Текст книги "Адам и Ева"

Глава 22

В особом шкафу из темного дуба, со стеклянными дверцами, стоявшем у письменного стола, Ядвига хранила старинные книги, брать которые приходилось двумя руками, а листать в белых перчатках с величайшей осторожностью. Общение с потемневшими от столетий, иногда рассыпающимися или изъеденными жуком, имеющими уста свидетелями минувших эпох для Ядвиги являлось особым обрядом физического и сакрального соприкосновения с минувшим. Ядвига боготворила Гомера и Данте, часто читала Тацита и Геродота, обращалась к Упанишадам, а случалось и так, что одна книга, овладев воображением, на некоторое время воскрешала давно минувшую реальность, и события, изложенные в тексте, превращали очаровательную читательницу в участницу происходящего. Однажды такой книгой оказалась «История лангобардов» Павла Диакона. Ее старинное издание с ранних лет привлекало Ядвигу. Листая большой красивый том, она всякий раз, ставя его на место, скоро о нем забывала. Однажды чтение захватило Ядвигу. С раскрытым томом в руках она утонула в огромном кресле против камина с пылающими поленьями, и залитые солнцем, раскинувшиеся у ее ног Апеннины явились зримой декорацией на первый взгляд простого, а на самом деле мастерски выстроенного повествования Павла Диакона без малого полторы тысячи лет назад, изложенного на листах из телячьей кожи в монастыре Монте Касино, на вершине неприступной скалы, высящейся между Неаполем и Римом.

Начав чтение, Ядвига ощутила прежде всего самого Павла Диакона, ученого аскета, удалившегося в монастырские стены, блистательного историка, влюбленного в свои труды, соединившие две великие эпохи: закат некогда всесильного Рима и возвышение европейского христианства. Ядвига, положив ладони на строки, чувствовала и видела, как Павел Диакон теплыми средиземноморскими ночами при свечах, склонившись над широким столом среди груд рукописных книг, вдыхая кружащие голову ароматы цветущего монастырского сада, скрипящим, брызгающим чернилами пером писал историю неукротимых германцев, известных нам под именем лангобардов, в положенное свыше время превративших Италию в свою добычу. Душа великой книги, ее атман, пробудившись от прикосновения теплых девичьих рук, коснулась сердца Ядвиги, и произошло магическое действие рождения той творческой энергии, которую люди называют вдохновением. Ядвига, ощутив энергию, исходящую от написанной искушенным пером средневекового каллиграфа книги, невольно подняла глаза на свой рабочий стол, на стеклянную граненую чернильницу, на сотканную из серебряной нити перьевую ручку, на подсвечники и на стопу чистой белой бумаги.

В эти мгновения принявший обличье бога Брахман, поняв желание Ядвиги, связь с которой доставляла ему величайшее наслаждение, закинув назад сияющую голову, несколько отстранился от голубой планеты, как раз настолько, чтобы свет, исходящий от планеты, представил ему события V – VII веков. Планета на столь значительном расстоянии была едва видна, и отражаемый ею солнечный свет буквально таял в темном холодном космосе, однако для Брахмана это не являлось препятствием, и он, как всегда, в деталях рассмотрел то, на что было настроено воображение обожаемой им Ядвиги.

Брахман улыбнулся, и по Млечному Пути прокатилась волна света, а серебряные звездные рукава Галактики затрепетали. Атманы, иначе говоря души, воплощенные в материи, одухотворенные частички всеобъемлющего вселенского духа, Брахмана, устремились к создателю, но плоть удерживала атманы в их физической оболочке.

– Занятно, занятно, – повторял Брахман, рассматривая скалу с монастырем Монте Касино на вершине.

Павел Диакон, почувствовав обращенный на него из будущего взгляд вселенского одухотворенного разума, встал из-за широкого стола, подошел к окну и, подняв ясные очи к опьяняющему рассудок лазурному итальянскому небу, произнес:

– Дух святой, да благословит твоя добрая воля мой скромный труд. Пусть послужит мне наградой твоя улыбка.

