть не походил на бородатого седого Эйкели, каким я видел того на фотоснимке; он был значительно моложе, явно городской житель, модно одетый, с маленькими черными усиками. Его хорошо поставленный голос был мне чем-то знаком, хотя с определенностью припомнить его я не мог.

Пока я его разглядывал, он сообщил, то прибыл сюда из Тауншенда вместо своего друга, мистера Эйкели. С последним, как он объяснил, случился приступ астмы, и он оказался не в состоянии совершить поездку по свежему воздуху. Ничего серьезного, заверил он меня, и это никак не помешает нашим планам. Я не мог сразу понять, насколько мистер Нойес, – так он себя назвал, – был в курсе исследований Эйкели и его открытий, хотя мне показалось, что его небрежная манера выдает человека совершенно постороннего. Припомнив, что Эйкели вел жизнь отшельника, я был несколько удивлен наличием у |него такого друга, но мое удивление не помешало мне сесть в машину, на которую он показал. Это оказался вовсе не древний автомобиль, который я ожидал увидеть, вспомнив письма Эйкели, где он его упоминал, а большой и безукоризненно чистый представитель последнего поколения машин – явно собственность Нойеса, с массачусетским номером. Мой проводник, решил я, должно быть, просто на лето приехал в Тауншенд.

Нойес забрался в машину, и мы сразу же тронулись. Я порадовался тому, что мой попутчик не слишком разговорчив, так как необычная напряженность, висевшая в воздухе этим днем, не располагала к общению. В свете дневного солнца городок выглядел очень привлекательным; я успел заметить это, пока мы двигались вниз под уклон и поворачивали направо на главную улицу. Погруженный в полудрему, как все старинные города Новой Англии, которые помнишь с детства: к тому же что-то в расположении крыш и шпилей, дымовых труб и кирпичных стен трогало струны самых глубоких, связанных с далеким прошлым чувств. Я ощущал себя у порога местности, еще наполовину заколдованной нетронутыми наслоениями прошедших времен: местности, где еще могли случиться странные события из прошлого, которого до сих пор никто не будоражил.

Когда мы выехали из Бреттлборо, моя напряженность и предчувствие чего-то дурного усилились, чему способствовала окружающая нас холмистая местность, с ее громоздящимися, давящими, угрожающими зелеными и гранитными склонами, таящими страшные тайны и сохранившимися с незапамятных времен обитателями, которые могли быть, а могли и не быть угрозой для всего человечества. Некоторое время мы ехали вдоль широкой, но мелководной реки, текущей от неизвестных холмов на севере и носящей название Вест-Ривер. Услышав это название от своего попутчика, я передернулся от страха, потому что вспомнил, что именно в этом потоке, как сообщали газеты, было обнаружено одно из этих чудовищных крабовидных созданий во время злополучного наводнения.

Постепенно местность вокруг становилась все более дикой и пустынной. Старинного вида мосты выглядывали из складок холмов, как призраки прошлого, а заброшенная железнодорожная линия, бегущая параллельно реке, казалось, источала явственный аромат запустения. Перед нами возникали яркие картины живописных долин, ще возвышались огромные скалы; девственный гранит Новой Англии, серый и аскетичный, пробивался через зеленую листву, обрамлявшую вершины гор. В узких ущельях бежали ручьи, до которых не достигали лучи солнца и которые несли к реке бесчисленные тайны пиков, куда не ступала еще нога человека. От дороги ответвлялись в обе стороны узкие, едва различимые тропы, прокладывавшие свой путь сквозь густые, роскошные чаши лесов, среди первобытных деревьев которых вполне могли обитать целые армии духов. Увидев все это, я подумал о том, как досаждали Эйкели невидимые обитатели лесов во время его поездок по этой дороге, и понял, наконец, какие чувства он мог тогда испытывать.

Старинная, живописная деревенька Ньюфэйн, которую мы проехали спустя менее часа пути, была нашим последним пунктом в том мире, который человек мог считать безусловно принадлежащим себе. После этого мы утратили всякую связь с нынешними, реальными и отмеченными временем явлениями и вступили в фантастический мир молчащей нереальности, в котором узкая ленточка дороги поднималась и опускалась, обегая как будто по своей прихоти необитаемые зеленые вершины и почти пустынные долины. Помимо шума нашего мотора и легкого движения, звуки которого доносились от редких одиноких ферм, которые мы проезжали время от времени, единственным звуком, достигавшим ушей, было булькание странных источников, скрытых в тенистых лесах.

