Текст книги "Панорама времен"

Глава 2

Марджори заперла за собой кухонную дверь и, взяв ведро с кормом для цыплят, направилась в обход дома на лужайку, четко поделенную на четыре части дорожками, выложенными кирпичом. На пересечении дорожек стояли солнечные часы. За лужайкой находился розарий – ее любимое детище. По привычке она шла только по тропинке, не наступая на мокрую траву. Проходя через розарий, Марджори разорвала паутину и, останавливаясь то здесь, то там, стала обрывать мертвые листочки и цветы. Несмотря на раннее время года, некоторые розы уже успели расцвести. Нюхая их, она приговаривала ласково:

– Шарлотта Армстронг, у вас все отлично. Смотрите, какие бутоны. Летом вы станете настоящей красавицей. Однако на ветках тля, придется вас полечить. Доброе утро, Королева Элизабет, вы выглядите вполне здоровой, но ветки следует подрезать.

Откуда-то издали она услышала стук каблуков, заглушаемый трелями лазоревки, сидевшей на изгороди. Марджори вздрогнула, поняв, что этот стук доносится со стороны фасада ее собственного дома. Это не Хитер и не Линда – они бы обошли вокруг. Она резко повернулась: капельки росы брызнули на нее, когда она стала пробираться через кусты роз. Марджори поспешно пересекла лужайку и оставила ведро возле кухонной двери.

От фасада дома ей навстречу брела убого одетая женщина с кувшином в руках. Она выглядела так, словно всю ночь провела на открытом воздухе у костра: волосы спутаны, на лице – пятна сажи. Она была одного роста с Марджори, но худая и сгорбленная.

Марджори остановилась, женщина – тоже. Некоторое время они разглядывали друг друга, стоя по разные стороны покрытой гравием подъездной дорожки. Затем Марджори подошла к женщине.

– Доброе утро, – сказала она и хотела добавить: “Чем могу быть полезна?”, но воздержалась: ей почему-то не очень хотелось быть полезной этой женщине.

– Доброе, мисс. Не одолжили бы вы мне немного молока? У нас молоко уже кончилось, а ребята еще не завтракали. – Она говорила уверенно и твердо.

Марджори прищурилась:

– Откуда вы?

– Мы только что поселились на старой ферме дальше по дороге. – Женщина подошла ближе, протягивая кувшин. – Совсем немножко молока, леди.

"Старая ферма – там же одни развалины, – подумала Марджори. – Это, наверное, скваттеры”. Ее беспокойство усилилось.

– А почему вы пришли сюда? Сейчас магазины уже открыты. А дальше по дороге есть ферма, где можно купить молоко.

– Леди, что вы, право! Негоже вам заставлять меня шагать несколько миль, когда малыши ждут завтрака. Да я верну вам это молоко. Вы мне не верите?

"Непонятно, – подумала Марджори, – отчего бы ей не обратиться к таким же, как она. В двух шагах от этой фермы муниципалитет построил несколько небольших домиков для них”.

– Очень жаль, но у меня нет лишнего молока. Они постояли так некоторое время, глядя друг на друга. Затем женщина развернулась в сторону кустарника.

– Поди сюда. Рог, – позвала она. Из кустарника вышел высокий мрачный мужчина, тащивший за руку малыша. Марджори изо всех сил пыталась оставаться спокойной. Она стояла не двигаясь, слегка откинув назад голову, всем своим видом стараясь показать, что хозяйкой положения является именно она. Шаркая ногами, мужчина подошел и встал рядом с женщиной. Ноздри Марджори брезгливо дрогнули, она уловила запах пота и дыма. Видно, одежду он приобрел в разных местах: матерчатая кепка, длинный полосатый студенческий шарф, шерстяные перчатки, из которых вылезали пальцы, пара весьма забавных голубых сандалий – подошва одной оторвалась и громко шлепала по земле, – непомерно широкие брюки, на несколько дюймов короче, чем обычно принято, и густо расшитый жилет под старой и пыльной вельветовой курткой. Вероятно, он был ровесник Марджори, но выглядел старше по крайней мере лет на десять: грубые черты лица, глубоко посаженные глаза, а щеки и подбородок покрыты щетиной семидневной давности. Она понимала, как сильно отличалась от них: полноватая, с пышными свежевымытыми короткими волосами, с защищенной кремами и лосьонами кожей, в “старой”, как она называла, одежде для работы в саду – мягкая шерстяная юбка и свитер ручной вязки, поверх которого был накинут жакет из овчины.