Брахман едва заметно приблизился к голубой планете и на столе Павла Диакона рассмотрел рукописную книгу с изумительными цветными миниатюрами, озаглавленную: «История лангобардов». Лучь света, вырвавшийся из очей Брахмана, коснулся рукописи, и стопу исписанных листов озарило золотое сияние, а ладони автора ощутили исходящее от рукописи тепло.

Великий, непостижимый Брахман для вмещающей его реальности обычная духовная сущность, а для нашей кажущейся нам безграничной Вселенной его благословение решает все. И Павел Диакон удостоился великой милости.

Тем временем Ядвига уснула. Брахман, взглянув на нее снова, пленился ее образом, исполненным беспомощной женственности. Образ этот не мог не вскружить голову нежной красотой и особой грацией умиротворенно спящей девушки.

– Необыкновенное видение, – шептал вселенский дух. – Подобного потрясения я не припоминаю.

Над разомкнутыми губами Ядвиги с их гениальной красотой беспорочной нежности порхала бабочка «павлиний глаз».

Глава 23

Весь день доктор Майер, открыв полученный от экспедиции очередной пластмассовый контейнер, выделенную из ротового мазка чистую ДНК помещал в секвенатор. Y-хромосома человека выстроена из более чем пятидесяти девяти миллионов пар нуклеотидов, и у увлеченного сопоставлениями результатов доктора работы было много. Сложная техника, гудя и вибрируя, работала. Галки и сороки, с любопытством заглядывая в окна, топтались на подоконниках. Доктор Майер пил кофе и, нахмурив лоб, что-то писал в сшитой железной пружиной большой тетради с листами в клетку.

На закате солнца дверь лаборатории, сдавленно скрипнув, отворилась, и на пороге предстала улыбающаяся Анна в белом ситцевом платье до колен, украшенном крошечными изображениями играющих котят.

В тот вечер в театре Гамбурга давали «Тоску».

– Сколько себя помню, мечтал попасть на эту оперу. И все недосуг, – доктор Майер внимательно осматривал полный нарядной публики зал, расцвеченный огнями, оттеняющими лепнину и бархат. – И наконец…

– Наконец мы здесь, – Анна, читая программу, в бинокль рассматривала красивый занавес сцены.

Отгудели звонки. Медленно затворились тяжелые двери. Погас свет. Публика притихла. Дирижер, осмотревшись, взмахнул руками. Смычки коснулись струн. Началось великое таинство торжества нетленного искусства. Время остановилось. Все отступило прочь. Сильные красивые голоса, собранные со всей планеты проницательными импресарио, умчали сознание зрителей на несколько столетий назад, в обласканное солнцем Средиземноморье. На сцене закипели страсти.

В боковой ложе наши герои оказались в полном уединении. Анна, коснувшись спутника плечом, скоро слилась с ним теплым трепетным телом, как малый приток с большой рекой, мягко и естественно.

Когда высокая массивная дверь старинного театра с глухим стуком захлопнулась, возникла идея ужина. Он состоялся на открытой террасе ресторана с видом на многоводную Эльбу. День угасал. Идущие мимо корабли были расцвечены множеством фонарей разных цветов и форм. В громадном порту на противоположном левом берегу Эльбы вращались краны, скрежетали металлом железнодорожные составы. Огни центра Гамбурга, отражаясь в темной, покрытой мелкой рябью реке, создавали атмосферу праздника, поводом которому веками служило процветание старинных морских ворот Германии.

Подали большие блюда с запеченной свининой, листами салата и печеным картофелем.

– И это на ночь, – Анна коснулась ладонями нежных щек. – Наши желания побеждают рассудок.

– Плотный ужин – хороший повод обратить мысленный взор внутрь себя, – доктор Майер коснулся кончиком ножа своего подбородка. – Ты ведь голодна, Анна?

