Текст книги "Шепчущий в ночи"

Тут в первый раз за весь вечер одна из вялых, тощих рук указала на дальнюю стену комнаты, где находилась высоко расположенная полка. На этой полке в ровном ряду стояло более дюжины цилиндров из металла, подобного которому я ранее никогда не встречал, – цилиндры эти были высотой примерно в фут и несколько меньшего диаметра с тремя углублениями, расположенными в форме равностороннего треугольника на выпуклой передней поверхности. Один из цилиндров был соединен через два углубления или гнезда с двумя же странного вида приборами, стоявшими внизу. Мне уже не нужно было объяснять их предназначение, и меня стал бить озноб, как при малярийной лихорадке. Потом рука указала на ближний угол, где также располагались какие-то сложные приборы с присоединенными к ним проводами и штекерами, некоторые из них были похожи на два устройства, стоявшие на полке за цилиндрами. – Перед вами четыре типа приборов, Уилмерт, – вновь зазвучал шепот. – Четыре типа – по три функции каждый – всего дает двенадцать единиц. В этих цилиндрах наверху представлено четыре вида различных существ. Трое из них – люди, шестеро – грибовидные существа, которые не могут телесно перемещаться в космосе, двое – существа с Нептуна (Господи! Если бы вы только видели, какие у них тела на своей планете!), Остальные же происходят из центральных пещер одной темной звезды, лежащей по ту сторону Галактики. На главном аванпосту внутри Круглого Холма вы можете обнаружить другие цилиндры и приборы – цилиндры внекосмических веществ мозга, органы чувств у которых отличны от наших, – это союзники и исследователи из самых дальних пределов, расположенных Извне – и специальные приборы, предназначенные для того, чтобы их восприятие и возможности выражения устраивали как их самих, так и их слушателей. Круглый холм, как большинство из аванпостов, используемых существами в разных частях Вселенной, представляет собой крайне космополитическое место. Разумеется, мне для экспериментов были переданы только представители самых простых типов.

Теперь возьмите вот эти три прибора, на которые я указываю, и поставьте их на стол. Вон тот высокий с двумя стеклянными линзами на передней части – потом ящик с электронными лампами и резонатором – и еще вон тот с металлическим диском наверху. А теперь цилиндр с этикеткой «Б-67», видите? Подставьте этот виндзорский стул, чтобы дотянуться до полки. Тяжелый ли? Не беспокойтесь! Не перепутайте этикету – «Б-67». Не заденьте тот новенький, блестящий цилиндр, который присоединен к двум измерительным инструментам – тот, что с моим именем на этикетке. Так, поставьте теперь «Б-67» на стол рядом с приборами – и установите вот этот переключатель на всех трех приборах в крайнее левое положение.

Сейчас соедините провод от прибора с линзами с верхним гнездом цилиндра – да, вот так! Присоедините теперь таким же образом прибор с электронными лампами к левому гнезду, а прибор с диском к внешнему гнезду. А теперь переместите все указатели приборов в крайнее правое положение – сначала у того, что с линзами, потом – с диском, а потом – с лампами. Так, хорошо. Я должен вам сказать, что перед вами здесь одно из человеческих существ. Такое же, как и любой из нас. Некоторых других я покажу вам завтра.

До сих пор не могу понять, почему я так покорно подчинялся шепоту, и еще – кем я тоща считал Эйкели – психически нормальным или безумцем. После происшедшего я, кажется, должен был бы ко всему приготовиться; однако этот механический балаган столь напоминал причуды сумасшедших изобретателей или ученых-маньяков, что у меня возникли сомнения более сильные, чем даже те, что вызвал предшествовавший разговор. То, что сообщил шепчущий, лежало далеко за пределами всех человеческих знаний и верований, – однако разве другие вещи, еще более выходящие за указанные пределы, не выглядят менее абсурдными только потому, что не предполагают конкретных вещественных доказательств?