От близости карликовых, куполообразных холмов теперь по-настоящему перехватывало дыхание. Их крутизна и обрывистость превзошли мои ожидания и ничем не напоминали сугубо прозаический мир, в котором мы живем. Густые, нетронутые леса на этих недоступных склонах, казалось, скрывали в себе чуждые и ужасающие вещи, и мне пришло в голову, что и необычная форма холмов сама по себе имеет какое-то странное давным-давно утраченное значение, как будто они были гигантскими иероглифами, оставленными здесь расой гигантов, о которой сложено столько легенд, и чьи подвиги живут только в редких глубоких снах. Все легенды прошлого и все леденящие кровь доказательства, содержащиеся в письмах и предметах, принадлежащих Генри Эйкели, всплыли в мой памяти, усилив ощущение напряженности растущей угрозы. Цель моего визита и все чудовищные обстоятельства, которые были с ним связаны, вдруг обрушились на меня разом, вызвав холодок в спине и почти перевесив мою жажду познать неизведанное.

Мой спутник, по всей видимости, угадал мое настроение, ибо по мере того, как дорога становилась шире и менее ухоженной, а наше продвижение замедлялось и вибрация машины усиливалась, его любезные пояснения становились все более пространными, превратившись постепенно в непрерывный речевой поток. Он говорил о красоте и загадочности этих мест и обнаруживал знакомство с фольклорными исследованиями моего будущего хозяина. Его вежливые вопросы показывали, что ему известен сугубо научный характер моего приезда, а также то, что я везу важные материалы; но он ни одним словом не намекнул на знакомство с глубиной и невероятностью истин, которые открылись перед Эйкели.

Манера поведения моего попутчика была столь любезной, бодрой, вполне городской и абсолютно нормальной, что его высказывания, по идее, должны были бы успокоить и подбодрить меня; но, как это ни странно, я лишь все более и более тревожился по мере того, как мы углублялись в первозданную дикость холмов и лесных чащ. Временами мне казалось, что он просто хочет выпытать все, что мне известно о чудовищных тайнах этих мест; к тому же с каждым его словом усиливалось ощущение, смутное, дразнящее и пугающее, что этот голос я где-то слышал. Он был не просто знаком мне, несмотря на мягкую и интеллигентную манеру. Я почему-то связывал его в памяти с какими-то забытыми ночными кошмарами и чувствовал, что сойду с ума, если не вспомню, где я его слышал. Если бы в этот момент подвернулась уважительная причина, ей богу, я отказался бы от своего визите. Но ясно было, что такой причины нет, – и я утешал себя надеждой, что спокойный научный разговор с самим Эйкели поможет мне взять себя в руки.

Кроме того, в космической красоте гипнотического пейзажа, открывавшегося моим глазам, был какой-то странный элемент успокоения. Время, казалось, затерялось в лабиринтах дороги, которые остались позади, и вокруг нас разливались цветущие волны воображения, воскресшая красота ушедших столетий – седые рощи, нетронутые пастбища с яркими осенними цветами, да еще – на больших расстояниях друг от друга – маленькие коричневые строения фермерских усадеб, уютно устроившихся в тени гигантских деревьев посреди ароматов шиповника и лугового мятлика. Даже солнечный свет был здесь каким-то необычно ярким, как будто особая атмосфера существовала специально для этой местности. Мне никогда еще не приходилось видеть ничего похожего, разве что – фоновый пейзаж на полотнах итальянских примитивистов. Содома и Леонардо передавали подобный простор на своих картинах, но лишь только в далекой перспективе, сквозь сводчатые арки эпохи Возрождения. Теперь мы как бы наяву погружались в атмосферу этих книг, и мне казалось, что я приобретаю то изначально мне знакомое или унаследованное, что я всегда безуспешно пытался найти.

