Текст книги "Триумф Рози"

7

Беседа Рози с бывшей одноклассницей дала нам полезную общую информацию о проблеме, а также идею упражнения, которое помогло бы Хадсону «раскрыться».

– Суть в том, что мы должны говорить с ним о наших собственных школьных впечатлениях и переживаниях, в том числе и о кое-каких негативных, – пояснила Рози.

– Перечислить негативные переживания будет нетрудно.

– Это не соревнование. И не надо рисовать слишком мрачную картину. И нам нужно позволить ему найти собственный способ включиться в наш разговор.

Хадсон превосходно умеет находить способы включаться в разговоры.

Поскольку был четверг, обед состоял из белой рыбы в сухарях (плоскоголов), овощей из одобренного списка (бобы) и приемлемого крахмалистого компонента (картофельное пюре с двадцативосьмипроцентным содержанием измельченного корня сельдерея: эту долю я постепенно повышал, чтобы приучить Хадсона к вкусу данного продукта). Рози была пескетарианкой[4]4
  Пескетарианцы – вегетарианцы, допускающие для себя употребление в пищу рыбы и морепродуктов.


[Закрыть], а Хадсон отказывался есть множество различных видов пищи. Приготовление еды, которая устроила бы нас всех, постепенно превратилось для меня в настоящее испытание.

Выходом стало возвращение к Типовому рациону питания – с вариациями, чтобы его применение не казалось столь явным. Я следовал Типовому рациону пять месяцев, прежде чем Рози это заметила.

– Как там школа? – спросила Рози у Хадсона.

– Отлично. – Это не было компонентом упражнения по раскрытию, а лишь разговорным ритуалом. – Дочитал «Марсианина». Ставлю пять звезд. Там про астронавта. Его зовут Марк Уоткинс, а его корабль называется «Арес-3». До этого был «Арес-1» и…

За главным блюдом мы продолжили нашу игру в «интересное число».

– Шестнадцать, – произнес я. – Наименьшее целое положительное число, получаемое при возведении четверки в степень. Если не считать первой степени.

Хадсон задумался приблизительно на десять секунд. Затем он ответил:

– Нельзя говорить «если не считать». А то я могу сказать: «Семьсот девяносто девять – самое маленькое число, если не считать числа один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…»

– Мы поняли, – прервала его Рози.

Критическое замечание Хадсона было вполне обоснованным и к тому же показывало хорошее интуитивное понимание механики индуктивных доказательств. Я модифицировал свой ответ:

– Наименьшее целое положительное число, получаемое при возведении четверки в степень и не являющееся кубом какого-либо числа, как и показатель степени.

– Что такое куб числа?

Я объяснил, после чего дал ему следующее число:

– Семнадцать.

Около минуты он ничего не ел и ничего не произносил. Затем он поднял вверх оба больших пальца:

– Шестнадцать плюс один. Сумма первых двух четных степеней четверки.

– Очень изящно, – похвалил я. – Теперь очередь Рози. Восемнадцать.

– Мне столько было, когда я закончила школу, – сообщила она.

– Не считается, – заявил Хадсон. – Это про тебя. А надо, чтобы это было про число.

– Совершенно верно, – признал я. – Не принимается.

– Ладно, – согласилась Рози. – Наименьшее число, сумма цифр которого равна его наибольшему за исключением самого числа делителю. Годится?

Хадсон воззрился на нее.

– Я не только белье стирать умею, – напомнила Рози. – Дон, а ты в школе играл в эту игру?

Я предположил, что Рози желает получить ответ «да», но в школе мне было не с кем практиковаться в этой игре.

– Нет, – ответил я. – Когда-то я играл в нее дома. Со своей сестрой. Она была старше меня и потом стала учительницей математики, но я все равно у нее выигрывал.

– Ты играл раньше, – подчеркнул Хадсон. – Ты знаешь ответы. Ты мне никогда не говорил, что у тебя есть сестра. Где она сейчас?

– Умерла, – ответил я.

– А от чего она умерла?

– Она просто заболела, – пояснила Рози.

– СПИД, – произнес Хадсон.

– Что? – переспросила Рози.

– Когда говорят, что кто-то просто заболел и умер, то это, скорее всего, СПИД. Брат мистера Уоррена умер от СПИДа, и никто не должен об этом упоминать.

– Ты только что это сделал, – отметил я.

