Текст книги "Спекулятивный реализм: введение"

Разногласия

Если в своей негативной программе первоначальная четверка более или менее едина, то говорить о позитивной программе спекулятивного реализма как целого проблематично. Более того, нет текста, который бы можно было предъявить в качестве манифеста спекулятивного реализма.

Опознав лежащую в основании континентальной философии концептуальную схему как корреляционизм (Мейясу), философию доступа (Харман) или аргумент Перла (Брассье) и продемонстрировав ее ограничения, спекулятивный реализм, по сути, распадается на четыре самостоятельных проекта и не выдает никакого содержательного наброска единой альтернативной философии, про которую можно было бы уверенно сказать: «Это и есть спекулятивный реализм как новая философия». Этим он отличается от многочисленных (и в некоторых случаях многократных) поворотов, на фоне которых появился: он не поворачивает к чему-то конкретному или чему-то одному (новой материальности, онтологии, аффекту, процессуальности), кроме разве что неопределенного призыва к спекулятивному мышлению и познанию самой реальности. При переходе к позитивной программе единство спекулятивного реализма становится весьма условным[20]20
  Дмитрий Кралечкин отмечает, что проекты оригинальной четверки спекулятивного реализма объединяет один ход: «„конкретные“ исследования [представителей спекулятивного реализма] вписаны в ту синекдоху, в которой каждый специальный вопрос должен обращаться родовой трансформацией философского предприятия». Этот ход относится, скорее, к реализации негативной программы спекулятивного реализма и не задает содержательного критерия единства (Кралечкин Д. Enter speculative realism // Логос. 2013. № 2. С. 40).


[Закрыть].

Здесь есть полновесная метафизика становления и торможения Природы в исполнении Гранта, утонченная, картезианская по стилю и духу аргументация Мейясу, отдающая реальность на откуп математике, космический нигилизм Брассье, замешанный на естественнонаучной онтологии, и попытка собрать из элементов феноменологии не данную ни в чьем опыте онтологию объектов, предпринятая Харманом. Отчасти за счет этого разнообразия спекулятивному реализму удалось собрать внушительную и не менее разнообразную аудиторию как в философском сообществе, так и за его пределами (особенно в социальных науках и в современном искусстве). Эти проекты различаются методами работы, концептуальными ориентирами, результатами. Не будь объединяющего воркшопа в Голдсмитсе весной 2007 года, случайно породившего обобщающее название, вполне возможно, что впоследствии их не объединяло бы ничего, кроме общения.

Тем не менее, в самом названии течения имеются ориентиры, размечающие направление движения прочь от современной посткантовской философии. Харман отмечает:

Все четыре философии – реаяизмы, хотя в каждом случае это слово имеет свой смысл. И все четыре спекулятивны в том смысле, что, в отличие от реализмов недавнего прошлого, остающихся в пределах здравого смысла, все они приходят к выводам, которые кажутся контринтуитивными или даже откровенно странными[21]21
  См. наст. изд. С. 42.


[Закрыть].

Все четверо действительно понимают реализм по-разному, хотя и признают существование мира, независимого от человеческого сознания. Так, Мейясу утверждает реальность как поддающуюся прямому постижению с помощью математических инструментов[22]22
  Более того, он с сомнением относится к реализму и даже противопоставляет ему свою позицию. Так, в 2009 году он отказался поехать на вторую и последнюю встречу четверки в Бристоле, поскольку, как пишет Харман, желал подчеркнуть материалистичность своей позиции в противовес реализму спекулятивного реализма.


[Закрыть]. У Брассье между мышлением и бытием нет изоморфности вроде той, что предполагается Мейясу и большинством научных реалистов. «Мышлению не гарантирован доступ к бытию; бытие не является чем-то по сути своей мыслимым. У познания нет иного доступа к реальности, кроме понятия. Однако само реальное не следует путать с понятиями, с помощью которых мы познаем его. Фундаментальная проблема философии в том и заключается, чтобы примирить эти два тезиса»[23]23
  См.: Брассье Р. Понятия и объекты / пер. с англ. Cube of Pink // Логос. 2017. № 3. С. 228.