Пока мой разум метался в творящемся хаосе, я уловил скрип и жужжание от всех трех приборов, присоединенных к цилиндру, – скрип и жужжание, которые вскоре ослабли до полной бесшумности. Что должно было произойти? Или мне предстояло услышать голос? А если так, то как мне можно было убедиться, что все это – не хитроумное приспособление, в которое говорит спрятанный человек? Даже сейчас я не могу с уверенностью сказать, что же я услышал или что там на самом деле происходило. Но что-то определенно происходило.

Чтобы быть кратким, скажу только, что машина с лампами и громкоговоритель начали говорить, причем по содержанию речи стало очевидным присутствие говорящего и его возможность нас видеть. Голос был громким, безжизненным, металлическим и механическим во всех своих проявлениях. В нем не было никакого намека на интонацию или выразительность, и он дребезжал и скрипел с чрезвычайной четкостью и неторопливостью.

– Мистер Уилмерт, – произнес голос, – надеюсь, что не испугал вас. Я – такое же человеческое существо, как и вы, но тело мое в данный момент находится в безопасности внутри Круглого Холма, примерно в полутора милях к востоку отсюда – оно подвергается сейчас требуемому оживляющему воздействию. Сам же я здесь, слышу и говорю при помощи этих электронных вибраторов. Через неделю я отправляюсь через пространство, как уже много раз делал до этого, и надеюсь, что мистер Эйкели составит мне приятную компанию. Я хотел бы и вас видеть рядом, ибо мне известны ваши взгляды и ваша репутация, а кроме того, я хорошо знаком с вашей перепиской. Я являюсь, как вы, разумеется, догадались, одним из союзников Существ Извне, которые посещают нашу планету. Впервые я встретился с ними в Гималаях и там оказал им некоторые услуги. В ответ они дали мне возможность испытать то, что мало кому из людей когда-либо приходилось испытывать.

Вы можете себе представить, что я побывал на тридцати семи различных небесных телах – планетах, темных звездах, а также менее определенных объектах – включая восемь, находящихся за пределами нашей галактики, а два – вообще, по ту сторону искривленного космоса пространства и времени. Все это не причинило мне ни малейшего вреда. Мозг мой был отделен от моего тела при помощи столь искусных разрезов и сечений, что назвать это хирургической операцией было бы слишком грубо. Прилетающие существа обладают методами, позволяющими так искусно отделять мозг от тела, что тело не стареет, когда из него извлечен мозг. Добавлю, что с применением аппаратуры мозг становится практически бессмертным, необходимо только периодически менять раствор, в котором он сохраняется.

В общем, я искренне надеюсь, что вы решитесь на это путешествие вместе со мной и мистером Эйкели. Пришельцы жаждут знакомства со знающими людьми, такими, как вы, чтобы показать им величайшие первозданные пучины, которые мы могли разве что воображать по своему невежеству. Первая встреча с этими существами может вас озадачить, но я не сомневаюсь, что вы будете выше этого. Я думаю, что мистер Нойес тоже отправится с нами – это тот, кто привез вас сюда в своей машине. Он уже несколько лет с нами – думаю, что вы узнали его голос по той записи, которую прислал вам мистер Эйкели.

Тут говорящий сделал небольшую паузу, отреагировав на то, как я вскочил с места, а затем продолжил.

– Итак, мистер Уилмерт, оставляю решение на ваше усмотрение; добавлю лишь, что человек с вашей любовью ко всему необычному, интересом к фольклору не может пропустить такой шанс. Вам абсолютно нечего бояться. Все перемещения производятся безболезненно, более того – есть особого рода наслаждение в полностью машинизированном состоянии органов чувств. Когда же электроды отключены, то вы просто погружаетесь в сон, полный ярких фантастических видений.