Неожиданно, обогнув поворот, на вершине крутого склона машина остановилась. Слева от меня, по ту сторону ухоженного газона, подходившего к самой дороге и огороженного барьером из белого камня, стоял двух-с-половиною-этажный дом необычного для этой местности размера и изысканности, с целой группой присоединившихся к нему сзади и справа строений: амбаров, сараев и ветряной мельницы. Я сразу же узнал его, так как видел на фотографии, присланной Эйкели, так что не удивился, заметив его имя на железном почтовом ящике возле дороги. На некотором расстоянии от дома сзади тянулась полоса болот и редколесья, за которой поднимался крутой, густо поросший лесом холм, завершавшийся остроконечной вершиной. Последняя, как я догадался, была вершиной Темной Горы, половину подъема на которую мы только что совершили.

Выйдя из машины и приняв из моих рук саквояж, Нойес предложил подождать, пока он сходит предупредить Эйкели о моем прибытии. Сам он, по его словам, чрезвычайно торопился и не мог задерживаться. Когда он быстрым шагом направился по дорожке к дому, я вылез из машины, чтобы слегка размять ноги перед длинным разговором. Чувство нервозности и напряжения, казалось, вновь достигло максимума теперь, когда я оказался на месте, где происходили страшные события, описанные Эйкели, и, честно скажу, я побаивался предстоящего обсуждения, в ходе которого мне предстояло столкнуться с чуждым и запретным миром.

Близкий контакт с чем-то чрезвычайно необычным чаще ужасает, чем вдохновляет, так что меня вовсе не бодрила мысль о том, что этот участок дорога видел чудовищные следы и зловонную зеленую жижу, найденные после безлунной ночи, ночи ужаса и смерти. С удивлением я обнаружил, что не видно собак Эйкели. Неужели он их продал после того, как Существа Извне заключили с ним мир? Как я ни старался, но не мог ощутить уверенность, в глубине и подлинности этого мира, которые Эйкели пытался представить в своем последнем странно не похожем не предыдущие письме. В конце концов, он был человеком простодушным, не отягощенным большим жизненным опытом и практицизмом. Не было ли каких-либо глубоких и зловещих подводных течений под поверхностью этого нового альянса?

Ведомый своими мыслями, я посмотрел на пыльную поверхность, которая несла на себе столь жуткие свидетельства. Несколько последних дней были сухими, так что самые разнообразные следы испещрили поверхность дороги, несмотря на то, что район этот посещался крайне редко. Из смутного любопытства я стал анализировать свои впечатления, пытаясь совместить кошмарные образы с конкретным местом и связанными с ним событиями. Было что-то напряженное и угрожающее в кладбищенской тишине, в приглушенном, еле слышном плеске отдаленных ручейков, в толпящихся вокруг зеленых вершинах и черных лесах, душивших горизонт.

И тут в моем сознании всплыл образ, который сделал все эти смутные угрозы и полеты фантазии совершенно несущественными. Я сказал, что осматривал причудливую сеть отпечатков на дороге с некоторым любопытством – однако в одно мгновение любопытство сменилось неожиданным парализующим ударом подлинного ужаса. Ибо, хотя следы в пыли и были в основном спутанными и накладывались друг на друга, и не могли привлечь случайного взора, но мой неутомимый взгляд уловил определенные детали близ того места, ще дорожка к дому соединялась с дорогой, по которой мы ехали: я без всякого сомнения и безо всякой надежды распознал страшное значение этих деталей. Не зря же, в конце концов, я часами изучал фотоснимки, присланные Эйкели, с изображениями отпечатков когтей Существ Извне. Слишком хорошо запомнил я эти клешни, и эту неопределенность направления следа, которую нельзя было встретить ни у одного земного существа. Мне не было оставлено ни одного шанса для спасительной ошибки. Вновь, несомненно, перед моими глазами были оставленные не более нескольких часов назад, по крайней мере, три следа, которые явно и богохульственно выделялись из удивительной вязи отпечатков человеческих ног, покрывавших дорожку к дому Эйкели. Это были адские следы живых грибов с планеты Йюггот,Тем не менее я взял себя в руки. Чего, в конце концов, я еще ожидал, если всерьез относился к письмам Эйкели? Он говорил, что установил мир с этими существами. Чего же странного в том, что одно из них посетило его дом? Но ужас, охвативший меня, был сильнее всяких доводов рассудка. Разве кто-нибудь может оставаться спокойным, впервые столкнувшись со следами когтей живого существа, прибывшего из открытых глубин космоса? Тут я увидел Нойеса, выходившего из дверей и приближавшегося ко мне быстрыми шагами. Мне необходимо, сказал я себе, ничем не выдать свое волнение, посколькудруг Эйкели может ничего не знать о глубоком проникновении того в сферу запретного.

