Текст книги "Валентин Гиллуа"

Глава III
ДОГОВОР

Дон Марсьяль с удивлением посмотрел на охотника.

– Что хотите вы сказать? – спросил он. – Я вас не понимаю.

– Скоро поймете, друг мой, – отвечал Валентин. – Как давно странствуете вы в этих местах?

– Около двух месяцев.

– Стало быть, вы знаете эти горы, среди которых мы находимся в эту минуту?

– Нет ни одного дерева, ни одной скалы, которых точное расположение я не мог бы определить, нет ни одной тропинки, по которой я не проехал бы.

– Очень хорошо. Далеко мы от места, называемого крепостью Чичимек?

Тигреро подумал с минуту.

– Вы знаете, какие индейцы живут в этих горах? – спросил он.

– Да, жалкие бедняки, которые называют себя едоками кореньев, а охотники называют их достойными сожаления; кажется, это робкие, боязливые, не опасные существа, у которых скотские инстинкты заглушили разум; впрочем, я говорю вам по слухам, потому что я никогда не видал этих бедняг.

– Вам сказали совершенную правду о них: они действительно таковы, какими вы их описываете. Я часто встречал их и сожалел о той степени унижения, в которое впало это несчастное племя.

– Позвольте мне заметить, что я не вижу никакой связи между этим униженным народом и сведениями, о которых я вас спрашиваю.

– Связь самая прямая: с тех пор как я езжу по этим горам, вы первый белый, с которым я согласился вступить в сношения; у этих же индейцев нет ни историй, ни преданий, жизнь их ограничивается едой, питьем и сном. Я не мог узнать от них названия величественных гор, окружающих нас. Вероятно, я знаю то место, о котором вы говорите, но если вы не опишете его мне, то я не могу по одному названию определить вам его точное положение.

– Однако то, что вы у меня спрашиваете, очень важно для меня. Я в первый раз в этих местах, мне будет довольно трудно дать вам положительные сведения о месте, которого я не знаю, однако попробую. Недалеко отсюда есть дорога, проходящая косвенно через Скалистые горы, из Соединенных Штатов Америки, эта дорога ведет в Санта-Фе, в одном месте она перекрещивается другой дорогой, идущей из Калифорнии.

– Я знаю дороги, о которых вы говорите, караваны эмигрантов, золотоискателей и охотников ездят по ним или в Калифорнию, или оттуда.

– Хорошо. На том самом месте, где скрещиваются обе дороги, они составляют перекресток довольно обширный, окруженный со всех сторон скалами довольно высокими. Вы знаете этот перекресток?

– Знаю, – отвечал Тигреро.

– Ну, на расстоянии двух ружейных выстрелов от этого перекрестка открывается тропинка, извивающаяся: по склонам гор по направлению к юго-востоку; эта тропинка, сначала узкая, так что лошадь с трудом по ней проходит, незаметно расширяясь, доводит до эспланады, или террасы, на краю которой еще существуют остатки грубых построек, в которых легко, однако, узнать бывший парапет; эту-то террасу называют крепость Чичимек, по какой причине – я не знаю.

– Я также не знаю, хотя могу вас уверить, что знаю место, о котором вы говорите, я часто останавливался на нем в бурные ночи, там есть довольно глубокий грот, вырытый в скале и разделенный на несколько отделений – я знаю все их извороты, этот грот служил мне убежищем в ужасные бури, свирепствующие в этих местах.

– Я не знал о существовании этого грота, – обрадовался охотник, – благодарю вас, что вы мне сказали об этом, этот грот будет очень полезен для моих планов. Далеко мы от этой эспланады?

– Прямым путем будет миль шесть. Днем я мог бы показать вам эту эспланаду отсюда, но так как нам придется ехать в объезд, чтобы добраться до той дороги, по которой ездят караваны и по которой мы отправились к этому перекрестку, то нам предстоят почти три часа езды.