[Закрыть]. В конечном итоге Брассье отдает доступ к реальности на откуп естественным наукам. Харман, хотя и соглашается с Брассье по поводу невозможности прямого постижения реальности в-себе, отказывает наукам в познавательном приоритете[24]24
  Отношение с науками – один из ключевых пунктов расхождения внутри группы. Устранение корреляционного круга мышления и сопряженного с ним запрета может иметь как минимум два альтернативных следствия в контексте отношения к наукам. С одной стороны, это может вести к построению альтернативного научному дискурса о реальности в форме догматических метафизик (Харман, в какой-то степени Грант), с другой – к реабилитации и обоснованию научной объективности, репрезентации и рациональности, поиску форм сотрудничества с науками (Мейясу, Брассье).


[Закрыть] и описывает пористую реальность изымающих себя из отношений друг с другом разнородных объектов. Грант в противовес физике эмпирической разворачивает спекулятивную физику – картину становления бестелесной виртуальной природы, природы аттракторов и фазовых пространств. Он развивает идеалистическую позицию, однако так переистолковывает смысл понятия «идеализм», что тот сближается с реализмом. Если Харман и Брассье, хотя и по-разному, удерживают критическое разделение между реальностью и ее образом или понятием, то Мейясу и Грант его схлопывают – опять же по-разному.

Едва ли можно представить себе более разные онтологии: математическая, естественнонаучная, делёзианско-шеллингианская и формальная онтология объектов, собранная из фрагментов феноменологии. Брассье сводит реальность к естественнонаучным объектам, а в плоских онтологиях Гранта и Хармана существует все – от электронов до Черного Плаща, от языческих божеств до климата.

Критерий спекуляции также несколько расплывчат. Помимо того, что нет содержательного определения спекуляции, сложно выделить какой-либо случай спекуляции как образцовый. Между спекулятивными реалистами возникают серьезные разногласия по поводу того, как строить философию[25]25
  С точки зрения Брассье, критикующего Хармана за маркетизацию названия «спекулятивный реализм», из всей голдсмитской четверки лишь Мейясу непосредственно обращается к спекуляции, причем понятой в гегелевском смысле, в то время как «нет ничего менее „спекулятивного “ [в этом смысле]… нежели объектно-ориентированная философия Хармана» (Brassier R. Speculative Autopsy // Wolfendale P. Object-Oriented Philosophy: The Noumenon’s New Clothes. P. 415). Он также не рассматривает борьбу с корреляционизмом в качестве критерия, объединяющего движение, ведь в таком случае «спекулятивными реалистами» оказались бы многие аналитические философы.


[Закрыть].

Например, в понимании Мейясу спекуляция – это мышление недогматического абсолютного, то есть абсолюта без абсолютного сущего (предмета метафизического мышления), учитывающее, однако, некоторые неотменимые достижения критики со времен Канта. Мейясу долго идет к такому спекулятивному мышлению, пытаясь преодолеть корреляционизм изнутри посредством абсолютизации его второй составляющей – фактичности. При этом он постулирует прямую постижимость структур самой реальности при помощи математики, что предполагает реанимацию интеллектуальной интуиции, которую Кант запретил как недоступную конечному человеческому познанию. Спорный ход, не принимаемый никем из спекулятивных реалистов.

В то же время Харман, хотя и признает удачность корреляционизма как критического инструмента, не преодолевает его изнутри, а попросту оставляет в стороне и строит свою онтологию объектов (впоследствии Мейясу подвергнет такую стратегию критике за «логику отмежевания» как доктрину «насыщенного другого места»[26]26
  См. наст. изд. С. 225.


[Закрыть]). Он делает это в догматическом ключе, абсолютизируя и наделяя корреляционным кругом все, что существует (при этом парадоксальным образом сама позиция объектно-ориентированного онтолога по сути остается без такого круга). Что это за «все»? Вопрос о критерии выделения объектов в онтологии Хармана повисает в воздухе, а декларируемый им принцип приписывания равного бытия всему от зубных фей до электронов заставляет предположить, что в онтологию объектов без разбора вливаются объекты из всех доступных онтологий. Вследствие этого некоторые критики обвиняли Хармана в зависимости от здравого смысла и калькировании обыденной онтологии. Последнее неприемлемо, в свою очередь, для Брассье, стремящегося устранить все, кроме научного образа реальности.

Кроме того, призывая к спекуляциям, спекулятивный реализм сам начинается с критики «контринтуитивного или даже откровенно странного» способа мышления современной «корреляционистской» философии и в своих призывах отчасти опирается на здравый смысл (назад к самим вещам, прочь из тюрьмы рефлексии), реабилитируя и используя естественную установку, свойственную обыденной жизни и научному познанию.