Нойес поспешил сообщить мне, что Эйкели рад меня видеть и готов принять, хотя неожиданный приступ астмы не позволяет ему до конца исполнить роль гостеприимного хозяина еще, по крайней мере, день или два. Эти приступы очень сильно отражаются на нем, приводя к понижению температуры и общей слабости. Под их воздействием он обычно вынужден говорить шепотом, а также бывает немощен и неуклюж. У него распухли ступни и лодыжки, так что он был вынужден перебинтовать их, как старый англичанин, страдающий подагрой. Сегодня он в неважной форме, так что мне лучше самому спланировать свое время; хотя он жаждет поговорить со мной. Я найду его в кабинете, что слева от центрального входа, – там, где опущены шторы. Когда он болен, то предпочитает обходиться без солнечного света, потому что глаза его слишком чувствительны.

Когда Нойес попрощался со мной и укатил в своей машине на север, я медленно пошел по направлению к дому. Дверь осталась приоткрытой; но прежде, чем подойти к ней и войти в дом, я окинул взглядом весь дом, пытаясь понять, что мне показалось странным. Амбары и сараи выглядели весьма прозаично, и я заметил потрепанный «Форд» Эйкели в его объемистом неохраняемом убежище. И тут секрет странности открылся мне. Ее создавала полнейшая тишина. Обычно ферму хоть частично оживляют звуки, издаваемые различной живностью. Но здесь всякие признаки жизни отсутствовали, и вот это отсутствие, несомненно, казалось странным.

Я не стал долго задерживаться на дорожке, а решительно открыл дверь и вошел, захлопнув ее за собой. Не скрою, это потребовало от меня определенного усилия, и теперь, оказав шись внутри, я испытал сильнейшее стремление убежать отсюда. Не то, чтобы внешний вид здания был зловещим; напротив, я решил, что созданный в позднем колониальном стиле, он выглядел очень законченным и изысканным и восхищал явным чувством вкуса человека, который его строил. То, что побуждало меня к бегству, было очень тонким, почти неопределенным. Вероятно, это был странный запах, который я почувствовал, хотя для меня был привычным запах затхлости, присущий даже лучшим старинным домам.

VII

Отбросив эти смутные колебания, я, следуя указаниям Нойеса, толкнул окантованную медью белую дверь слева. Комната была затемнена, о чем я был предупрежден; войдя в нее, я почувствовал тот же странный запах, который здесь был явно сильнее. Помимо этого, чувствовалась слабая, почти неощутимая вибрация в воздухе. На мгновение опущенные шторы сделали меня почти слепым, но тут извиняющееся покашливание или шепот привлекли мое внимание к креслу в дальнем, темном углу комнаты. В окружении этой темноты я разглядел белые пятна лица и рук; я пересек комнату, чтобы поприветствовать человека, пытавшегося заговорить. Как ни приглушено было освещение, я тем не менее догадался, что это действительно мой хозяин. Я много раз рассматривал фотографии, и, без сомнения, передо мной было это строгое, обветренное лицо с аккуратно подстриженной седой бородкой.

Но, вглядываясь, я почувствовал, как радость узнавания смешивается с печалью и тревогой; ибо передо мной было, несомненно, лицо человека очень больного. Мне показалось, что нечто более серьезное, чем астма, скрывалось за зтим напряженным, неподвижным лицом, немигающими стеклянными глазами; только тут я понял, как тяжело повлияло на него пережитое. Случившегося было достаточно, чтобы сломать любого человека, и разве любой, даже молодой и крепкий, смог бы выдержать подобную встречу с запретным? Неожиданное и странное облегчение, догадался я, пришло к нему слишком поздно, чтобы спасти от серьезного срыва. Зрелище бледных, вялых рук, безжизненно лежащих на коленях, вызвало у меня укол сострадания. На нем был просторный домашний халат, а шея была высоко обмотана ярким желтым шарфом.

