Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

Иван Гревс

Город – не механическое скопление предметов и людей, хотя бы и приведенное в порядок и систему… Это – целостный большой организм, обладающий специфическим единством внутренней жизни. Это – своеобразное многоголовое существо, одухотворенное своей особой социальной психикой.

И. Гревс

Он сыграл выдающуюся роль в осмыслении истории Петербурга, его традиций, его образа. Крупный ученый-историк и замечательный педагог, он нашел и утвердил новый подход к нашему городу – к его прошлому и к его восприятию каждым горожанином-петербуржцем.

Иван Михайлович Гревс не был петербуржцем по рождению. Его детские и отроческие годы прошли в родительском имении Лутовиново на юге Воронежской губернии. Но привезенный в столицу на 13-м году жизни, он остался в этом городе навсегда, проникся им, его духом, его стилем, его «цепкостью» – такой необъяснимой и такой непреодолимой.

Профессор Гревс был петербуржцем – «островитянином». Поселенный в 1873 году на Васильевском острове, он с этой поры, с поступления в 3-й класс знаменитой Ларинской гимназии, оставался более шести десятилетий «василеостровцем», верным именно этой, особенной части Петербурга – с особым укладом жизни, с особым менталитетом, с особым стилем отношений между людьми. Только дважды, всего на шесть лет, поселялся Гревс на Петроградской стороне – и неизменно возвращался на Васильевский.

Его отличала удивительная «непоседливость» – на Васильевском он сменил 11 адресов. И все же оставался верен этому району, который воспринимал как особый город – с характерным для него населением (академическая, университетская и художественная публика) и культурой. Васильевский остров стал для Ивана Гревса не просто местом обитания, но «полигоном» научных изысканий над проблемами города и городской культуры – изысканий и размышлений, которым профессор предавался на протяжении многих десятилетий своей долгой жизни.

Окончив в 1879 году гимназию, он поступил на историко-филологический факультет Университета, через пять лет окончил его с золотой медалью и был оставлен при Университете. Он был одним из ближайших учеников академика В. Васильевского и через 20 лет стал его преемником на кафедре всеобщей истории. Но до этого еще будут сдача магистерских экзаменов, должность приват-доцента, блестящая защита в мае 1900 года диссертации по истории землевладения в Древнем Риме и отстранение по приказу министра народного просвещения Боголепова от работы в Университете в связи с происходившими здесь студенческими волнениями, во время которых Гревс повел себя «нелояльно» по отношению к властям.

С Университетом он был связан шесть десятилетий – как блестящий студент, молодой ученый, а позднее – как специалист в истории античного мира и Средневековья, блестящий лектор и педагог, преемник своего учителя-академика, передавший его традиции нескольким поколениям уже своих учеников.

В его ученой карьере не было ничего чрезвычайного, ошеломляющего – никаких крутых поворотов. Лекции и семинары со студентами, огромное количество изученных источников античности и Средневековья, множество серьезных научных статей – тех, которые читают очень немногие специалисты, но которые – для этих специалистов – живут очень долго. Ежегодно – научные командировки за границу: Италия, Франция, Германия. А потом – зарубежные экскурсии со студентами в те же страны и любимые города: Париж, Флоренцию, Рим… Экскурсии, во время которых юные путешественники не только перемещались и смотрели, но вслед за своим учителем «вживались» в иные времена, в давние исторические эпохи, ощущали себя словно перенесенными какой-то «машиной времени» в иной мир, в иную, давно утекшую, но оставившую о себе множество удивительных следов жизнь.

К такому восприятию прошлого, к «погружению» в это прошлое профессор Гревс готовил своих студентов еще в Университете, на своих уникальных семинарах. В то время, когда высшая школа строилась на научной содержательности обучения, когда большинство профессоров излагали свой предмет, обращаясь только к уму слушателей и не озабочиваясь проблемами методики, Гревс строит свои курсы по-иному. Эмоциональная составляющая процесса обучения представляется ему ничуть не менее важной, чем интеллектуальная. Преподавание должно строиться на создании впечатления, на возбуждении у слушателя желания «окунуться», «погрузиться» в другую эпоху, в другое общество, оказаться среди других людей – короче, выйти из привычного «круга времени и места».