– Еще бы, – глаза девушки закатились. – Не ела от самого Франкфурта. Мои клетки истощены и отчаянно взывают о необходимости углерода, азота, фосфора и кислорода с водородом.

Анна внимательно посмотрела на свое блюдо, взяв в руку кусок свежего душистого пшеничного хлеба, с наслаждением вдыхая его аромат.

– Ну вот, – нож Анны коснулся корочки свинины, и ее розовая сочная плоть разошлась, обнажая рвущиеся волокна. – Я знаю, что при пищеварении ферменты разрушают потребленные белки до аминокислот и мой организм использует их для создания собственных белков или подвергает их дальнейшему распаду для получения энергии.

На столе горела свеча. В бокалы разлили розовое вино. Публика в полумраке обширного пространства обозначала присутствие негромкими восклицаниями и стуком столовых приборов о посуду.

Свежий ветер доносил до Гамбурга дыхание Северного моря с растворенными в нем йодом, солью, запахами водорослей и пойманной рыбы. Анна, плотно обернув вокруг шеи алый шарф, кивнула с улыбкой, а улыбалась она постоянно, произнеся:

– Загадочная рибосома, органелла клетки, печатающая белок с определенного участка спирали ДНК или РНК. Она ведь крошечная?

– Рибосома, – доктор Майер поднял глаза на громадный сухогруз, проплывавший в полусотне метров. – Да, ее диаметр 15–20 нанометров. Это одна миллиардная часть метра.

– Итак, в рибосоме, как в кузне, день и ночь в миллиардах наших клеток куют белок из атомов, представленных в ДНК, – Анна пригубила бокал с вином, от удовольствия закрыв большие счастливые влажные глаза.

– Да, белки отстраивают каркас клетки. Белки передают сигналы в клетке. И белки стойко сражаются при иммунном ответе, удаляя чужеродные вещества из организма.

Доктор Майер поднес горящую спичку к сигаре и, утонув в клубах терпкого дыма, откинулся на спинку венского стула. Подали кофе и тирамису.

– То есть, – Анна коснулась салфеткой губ. – Состав белка определяет генетический код с его двадцатью стандартными аминокислотами.

– Именно. Мы ведь сыты.

Анна качнула головой, произнося:

– Теперь заработали рибосомы, а у меня завтра три лекции и семинар. Не понимаю, как я доберусь до Франкфурта, – Анна, внимательно взглянув на собеседника, меняя тему, спросила: – В чем секрет женского обаяния?

– В образе женщины проявлена новая жизнь через мягкую женственную красоту, которая сродни красоте ребенка.

– И женщина, – глаза Анны блеснули изнутри. – Смотря на мужчину, всякий раз предлагает ему пережить одну и ту же историю.

Глава 24

Со дня рождения европейской Евы, носителя митохондриальной гаплогруппы N, минуло около пяти тысяч благословенных лет, прежде чем однажды на берегу ласкового Индийского океана, где-то между пустыней Тар и джунглями Западных Гат, произошло еще одно схожее эпохальное событие, сопровождавшееся криками попугаев, трубным ревом слонов и разносящимся далеко вокруг львиных рыком, от которого у живых тварей стынет кровь и трясутся конечности.

Новорожденную девочку осторожно положили на белоснежную козью шкуру, являвшую яркий контраст с ее розовым тельцем. Община, молча сгрудившись вокруг, с изумлением рассматривала младенца. Нечто необычное было явлено в ангельском образе. Наконец после долгих раздумий рассудили, что Творец до рождения девочки благословил ее душу на великое будущее.

Так около шестидесяти тысяч лет назад на свет появилась азиатская Ева, носительница гаплогруппы M митохондриальной ДНК.