А теперь, если не возражаете, мы прервем наш разговор до завтрашнего утра. Доброй ночи – пожалуйста, отключите все эти тумблеры, верните их в левое крайнее положение; порядок не имеет значения, хотя лучше, если прибор с линзами вы отключите последним. Доброй ночи, мистер Эйкели, – прошу вас, отнеситесь к нашему гостю с максимальным уважением! Ну, что, готовы выключить?

Я механически подчинился и выключил все три тумблера, хотя меня раздирали сомнения по поводу всего происходящего. Моя голова все еще кружилась, когда я услышал шепот Эйкели, который попросил меня оставить все приборы на столе. Он никак не прокомментировал случившееся здесь, да и вряд ли какой-либо комментарий мог быть воспринят моим перегруженным сознанием. Я услышал, как он предложил мне взять в свою комнату лампу и заключил тем, что ему хочется теперь побыть одному в темноте. Пора было отдыхать, ибо его дневной и вечерний монологи утомили бы и совершенно здорового человека. Все еще ошарашенный, я пожелал хозяину доброй ночи и стал подниматься по лестнице, держа в руке лампу, хотя в кармане у меня лежал превосходный фонарик.

Я был рад покинуть этот кабинет, с его странным запахом и смутным ощущением вибрации, и в то же время никак не мог отрешиться от кошмарного ощущения страха, загадочности и космической аномальности происходившего в комнате, из которой только что вышел, и столкновения с невиданной силой. Дикая, пустынная местность; темный, таинственный, поросший лесом склон, подошедший так близко к дому; следы на дороге; болезненный, неподвижный хозяин дома, шепчущий во тьме; дьявольские цилиндры и приборы, и в довершение всего – приглашение подвергнуться невероятной хирургии и совершить немыслимое путешествие – все это, столь неожиданное и многочисленное, обрушилось на меня с нарастающей силой, которая подорвала мою волю и, похоже, физическое здоровье.

Особенно шокирующим оказалось то обстоятельство, что мой добровольный гид Нойес был участником чудовищного древнего ритуала, шабаша, зафиксированного фонографом, хотя я с самого начала почувствовал что-то смутно знакомое в его голосе. Другим шоком было мое отношение к хозяину, поражавшее меня всякий раз, когда я пытался его анализировать; потому что, насколько я испытывал симпатию к нему раньше, по его письмам, настолько отталкивающее впечатление произвел он на меня сегодня. Казалось бы, его болезнь должна была вызвать у меня сострадание; но вместо этого меня охватила дрожь ужаса. Он был таким безжизненным, малоподвижным, похожим на труп – а этот беспрестанный шепот был таким ненавистным и нечеловеческим!

Мне пришло в голову, что этот шепот отличался от всего, что мне когда-либо приходилось слушать; что, несмотря на удивительную неподвижность губ шепчущего, прикрытых усами, в нем была некая скрытая сила и мощь, удивительная для сдавленной речи астматика. Я мог разобрать все слова говорящего, сидя в другом конце комнаты, а пару раз мне показалось, что слабые, но всепроникающие звуки его речи отражали не столько слабость, сколько умышленное подавление силы – причины этого были мне неясны. С самого начала в тембре голоса обнаружилось что-то раздражающее. Теперь, когда я пытался в этом разобраться, мне показалось, что сложившееся впечатление аналогично тому, которое сделало голос Нойеса таким смутно зловещим для меня. Но где или когда я с ним сталкивался, по-прежнему оставалось загадкой.

Одно было совершенно ясно – я не хотел бы провести здесь еще одну ночь. Моя жажда знаний улетучилась, растворившись в ужасе и отвращении, и теперь у меня было лишь единственное желание – побыстрее убежать из этой паутины болезненности и противоестественных откровений. Того, что я узнал, было для меня вполне достаточно. По всей видимости, странные космические контакты имели место в действительности, – но нормальному человеку, безусловно, не стоило с ними связываться.