– И правильно, – вставила Рози. – В семейном кругу о таком как раз можно поговорить.

– Так от чего умерла папина сестра?

– От недиагностированной внематочной беременности, – ответил я.

В возрасте Хадсона слово «беременность» прекратило бы любые мои дальнейшие изыскания. Вряд ли сегодняшние дети в этом плане настолько отличаются.

Однако Хадсон спросил:

– Какая она была?

– Лучший человек на свете… за исключением тебя и Рози, разумеется. – Тут я ощутил проблеск вдохновения. – В школе все называли ее Эдной.

– Почему?

– Такие имена обычно бывают у старых дам. Ее называли Эдной из-за ее консервативных взглядов и из-за того, что она ходила в очках.

– В «Суперсемейке» есть Эдна, – заметил Хадсон. – Старая, но так вообще нормальная.

– Я сегодня пила кофе с одной школьной подругой, – сообщила Рози. – Ее называли «Мисс Хрю-Хрю».

– Довольно обидно, – отозвался Хадсон. – Она была уродливая?

– Твой папа сказал бы «с необычным типом привлекательности». Это хорошее выражение, потому что в разных местах люди считают привлекательной разную внешность. В некоторых культурах лишний вес воспринимают как привлекательную черту.

– Ты хочешь сказать – есть страны, где мисс Уильямс считали бы привлекательной? Быть того не может.

– Дон, ты можешь на это ответить, – предположила Рози.

– Привлекательность никак не связана с качеством выполнения обязанностей директора школы. Кроме того, как одиннадцатилетний ты еще не в состоянии оценивать привлекательность женщин средних лет. Едва ли ты стал бы представлять директора в роли своей потенциальной спутницы.

– Бр-р-р-р, – вздрогнул Хадсон. – Пакость какая.

– А тебя в школе как называли? – спросила у меня Рози.

– Дейта, – ответил я. – Как андроида из «Стартрека». – Чтобы усилить впечатление, я воспроизвел одну из его фраз: – «Я помню все факты, которые мною восприняты, сэр».

Я видел и слышал, как ребята смеются – вероятно, не вместе со мной, а надо мной. Но это было лучше, чем когда тебе вообще нечего сказать.

Хадсон, будучи ребенком, тоже засмеялся. Рози воспользовалась тем, что он несколько снизил уровень самозащиты.

– А как насчет тебя? – спросила она.

– Нам не разрешают давать клички. Считается, что это травля.

– Я не собираюсь об этом сообщать в школу, – заверила его Рози. – Если только ты сам не хочешь, чтобы я это сделала.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Наш Глист, – тихо пробормотал Хадсон. – Все меня зовут «наш Глист». Кроме Бланш. Прошу прощения, можно мне уже выйти из-за стола?

Мы приехали на семинар по аутизму пораньше, чтобы я мог познакомить Рози с Джулией: я знал, что Рози считает неструктурированную беседу вполне корректным методом исследования. Джулия заметила наше прибытие и поспешила перехватить нас.

Прежде чем я смог приступить к вопросам, касающимся темы вечера, она осведомилась у меня:

– Вы как, еще поддерживаете связь с Джином?

– Нет. Мы больше не друзья.

Разрыв с Джином произошел в Нью-Йорке, где он проводил годичный академический отпуск после того, как стал жить отдельно от своей жены Клодии. В течение этого года он завязал романтические отношения с американской социальной работницей по имени Лидия.

Они пригласили Рози и меня выпить с ними, но Рози отказалась под тем предлогом, что ей необходимо вымыть голову. Мытье головы являлось стандартным поводом для того, чтобы избегать Джина, которого она считала свиньей и женоненавистником.

– Она упускает отличное шампанское, – заявил Джин, когда я прибыл в его квартиру. – Мы с Лидией хотим сделать небольшое объявление. Давай, Лидия.

– Джин собирается обратно в Австралию и предложил мне поехать с ним. Я согласилась.

– Вы уже изучили вопрос с визами? – спросил я.

– Да, – ответил Джин. – Может быть, Лидия неясно выразилась: тут не должно быть никаких проблем. Она едет туда как моя спутница – спутница жизни.

Я ощутил потрясение. И сильнейшее разочарование. Это объявление, по сути, окончательно сокрушило возможность примирения двух моих ближайших друзей. Я приватно (и публично – в нашей мужской группе) призывал его рассмотреть такой вариант. Лидия обычно казалась вполне приятным человеком, но Джин, судя по всему, не был с ней счастливее, чем с Клодией.