Ее потомки, сопровождая мужчин, а подчас уходя от них далеко вперед, отдавая предпочтение наиболее сильным из их числа, заселили Азию, Океанию, Америку, а с пасущими оленей саамами позже и север Скандинавии.

Пока азиатскую Еву в плетенной из лозы, выстланной козьей шкурой колыбели, напевая, качала мать, влюбленными глазами пристально рассматривая необыкновенной красоты глаза улыбающейся дочери, женское потомство европейской Евы неспешно, но последовательно, сопровождая будущих айнов, индейцев и аборигенов Австралии, неуклонно продвигалось на восток, к Тихому океану. Но большая часть женского потомства европейской Евы не спешило на восток, обращая взоры на пока еще населенную неандертальцами магически притягательную во все времена, облюбованную солнцем и теплым Гольфстримом Европу.

Ядвига, склонившись над листом бумаги, писала книгу серебряной перьевой ручкой перед мраморным львом письменного прибора, среди десятка уставленных горящими свечами высоких подсвечников, на старинном широком письменном столе, отрешившись от всего земного, отдавшись на волю своих мыслей и переживаний. Историю ей подсказала жизнь. Сюжет давний, как само человечество, тонкий, до слез трогательный. Героем повествования она избрала хорошо ей знакомого Николая, который однажды страстно влюбился, но чувства его к девушке были столь трепетно высоки, что он не смел ее коснуться. А она, позволяя собой насладиться, была строга, при этом являясь гением обольщения.

– И это реальная история, – рассуждала Ядвига. – Но для чего подобное нужно природе? Впрочем, догадываюсь. Необыкновенно сильное чувство пробуждает в мужчине энергию, и он творит невозможное. Как тонко, как хитро, но как жестоко в отношении мужчины. Но не мне решать. Я поняла.

Девушка отвергла предложение Николая. Он это пережил, и жизненный поток со всеми его превратностями и удачами увлек его прочь, но забыть любимый образ он уже не мог.

Спустя два года девушка вышла замуж, родила сына и дочь, и прошло немало лет, прежде чем однажды в электронной почте Николай увидел ее имя. Он написал ей. Она ответила. До поздней ночи они переписывались.

Николай по пути в загородный дом ночной дорогой вел машину, читал ее речь, представляя образ возлюбленной, и почувствовал, как давняя любовь пробудилась в нем необыкновенно сильным чувством, до слез, до затрудненного дыхания.

Условились на следующий день созвониться. В одиннадцать утра Николай, позвонив, услышал ее голос.

Скоро она ему написала, что, утратив аппетит и сон, ощущает переживания молодости. У Николая словно с глаз сорвали покрывало, и он увидел, но прежде ощутил женщину во всей ее неотразимой обольстительной красоте. Мир сильных чувств как высокие разреженные слои атмосферы, его непросто достичь. Это обитель неземного блаженства отрешенных счастливцев.

Ядвига взглянула в открытое окно, где с криками парили два коршуна с изящно очерченными изгибами крыльев.

– Интересный сюжет, – произнесла Ядвига. – Но над ним еще следует подумать.

Глава 25

Над горными склонами побережья Восточного Средиземноморья на атлантическом ветру густыми кронами шумели громадные ливанские кедры. После счастливого избавления от превратностей путешествия по бескрайним степям Монголии Мелиса, Изабель и Николай благоденствовали, вдыхая разогретые солнцем запахи хвои, неспешно вкушая дары средиземноморской кухни с оливками, козьим сыром и виноградным вином. Однако отдых был недолог. Кремы скоро восстановили обветренные до состояния коры пробкового дуба кисти рук, солнце синтезировало в организмах витамин D, и прежняя решимость осуществить задуманное исследование вернулась в неукротимые души наших героев.

– Насколько я понимаю, – Изабель сидела, прислонившись спиной к основанию ствола исполинского ливанского кедра, – нас интересует гаплогруппа F Y-ДНК и представляющий ее мужчина, около пятидесяти тысяч лет назад породивший 90 % современного мужского населения планеты.