Богохульство как будто обступило меня со всех сторон и невыносимо давило на все мои чувства. Я понял, что заснуть в эту ночь мне не удастся; я просто погасил лампу и лег на постель прямо в одежде. Это было, конечно, абсурдно, но я готовился к любой неожиданности, сжав в правой руке захваченный на всякий случай револьвер, а в левой – свой карманный фонарик. Снизу не было слышно ни звука, и я представлял себе, что мой хозяин сидит в кресле, как мертвец, в жесткой неподвижности, окруженный тьмой.

Откуда-то доносилось тиканье часов, и нормальность этого звука порождала во мне смутное чувство признательности. Однако этот звук напоминал мне еще одно обстоятельство, которое внушало тревогу, – полное отсутствие признаков животных, а теперь я осознал, что и привычные шумы дикой природы тоже совершенно отсутствовали. Если не считать зловещего плеска отдаленных вод, тишина создавала впечатление аномальности происходящего – межпланетарную пустоту – и я задался вопросом – какая неясная порча, порожденная далекими звездами, обрушилась на эту местность. Я припомнил из старых легенд, что собаки и другие животные всегда ненавидели Существ Извне, подумал о том, что же могли значить те следы на дороге.

VIII

Не спрашивайте меня, сколько длилось мое забытье и что из последовавшего было просто сном. Если я скажу, что временами просыпался, что-то слышал или видел, вы ответите, что это мне тоже только снилось и что все случившееся дальше было сном вплоть до момента, когда я выбежал из дома, добрался до сарая, в котором увидел старый «форд», забрался в него и начал безумную, бесцельную гонку по холмистой местности, которая, в конце концов, вывела меня – после многочасового блуждания по пугающим лесным лабиринтам – в деревню, оказавшуюся Тауншендом.

Вы, наверняка, не склонны будете доверять и всем остальным деталям моего рассказа: скажете, что все фотографии, звукозаписи, цилиндры, разговаривающие при помощи приборов, и тому подобные доказательства есть не что иное, как чистой воды обман со стороны исчезнувшего Генри Эйкели, самая настоящая мистификация. Вы можете даже намекнуть, что он сговорился с другими чудаками, чтобы осуществить эту глупую, но изощренную мистификацию, – что он сам организовал инцидент в Киине, когда с поезда сняли посылку с черным камнем, и что он подговорил Нойеса сделать ту чудовищную запись на восковом валике. Однако остается странным, что Нойеса так никогда и не обнаружили; что он оказался неизвестным во всех деревнях близ дома Эйкели, нигде его не знали, хотя он часто бывал в этих местах. Я хотел бы прекратить попытки вспомнить номер его автомобиля – а может быть, лучше, что я и не вспомнил. Ибо я, что бы вы там ни говорили и что бы сам я ни говорил себе, знаю, что зловещие создания Извне должны скрываться где-то в области малоизученных холмов и что существа эти имеют своих шпионов и посланцев среди людей. Держаться подальше от этих существ и их посланцев – вот все, чего бы мне хотелось в дальнейшей жизни.

Когда мой безумный рассказ побудил шерифа послать от ряд к дому, Эйкели исчез безо всякого следа. Его просторный халат, желтый шарф и ножные бинты лежали на полу в кабинете рядом с его изящным креслом, причем нельзя было понять, что еще из одежды пропало вместе с ним. Собаки и скот действительно отсутствовали, а на стенах дома и внутри его имелись необычные следы пуль; однако, помимо этого, ничего необычного обнаружено не было. Ни цилиндров, ни приборов, ни тех доказательств, которые я привез с собой в саквояже, ни странного запаха, ни вибраций, ни следов на дороге, ничего загадочного, на что я обратил внимание в последний момент.