– И есть полная уверенность? – спросил я.

Джин улыбнулся:

– Вот почему Дон – мой самый дорогой друг. Не боится меня испытывать – и, смею тебя уверить, делает это усердно и неутомимо. Однако мой ответ не изменился ни на йоту.

Он поднял свой бокал, как бы предлагая тост.

– По-моему, вопрос был и ко мне тоже, – заметила Лидия, ошибочно, но кстати. – У меня были кое-какие моменты, когда я сомневалась. В прошлом Джин совершал ошибки. Но он во всем мне чистосердечно признался и теперь начинает жизнь заново.

– Полное чистосердечное признание? – повторил я. – Невероятно.

– Он обо всем мне рассказал.

– В том числе и о карте?

Лидия покосилась на Джина. Несмотря на свою некомпетентность по части интерпретации человеческой мимики, я немедленно расшифровал выражение ее лица: «О какой карте?» Лидия подтвердила мой вывод, произнеся:

– О какой… – тут повисла неестественно долгая пауза, – карте?

Джин медлил с ответом, и Лидия посмотрела на меня:

– Расскажите мне, Дон.

– Да господи, – произнес Джин. – Ты же знаешь, считалось, что у нас с Клодией брак без обязательств. Я играл в такую игру – вел учет женщин, с которыми я… был. По их гражданству или национальности.

– Ты втыкал булавки в карту, – заключила Лидия. – Верно ведь? И она у тебя висела где-то на виду. В твоем кабинете. Я угадала?

Это убедительно показывало, как хорошо она понимает Джина. В других обстоятельствах подобное высказывание могло бы укрепить их отношения. Но было вполне очевидно, что Лидия недовольна.

По счастью (как мне тогда казалось), я имел возможность компенсировать причиненный ущерб. В свое время Джин признался нашей мужской группе, что вся история его романтических похождений – сфабрикована.

– Он просто хотел произвести впечатление, – пояснил я. – На самом деле у него был секс только с пятью женщинами кроме Клодии. – Тут я осознал, что моя информация уже несколько устарела. – И очевидно, кроме вас.

– Не верю я вам, – отозвалась Лидия.

Обдумывая ее ответ, который показался мне довольно неподобающим и даже агрессивным, я вдруг испытал своего рода озарение. Я ведь и сам себе не верил. Когда-то я поверил Джину, поскольку это автоматическая реакция, когда друг сообщает тебе о чем-то. Но теперь я осознал, что его история до смехотворности маловероятна, если учесть колоссальный объем фактических данных, свидетельствующих о противоположном: в частности, он постоянно вел поиск представительниц других стран с целью пополнить свой список.

По наущению Джина я сообщил менее значительное число его сыну Карлу и тем самым сыграл заметную роль в спасении отношений между отцом и сыном. Теперь я в полной мере осознал произошедшее и, будучи немало потрясен, выпалил:

– Ты мне лгал. Ты мною манипулировал, чтобы убедить Карла. Потому что знал – тебе он не поверит, а мне поверит.

– Именно так, Дон, – отозвалась Лидия. – Он вам лгал. Вам, своему лучшему другу. Похоже, его дети тоже ему не доверяют. И я не доверяю.

Вероятно, Джин допил шампанское в одиночестве, поскольку я вышел вместе с Лидией.

Это событие имело для меня два серьезных последствия. Во-первых, я больше не контактировал с Джином. Во-вторых, изменилась моя позиция касательно социальных навыков. Раньше я полагал, что они не играют важной роли в жизни человека и при этом сильно переоценены обществом, однако пришлось признать, что в данном случае мое недостаточное владение ими нанесло колоссальный ущерб. Джин и Лидия по доброте душевной пригласили меня отпраздновать важный момент в их жизни. А я в ответ разрушил их отношения и помешал моему лучшему другу начать все с чистого листа.

Раньше я бы без особого беспокойства воспринял отставание Хадсона по части приобретения социальных умений, но теперь я понимал, что их нехватка может заставить его сделать что-то, чего он потом будет стыдиться. К примеру, речь могла идти о поведении, огорчающем маргинализированных учащихся.