– Вы думаете, мы поверим, что в вашем доме нет молока, леди? – прорычал мужчина.

– Я этого не говорила, – ответила Марджори. – У нас достаточно молока для себя. В домах по соседству вы, конечно, можете найти молоко, но я бы вам посоветовала отправиться в деревню и купить его там. До нее всего лишь полмили. Очень жаль, но я ничем не могу вам помочь.

– Черта с два! Просто не хотите. Все богатые сговорились между собой и хотят, чтобы все принадлежало лишь им одним. Посмотреть только, что у вас есть, – великолепный большой дом, в котором, клянусь, живете только вы. Вы знать не знаете, какая у нас тяжелая жизнь. Я четыре года без работы, и жить нам негде, а вам все мягко постелено.

– Рог, – сказала женщина и предостерегающе положила руку ему на плечо. Он нетерпеливым движением сбросил ее и сделал еще шаг в сторону Марджори. Но Марджори не собиралась отступать, наоборот, она разозлилась. “Какое они имеют право приходить сюда и орать в ее собственном саду, чтоб им пропасть”.

– Я уже сказала, что у меня молоко только для себя. Сейчас для всех трудные времена, – сказала она холодно. “Но я никогда не пошла бы попрошайничать, – подумала она. – У этих людей просто нет стержня”.

Мужчина придвинулся к ней. Марджори отступила, инстинктивно выдерживая дистанцию между собой и незнакомцем.

– “Для всех тяжелые времена”, – передразнил он. – Просто очень плохие для всех остальных, а у вас пока есть хороший дом и пища, наверное, есть и машина, и телек.

Он рассматривал дом, отмечая взглядом гараж, телевизионную антенну на крыше, окна.

"Слава Богу, окна закрыты ставнями, – подумала Марджори, – а передняя дверь заперта”.

– Слушайте, я не могу вам помочь. Пожалуйста, уходите. – Она повернулась и пошла к дому.

Мужчина не отставал. Женщина с ребенком молча следовали за ним.

– Да, правильно. Вы просто уйдете от нас в свой большой дом. Но настанет день, когда вам придется спуститься на грешную землю, и тогда…

– Я была бы вам признательна, если бы…

– Прекрати, Рог!

– Вы и такие, как вы, делаете все, что захотите. Но начнется революция, и тогда вы запросите помощи. И ни черта не получите!

Марджори пошла быстрее, почти побежала, стараясь отделаться от него еще до кухонной двери. Она копалась в карманах в поисках ключа, когда Рог подошел вплотную. С ужасом представив, как он дотрагивается до нее, Марджори резко обернулась и оказалась с ним лицом к лицу.

– Вон отсюда! Уходите. И не надоедайте мне. Обращайтесь к властям. Прочь с моей земли!

Мужчина от неожиданности оторопел и отступил. Марджори подхватила ведро с кормом, не желая ничего оставлять попрошайкам. Ключ, слава Богу, легко повернулся, и она захлопнула дверь как раз в тот момент, когда Рог достиг ступенек. Марджори защелкнула замок, но мужчина стал орать через дверь:

– Ты, чертова зажравшаяся шлюха! Тебе плевать на то, что мы голодаем, а?

Марджори затрясло, но она собралась с силами и крикнула из-за двери:

– Если вы немедленно не уберетесь, я позвоню в полицию.

Она стала обходить дом, осматривая окна. Через них так легко ворваться сюда. Марджори ощутила себя совершенно беззащитной в собственном доме. Она стала задыхаться и почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Скваттер продолжал орать, выражаясь все более грязно.

Марджори подошла к стоявшему на столе телефону и сняла трубку. Гудка не было. Она нажала на рычаг. Ничего. Черт знает что! Самое подходящее время линии выйти из строя. Вообще-то это часто случалось. “Только, ради Бога, не сейчас”, – взмолилась она и потрясла телефон. Безрезультатно: линия была отключена. А что, если этот тип вломится сюда? Марджори заметалась в поисках подходящего оружия. Кочерга? Кухонные ножи? О Господи, лучше бы обойтись без драки: их двое, и, кроме того, мужик этот вообще ужасно противный. Может, ей выйти через заднюю дверь или через панорамные окна и побежать в деревню за помощью?