Неделю, последовавшую за моим бегством, я провел в Бреттлборо, расспрашивая самых разных людей, которые знали Эйкели, и убедился, что все случившееся не есть плод иллюзий или сна. Странные закупки собак и боеприпасов, а также химикатов, которые осуществлял Эйкели, разрезания его телефонных кабелей, которые были записаны; вместе с тем все, кто его знал, – включая сына в Калифорнии – настаивали, что его отрывочные высказывания по поводу своих странных исследований были весьма последовательны. Солидные люди считали его сумасшедшим и, не раздумывая, заявляли, что все собранные доказательства являются лишь мистификациями, сфабрикованными с изощренностью безумца и, возможно, поддерживали его соображения во всех деталях. Он показывал кое-кому из этих простых деревенских жителей фотографии и черный камень и даже давал прослушивать ужасающую звукозапись; и все до единого твердо сказали, что следы и жужжащий голос были точно такими же, как описывали старинные легенды.

Они подтвердили также, что возле дома Эйкели все чаще и чаще можно было видеть и слышать что-либо подозрительное после того, как он обнаружил черный камень, и что это место теперь избегают все, кроме почтальона и случайных людей. Темная Гора и Круглый Холм были давно уже печально знамениты, как места, посещаемые призраками, так что мне не удалось найти людей, которые когда-либо тщательно осматривали хоть одно из этих мест. Случавшиеся время от времени исчезновения местных жителей в истории этого района были тщательно зафиксированы, среди них значилось исчезновение полубродяги Уолтера Брауна, о котором неоднократно упоминал Эйкели в своих письмах. Я даже встретил одного фермера, утверждавшего, что он своими глазами видел одно из странных мертвых тел во время наводнения в потоке вспученной Уест-Ривер, однако рассказ его был слишком путаным, чтобы относиться к нему серьезно.

Покидая Бреттлборо, я решил никогда больше не возвращаться в Вермонт и в тот момент был уверен, что решение мое окончательное. Эти дикие холмы и в самом деле были аванпостом наводящей страх космической расы – в чем я уже почти не сомневался после того, как прочитал сообщение об открытии девятой планеты за пределами Нептуна, что было предсказано пришельцами. Астрономы, даже не подозревая сами, насколько зловеще точными они оказались, назвали эту планету Плутон. Я понимал, что это – не что иное, как Йюггот – мрачный, как ночь, – и меня охватывала дрожь при попытках понять, почему ее чудовищные обитатели желали открытия своей планеты именно таким образом и именно в это время. Я безуспешно старался убедить себя, что демонические создания не намерены совершить нечто враждебное по отношению к Земле и ее обитателям.

Но я еще не рассказал вам, чем же закончилась та ужасная ночь в сельском доме. Как я упомянул, в конце концов, меня захватил в свои объятия тревожный сон; дремота, переполненная обрывками сновидений, в которых передо мной являлись чудовищные пейзажи. Что именно разбудило меня, я не могу еще сказать, но то, что в какой-то момент я действительно проснулся, не подлежит сомнению. Первое смутное впечатление состояло в том, что мне послышались крадущиеся шаги за моей дверью, скрип половиц и неуклюжие попытки справиться с дверным замком. Это, однако, очень быстро прекратилось; а затем очень явственно донеслись до меня голоса снизу, из кабинета. Там, по всей видимости, было несколько говоривших, причем чувствовалось, что между ними идет спор.

Прислушавшись несколько секунд, я полностью стряхнул с себя сон, ибо голоса были такие, что помышлять о продолжении ночного отдыха было совершенно невозможно. Интонации говоривших были различными, но тот, кто хоть раз слушал эту проклятую запись фонографа, ничуть не сомневался бы в происхождении и принадлежности, по крайней мере, двух из них. Как ни чудовищна была эта мысль, но я понял, то нахожусь под одной крышей с безымянными существами из пучин космоса; ибо эти два голоса, несомненно, представляли собой дьявольское жужжание, которое использовали Существа Извне в своих разговорах с людьми. Голоса эти были разными – они отличались по высоте, темпу и интонации, – но это были те самые проклятые голоса.