Такое поведение могло бы даже стать причиной его гибели. Сотрудники правоохранительных органов дважды наводили на меня огнестрельное оружие: на нью-йоркской детской площадке, где меня заподозрили в том, что я педофил, и в штате Нью-Мексико, где я вышел из своей машины после того, как мне отдали приказ прижаться к обочине и остановиться (такое поведение рекомендовано в «Голой обезьяне»[5]5
  «Голая обезьяна» (1967) – книга британского зоолога Десмонда Морриса, описывающая поведение человека с точки зрения этологии.


[Закрыть]).

Джулия не стала продолжать расспросы на тему Джина. В помещении собиралось все больше людей, главным образом взрослых. Мы оставили Хадсона с Филом, но я надеялся встретить здесь некоторых детей его возраста, чтобы провести неформальное сопоставление.

– Это собрание группы поддержки, так что в основном тут родители и опекуны, – объяснила Джулия.

Затем она с извинениями удалилась, чтобы подготовиться к выполнению своих председательских обязанностей. Впрочем, перед этим она проследила, чтобы я правильно зафиксировал ее текущую фамилию в своем телефонном списке контактов.

– После двух браков я решила вернуться к девичьей фамилии, – сообщила Джулия.

– Очень мудрый шаг, – одобрил я. – Стабильность будет сохранена независимо от того, сколько еще браков у вас будет.

– Сикора, – прочла Рози. – Откуда это?

– Я родилась в Чехословакии, – поведала Джулия. – Забавно – мне кажется, Джин считал, что это во мне самое интересное.

8

– Помни, – произнесла Рози, пока мы искали свои места, – мы тут не для того, чтобы спорить о проблемах диагностики и лечения аутизма, а для того, чтобы получить общее представление о духе этого сообщества. Говорят ли они о таких детях, как Хадсон? Получают ли эти дети пользу от терапевтических вмешательств, какими бы эти вмешательства ни были?

– Ты имеешь в виду, что мне следует уклониться от какого-либо вклада в обсуждение? А задавать вопросы можно?

– Давай просто держаться понезаметнее, – призвала Рози.

Выступающих было две. Одна – женщина приблизительно сорока лет, индекс массы тела – около двадцати четырех, стиль одежды – консервативный. Вторая – по моим оценкам, пятнадцатью годами моложе, ИМТ – около тридцати, короткие светлые волосы частично выкрашены в лиловый цвет, на черной футболке – слоган «Аутические жизни имеют значение».

Джулия представила старшую как Марго, мать девочки с аутизмом. В начале своего выступления Марго выразила солидарность с родителями детей-аутистов, находящимися в зале, и выразила сочувствие трудностям, с которыми эти родители сталкиваются, и жертвенности, на которую они себя обрекают. Она поблагодарила Джулию за использование языка, «ориентированного на человека», то есть за то, что она не назвала ее дочь «аутисткой»:

– Она – девочка с аутизмом. Но его у нее гораздо меньше, чем в самом начале.

Дочери Марго сейчас было шестнадцать. Она не сумела развить речевые навыки к ожидаемому сроку, и ей поставили диагноз незадолго до третьего дня рождения. Изучив возможности в сфере лечения, Марго и ее партнер привлекли ряд профессионалов для того, чтобы они обеспечили их ребенку интенсивную терапию. Все это казалось вполне разумным и непротиворечивым. Но у одного из присутствующих возник вопрос. Этим присутствующим оказалась Рози.

– Вы употребили слово «интенсивная». Сколько часов в неделю?

– Около двадцати пяти.

– И это в дополнение к школьным занятиям?

– Да, терапия продолжилась и после того, как она пошла в школу.

– И сколько это продолжалось?

– Она до сих пор проходит терапию. И у нее продолжается улучшение. Я еще об этом скажу, но она сейчас в обычной школе, у нее друзья. Да, это требует большого труда, и от нее, и от нас, но если вы хотите…

– Как вы мотивировали трехлетнего ребенка заниматься всей этой терапией?

– Система, которую мы применяем, – я еще о ней расскажу – имеет встроенные вознаграждения.

Черная Футболка подалась вперед, к своему микрофону:

– И наказания. Если считать, что отказ в вознаграждении – тоже наказание. Вы ведь используете ППА, верно?

Джулия расшифровала аббревиатуру:

– Прикладной поведенческий анализ. Для тех, кто пришел сюда в первый раз: это почти повсеместно признанный золотой стандарт в терапии аутизма. Но мы говорили о…

Черная Футболка перебила ее:

– Нет уж, не будем уходить от темы. Психологи и родители обожают эту систему. И это понятно. Потому что она именно для них. А не для детей, которых дрессируют, словно щенков.