Можно было бы объединить четверку фигурой очередного коперниканского переворота, предполагающего устранение всего «человеческого» (опыта, языка, дискурса, культуры и т. д.) из центра мышления о реальности, однако эту фигуру можно понимать настолько по-разному, что она едва ли задает строгую рамку; кроме того, в современной философии к ней прибегали для (само) описания слишком часто. С точки зрения здравого смысла, опосредующие инстанции корреляции, вероятно, можно назвать «человеческими», коль скоро опыт, язык, социальные структуры, текст – это что-то из сферы человеческого духа. Тем не менее «человек» или «человеческое» остаются не более чем интуитивно понятными словами, но не содержательно проработанными концептами. Попытки обнаружить их в самой континентальной философии чаще всего будут натыкаться на их определения как раз через такие опосредующие инстанции[27]27
  Любопытное исключение в данной связи составляет не-философия Ларюэля: так, в ее задачи входит среди прочего определение «сущности человека», которое бы не зависело от инстанций языка, власти, культуры и т. и., то есть «миноритарное» определение в противовес «авторитарному», связанному с трансцендентальным, которое воплощается для Ларюэля в образе обобщенного Государства. Хотя в своем раннем творчестве (о котором пишет Харман) Брассье во многом опирался на положения Ларюэля, этот момент не-философии он практически никак не комментирует, рассматривая его не иначе как реликт антропоцентризма.


[Закрыть].

Во-первых, будучи в широком смысле трансцендентальными, то есть будучи условиями возможности, они вовсе не обязательно привязаны к такой частной эмпирической вещи, как человек.

Например, между Dasein, как и трансцендентальном единством апперцепции, и человеком нет обязательной связи. Во-вторых, первоначально через эти инстанции концептуализировалась конечность как фундаментальная черта всякого разумного существа, и в результате трансцендентально-эмпирическое (или, например, онтико-онтологическое) устройство легло в основание современной конструкции человека как конечного существа[28]28
  См.: Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: A-cad, 1994. Гл. IX.


[Закрыть] – той самой конструкции, исчезновение которой когда-то предсказал Фуко. Иными словами, в основе попытки проинтерпретировать корреляционистскую конфигурацию философии как антропоцентризм лежит круг в определении.

Впрочем, книга Хармана и не пытается убедить читателя в наличии у спекулятивного реализма единой позитивной программы наподобие феноменологии или структурализма в XX веке[29]29
  Книга Хармана, написанная в 2018 году, – отнюдь не первая попытка дать масштабный обзор спекулятивного реализма в целом. В 2014 году – спустя всего семь лет после голдсмитского воркшопа – вышла книга «Спекулятивный реализм: проблему и перспективы» Питера Граттона, активного участника движения спекулятивного реализма (Gratton Р. Speculative Realism: Problems and Prospects. L.: Bloomsbury, 2014). В отличие от Хармана, Граттон обращается к читателям, знакомым с обсуждаемыми концепциями и ставит идеи основной четверки спекулятивных реалистов в контекст проектов других авторов (Джейн Беннетт, Элизабет Грос, Катрин Малабу, Эдриэн Джонстон). Его работа носит критический характер; более того, она в большей степени является его собственным исследованием, выполненным на материале спекулятивного реализма. Вопреки Харману, Граттон считает, что спекулятивных реалистов объединяло не столько противостояние корреляционизму, сколько переосмысление концепта времени, точнее, реальности времени. В конце книги Граттон разрабатывает теории времени вне корреляции, которая, как он доказывает, лежит в основании спекулятивного материализма.
  Еще одна книга вышла в 2017 году – «Спекулятивный реализм: очерк» Леона Немочинского (Niemoczynski L. Speculative Realism: An Epitome. Wydawca: Kismet Press LLP, 2017). Из рассмотрения в ней необъяснимо полностью выпадает Харман, поэтому при всех своих достоинствах она едва ли может претендовать на полноценный обзор. Однако она парадоксальным образом близка по духу книге самого Хармана: спекулятивный реализм, по мнению Немочинского, открыл пространство для спекуляции и тем самым дал континентальной философии возможность пересобраться.