Тут я заметил, что он пытается говорить тем же сухим шепотом, каким приветствовал меня. Поначалу было трудно уловить этот шепот, поскольку серые усы скрывали движения губ, и что-то в его тембре сильно меня беспокоило; но, сосредоточившись, я вскоре смог хорошо разбирать его слова. Произношение явно не было местным, а язык отличался даже большей изысканностью, чем можно было предположить по письмам. – Мистер Уилмерт, если не ошибаюсь? Извините, что я не встаю поприветствовать вас. Видимо, мистер Нойес сказал, что я неважно себя чувствую; но я не мог не принять вас сегодня. Вам известно содержание моего последнего письма – но у меня есть еще многое, что я хотел бы сообщить вам завтра, когда буду получше себя чувствовать. Не могу выразить, как приятно мне лично познакомиться с вами после нашей переписки. Надеюсь, вы захватили с собой письма? А также звукозаписи и фотографии? Ноейс оставил ваш саквояж в прихожей – вы, наверно, заметили. К сожалению, нам придется отложить разговор, так что сегодня вы можете располагать своим временем. Ваша комната наверху – прямо над этой, а ванная возле лестницы. Обед для вас оставлен в столовой – через дверь направо – можете воспользоваться им в любое время. Завтра я смогу проявить большее гостеприимство, а сейчас, прошу извинить, чувствую себя слишком слабым. Будьте, как дома, – можете оставить письма, запись фонографа и фотографии здесь, на столе, прежде чем подниметесь к себе наверх. Мы с вами обсудим все это здесь – видите, в углу находится фонограф.

Благодарю вас, но ваша помощь не потребуется. Эти приступы уже давно мучают меня, так что я привык к ним. Загляните ко мне ненадолго перед сном. Я ночую здесь; я часто так делаю. Утром мне наверняка будет лучше, так что мы сможем с вами заняться нашими делами. Вы, конечно, понимаете, что мы столкнулись с проблемой колоссальной важности. Нам, единственным на земле, открылись бездны пространства, времени и знания, превосходящие все, что до сих пор было доступно науке и философии человечества.

Знаете ли вы, что Эйнштейн был неправ и что существуют объекты, способные перемещаться со скоростью, превышающей скорость света? Существуют также способы перемещения вперед и назад во времени, так что можно увидеть и ощутить прошлое и будущее. Вы и представить себе не можете, до какой степени ушли вперед эти существа в области научных знаний. Для них нет буквально ничего невозможного в области манипуляции с сознанием и телом живого существа. Я надеюсь совершить путешествие на другие планеты и даже на другие звезды и в другие галактики. Первым будет посещение планеты Йюггот, ближайшего из миров, на селенного этими существами. Это странная темная сфера на самом краю солнечной системы, до сих пор неизвестная нашим астрономам. Но я писал вам об этом. Настанет день, когда оттуда будет направлен на нас управляемый поток сознания, и планета в результате будет открыта людьми – или же один из их союзников здесь даст намек ученым.

Там, на Йюгготе, имеются огромные города -гигантские многоярусные сооружения из черного камня, подобного тому образцу, который я пытался вам послать. Он попал сюда с Йюгтота. Солнце на этой планете светит не ярче звезд, но тамошние обитатели не нуждаются в свете. Они обладают иными, более тонким органами чувств и не делают окон в своих гигантских домах и башнях. Наоборот, свет приносит им вред и мешает им, поскольку его нет в черных глубинах космоса по ту сторону пространства времени, где они обитают и откуда они явились. Посещение Йюггота свело бы с ума любого слабого человека – и тем не менее я туда отправлюсь. Черные смоляные реки, текущие под загадочными циклопическими мостами, – построенными еще более древней расой, изгнанной и забытой прежде, чем нынешние создания пришли на Йюггот из пучин бесконечности, – превратили бы любого человека в нового Данте или По, если только он сохранил рассудок, чтобы описать увиденное.

Но поверьте – тамошний темный мир грибных садов и городов без единого окна не столь ужасен, как может показаться. Только наше восприятие способно увидеть его кошмаром. Возможно, и для этих созданий тот мир представлялся ужасным, когда они прибыли туда в незапамятные времена. Они были здесь задолго до окончания сказочной эпохи Цтулху и помнят скрывшийся под водами Р'льех, когда он еще возвышался над океаном. Они были и внутри этой земли – есть такие отверстия в земной коре, о которых людям ничего не известно, – в том числе и здесь, в холмах Вермонта, – а в них великие неизведанные миры непознанной жизни; залитый голубым светом К'н – ян, залитый красным светом Йотх, и черный, лишенный света Н'кай. Именно из Н'кая явился ужасающий Тсатхоггуа – это, знаете ли, бесформенное, жабоподобное божье создание, упоминающееся в «Некрономиконе» и цикле легенд «Комморион», сохраненным для нас первосвященником Атлантиды по имени Кларкаш-Тон.