Третий голос, безусловно, шел от машины, которая соединялась с одним из изолированных веществ мозга, содержавшимся в цилиндре. Отличить его можно было даже яснее, чем жужжание пришельцев; громкий; металлический, безжизненный голос, который я слышал накануне вечером, с его безликой, лишенной всякой интонации, скрипучей манерой был незабываемым. Я не пытался задаться вопросом, был ли он идентичен тому самому, который я слышал вечером, потому что понял, что любой мозг будет продуцировать вокальные тона одинакового характера, будучи присоединенным к тому же самому прибору; единственные отличия могли касаться языка, ритма, скорости и произношения. В довершение картины были слышны два подлинных человеческих голоса: один – грубый голос неизвестного мне и, без всякого сомнения, местного жителя; в другом я без труда узнал мягкие бостонские нотки моего давешнего гида, мистера Нойеса.

По мере того, как я пытался разобрать слова, которые массивный пол моей комнаты столь надежно глушил, я уловил также шум, шарканье и скрипы в той комнате, где собрались говорившие; это не позволяло избавиться от впечатления, что кабинет переполнен живыми существами – их, по всей видимости, было куда больше, чем позволяли предположить голоса. Истинную природу царившего там возбуждения и шума описать трудно, ибо не с чем было сравнить происходящее. По комнате передвигались какие-то предметы, причем словно они были разумными существами; звук их шагов был подобен тяжелому топоту – как будто по полу тяжело и неуклюже шатались плохо скоординированные создания из твердой резины или роговой массы. Если применить более конкретное, но менее точное сравнение, – как будто люди в разбитых деревянных ботинках не по размеру ковыляли и топали на полированном полу. Я даже не пытался представить себе происхождение и внешний вид тех, кто издавал эти звуки.

Вскоре я понял, что разобрать что-то связное в происходившем разговоре мне не удастся. Отдельные слова – включая имя Эйкели и мое – звучали время от времени довольно разборчиво, особенно когда их произносил механический голос; однако подлинное значение их оставалось неясным. И по сей день я не могу вывести определенного связного содержания из услышанного, а страх, порожденный ими, был скорее внушенным, чем открывшимся в результате ужаснувшего меня откровения. Леденящий кровь конклав собрался там, внизу, понимал я; но что именно обсуждалось – было загадкой. Любопытно, что меня охватило ощущение безусловного святотатства и гибельности происходящего, вопреки уверениям Эйкели о дружелюбии Существ Извне.

Терпеливо прислушиваясь, я, наконец, начал отличать голоса друг от друга, хотя еще не в силах был схватить суть произносимого внизу. Однако мне удалось, насколько я понял, уловить эмоции, владевшие основными участниками обсуждения. Один из жужжащих голосов, несомненно, принадлежал носителю каких-либо властных полномочий, поскольку в нем слышались нотки авторитарности; механический же голос, несмотря на свою громкость и регулярность, явно принадлежал носителю подчиненной позиции, в нем была даже мольба. В голосе Нойеса звучали примирительные оттенки. Что касается других участников, то тут я не решался сделать предположения. Я не расслышал уже знакомый мне шепот Эйкели, но это меня не удивило, поскольку столь слабый звук ни за что не проник бы через массивный пол моей комнаты. Я попытаюсь привести здесь кое-что из разрозненных слов, а также других звуков, с указанием тех, кто их произносил, разумеется, по моей догадке. Первые разборчивые фразы принадлежали говорящей машине.

(Говорящая машина)

«…взял это на себя… получить обратно письма и запись… кончить на этом… обманут… видеть и слышать… черт побери… безличная сила, в конце концов… новенький, блестящий цилиндр… Боже правый…»:

(Первый Жужжащий Голос)

«…в этот раз мы остановились… маленький и человеческий… Эйкели… мозг… говорит…»

(Второй Жужжащий Голос)

«…Ньярлатотеп… Уилмерт… Записи и письма… дешевое жульничество…»

(Нойес)

«…(Непроизносимое слово или имя, может быть, – Н'га-Ктхан)… безвредно… покой… пару недель… театрально… говорил вам об этом раньше…»