Кстати, и туризм тогда переживал серьезное «преобразование». Если раньше он чаще сводился к перемещению из страны в страну, из города в город, был проявлением рожденной беспокойством «охоты к перемене мест», то теперь он все больше приобретает познавательный характер. Прикосновение к тому, что хранит память о прошлом, постепенно становится одним из способов познания мира и своего места в нем.

В этом ключе гревсовская методика «прямого контакта», живого соприкосновения с прошлым – бесценна. Нынче такое утверждение может показаться странным – но сто лет назад разработанная профессором Иваном Гревсом методика семинарских занятий и экскурсий была ярким и значительным новаторством.

Но Университет – не единственное место, где ученый пробует свои силы и утверждает свою методику, пропагандирует свою «веру». С 1890 года он преподает на знаменитых «Бестужевских» Высших женских курсах (а с 1905 года возглавляет здесь историко-филологический факультет) и становится одним из самых ярких и любимых студентками – «бестужевками» профессоров; мне еще довелось слышать от некоторых из них пронесенные через всю их жизнь слова восторга и признательности перед Учителем…

Но и двух высших учебных заведений Гревсу мало. И он, яркий ученый-историк и университетский профессор, становится одновременно гимназическим учителем. С самыми знаменитыми, самыми передовыми и престижными частными гимназиями столицы (гимназии Э. Шафе, Л. Таганцевой и Общеобразовательная школа князя Тенишева) связана эта сторона деятельности Гревса.

И.М. Гревс

Его научная деятельность развивалась вполне успешно. И все же главным его призванием, главным делом его жизни было учить. В педагогической деятельности он полностью реализовывал себя, свои научные интересы и достижения; накопление знаний для Гревса было важным не само по себе, а как средство обогащения «педагогического арсенала». Новая методика семинарских занятий и экскурсий была нацелена не только на «погружение» в иную эпоху, в иной мир, но и на пробуждение в каждом гимназисте или студенте творческого начала, фантазии, воображения, способности сопереживания. Семинары Гревса объединяли студентов – потому что делали их не просто свидетелями (хотя и это немало), но соучастниками процесса мышления, процесса рождения новых версий и оценок, новых подходов и новых парадоксов.

А позднее, в 1920-е годы, в послереволюционном Петрограде немолодой уже профессор Гревс, всю жизнь посвятивший изучению Древнего Рима и средневековых городов, подступит к теме города, в котором он жил. Все, чем он занимался раньше, что изучал и понял, что открыл для себя, стало как бы подготовкой к этому «подступу». Семинарии по краеведению, по истории Петербурга, исторические экскурсии по Петрограду (по районам, например по Василеостровскому острову, и по основным городским магистралям, в частности, по Фонтанке), как бы ни казались они в те очень трудные годы оторванными от реальной жизни, оказывались нужными, важными, востребованными. Профессор Гревс, как и его коллеги, старались сохранить, удержать от распыления историческую память, «окунали» живших очень нелегко людей в исторически сложившийся и существовавший, несмотря ни на что, мир Петербурга – во всей его многозначной сложности, противоречивости, во всем его своеобразии. Короче – во всей «целокупности» (термин, введенный Гревсом). А принципы те же: «погружение», «вживание», сопереживание; не только факты, имена, подробности – но «впечатление», эмоциональное восприятие города, его жизни в разные времена, его людей – в оставленных этими временами и людьми следах, иногда еле заметных, почти неразличимых…

Именно Гревс и именно в это время вводит в науку о городе удивительное определение города как личности. Он вообще вводит в науку – в самые различные ее области – новое понимание города как системы, исторически сложившейся «целокупности». Главное – не архитектурные шедевры, не монументы, не ландшафты. Главное – соединение, слияние, взаимодействие и взаимопроникновение всего того, что определяет влияющую на людей, во многом определяющую их жизнь жизненную среду, в которой протекает реальная жизнь реальных людей.