Она больше не слышала криков, но к окну подойти боялась. Снова подняла трубку телефона. Тишина. Марджори с силой швырнула трубку на рычаг и замерла, ожидая услышать треск взламываемой двери или звон разбитого стекла. Вновь раздался стук в переднюю дверь. Это уже легче – знать, где он и что он все еще снаружи. Она ждала, ухватившись за край стола и посылая ему мысленный приказ: “Убирайся, черт тебя подери!” Стук повторился. После короткой паузы послышался шум шагов по гравию дорожки. Теперь стучали в заднюю дверь. “Боже! Как же от него избавиться?"

– Марджори! Эй, Марджори, ты здесь? Она почувствовала громадное облегчение и чуть не заплакала. Ей не хватало сил подойти к двери.

– Марджори, где ты? – Голос удалялся. Она выпрямилась, добралась до кухонной двери и повернула ключ в замке.

Ее подруга Хитер, держа в руках садовый инвентарь, шла по направлению к сараю.

– Хитер, – позвала Марджори, – я здесь. Та повернулась и пошла к ней.

– Что с тобой стряслось? Ты ужасно выглядишь. Марджори вышла из дома и огляделась.

– Ушел? – спросила она. – Этот ужасный человек, который стоял здесь?

– Ты об этом оборванце и женщине с ребенком? Они уходили, когда я подошла. А что случилось?

– Он хотел одолжить молока. – Марджори начала смеяться, но в ее смехе слышалась истерика. Сейчас все казалось таким обыденным. – Потом он стал грубить и кричать. Это скваттеры. Они поселились на брошенной ферме у дальней дороги вчера вечером. – Она опустилась в кресло. – Господи, как страшно, Хитер.

– Да, вид у тебя неважный. Совсем на себя не похожа. Мне всегда казалось, что ты можешь справиться со всем на свете, даже со свирепыми и опасными скваттерами. – Хитер говорила с легкой иронией, и Марджори подхватила этот тон.

– Да, я смогла бы с ним справиться. Если бы он все-таки вломился в дом, я собиралась треснуть его кочергой, а потом проткнуть кухонным ножом. – тарджори снова рассмеялась.

Однако ей было вовсе не смешно. Неужели она действительно собиралась так поступить?

Глава 3

Осень 1962 года

"Нужно каким-то способом избавиться от этих проклятых шумов, возникающих во время эксперимента, – мрачно размышлял Гордон, собирая свой потертый портфель. – Эта чертовщина никак не желает исчезать. Если не удастся найти причину и устранить ее, то эксперимент лопнет, как мыльный пузырь”.

Он всегда останавливался перед этой пальмой. Каждое утро, когда Гордон Бернстайн захлопывал желтую дверь своего бунгало, он поворачивался и смотрел на это дерево как на доказательство того, что он действительно здесь, в Калифорнии, и это не декорации, а реальность. Силуэт растения устремлялся в безоблачное небо, как молчаливый экзотический символ. Существующий сам по себе, он производил на Гордона гораздо более сильное впечатление, чем непривычно свободные автотрассы или неизменно теплая погода.

Большую часть вечеров Гордон просиживал дома с Пенни, допоздна, читая и слушая записи народной музыки, так же как много лет назад в Колумбии. У него остались те же привычки, и он забывал, что здесь, в полуквартале от его бунгало, плещут волны океана, накатывает на песок прибой. Если окна оставались открытыми, то шум волн становился очень похожим на гудение авто на Второй авеню – далекий гул другой жизни, от которой он успешно отгораживался здесь, в своем жилище. Итак, каждое утро он выходил из дома, нервно позвякивая ключами, что-то бормоча про себя, и только пальма возвращала его к реальности нового дня.

В уик-энды как-то легче верилось, что ты в Калифорнии. В эти дни он просыпался и видел рядом золотистые волосы Пенни, разметавшиеся по подушке. В будни она вставала раньше, чтобы успеть в школу, и уходила, когда он еще спал. И тогда на ее половине постели ничего не оставалось, даже вмятины.