[Закрыть]. То, что Жижек счел «ограниченностью» спекулятивного реализма – распад на разные фракции – представляется Харманом в качестве его достоинства. Он эмоционально подчеркивает, что «разнообразие позиций всегда было самой большой силой спекулятивного реализма, и это главная причина, по которой я скучаю по тем дням, когда группа еще существовала как место дружеских дискуссий»[30]30
  См. наст. изд. С. 275.


[Закрыть]. Неслучайно воркшопу посвящены введение и четыре параграфа в каждой из глав книги, а возможную будущую траекторию Харман выписывает по отдельности для каждого из оригинальной четверки, но не для движения в целом. Такое диахроническое рассмотрение позволяет представить спекулятивный реализм как многообразие самостоятельных интеллектуальных траекторий, на короткое время встретившихся в своем стремлении уйти от сложившегося в современной философии консенсуса. Поэтому – возможно, вопреки намерениям самого автора – книга отдает дань не только и даже не столько самому спекулятивному реализму, сколько самостоятельным мыслителям, дискутировавшим и сотрудничавшим начиная с весны 2007 года и в течение последующих нескольких лет. В центре книги – разнообразие, взаимная конкуренция и критика четырех участников первоначального воркшопа, а их позитивное единство – одна из интриг, несмотря на декларируемую Харманом общую приверженность реализму и спекуляции:

Именно это все еще интересует меня в спекулятивном реализме после десятилетия размышлений: у четырех философских проектов, которые на первый взгляд мало что объединяло (у группы в целом нет ни одного общего философского героя), тем не менее есть достаточно очевидное единство – единство по сравнению с корреляционистской средой континентальной философии, из которой вышли их авторы[31]31
  См. наст. изд. С. 42.


[Закрыть].

Можно предположить, что спекулятивный реализм – преимущественно негативная программа, забывающая о том, чтобы двинуться дальше критики и служащая только введением к проектам своих «основателей» – своего рода затянувшееся введение к выступлениям Гранта, Брассье, Мейясу и Хармана.

Homecoming

Вернемся, однако, к приведенным в начале словам из предисловия сборника 2011 года.

В нашем поле сейчас захватывающее время. В нем нет никакого господствующего героя, период рабских комментариев к истории философии, кажется, закончился. Настоящие попытки полноценной систематической мысли уже не редкость в наших кругах, они все больше становятся тем, чего ждут[32]32
  Bryant L., Srnicek N., Harman G. Op. cit. P. 1.


[Закрыть].

Спекулятивный реализм, если верить участникам порожденного им движения, привнес некое новое настроение, сопряженное с надеждой и оптимизмом: будущее философии теперь лежит не только и не столько в комментариях к текстам больших философов, сколько в самостоятельном построении «полноценной систематической мысли». Если посмотреть на последствия появления спекулятивного реализма и взрывного роста его популярности в сообществе преимущественно англоязычных молодых философов, то нетрудно заметить поразительную продуктивность этой среды. Всего за десять лет ее существования из нее вышли несколько самостоятельно развивающихся версий объектно-ориентированной онтологии и феноменологии ужасного, прометеанство и акселерационизм[33]33
  Впрочем, одним из факторов, обусловивших такое разнообразие и продуктивность проектов, являются жесткие условия существования в современной западной академии, в том числе суровая борьба за все более дефицитные ставки.


[Закрыть].

Возможно, особенность спекулятивного реализма в том, что он выступил своего рода переключателем: относительно убедительно обобщив континентальную философию при помощи конструкции корреляционизма и указав тем самым концептуальные границы «тюрьмы», которой та является, он противопоставил ей пространство возможных способов заниматься философией иначе. Это переключение установки на уровне профессиональной субъективности и пресловутой внутренней системы навигации: вместо надежного и вдумчивого следования за текстами больших философов – риск выстраивания собственной (но, конечно, с опорой на больших и малых философов) философии с неизбежными пробами и ошибками. Разумеется, граница между всего лишь комментированием и созданием «своего» весьма расплывчата. Спекулятивный реализм – не поворот на другой путь, но призыв к поиску новых путей философии. Поэтому Харман логично завершает свою книгу призывом в духе Do It Yourself. «Я хотел бы призвать читателей этой книги, особенно молодых, чтобы со временем они заняли место проектов спекулятивного реализма»[34]34
  См. наст. изд. С. 278. Ср.: «Похоже, что спекулятивный реализм невозможен без старого советского лозунга: „Делай с нами, делай, как мы, делай лучше нас!“» (Кралечкин Д. Указ. соч. С. 43).