И.М. Гревс с учениками

Город – Гревс это постоянно подчеркивает как самое важное – «насыщенный мир человека», «строящего свое благо трудом – физическим и духовным». И в этом – главный смысл истории любого города. Эта история запечатлена в образе города, в его памятниках и в его памяти о своем прошлом. Гревс говорит о «монументальном городе» – имея в виду не только Петербург и не только монументы как таковые. Его очень интересуют те исторические места, которые хранят память о прошлом, но в число памятников, «монументов» никогда не включались (заметим, что в 1920-е годы, как и раньше, самого понятия «памятник истории» не существовало…)

Гревс много размышляет над тем, что же в городе главное, основное, системообразующее. Какова «доминанта»? И приходит к выводу, что этой доминантой может быть только культура. Многолетнее изучение истории античного и средневекового города приводит его к этой мысли, размышления над историей Петербурга утверждают ее. Город всегда – «плод культуры», арена ее прогресса, место слияния, соединения, синтеза различных культурных потоков и влияний. При этом культура понимается как «мир человека, мир отдельной личности и мир всего общества». «Вещная», материальная, «обстановочная» культура, представленная множеством разнообразных атрибутов, аксессуаров, – лишь одна, хотя важная и неотъемлемая, часть культуры. Другая часть – культура духовная, внутренняя, невесомая и неосязаемая, но именно она одухотворяет город и его людей, формирует его особенности, его непохожесть на другие города, его место и роль в стране и в мире…

Надо признать: научные воззрения Ивага Гревса ныне не «съеживаются» и не теряют в весе, но приобретают еще большую значительность и актуальность. Теория профессора Гревса о «целокупности» города как историко-культурного явления и социальной системы не только не утратила своего значения, но для нынешнего Петербурга приобрела особую актуальность – в этом нас убеждают слишком многие впечатления и подробности сегодняшней петербургской жизни…

К сожалению, и личность Ивана Михайловича Гревса, и его труды как-то «ушли в тень», оказались отодвинутыми на второй план «петербурговедческой сцены»; может быть, потому что Гревс не изучал историю Петербурга как таковую, не отыскивал и не описывал ее деталей и подробностей. А может быть, и потому, что он оказался первым, кто поднял петербурговедение на высоту теоретических обобщений, не размельчая его на отдельные детали, школы или конкретные объекты.

На первый план, на «авансцену» в последние годы вышли прекрасные ученики профессора Гревса – самый яркий среди них Николай Павлович Анциферов. Его книги многократно переиздаются, проводятся «Анциферовские чтения», учреждена и присуждается «Анциферовская премия». Все это прекрасно; но почему не переиздаются труды Гревса, почему нет научных чтений, ему посвященных? Почему профессор Гревс лишь «пристегнут» к «Анциферовской колеснице»? Ведь это тем более несправедливо и по отношению к самому Николаю Анциферову тоже, ведь для него имя Гревса всегда было самым почитаемым, окруженным необыкновенным пиететом. Как, впрочем, и для всех других учеников и последователей Гревса – Эриха Голлербаха, Георгия Лукомского, Ольги Враской и других.

Жаль, что научное наследие профессора Ивана Гревса остается недооцененным. Очень жаль, что сегодня на нас накатил вал мифов и ошибок, связанных с прошлым города, поток наспех, «к дате» сделанных непрофессиональных изданий, телепередач, журнальных публикаций и газетных статей. Жаль – потому что в этом проявляется то, насколько ущербна культура нашего «исторического знания» – знания истории своей страны, своего города. В этой ситуации особенно необходимо вспомнить профессора Гревса и блестящую плеяду его учеников. В их трудах живет его память, со страниц их книг вырастает его привлекательная фигура – ученого и Учителя.

Он умер 16 мая 1941 года – в тот самый день, когда ему исполнился 81. Через 36 дней началась Великая Отечественная война.