Гордон опустил в карман ключи и пошел вдоль образованной хвощом изгороди на широкий бульвар Ла-Ойя. Улицы его тоже удивляли: настолько широкие, что он мог свободно разместить свой “шевроле-58” и при этом оставалось много места для двух рядов проезжей части. Они были такие же большие, что и участки, на которых стояли дома, и как бы создавали ландшафт для истинных хозяев – автомобилей.

По сравнению с узкой Второй авеню, которая больше всего напоминала вентиляционную шахту между высокими кирпичными домами, ширина здешних улиц поражала роскошью. В Нью-Йорке Гордон всегда настораживался, когда спускался вниз и открывал наружную дверь из армированного стекла, ибо боялся увидеть толпы людей. Люди торопились, неся мимо него кипение чужой жизни. Здесь же ничего подобного: Наутилус-стрит казалась плоской белой равниной, поджариваемой утренним солнцем, и совершенно безлюдной. Он забрался в свой “шевроле”, рев заработавшего двигателя расколол тишину и словно вызвал из небытия длинный приземистый “крайслер”, который перевалил через подъем на расстоянии одного квартала отсюда, а затем обогнал машину Гордона, пронесшись метеором мимо.

По дороге к университетскому городку Гордон держал одной рукой руль, а другой крутил настройку радиоприемника, пробираясь сквозь грохот и треск, которые здесь почему-то считались поп-музыкой. Вообще-то он предпочитал стиль “кантри”, кроме того, питал странное пристрастие к старым песенкам Бадди Холли, а недавно даже обнаружил, что мурлычет их про себя: “С каждым днем это становится ближе… Да, вот это будет день…” Он наткнулся на песенку “Бич бойз” и оставил ручку в покое. Слова песни о песке и солнце будто пересказывали содержание вестернов. Гордон съехал по наклонному бульвару Ла-Ойя. Вдали, на волне прибоя, виднелись маленькие точечки. Это развлекались дети, которые почему-то находились на побережье, хотя занятия в школе уже две недели назад как начались.

Спустившись с холма, его “шевроле” попал в гущу медленно двигавшихся машин – в основном больших черных “линкольнов” и “кадиллаков”. Гордон чуть притормозил, рассматривая новые здания на Маунт-Соледад. Землю вокруг зданий выравнивали так, чтобы образовывались террасы. Грузовики, как насекомые, сновали по разрытой земле. Гордон кисло улыбнулся. Он знал, что, если ему удастся закончить свой эксперимент, получить блестящие результаты и добиться повышения в должности, а значит, и в окладе, – все равно такой дом из кедра и стекла будет ему не по карману. Можно, конечно, усердно давать консультации на стороне и не подниматься по иерархической лестнице в университете, а хитростью добиться должности декана на полставки, тем самым резко увеличив свой ежемесячный доход.

Гордон поморщился, его густая черная борода чуть вздернулась вверх. Когда “Бич бойз” сменились звонкими “Очистимся от грязи” и “Давайте пробираться”, он переключил коробку скоростей, и машина с рычанием рванула к кампусам Калифорнийского университета в Ла-Ойе.

Гордон рассеянно постукивал пальцем по дьюару с жидким азотом, раздумывая над тем, как объяснить Альберту Куперу, что ему, собственно, нужно. Парень ему почему-то не был симпатичен, хотя выглядел он весьма приятно: песочного цвета шевелюра, неторопливая речь, не всегда отчетливая; мускулист, очевидно, благодаря подводному плаванию и теннису. Однако иногда неразговорчивость и невозмутимое спокойствие Купера казались Гордону сродни туповатости; а веселый, добродушный нрав существовал СЛОВНО ДЛЯ того, чтобы испытывать терпение Гордона, и он время от времени непроизвольно ощетинивался.

– Слушайте, Эл, – сказал Гордон, быстро отворачиваясь от парящего отверстия дьюара. – Вы работаете со мной больше года, так?

– Точно.

– Вы неплохо ладили с профессором Лакином. Когда я появился на факультете, профессор Лакин был очень загружен, и вы перешли работать ко мне. – Гордон покачивался на носках, засунув руки в карманы жилета. – Я взял вас, потому что Лакин дал вам очень хорошую характеристику.

– Конечно.

– И вы возитесь с антимонидом индия столько времени, а? Почти полтора года.

– Правильно, – ответил Купер, и в его голосе почудилась усмешка.

– Я думаю, вам пора засучить рукава.