[Закрыть].

Континентальная философия при этом не отбрасывается целиком, она должна послужить источником решений, концептов и деталей, из которых в том числе будут собираться новые проекты. Собственно, первыми примерами поисков в таком пространстве и могли бы послужить проекты первоначальной четверки спекулятивных реалистов – «разнообразие конфликтующих идей, благодаря которому спекулятивный реализм стал таким живым и удивительным событием в континентальной философии»[35]35
  См. наст. изд. С. 278.


[Закрыть].

Это разомкнутое пространство задается достаточно широкими координатами, установленными реализмом и спекуляцией, устранением субъекта из центра философии, приоритетом онтологии и интенсивным интересом к проблематике природы и результатам естественных наук, математики и кибернетики. Но сами координаты ничем не гарантированы и не контролируются, они открыты для стихийных или направленных изменений, поэтому пространство контингентно и вполне может предать своих основателей, у него нет вышестоящего арбитра или оператора процессов[36]36
  Ситуация отчасти схожа с той, что предшествовала кантовскому критическому повороту в метафизике в конце XVIII века: «Что касается единодушия во взглядах сторонников метафизики, то она еще настолько далека от него, что скорее напоминает арену, как будто приспособленную только для упражнений в борьбе, арену, на которой ни один боец еще никогда не завоевал себе места и не мог обеспечить себе своей победой прочное пристанище». Кант критиковал прежнюю метафизику, представляя ее ареной ожесточенных схваток, где не было никакого продвижения вперед. Ставя в пример естествознание, он стремился переустроить философию на новых основаниях, указав ей ее границы и направления исследования, тем самым сообщив единство. Спустя более чем два столетия спекулятивный реализм пытается сделать нечто обратное – снова вернуть философии радикальное многообразие, чтобы из него как «первичного бульона» родилась некая новая философия.


[Закрыть]. Оно способно расцвести многообразием некорреляционистских философий, породить новую большую исследовательскую программу или, наоборот, быстро схлопнуться и почти бесследно исчезнуть. Не исключено, что разнообразие, в возможность которого внес вклад спекулятивный реализм, в недалеком будущем станет определяющей чертой того, что называется континентальной философией.

Следует сделать отступление и сказать о том, что полностью обойдено молчанием в книге и существование чего отчасти было следствием призыва к самостоятельному построению философии. Спекулятивный реализм приобрел влияние и перерос в движение во многом благодаря сложившемуся вокруг его обсуждения и развития онлайн-сообществу – сети блогов молодых преподавателей и аспирантов, преимущественно англоязычных, пик активности которой приходится на начало 2010-х годов. Из изначальной четверки только Харман вел активную жизнь в этом сообществе, во многом влиял на темы и ход дискуссий в нем и потому мог бы многое рассказать о сетевом существовании спекулятивного реализма (по меньшей мере его объектно-ориентированного крыла) или хотя бы очертить его роль.

Наиболее активными и заметными авторами этой сети блогов были как состоявшиеся в академии философы, так и те, кто в то время были аспирантами (например, Ник Срничек, Пит Вольфендейл, Бен Вудард, Тейлор Адкинс, Энтони Пол Смит). Вот некоторые из них:

• Грэм Харман (Институт архитектуры Южной Калифорнии, США; ранее – Американский университет в Каире, Египет), создатель объектно-ориентированной онтологии, один из участников группы спекулятивного реализма (http:// doctof2amalek2.wofdpfess.com, активен)

• Леви Брайант (Коллин Колледж, Техас, США), создатель онтикологии, делёзианского варианта объектно-ориентированной философии[37]37
  Брайант Л. Демократия объектов / пер. с англ. О. Мышкина. Пермь: Гиле Пресс, 2019.


[Закрыть] (http://lafvalsubjects.wofdpfess.com, активен)

• Тимоти Мортон (Университет Райса, Техас, США), создатель темной экологии[38]38
  Мортон Т. Стать экологичным / пер. с англ. Д. Кралечкина. М.: Ad Mafginem, 2019.


[Закрыть], варианта объектно-ориентированной философии, сосредоточенного на экологическо-природной проблематике (http://ecologywithoutnature.blogspot.com)

• Иен Богост (Технологический институт Джорджии, США), исследователь и создатель видеоигр (например, знаменитой Cow Clicker), автор версии объектно-ориентированной философии[39]39
  Богост И. Чужая феноменология, или каково быть вещью? / пер. с англ. Г. Коломийца. Пермь: Гиле Пресс, 2019.