Закончим еще одним высазыванием Ивана Михайловича: «Я не сожалею, что преподавание уменьшает число моих исторических трудов – оно дало мне возможность послужить образованию учеников и учениц, множество которых несут работу учителей школьных, а некоторые состоят профессорами высших учебных заведений…»

Правда Николая Белехова

Поэзия Петербурга – понятие трудно-опредляемое. Но мы, петербуржцы, отчетливо это чувствуем…

Художник Ю. Анненков

Четвертого декабря 2004 года возле одного из очень обыкновенных жилых домов в конце улицы Некрасова собралось много людей. В день, когда человеку, в течение двадцати четырех лет (с 1932 по 1956 годы) проживавшему в одной их коммунальных квартир дома, исполнилось бы 100 лет, люди, знавшие его, собрались на открытие посвященной этому человеку мемориальной доски. На ней он назван «выдающимся деятелем охраны и реставрации памятников истории культуры».

Стоял обыкновенный зимний день. И никто из присутствующих не ощущал, что участвует в событии выдающегося значения. Далеко не каждый год в нашем городе, в котором так много мемориальных досок, посвященных выдающимся лицам, отмечают еще одной новой доской память чиновника. Мы ведь с заметным опасением, с сомнениями и недоверием относимся к людям, занимающим чиновное кресло, – и тому есть причины, далеко не всегда случайные. Но чтобы отмечать мемориальной доской память чиновника, жившего полвека назад, к тому же не занимавшего крупных властных постов, от обладателя которых многое зависит, да к тому же еще и беспартийного!..

Такого исключительного почета, такой долгой памяти заслужить было непросто. Николаю Николаевичу Белехову это удалось. Не знавший особой известности и ничуть не искавший ее, он обрел ее в наше время, через много лет после своей смерти, настигшей его в самом начале 52-го года жизни.

Он занимался делом, которому, строго говоря, не был обучен. Он признавался всеми, кто знал его, кто имел честь и радость встречаться с выдающимся деятелем культуры, хотя не был автором ни популярных книг, ни громоздких исследований, ни выдающихся проектов. Его послужной список производит однообразное впечатление: постепенный карьерный рост в одной области чиновничьей деятельности. Отсутствие каких-либо крутых поворотов деловой судьбы, карьеры, громкого, производящего сильное впечатление успеха. И при этом – абсолютная значимость каждого слова, вывода, решения. Абсолютный авторитет у крупнейших специалистов в той области, в которой Николай Белехов был самым главным, выдающимся, неоспоримым авторитетом.

Впрочем, только что сказанное не совсем верно. Выдающиеся события в его жизни были. Случаев, когда он побеждал в решении ответственнейшей проблемы, тоже было немало, только для него все эти события не имели того значения, которое успеху придавали окружающие.

Вскоре после снятия блокады Ленинграда, в разгар военных событий решающего 1944 года, правительство предлагает Белехову должность руководителя системы охраны памятников по всей России. Он отказывается, почти не раздумывая, и обосновывает отказ тем, что не в силах расстаться с родным городом, которому посвятил всю жизнь и для которого так много задумал и сделал в труднейших условиях страшной блокады.

Н.Н. Белехов

Через несколько лет, уже после окончания войны, на ответственном совещании в Кремле, в самом главном кабинете, Николай Белехов вступает в спор с виднейшими мастерами культуры и архитекторами о дальнейшей судьбе разоренных, превращенных в руины дворцовых комплексов, окружающих Ленинград. Он считает, что комплексы эти – Павловск, Гатчина, Пушкин, Ораниенбаум и другие, подобные им, – должны быть кропотливо, скрупулезно, не жалея средств, восстановлены в своем прежнем значении дворцов, музеев искусства, культурных центров мировой известности. И его мнение побеждает усилия тех, кто считает, что дворцы утрачены безвозвратно, что надо восстанавливать их только снаружи – для санаториев, пансионатов, туристических баз. Время, вплоть до сегодняшнего дня, показало, насколько далеко он видел вперед – все, вплоть до деталей, насколько масштабно мыслил.