– Хм, я не совсем.., э.., понимаю, что вы этим хотите сказать, – удивился Купер.

– Сегодня утром я спросил вас о работе, которую вам поручил. Вы говорите, что проверили каждый усилитель, каждый вариак, все системы.

– Да, я сделал это, – кивнул Купер.

– А шум не исчез.

– Я проверял аппараты последовательно.

– Это все ерунда.

Купер демонстративно вздохнул:

– Значит, вы разобрались, в чем дело, да?

– В чем это я разобрался? – Гордон нахмурился.

– Я знаю, вы хотите провести эксперимент от “А до Я” безо всяких задержек, доктор Бернстайн. – Купер виновато пожал плечами. – Но вчера вечером я не мог сделать все сразу, поэтому вышел и выпил пару кружек пива с ребятами, а потом вернулся и закончил проверку.

Гордон наморщил лоб.

– Нет ничего плохого в том, что вы иногда прерываетесь. Просто поддерживайте устойчивый режим, следите за нулем предусилителей и осциллоскопов.

– Они работали нормально – В таком случае, – Гордон сердито развел руками – В-вы где-то напортачили. Меня не волнует, пьете вы пиво или нет. Меня беспокоит только эксперимент. Видите ли, элементарные соображения говорят о том, что для прохождения полного курса требуется как минимум четыре года. Вы хотите закончить учебу за этот срок?

– Конечно.

– Тогда делайте то, что я вам говорю, и не отлынивайте. Наверное, вы все-таки филонили и просто не посмотрели. Я могу…

– Но шумы все-таки остаются. – Купер сказал это так уверенно, что Гордон осекся на середине фразы.

Он неожиданно понял, что терроризирует человека, который всего лишь на три года моложе его, безо всяких на то оснований. Просто он не знал, что нужно предпринять.

– Послушайте, я… – Слова застряли у него в горле. Он неожиданно почувствовал себя не в своей тарелке. – Ладно, я вам верю. – Гордон постарался придать голосу бодрый, деловой тон. – Давайте посмотрим ленту самописца, которую вы сняли.

Купер стоял, наклонившись к массивному магниту, в котором находился испытуемый образец, главный участник эксперимента. Гордон повернулся и стал пробираться между связками кабелей и микроволноводами. Эксперимент все еще продолжался. На серебристой фляжке, подвешенной между полюсами магнита и почти скрытой проводами ввода, нарастала ледяная корка. Внутри фляжки пенился и бурлил жидкий гелий, температура кипения которого только на несколько градусов выше абсолютного нуля. Лед образовывался из конденсировавшегося на поверхности атмосферного воздуха. Время от времени он трескался, когда оборудование расширялось и сжималось, чтобы снять механическое напряжение. В ярко освещенной лаборатории стоял гул от работающих приборов. В нескольких метрах от магнита, где рядами стояли батареи электронного оборудования, образовывался фронт теплого воздуха. Однако от гелия тянуло легкой прохладой, которую Гордон явственно ощущал. Несмотря на это, Купер был в тенниске и голубых джинсах. Гордон предпочитал синюю, с длинными рукавами, наглухо застегивающуюся рубашку, ветровку из темной шелковистой ткани и вельветовые слаксы. Он еще не привык к неофициальному стилю в одежде, принятому в лабораториях. Если в этом он должен опуститься до уровня Купера, то ждать придется очень долго. , – Я снял целый ряд данных. – Купер говорил так, будто между ними ничего не произошло.

Гордон обошел ряды осциллоскопов и ящиков на колесиках, направляясь к тому месту, где Купер раскладывал ленты с кривыми самописца. Зеленые кривые настолько ярко и контрастно выделялись на фоне красных клеток, что бумажная лента казалась почти трехмерной.

– Видите, – короткие пальцы Купера водили по тем местам, где зеленая кривая образовывала пики и впадины, – вот здесь должен наблюдаться ядерный резонанс индия.

– Хороший, жирный пик – вот что мы должны были получить, – кивнул Гордон. – А получили какой-то хаос.

Кривая состояла из множества тонких вертикальных линий, прочерченных без какого-либо видимого порядка, в момент, когда перо самописца прыгало вверх и вниз поперек ленты под воздействием произвольных побуждающих импульсов.

– Мешанина какая-то, – сказал Купер.