Но об этом мы с вами поговорим позже. Сейчас уже, наверное, четыре или уже пять часов. Давайте-ка принесите все, что вы привезли, потом сходите перекусить и возвращайтесь для обстоятельной беседы.

Я медленно повернулся и повиновался хозяину; принес свой саквояж, открыл его и выложил на стол привезенные материалы, а потом поднялся в комнату, отведенную для меня. В сочетании со следами когтей, увиденными мною на дороге, слова, которые прошептал мне Эйкели, оказали на меня причудливое воздействие, а отзвуки знакомства с неизвестным миром грибовидных – запретным Йюгготом – вызвали у меня на теле мурашки, чего я, признаться, не ожидал. Я очень сожалел о болезни Эйкели, но должен признаться, что его хриплый шепот вызывал не только сочувствие и жалость, но и ненависть. Если бы он не так торжествовал по поводу Йюггота и его темных секретов!

Отведенная мне комната оказалась очень уютной и хорошо меблированной, лишенной как неприятного затхлого запаха, так и раздражающей вибрации воздуха; оставив там саквояж, я спустился вниз, поблагодарил Эйкели и отправился в столовую, чтобы съесть оставленный для меня ланч. Столовая находилась по ту сторону от кабинета, и я увидел, что кухонная пристройка расположена в том же направлении. На обеденном столе находилось несколько сандвичей, кекс, сыр, а рядом с чашкой и блюдцем меня ждал термос с горячим кофе. Плотно закусив, я налил себе большую чашку, но обнаружил, что здесь качество не соответствовало кулинарным стандартам. Первая же ложечка оказалась со слабым привкусом кислоты, так что я больше не стал пить. Во время всего ланча меня не покидала мысль об Эйкели, сидевшем в темноте соседней комнаты, в глубоком кресле. Я даже заглянул туда, предложив ему тоже съесть что-нибудь, но он прошептал, что еще не может есть. Позднее, сказал он, перед сном я выпью молока с солодом – и это будет все на сегодня.

После ланча я вымыл посуду в раковине на кухне – вылив туда кофе, которому я не смог отдать должное. Вернувшись после этого в темную комнату, я придвинул кресло к своему хозяину и приготовился выслушать все, что он сочтет нужным мне сообщить. Письма, фотографии и запись все еще лежали на большом столе в центре комнаты, но пока что мы к ним не обращались. Вскоре я перестал обращать внимание даже на непривычный запах и странное ощущение вибрации.

Я сказал уже, что в некоторых письмах Эйкели – особенно во втором письме, наиболее обширном, – были таки вещи, которые я не решаюсь повторить или даже записать на бумаге. Это в еще большей степени относится к тому шепоту, который я выслушал тем вечером в темной комнате в доме, стоявшем близ одиноких холмов. Я не могу даже намекнуть на безграничность космического ужаса, открытую мне этим хриплым голосом. Он и ранее знал много чудовищного, но то, что он узнал теперь, заключив мир с Существами Извне, было чрезмерным бременем для нормальной психики. Даже и теперь я полностью отказываюсь поверить в то, что он говорил о формировании первичной бесконечности, о наложении измерений, об угрожаемом положении наших космических пространства и времени в бесконечной цепи связанных космосов-атомов, которые образуют ближайший супер-космос кривых, углов, а также материальной и полуматериальной электронной структуры.