Теперь мы оказались в профессиональной сфере Рози. Она как раз сейчас занималась исследовательским проектом, где сравнивали восприятие успешности лечения биполярных расстройств с точки зрения врачей и пациентов.

– Какого рода работу ведут, чтобы получить обратную связь от детей? – поинтересовалась она. – И еще. Скажите, Марго, какие чувства испытывает ваша дочь по поводу собственного продвижения?

– Ей дают лакомства за хорошее поведение, точно собачке. Поэтому как тут можно что-то определить? – заявила Черная Футболка. – Ее готовят к тому, чтобы она всю жизнь прожила, добиваясь одобрения других. Спросите у нее, хорошо ли работает терапия, когда кто-нибудь воспользуется этой гребаной системой, чтобы надругаться над девчонкой.

Все шло великолепно. Вопросы Рози позволили сместить фокус дискуссии с разбора единичного и, возможно, нерепрезентативного случая к обсуждению спорных проблем, причем были ясно выражены две противоположные позиции. К сожалению, Джулия почувствовала себя обязанной дать Марго закончить подготовленную речь, где подчеркивалось, что ее дочь демонстрирует впечатляющие успехи по части приобретения речевых навыков и постепенно становится более социально приемлемым индивидуумом.

Черную Футболку официально представили как Лиз, и она тут же охарактеризовала себя как лесбиянку-аутистку.

– Я не человек с аутизмом – точно так же, как я не человек с лесбиянством. Я лесбиянка. Я аутистка. Когда я простужаюсь, у меня простуда, я – человек с простудой, и хочу от нее избавиться. И всячески приветствую медицинскую помощь. Но когда я говорю, что я аутистка и лесбиянка, это – про то, кто я. И не надо пытаться исцелить меня от того, кто я есть. Если меня принудят к конверсионной терапии… потому что ППА по сути и есть конверсионная терапия… к терапии, которая должна якобы вылечить меня, чтобы я перестала быть лесбиянкой или аутисткой, – значит, надо мной учинят насилие. Если это проделывают с ребенком, значит, тут насилие над ребенком.

Далее Лиз представила список фраз, которые не следует говорить, обращаясь к людям с аутическими расстройствами (например: «А по-моему, ты вполне нормальная», или «У тебя есть какие-нибудь особые способности?», или «Вообще мы все – в спектре»). Затем она разъяснила понятие «социальной инвалидности» на отличном примере: представьте, что все кроме вас передвигаются на колясках и общество полностью приспособлено к такому образу жизни. Вы будете вечно стукаться головой о притолоки и просить в ресторане, чтобы вам принесли кресло. Мне вспомнилась история с Хадсоном и лыжными ботинками.

Затем Джулия предложила задавать вопросы. Первый поступил от мужчины приблизительно сорока лет.

– Я знаю, вы сказали, это нельзя говорить, но вы мне кажетесь вполне нормальной. – Он засмеялся. Лиз – нет. – Я имею в виду – вы же явно на высокофункциональном конце спектра. Как же то, что вы говорите, соотносится с?..

Лиз не дала ему договорить.

– Ну вот пожалуйста, – заявила она. – Я прошу вас чего-то не говорить, я вам объясняю, что это обидно и оскорбительно. Но вы превращаете это в шутку – и все равно произносите. Давайте я тогда тоже скажу кое-что такое, что обидит и оскорбит вас. Пошел на хрен, козел.

Джулия попыталась ее прервать, но Лиз подняла ладонь – знак «Стоп» – и заглушила ее слова:

– Когда он говорил обидные вещи, вы не затыкали ему рот. Вот и мне тоже не затыкайте. Ну да, некоторые другие, может, тоже хотят узнать, распространяется ли то, что я сказала, на всех людей-аутистов. Да, распространяется. Да, спектр существует, но во многих измерениях, к тому же место человека в нем меняется со временем. Иногда – из-за «лечения». – Лиз обозначила пальцами кавычки. – Бывает, с чем-то я неплохо справляюсь, с чем-то – нет. А на другой день все иначе. Но я всегда остаюсь аутисткой. Такова моя суть. Неизменный способ моего существования. И те из нас, кто может открыто высказываться, должен делать это за тех, кто не может.