[Закрыть] (http://bogost.com/blog/, блог велся до 2017 года, но сайт активен)

• Ник Срничек (Королевский колледж Лондона, Великобритания) первоначально занимался исследованием не-философии Франсуа Ларюэля, позднее отдал предпочтение экономикополитической футурологии и вместе с Алексом Уильямсом написал «Манифест акселерационистской политики»[40]40
  Уильямс А., Шрничек Н. Манифест акселерационистской политики / пер. с англ. Д. Колесникова // Логос. 2018. № 2. С. 7—20.


[Закрыть], составил акселерационистский ридер и занялся изучением экономики платформ. Представитель постмарксистской фракции спекулятивного реализма (http://accursedshare.blogspot.com, удален; http://speculativeheresy.wordpress.com/, активен)

• Пит Вольфендейл, исследователь трансцендентализма и философии Хайдеггера, автор книги с обстоятельной критикой объектно-ориентированной философии (http://deontologis-tics.wordpress.com, активен)

• Бен Вудард (Люнебургский университет, Германия), автор книг о нигилизме, пессимизме, геофилософии, литературе ужасов и идеализме Шеллинга[41]41
  Вудард Б. Динамика слизи / пер. с англ. Д. Хамис. Пермь: Гиле Пресс, 2016.


[Закрыть] (https://naughtthought.wordpress.com, активен)

• Тейлор Адкинс, исследователь спекулятивного реализма, не-философии и трансцендентального материализма (http:// speculativeheresy.wordpress.com/, активен, http://fractalontol-ogy.wordpress.com/ совместно с Джозефом Вайсманом)

• Питер Граттон (Мемориальный университет Ньюфаундленда, Канада), автор книг о политическом мышлении Жана-Люка Нанси, спекулятивном реализме, политическом воображаемом в модернистской художественной литературе, совместно с Полом Эннисом выступил редактором словаря терминов философии Мейясу (http://philosophyinatimeoferror.com, активен)

• Коллективный блог http://itself.blog/ (активен), в котором писали, например, Адам Котско (Северный Центральный колледж, Иллинойс, США), исследователь политической теологии, истории христианской мысли и континентальной философии; Энтони Пол Смит (Университет Ла Саль, Филадельфия, США), исследователь постсекулярности, не-философии Ларюэля, Делёза, переводчик книг Ларюэля на английский язык; Александр Гэллоуэй; Марика Роуз.

• Стюарт Элден (Уорикский университет), исследователь политической теории, географии, специалист по Фуко, автор книг о философии Фуко, Кангилема, территории как политическом концепте и технологии в произведениях Шекспира и современном ему контексте (http://pfogressivegeogfaphies. com, активен)

• Стивен Шавиро (Университет Уэйна, США), исследователь кино, философии Делеза и Уайтхеда[42]42
  Шавиро С. Вне критериев. Кант, Уайтхед, Делёз и эстетика / пер. с англ. О. Мышкина. Пермь: Гиле Пресс, 2018.


[Закрыть] (http://shaviro.com/ Blog/, активен)

• Марк Фишер, автор работ по философии и политэкономии современной электронной музыки, призракологии и депрессии, а также ставшей влиятельной книги о капиталистическом реализме[43]43
  Фишер М. Капиталистический реализм. Альтернативы нет? / пер. с англ. Д. Кралечкина. М.: Ультракультура 2.0, 2010.


[Закрыть] (http://k-punk.abstractdynamics.ofg/, до 2013 года).

Менее формальный и более свободный и гибкий, чем традиционные публикационные формы, этот медиум давал возможность авторам делиться своими размышлениями и идеми на начальном и промежуточном этапах их формирования и получать сверхбыстрый – опять же, по меркам традиционных медиумов, – отклик. Это в какой-то степени демистифицировало процесс философской работы, приоткрывая его внутреннюю кухню. (Впрочем, эта демистификация в некоторых случаях оборачивалась распространением мифа о простоте философской работы.) В лучших своих проявлениях онлайн-сообщество служило платформой обсуждения идей, сотрудничества, установления связей, получения разнообразной поддержки, обмена знаниями и формирования инициатив. Разумеется, жанр и ритм постов и комментариев отличается от статей и книг, поэтому концептуальных ошибок, несуразиц и тупиковых решений здесь могло быть несколько больше, чем обычно (об этом весьма резко высказался Брассье, дав понять, что не считает блоги удачным местом для работы философов[44]44
  Brassier R. I am a nihilist because I still believe in truth: Ray Brassier interviewed by Marcin Rychter // Chronos. March 2011. № 4.