Находясь на южном курорте, проходя там курс лечения, Николай Белехов случайно узнает, что в его отсутствие ленинградские начальники высокого ранга решили заасфальтировать большие площади в таких особых, своей жизнью живущих местах Ленинграда, как Петропавловская крепость и Александро-Невская лавра. И срочно идут с кавказского курорта в Ленинград письма, в которых убедительно доказывается, что такие «новации» абсолютно чужды образу исторического памятника, самому духу царящей в нем культурной среды. И вывод: вы, уважаемый чиновник высокого ранга, просто не имеете права принимать подобные решения, они попросту не соответствуют вашим масштабам…

Подобных фактов из жизни и чиновничьей практики Николя Белехова можно приводить множество. И у всех этих фактов один общий смысл: памятник истории и культуры, монумент, архитектурный ансамбль старой части города – это не отдельные «объекты», которые нужно охранять, оберегать, лелеять. Они – неотъемлемые части среды, духа, культурной и бытовой атмосферы. У всех этих зданий, комплексов, колонн и портиков – один главный смысл, одно значение: они не могут быть возрождены, восстановлены; они могут и должны существовать только в своей подлинности, первичности.

Управление охраны памятников архитектуры Ленинграда как особое ведомство было задумано, создано и прочно «поставлено на ноги» Николаем Белеховым. Он знал главное: работа в этом ведомстве могла быть не службой, а только служением; а само ведомство это – единственный орган в системе управления, который занят учетом, изучением, охраной и реставрацией, контролем над использованием того единственного имущества, которое не подлежит восстановлению.

У Белехова были особая задача и особая, совершенно исключительная обязанность: сохранить в Ленинграде как можно больше Петербурга.

С особой силой характер этого чиновника проявился во время войны. Охрана архитектурного наследия Ленинграда и окружающего его «жемчужного ожерелья» пригородов буквально с первых ее часов. Программа обмеров ценнейших архитектурных памятников, маскировка сверкающих на солнце золоченых куполов и шпилей, снятие с постаментов для надежного сбережения в земле монументов или их хитроумное укрытие на постаментах, маскировка с воздуха под садовый и парковый ансамбли громадных архитектурных комплексов – все это и многое другое, сделанное Белеховым и его сотрудниками в дни блокады и после ее снятия, определило признание ленинградского опыта возрождения, спасения и охраны памятников в условиях жесточайшей блокады не только как выдающего боевого, воинского подвига команды «белеховцев», но и как выдающегося, величайшего культурного события XX века.

«Белеховцы» – особая тема, особый разговор, особая память. Их профессионализм, их преданность делу, их понимание значения этого дела и их решительный протест против того, чтобы делать его кое-как, ссылаясь, например, на недостаток средств – все это признаки высочайшей культуры и профессионализма тех, кто был рядом с Николаем Белеховым в роли и учителей, и воспитанников созданной ими всеми грандиозной ленинградской реставрационной школы. Ирина Бенуа, Евгения Казанская, Анна Зеленова, Марина Тихомирова, Наталия Уствольская, Александр Гессен, Михаил Плотников, Александр Ротач, Михаил Бобров и многие другие сотрудники Николая Белехова – вот имена лишь некоторых из тех, кто составлял окружение Белехова, кто закладывал фундамент всем миром признанной ленинградской школы научной реставрации.

Ты понимаешь, читатель, почему так трудно писать о Николае Белехове. Уж слишком он и крупномасштабен, и нестандартен. Собственный взгляд на все, высочайший профессонализм, опирающийся на абсолютное чувство ответственности. Критическое отношение к собственным успехам и всепокоряющее чувство долга. Долга, не порученного тебе, а возложенного на тебя собственной судьбой.

Очень высокой пробы человеческий материал, из которого был выполнен этот удивительный – и для своего времени, и для нашего тоже – человек.

В кабинете, где он работал, висит его портрет. Он как будто присутствует в учреждении, задуманном и созданном им, с интересом наблюдая за тем, как меняется не только официальное название, но и стиль работы этого учереждения. В его бывшем кабинете за почти 60 лет, прошедшие после того, как он этот кабинет оставил, перебывало очень много разного народу. Но вряд ли за это время порог кабинета перешагивал какой-то другой человек, чей масштаб личности совпадал с масштабом личности, с человеческим размахом первого хозяина.