– Возможно, есть какие-то вопросы к Марго? – предположила Джулия.

Рози уже нарушила наше соглашение, задав шесть вопросов, так что я счел приемлемым задать один свой. Я начал поднимать руку, и это привлекло внимание Джулии, но тут Рози потянула меня за эту руку и опустила ее вниз. Джулия улыбнулась. Но Лиз тут же указала на меня.

– Большинство из вас наверняка не видели, что тут только что произошло, – заявила она. – Мужчина в зале поднял руку, и Джулия подтолкнула Марго локтем. И я могу вам сказать, что означало это подталкивание: осторожней, этот тип может спросить что-нибудь дикое. Потому что он… черт, может статься, что он… аутист. Я права, Джулия?

Джулия пыталась что-то ответить, но в ее словах трудно было уловить какой-либо внятный смысл, и Лиз продолжала:

– А потом дама рядом с ним, та, которая перед этим задавала вопросы, тоже попыталась его заткнуть. Ведь так?

Я ожидал от Рози агрессивной реакции. Вместо этого она негромко произнесла:

– Вы совершенно правы. Приношу свои извинения.

– Ничего, – отозвалась Лиз. – Думаю, вы – нейротипик[6]6
  В аутическом сообществе так говорят о тех, кто не принадлежит к аутическому спектру. Выражение часто носит пренебрежительный оттенок.


[Закрыть]. Я знаю, что Джулия – такая. И Марго. А мы, аутисты, не всегда хорошо владеем всеми этими невербальными средствами. Мы только что наблюдали, как нейротипики использовали свой тайный язык… ну, например, как если вы говорите при собаке, обращаясь к кому-нибудь из членов семьи: «Сводишь со-ба-ку по-гу-лять?» И вот сейчас они использовали такой язык, чтобы послать друг другу предупреждение об одном из нас. Так они затыкают нам рот. Так они подавляют и угнетают нас. – Она посмотрела прямо на меня: – Но у вас вроде был вопрос?

– Верно. Но то, что вы сказали, меня так поразило, что я его, кажется, успел забыть.

Аудитория засмеялась, но я почувствовал, что смех несет позитивную окраску. Тут я вспомнил свой вопрос:

– Вопрос был для Марго, как того требовала Джулия.

– Если хотите, можете задать вопрос Лиз, – разрешила Джулия.

– Превосходно. Могу ли я задать каждой по одному?

– Конечно.

– Марго, вы сказали, что ваша дочь посещает обычную школу и у нее есть друзья. Принимает ли ее социум?

– Спасибо, – откликнулась Марго. – И я совсем не желаю затыкать вам рот. Это хороший вопрос – и нелегкий. Ее друзья – в основном такие же, как она. Те, с кем она познакомилась через терапию. Это не лучший вариант, и иногда нам кажется, что они мешают ее продвижению вперед. Но это, по крайней мере, важная ступень.

– Вы не ответили на вторую часть, – напомнила Лиз. – Насчет того, принимают ли ее.

– Я еще не закончила. Я пришла сюда не для того, чтобы заявить о каких-то идеях, я лишь хочу поделиться опытом в надежде, что это поможет другим. Так что я откровенно вам скажу – ей приходится нелегко. Ее состояние сейчас гораздо, гораздо лучше, чем раньше, но она еще не добралась до цели, и ей довольно тяжело – как раз в том возрасте, когда ребенок должен развлекаться и… Мы с мужем каждый день думаем: а правильно ли мы поступаем?

Она повернулась к Лиз:

– Мы знаем: терапия для нее болезненна. Мы знаем, что терапия может ей навредить. Мы знаем, что она даже может в конце концов совершить самоубийство, – и нам придется жить с мыслью о том, что наше решение сыграло тут свою роль. Но ей было всего три года, и мы, ее родители, решили, что будет хуже, если она никогда не заговорит или никогда не сможет себя обслуживать. Возможно, вам кажется, что ничего страшного в этом не было бы. Не исключено. Если бы мир был устроен по-другому. И мне вообще неважно, что у вас такой же диагноз. Вы никогда не были в таком же положении, как моя дочь, так что не можете поставить себя на ее место. О себе говорите, что вам хочется. Только вот не надо здесь с такой уверенностью произносить все эти умные слова, которые моя дочь никогда бы не выучила в вашем совершенном мире, и заявлять, что вы, мол, выступаете от ее имени.