[Закрыть]). В 2011 году Харман, Срничек и Брайант, непосредственные участники онлайн-сообщества, напишут:

Какими бы ни были пороки глобализации, новые глобальные сети во многом сработали в нашу пользу: благодаря продвинутым технологиям блогосфера и онлайн-продав-цы книг внесли вклад в новый «первичный бульон» континентальной философии. Пока слишком рано говорить о том, какие странные жизненные формы могут развиться из этой смеси, однако вполне ясно, что происходит что-то важное. В нашей профессии еще никогда не было времени лучше, чтобы быть молодым[45]45
  Bryant L., Srnicek N., Harman G. Op. cit. P. 1.


[Закрыть].

Отсутствие в книге сюжета сетевого существования спекулятивного реализма обусловлено ее форматом. Перед нами лишь введение, и не стоит ожидать от него полноты и всестороннего анализа. Харман сознательно ограничил спекулятивный реализм изначальной четверкой участников голдсмитского воркшопа: он не рассматривает ни проекты тех, кто впоследствии присоединился к движению, ни их дискуссии и траектории. Кроме того, книга посвящена только идеям и аргументам дискуссий, вследствие чего здесь, к сожалению, нет попыток хоть как-то их контекстуализировать. Как уже упоминалось, Харман адресует книгу прежде всего студентам, поэтому она предполагает определенный уровень погруженности в классическую и современную философию, хотя и не требует предварительного знакомства с идеями самого спекулятивного реализма.

Харман пишет книгу как непосредственный и ангажированный участник, и отдает в этом отчет. Во введении он заявляет: «эта книга – введение в спекулятивный реализм, а не моя собственная работа <… > цель данной книги – достоверно изложить как позицию Брассье, так и позиции Гранта и Мейясу». Вместе с тем он честно предупреждает: «Моя задача – быть объективным, но очевидно, что я предпочитаю свою собственную философию трем другим. Поэтому я выскажу в их адрес некоторые критические замечания вместо того, чтобы пытаться говорить из беспристрастной „точки зрения Бога“». А уж риск искажения, по его словам, «нормальная профессиональная ситуация, характерная для интеллектуальной жизни»[46]46
  См. наст. изд. С. 39.


[Закрыть].

Харману, как представляется, удалось изложить позиции своих коллег без существенных искажений, которые бы превращали книгу во введение в заблуждение. Однако при этом в ней все же есть заметный крен в сторону его собственной позиции: на протяжении всей книги он открыто критикует аргументы и предпосылки других с позиции ООО (например, из его комментария к критике Брассье феноменологии о редуктивном натурализме Брассье можно узнать едва ли не меньше, чем о том, что сам Харман считает в феноменологии ценным).

Спустя год после написания книги в предисловии к русскому изданию Харман уже иначе понимает свою задачу в ней. Теперь, окончательно превращая коллег в соперников, он заявляет об амбиции захвата философского поля в будущем. «В книге, которую читатель держит перед собой, я пытаюсь доказать, почему именно [объектно-ориентированная] версия спекулятивного реализма в конечном счете должна возобладать»[47]47
  См. наст. изд. С. 36.


[Закрыть]. Как именно это заявление не противоречит высказанному во введении тезису «эта книга – введение в спекулятивный реализм, а не моя собственная работа», остается догадываться. Очевидно лишь, что книга едва ли является нейтральным введением, и это стоит удерживать во внимание при ее чтении.

Впрочем, помимо собственных философских амбиций для Хармана в этой книге все же важно и нечто другое. Он признается, что «скучает по тем дням, когда группа еще существовала как место дружеских дискуссий»[48]48
  См. наст. изд. С. 275.