Никогда еще психически нормальный человек не оказывался в такой близости к тайне бытия – никогда еще органический мозг не был ближе к аннигиляции в хаосе, который полностью переступает все пределы формы, энергии и симметрии. Я узнал, откуда впервые пришел Цтулху и почему с тех пор засияла половина великих звезд истории. Я догадался – по намекам, которые даже мой хозяин делал с паузами, – о тайнах Магеллановых Облаков и шаровидных туманностей, черной истине, скрытой за древней аллегорией Тао. Была полностью раскрыта тайна Доэлей, и мне стала известна сущность (хотя и не источник происхождения) Псов Тиндалоса. Легенда о Йиге, Отце Змей, уже перестала быть метафорической, и я стал испытывать отвращение, узнав о чудовищном ядерном хаосе по ту сторону искривленного пространства, которое в «Некрономиконе» было скрыто под именем Азатхотха. Было шокирующим переживанием присутствовать при снятии покровов тайны с кошмаров древних мифов, которые, будучи изложены в конкретных понятиях, своей ненавистностью превзошли самые дерзкие предсказания античных и средневековых мистиков. С неизбежностью я был подведен к мысли, что первые, кто прошептал эти страшные сказки, должно быть, имели контакты с Существами Извне и, вероятно, посетили космические сферы, которые теперь предложено посетить Эйкели.

Мне было сообщено о Черном камне и о том, что он обозначает, после чего я искренне порадовался, что камень ко мне не попал. Мои догадки относительно иероглифов на камне оказались правильными. Несмотря на все это, Эйкели заключил мир с дьявольской силой; мало того – жаждал заглянуть еще глубже в ее чудовищные пучины. Я поинтересовался, с кем из потусторонних существ беседовал он после его последнего письма ко мне, и много ли среди них было столь же близких к человеческому роду, как тот первый посланец, которого он упомянул. Ощущение напряжения в голове у меня стало нестерпимым, и мне приходили на ум самые дикие мысли относительно странного, устойчивого запаха и странных вибраций в темной комнате.

Приближалась ночь, и, припомнив рассказы Эйкели о прежних ночах, я задрожал, подумав, что сегодня ночь будет безлунной. Не нравилось мне и то, что дом находился вблизи от заросшего лесом крутого склона, ведущего к необитаемой вершине Темной Горы. С разрешения Эйкели я зажег маленькую лампу, прикрутил ее, так что она светила еле-еле, и поставил на книжную полку рядом с бюстом Мильтона, похожим на привидение; потом я, однако, об этом пожалел, потому что свет лампы сделал лицо моего хозяина, и без того напряженное, неподвижное, а также его безвольно лежащие на коленях руки, похожими на лицо и руки покойника. Похоже было, что он совершенно не в силах шевельнуться, хотя несколько раз я заметил, как он кивает головой.

После всего им сказанного оставалось недоумевать, какие важные секреты он оставил на завтра; однако, в конце концов, стало ясно, что темой завтрашнего разговора будет его путешествие на Йюггот и по ту сторону от него – и мое собственное возможное участие в путешествии. Его, по всей видимости, позабавило чувство ужаса, которое я испытал, услышав предложение о путешествии через космические просторы, ибо голова его сильно затряслась, когда мой страх стал очевидным. Затем он очень мягко объяснил, как человеческие существа могут совершить – и уже несколько раз совершали – на первый взгляд совершенно невероятный перелет через межзвездное пространство. Насколько я понял, человеческое тело целиком не совершало этого полета, дело в том, что потрясающий уровень хирургических, биологических, химических и механических возможностей Существ Извне позволил им найти способ перемещать человеческий мозг без сопутствующей физической субстанции.

Существовал безболезненный способ извлечения мозга и сохранения органического остатка в живом состоянии во время его отсутствия. Обнаженное мозговое вещество помещалось затем в периодически пополняемую жидкость внутри непроницаемого для эфира цилиндра, изготовленного из металла, который добывали только на планете Йюггот. Через систему электродов, помещенных в вещество мозга, и соединенных с хитроумной аппаратурой, удавалось воспроизвести функции зрения, слуха и речи. Для крылатых грибовидных существ перемещение этих металлических цилиндров через космос не представляло никакой сложности. На каждой из планет, принадлежащей к их цивилизации, они могли использовать многочисленные стационарные приборы, способные к взаимодействию, с герметически закрытым мозгом. В результате, после небольшой настройки, эти перемещенные интеллекты могли вновь обрести полную способность к сенсорной деятельности и артикуляции – причем на любом эта пе их перемещения через континуум пространства-времени и за его пределами. Это было для них не сложнее, чем перевезти запись звука и воспроизвести ее в любом месте, где имеется фонограф соответствующей конструкции. Надежность процесса не подлежала сомнению. Поскольку это путешествие совершалось многократно, у Эйкели не было оснований бояться перелета.