В зале раздались громкие аплодисменты.

Я предполагал, что о моем потенциальном втором вопросе уже забыли: мы достигли запланированного времени окончания, а модераторы обычно считают, что завершить мероприятие на рукоплесканиях важнее, чем отработать все пункты повестки дня. Однако я не привык к тому, чтобы за регламентом следил человек с аутизмом.

Лиз снова указала на меня:

– У вас был вопрос и ко мне. Я бы не хотела, чтобы он потонул в хоре сочувствия родителям, которые обременены детьми, похожими на нас. Я бы не прочь спросить у каждого, кто сейчас захлопал, когда Марго сказала, что я не могу выступать от имени другого аутиста: а ее кто, собственно, поддерживает? Те, у кого нет никакого опыта по части того, каково это – быть иным? – Она еще раз указала на меня: – Ваш вопрос.

– Имеете ли вы в виду, что между аутичным и нейротипичным пролегает четкая граница? – спросил я. Второй термин был для меня внове, но я решил, что в будущем он мне может пригодиться. – Инструменты для выявления аутизма явно не отличаются точностью. Вы утверждаете, что здесь речь идет о спектре, располагающемся во многих измерениях, так что сводить все к бинарной оппозиции – вероятно, некоторое упрощение.

– Вы ученый?

– Совершенно верно.

– Ну, я первой готова признать, что нам нужно побольше науки – правильной науки, которая не отталкивается от определения аутизма как заболевания, или отклонения, или расстройства, или нехватки чего-то в организме. Но я – не ученый. Я – общественный деятель. И для меня, для той борьбы, в которой я участвую, каждый – либо аутист, либо нейротипик. И здесь не имеет никакого значения, сколько баллов вы набираете по какой-то шкале, которую придумали нейротипики. Вы же не станете использовать специальную шкалу, чтобы определить, гей ли вы, принадлежите ли вы к коренному населению, являетесь ли болельщиком «Бульдогов»[7]7
  Имеется в виду австралийская регбийная команда «Кентербери-Бэнкстаун Булдогс».


[Закрыть]. В конечном счете выбор за вами. Вы сами решаете, кто вы. А диагнозы – это для болезней.

– Ну ни хрена же себе, – изрекла Рози после того, как мы покинули зал. – Думаю, страстей мы сегодня увидели больше, чем Ласло с Фрэнсис в театре. Слушай, ты прости, что я пыталась тебя заткнуть. Мне правда очень жаль.

– Вполне оправданный поступок. Ты помогала мне соблюдать мою часть нашей договоренности о молчании. Даже после того, как сама не сдержалась. Я мог бы тебя заткнуть, но не успел. И в любом случае твои вопросы были превосходны.

– Но ты уверен, что не чувствуешь себя… угнетаемым? Мне показалось, ты поддержал Лиз, когда она на меня наехала. Оправданно наехала, чего уж там.

– Нет-нет. Я поддерживал ее общую позицию. Она рассказывала очень интересные вещи.

– Прямо как движение за гражданские права в шестидесятых. «На какой ты стороне?»

– Я – ни на какой. Я считаю трайбализм одним из худших аспектов человеческого поведения. Один из главных источников предвзятости суждений, застоя в общественной жизни, военных действий…

– Вообще-то я не рассчитывала, что ты воспримешь это как вопрос к тебе. Ну ладно. Что будем делать с Хадсоном?

– Наша цель состояла в том, чтобы решить, следует ли нам подвергать его обследованию. Мой предварительный прогноз таков: Хадсону могут поставить неверный диагноз «аутизм», в каковом случае он будет подвергнут ненужной ему терапии и, возможно, дискриминации. Если у него действительно аутизм, результат может быть таким же.

– Первое правило: не навреди.

– Совершенно верно. Кроме того, анализ проблемы должен предшествовать действию.

– Полностью согласна. Может, выпьем чего-нибудь, а потом уж домой? Все-таки у нас вроде как выход в свет.

– Я заранее отвел это время для научной работы.

– И ты мог бы позвонить своим родителям.

– Предпочитаю вариант «выпьем».

Пока мы шли в направлении коктейль-бара, местонахождение которого я выяснил с помощью интернета, я размышлял о том, что, если бы на слушаниях, посвященных Возмутительной ситуации на лекции по генетике, я решил сослаться на аутизм как на аргумент в свою защиту, Лиз стала бы оптимальным сопровождающим.