– Да уж, – согласился Гордон, ощущая, как с этими словами из него будто выходит весь воздух. Он даже стал ниже ростом, ссутулился.

– А кроме того, я получил еще и такую кривую. – Купер разложил очередной кусок бумажной ленты, расчерченный зелеными линиями.

На сей раз наблюдалась какая-то смешанная картина. Справа очень четко проглядывал пик с гладкими, ничем не нарушенными краями, а в центре и слева – какая-то бессмыслица из отдельных штрихов.

– Черт, – пробормотал Гордон. На этом листе частота эмиссий в образце антимонида индия возрастала слева направо. – Этот шум стирает высокие частоты.

– Не всегда.

– Как понять?

– Я сделал еще один замер через несколько минут после этого.

Гордон внимательно рассматривал третий график выходных сигналов в прямоугольных координатах. На нем относительно четкий пик оказался слева, шумы же – справа.

– До меня что-то не доходит, – сказал он.

– До меня тоже.

– До сего времени мы получали плоскую устойчивую линию шумов.

– Пожалуй. – Купер смотрел на Гордона ничего не выражающим взглядом, предпочитая избавить себя от решения этой задачки: в конце концов профессор-то не он.

Гордон задумался, напряженно вглядываясь в кривые.

– Мы получаем пики, но только в течение какого-то периода времени.

– Именно так.

– Время, время… – бормотал Гордон. – Эй, послушайте. Перо проходит от одного края ленты до другого за тридцать секунд, правильно?

– Ну, мы можем это изменить, если вы сочтете нужным.

– Нет, нет, слушайте, – торопливо заговорил Гордон. – Предположим, шумы бывают не всегда. Вот на этом графике, – он схватил второй лист, – шумы возникали, когда самописец регистрировал низкие частоты. Через десять секунд они исчезли. А вот здесь, – он ткнул пальцем в третий график в прямоугольных координатах, – эта мешанина началась, когда самописец регистрировал полосу высоких частот. Шум возвратился.

– Но… – Купер наморщил лоб. – Я считал, что мы добиваемся устойчивого режима эксперимента и проводим его при этих условиях. Мы поддерживаем низкую температуру на постоянном уровне. Осциллоскопы, усилители и выпрямители находятся в разогретом состоянии в соответствии с заданным режимом. Они…

Гордон жестом велел ему замолчать.

– Мы ничего не сделали. Потратили недели, проверяя аппаратуру. Теперь известно, что она работает нормально. Нет, здесь что-то другое, я думаю.

– Но что?

– Какое-то вмешательство извне.

– Как это?

– Кто знает. – Гордон вымолвил эти слова, чувствуя прилив энергии. Он начал кругами ходить по лаборатории, ботинки скрипели при каждом его шаге. – То, что наблюдается здесь, – еще один источник сигнала, поступающего в антимонид индия. А может, антимонид индия принимает являющиеся функцией времени сигналы, поступающие откуда-то снаружи, от нелабораторного источника?

– Не понимаю.

– Черт подери, я тоже. Но что-то мешает детектированию ядерного резонанса. Мы должны выяснить это.

Купер пристально вглядывался в беспорядочно расположенные линии, раздумывая, что же нужно сделать для продолжения исследований.

– Как?

– Если мы не можем устранить шумы, давайте их изучать. Постараемся узнать, откуда они поступают. Возникают ли они в самом антимониде индия или проникают сюда из какой-либо другой лаборатории? Или это вообще что-то совершенно новое?

Купер медленно кивнул. Гордон быстро вырисовывал новые схемы на обратной стороне листа. Теперь он представлял, что можно сделать: отрегулировать здесь, установить новое оборудование там; кое-что одолжить у работающего по соседству Лакина; попробовать уговорить Феера расстаться на пару дней с анализатором спектра. Карандаш Гордона быстро бегал по бумаге; ему не мешали ни шум форвакуумных насосов, ни монотонный гул приборов. Казалось, идеи так и льются из него через край, ложась на бумагу, воплощаясь в схемы и эскизы, опережая мысли. Гордон чувствовал, что он – на пути решения загадки этих шумов. Здесь может появиться нечто совершенно новое, подобно тому, как из густых кустов выскакивает преследуемое животное. Но он собирался найти решение и не сомневался в успехе.