(Первый Жужжащий Голос)

«…нет повода… первоначальный план… результаты. Нойес может стеречь… Круглый Холм… новый цилиндр… машина Нойеса…»

(Нойес)

«…ладно… все ваши… здесь внизу… отдохнуть,… место»

(Несколько Голосов одновременно и совершенно неразборчиво)

(Топот множества ног, сливающийся с возбужденным шумом и грохотом)

(Странный звук хлопающих крыльев)

(Шум заведенного автомобиля, постепенно удаляющийся)

(Тишина)

Вот какие звуки донеслись до моих ушей снизу, пока я, не шевелясь, лежал на кровати в этом сельском доме – пристанище призраков, расположившемся вблизи демонических холмов – я лежал совершенно одетый, сжимая в правой руке револьвер, а в левой – карманный фонарик. Сна у меня не было, как я уже сказал, ни в одном глазу; и тем не менее какой-то жуткий паралич сковал меня до тех пор, пока эхо последних звуков не исчезло вдали. Я слышал тиканье старинных деревянных коннектикутских часов откуда-то снизу, а также неровный храп спящего человека. Видимо, Эйкели заснул после этого бурного ночного обсуждения, и я нисколько не был удивлен.

Даже просто подумать, что все это значит или решить, что мне делать, я не мог. В конце-то концов, что я услышал, .помимо того, на что меня уже навела предыдущая информация? Разве я не знал, что Пришельцы теперь свободно приходят в этот дом? Эйкели, несомненно, был удивлен их столь неожиданным визитом сегодня. И все-таки что-то в этом отрывочном разговоре невообразимо испугало меня, пробудило самые чудовищные подозрения и самые ужасные сомнения, заставило страстно желать, чтобы все это оказалось не более, чем сном. Я думаю, что мое подсознание уловило нечто, недоступное пока моему рассудку. Но как там Эйкели? Как он себя вел? Разве он не мой друг и разве он мог допустить, чтобы мне был причинен какой-нибудь вред? Мирное похрапывание снизу, казалось, доказывало смехотворность охвативших меня страхов.

Возможно ли, чтобы Эйкели был использован зловещими силами в качестве средства, чтобы заманить меня сюда, в эти холмы, вместе с письмами, фотографиями и записью фонографа? Неужели эти существа собрались уничтожить нас обоих, потому что мы слишком много знаем о них? Вновь мне на ум пришла мысль о неожиданности и неестественности того изменения ситуации, которое произошло между предпоследним и последним письмами Эйкели. Что-то, подсказывало мне чутье, было не так. Все было не так, как выглядело. Этот кислый кофе, который я выплеснул, – не было ли тут попытки со стороны неизвестной силы подмешать яд или наркотик? Я должен поговорить с Эйкели, причем немедленно, и призвать его к трезвой оценке ситуации. Они загипнотизировали его своими обещаниями космических путешествий и открытий, но теперь он вынужден будет прислушаться к доводам рассудка. Мы должны выбраться отсюда, пока не поздно. Если ему не хватает силы воли, чтобы вырваться на свободу, то я должен его поддержать. Ну, а уж если мне не удастся убедить его, то, по крайней мере, самому нужно отсюда бежать. Я уверен, что он одолжит мне свой «форд», а я могу оставить его в Бреттлборо, в гараже. Я увидел его в сарае – дверь была приоткрыта, и я был уверен, что машину удастся сразу завести. Та минутная неприязнь к Эйкели, которую я ощутил во время нашего вечернего разговора и сразу после его окончания, теперь бесследно исчезла. Теперь он был в таком же положении, как и я, так что мы должны были держаться друг друга. Зная о его болезненном состоянии, я очень не хотел будить его, но иного выхода не было. Я понял, что оставаться в этом доме до утра невозможно.