– Да, – Мелиса внимательно рассматривала гроздь алого винограда, которую держала перед лицом с видом добывшего необыкновенный трофей охотника. – И эта ветвь F – родной брат горячо нами любимого C, представленного у монголов и аборигенов Австралии.

– А пути F и C однажды разошлись, – Николай поглаживал увлажненные оливковым маслом и экстрактом хвои заживавшие кисти рук. – Носители мутации C, превозмогая пыльные бури и морозы с метелями Тибетского нагорья, обосновались на востоке Евразии, проникнув туда по следам ранее ушедших к Тихому океану айнов с их гаплогруппой D Y-ДНК. И от пыльных бурь и зимних метелей за десятки тысяч лет глаза монголов сузились, превратившись в узкие щели. А часть носителей гаплогруппы C холодам центра Евразии предпочла тепло юга и, одолевая проливы, сокращенные Вюрмским ледником, благополучно добралась до Австралии и до островов Тихого океана.

– О да, – Изабель взглянула на солнце через бокал, полный алого вина. – Думаю, носитель F пошел было за старшим братом на восток, но скоро, одумавшись, остановился у подножия заснеженных вершин Гималаев.

– Или отстал, – улыбка на лице Мелисы рождалась медленно, словно разогревающаяся земля на утреннем солнце, и так же медленно исчезала. – В пути обременив себя многочисленным потомством.

Николай, руками обняв ствол ливанского кедра, надолго застыл. Мелиса и Изабель, переглянувшись, по-женски, украдкой, за ним наблюдали. Наконец, кивнув друг другу, они поднялись и так же обняли ствол, едва охватив его руками втроем. Тут они с изумлением рассмотрели, что Николай целует дерево.

– О боже, – прошептала Изабель. – Неожиданный поворот для человека, спасшего нас от людоедов в Адамановых горах Камеруна.

– Я объясню, – открыв глаза, Николай взглянул на очаровательных спутниц. – Мне потребовались годы для осознания такого явления, как фотосинтез.

– Допустим, – произнесла Изабель, пытаясь, опрокинув голову, оценить высоту и возраст кедра.

– Меня однажды морозной зимней ночью в русском лесу изумили листья, в данном случае это были иголки вечнозеленой столетней ели. Лист – это фабрика из воды, поступающей от корней, и из поглощаемого из атмосферы углекислого газа, отстраивающая необходимый для роста дерева сахар и выпускающая в атмосферу жизненно важный для нас кислород.

– А энергию для переделки связей атомов водорода, углерода и кислорода лист черпает от солнечного света, – Изабель, коснувшись губами ствола кедра, закрыла прекрасные глаза и замерла, осененная внезапным ощущением чего-то нового и неожиданного. – Я почувствовала душу этого зеленого исполина. Он дышит, он живет.

– Вот и я той морозной ночью, утопая по колено в снегу, обняв ель, отчего-то поцеловал ее ствол, – Николай помолчал. – И почувствовал, как отозвалось на ласку дерево, огромное, отстраненное.

– Как котенок, – Мелиса, закрыв глаза, коснулась губами кедра, – на ласку кошки.

– Да, как котенок.

– Солнечный свет, – рассуждала Изабель, – это фотон, волновой сгусток энергии, и чем короче длина ее волны и плотнее волны, тем больше энергии.

– Верно, – Николай кивнул, – скрытые в клетках листа хлоропласты, содержащие зеленый пигмент хлорофилл, поглощают свет и, используя его энергию из молекул H₂O и CO_2, строят сложную молекулу сахара C₁₂H₂₂O₁₁, а лишний в этом процессе атом кислорода выпускают в атмосферу, чтобы мы могли жить, дышать и обретать сознание.

Изабель и Мелиса, нежными ладонями накрыв обнимающие кедр руки Николая, долго пристально смотрели на него. А в Николае все было исчерпывающе лаконично и все настоящее, как в природе.