[Закрыть]. При всей своей ангажированности ему удается сохранить в книге нечто важное – дискуссионность «тех дней». Книга пронизана взаимокритикой Гранта, Брассье, Хармана и Мейясу. В ней не только излагаются позиции, но и прослеживаются напряженные отношения между ними, что позволяет читателю составить некоторое представление о том первоначальном дискуссионном пространстве, в котором родился спекулятивный реализм, которым он, по сути, был и вместе с которым, возможно, закончился. (Правда, пространство это получается почти приватным: Харман практически не обращается к внушительной по объему и авторам критике, адресованной проектам спекулятивных реалистов извне.) Будучи участником этих споров, Харман добавляет в изложение ряд интересных инсайдерских деталей и дискуссионную напряженность, временами выплескивающуюся в горячее одобрение или эмоциональное неприятие (в особенности это касается его отношения к Брассье, сомнительные рассуждения об эстетических вкусах которого – не эхо «дружеских дискуссий», а следствие дальнейшего конфликта). Как бы то ни было, он открыто заявляет о своих амбициях и своей ставке, и эта вовлеченность вкупе с подспудными поисками общего знаменателя четырех позиций добавляет книге живости и интриги.

Вопреки тому, что оригинальные тексты спекулятивного реализма неплохо представлены в русскоязычном философском поле и началась рецепция[49]49
  На русском языке переводами и аналитическими статьями хорошо представлены Мейясу и Харман (см. библиографию в конце книги), гораздо меньше – Брассье и почти никак не представлен Грант. Философии Мейясу посвящен: Логос. 2013. № 2: Спекулятивный реализм; философии Хармана: Логос. 2014. № 4: Объектно-ориентированная онтология. См. также: Логос. 2016. № 2: Новая жизнь немецкого идеализма; Логос. 2017. № 3: Новые онтологии.


[Закрыть], для широкой аудитории он окружен аурой сложности и таинственности. Остается ощущение недосказанности или неисчерпанности, мол, осталось что-то еще. То ли это обещанные глубина и радикальность, скрывающиеся за частностями и мантрами о нечеловеческом, самих вещах и корреляционизме, навязываемыми в поверхностных изложениях спекулятивного реализма, то ли позабытый в ходе рецепции участник (Грант, в меньшей степени Брассье), то ли какой-то еще туманный, но влекущий остаток. Возможно, эта таинственность отчасти связана с отсутствием единой позитивной программы: невозможно просто ответить на вопрос, какую философию предлагает спекулятивный реализм, поскольку перед нами четыре разных проекта, к тому же уже прошедших определенный путь развития со времен апрельского воркшопа в Голдсмитсе в 2007 году. (И еще одно достоинство книги Хармана в том, что он прослеживает дальнейший путь каждого.)

Отсутствие четкого концептуального, методологического, предметного или хотя бы географического критерия единства превратило спекулятивный реализм и в публичном, и в академическом пространстве в достаточно размытую и потому несколько таинственную сеть с плавающими границами, но сильным притяжением. Иногда тому или иному мыслителю достаточно было просто оказаться поблизости, например, по сотрудничать с кем-то из этаблированных спекулятивных реалистов в рамках дискуссии или сборника, чтобы быть присоединенным к их сети. Так было, например, с Бруно Латуром, Франсуа Ларюэлем, Изабеллой Стенгерс, Ником Ландом, Резой Негарестани, Мануэлем Деландой, Альберто Тоскано, каждый из которых является самостоятельной фигурой. Иногда сам спекулятивный реализм оказывался в одном облаке неразличимости с другими образцами «актуальной мысли» – материальной семиотикой, акторно-сетевыми теориями, новым материализмом, акселерационизмом и др.

Можно надеяться, что для широкой аудитории книга Хармана послужит инструментом «расколдовывания» спекулятивного реализма, под таинственностью, предполагаемыми сложностью и одновременной монолитностью которого оказались погребены собственные философии его «основателей». Если спекулятивный реализм действительно открывает очередной период в истории философии, когда солидные исследовательские программы уже не гарантируют продвижение и оставляют ощущение архаичности или бессилия, то настоящая книга представляет собой одно из первых свидетельств неустранимого разнообразия этого периода. Поиски новых путей развития философии, как и дискуссии между ними (а также борьба за новых сторонников), идут все активнее. В конце концов, как замечает сам Харман, «семена будущего вероятнее всего скрываются в интеллектуальном разногласии, а не согласии»[50]50
  См. наст. изд. С. 166.


[Закрыть]. Чем прорастут эти семена, да и прорастут ли вообще, будут ли ключевые философские программы будущего хоть чем-то похожи на проекты спекулятивных реалистов, читатель, будем надеяться, успеет узнать на собственном веку. А еще лучше – внесет в них вклад, как к тому призывает автор книги.