Наконец, я почувствовал, что смогу начать действовать, и вытянулся, чтобы напрячь все мышцы и восстановить свой контроль над ними. Поднявшись, я стал действовать очень осмотрительно и тихо, повинуясь скорее импульсу, чем сознательному обдумыванию. Я нашел свою шляпу, взял саквояж и направился вниз по лестнице, освещая себе путь фонариком. В правой руке я по-прежнему нервно сжимал револьвер, держа в левой и саквояж и фонарик одновременно. Зачем я предпринял эти предосторожности, я не очень понимал, поскольку на самом деле спускался вниз, чтобы разбудить единственного, помимо меня, обитателя дома.

Спустившись на цыпочках по скрипящей лестнице в нижний холл, я смог услышать спящего более явственно и понял, что он, скорее всего, находится в комнате слева от меня – гостиной, в которую я не заходил. Справа от меня разверзлась дверь кабинета, из которого я некоторое время назад слышал голоса. Открыв незапертую дверь гостиной, я провел дорожку светом фонарика по направлению к источнику храпа и, наконец, осветил лицо спящего. Но в следующее мгновение я резко отвел от него луч фонарика и быстро, по-кошачьи выскочил в холл, на этот раз проявив осторожность не инстинктивно, а совершенно сознательно. Дело в том, что спящим на диване был вовсе не Эйкели, а мой бывший попутчик Нойес.

В чем тут дело, я не мог понять; но здравый смысл подсказывал мне, что самое безопасное было бы – выяснить как можно больше, прежде чем кого-либо будить. Вернувшись в холл, я тщательно прикрыл за собой дверь в гостиную; тем самым снизив шансы разбудить Нойеса. После этого я тихонько вошел в кабинет, где ожидал увидеть Эйкели, спящего или бодрствующего, в большом угловом кресле, которое, очевидно, было излюбленным местом его отдыха. Пока я двигался вперед, луч фонарика поймал большой центральный стол, на котором стоял один из этих дьявольских цилиндров, с машинами для зрения и слуха, присоединенных к нему, а также с говорящей машиной, которую можно было присоединить в любой момент. Здесь, как я предполагал, находился мозг, который говорил со мной во время той жуткой встречи предыдущим вечером; на секунду я испытал непреодолимое желание присоединить к нему говорящую машину и посмотреть, что он теперь скажет.

Должно быть, он и сейчас ощущал мое присутствие; ибо приборы для зрения и слуха не могли бы пропустить свет моего фонарика и скрип половиц под моими ногами. Однако мне сейчас было не до того, чтобы выслушивать эту штуку. Я безучастно отметил про себя, что это было совсем новенький цилиндр с именем Эйкели на нем, который я раньше видел на полке и который мой хозяин просил не трогать. Вспоминая теперь это обстоятельство, я могу только пожалеть о своей робости и думаю, что необходимо было заставить этот цилиндр говорить. Бог знает, какие тайны, ужасные сомнения и вопросы это могло бы прояснить! Но в тот момент с моей стороны оказалось милосердием, что я оставил этот препарат в покое.

Со стола я перевел луч фонарика в угол, где, как я думал, сидит Эйкели, но обнаружил, к своему изумлению, что кресло было пустым, то есть в нем никто не сидел. С сиденья на пол свешивался знакомый старый домашний халат, а рядом с ним на полу лежал желтый шарф, а также громоздкие бинты – повязки на ступни, которые показались мне такими странными. Пока я размышлял, куда мог деваться Эйкели и почему это он так легко расстался со своими аксессуарами больного, я заметил, что комната очистилась от странного запаха и что вибрация, на которую я обращал внимание раньше, тоже отсутствует. Что же, в таком случае, было их источником? Неожиданно я сообразил, что ощущал их только во время присутствия здесь Эйкели. Они были сильнее всего там, где он сидел, и полностью отсутствовали за дверью этой комнаты. Я остановился и стал обводить комнату лучом своего фонарика, напрягая свой мозг поисками объяснений того, что произошло здесь.