Мелиса подняла синие глаза к кроне волнующегося на ветру кедра, выдохнула, разомкнула уста, закрыв глаза, и поцеловала дерево.

– О боже, и я его почувствовала, – Мелиса растроганно плакала. – Ничего подобного я не могла и представить. Это больше чем любовь. Этот восторг сведет меня с ума. Это тоньше и сильнее ощущения полета. Это мечта, превращающаяся в реальность.

Далее произошло удивительное. Весь налет цивилизации, словно листья октябрьским ветреным днем, умчался прочь, растаяв. Мелиса и Изабель ощутили себя дикарями, сильными, простодушными, счастливыми детьми. Духи природы для них оказались осязаемой реальностью. Сознание их открылось для восприятия очевидного, являющегося обыденным для бушменов, пигмеев, айнов и аборигенов Австралии. Все живое вокруг, от крошечного цветка до исполинского кедра, они стали ощущать нежными чувственными созданиями.

Глава 26

Ядвига открыла окно, и неземная красота альпийских хребтов заполнила тенистое пространство старинного дома особой энергией кружащего голову пленительного очарования. Синие леса, голубые озера, сверкающие на солнце ослепительно белые ледники, наводнившие горные долины облака клубящегося молоком тумана и бездонные, залитые светом небеса отразились в девичьих глазах совершенной картиной. Сняв ночную рубашку, обнаженной Ядвига села на круглый ковер, с тончайшим розовым растительным орнаментом, перед открытым окном, спиной к мраморному камину с объятыми пламенем потрескивающими поленьями, погрузившись в состояние абсолютного покоя. Глубокая медитация позволила Ядвиге достичь вожделенной саматхи, и на ослепительно красивом, совершенном лице отобразилось абсолютное счастье. Дом залило яркое золотое свечение.

В то же мгновение вселенский дух Брахман, воплотившись в бога с человеческими чертами, золотое облако души пленительной писательницы поместил на свою открытую ладонь и, качнувшись сверкающим телом, устремился в полет по серебристой плоти живого мироздания.

Душа Ядвиги, являясь прозрачным образом собственного оригинала, таяла в блаженной истоме, а Брахман не сводил с нее изумленных любящих глаз, и этот всепроникающий дух в божественной плоти, страдая от счастья обладания собственным совершеннейшим творением, сдавленно стонал, и от его стонов содрогалась Галактика.

Ядвига, созерцая сотканную из галактик живую, одухотворенную плоть безграничного космоса, стремилась прочесть ее мысли, чувства, эмоции.

Выточенная резцом гениального Творца из слоновой кости, совершенная, вожделенная для земного мира плоть юной писательницы тем временем распласталась на круглом персидском ковре, и пестрая бабочка, трепеща крыльями, одна на всей планете созерцала зрелище, кружащее голову богам.

Душа Ядвиги всеобъемлющую звездную плоть космоса, похожую на светящуюся изнутри теплую, светлую губку, рассматривала с непосредственностью младенца, узнающего собственную обитель. Брахман пронзал космическую плоть, и Ядвига с изумлением начинала понимать язык общения звезд и галактик, заключенный в свете и его оттенках и в симфонии недоступных для человеческого слуха звуков. Не поддающееся осознанию, не имеющее границ вместилище духа и разума закручивалось вокруг Брахмана огненным вихрем, искрами в котором были исполинские галактики. Ядвига и Брахман, обмениваясь взглядами, внимательно осматривали свой общий дом, а взоры их были обозначены золотыми лучами.

Очнувшись, Ядвига увидела себя в зеркале сидящей за огромным письменным столом, с серебряной ручкой в руке, пишущей роман о событиях далекого VII века, о короле лангобардов Авдоине и королеве Роделинде, об императоре Юстиниане и Феодоре, о Нарсесе и Тотиле.