– Это безделица! А я боялся, что заблудился в этих неизвестных мне горах; я рад, что старая опытность не изменила мне и на этот раз, и инстинкт охотника не обманул меня.

Говоря таким образом, француз встал осмотреть прогалину. Гроза прекратилась, ветер прогнал облака, синее небо было усыпано блестящими звездами, луна проливала свой беловатый свет, придававший пейзажу фантастический вид.

– Великолепная ночь! – сказал охотник некоторое время внимательно рассматривая небо. – Час пополуночи, а я не чувствую ни малейшей охоты спать. Вы устали?

– Я никогда не устаю, – улыбаясь, отвечал Тигреро.

– Хорошо, стало быть, вы такой же лесной наездник, как и я. Что вы думаете о прогулке при этом великолепном лунном сиянии?

– Я думаю, что после хорошего ужина и интересного разговора, ничто не восстанавливает равновесие в мыслях так, как ночная прогулка с человеком, которого любим.

– Браво! Вот прекрасные слова. А так как всякая прогулка должна иметь цель, мы поедем в крепость Чичимек.

– Я хотел вам предложить это, а дорогой вы мне скажете, какая причина принудила вас приехать в эти неизвестные места и на какой план вы намекали.

– Я не могу исполнить вашего желания, – отвечал охотник с лукавой улыбкой, – по крайней мере теперь, я хочу предоставить вам удовольствие неожиданности, но успокойтесь, я недолго буду испытывать ваше терпение.

– Действуйте как хотите, я совершенно полагаюсь на вас. Я не знаю почему, но уверен, по предчувствию или по симпатии, что, устраивая свои дела, вы устроите и мои в то же время.

– Вы, может быть, ближе к истине, чем думаете сами. Итак, мужайтесь, брат!

– Сегодняшняя счастливая встреча сделала из меня совсем другого человека, – сказал Тигреро, вставая.

Охотник положил ему руку на плечо.

– Позвольте минуту, – сказал он, – прежде чем мы выедем отсюда, где мы так счастливо встретились, условимся, что нам делать, чтобы впредь не случилось какого-либо недоразумения.

– Хорошо, – отвечал дон Марсьяль, – составим договор по индейскому обычаю, и горе тому из нас, кто изменит ему.

– Прекрасно сказано, друг! Вот мой кинжал, брат, пусть он служит вам, как он служил мне, отмщать за ваши обиды и за мои.

– Принимаю его перед лицом неба, которое беру в свидетели чистоты моих намерений, и примите мой в замену, возьмите половину моего пороха и моих пуль, брат.

– Принимаю. Вот половина моих снарядов, мы не можем в будущем стрелять друг в друга. Все между нами общее: ваши друзья будут моими друзьями, вы назовете мне ваших врагов для того, чтоб я помог вам отмстить. Лошадь моя принадлежит вам.

– Моя принадлежит вам, через несколько минут я отдам ее вам.

Потом оба друга ударили рука об руку, устремив глаза к небу и протянув правую руку вперед, произнесли следующие слова:

– Беру Бога в свидетели, что без тайной мысли выбираю другом и братом человека, рука которого сжимает в эту минуту мою руку, я буду помогать ему во всем, о чем он будет просить меня, не надеясь на награду; готов днем и ночью отвечать на его первый сигнал, без раздумий и без упрека, если бы даже он потребовал моей жизни; даю эту клятву в присутствии Бога, который меня видит и слышит, да поможет Он мне во всем, что я стану предпринимать, и накажет, если я не сдержу своей клятвы.

Было что-то величественное и торжественное в этом простом поступке двух людей, столь энергически организованных, при бледных лучах луны, в этой пустыне, вдали от всякого человеческого общества, лицом к лицу с Богом, которые верили друг другу и как будто вызывали на бой все общество.

Когда они произнесли клятву, он поцеловали друг друга в губы, пожали друг другу руки, и Валентин сказал:

– Теперь поедем, брат, я верю вам, как себе; мы успеем восторжествовать над нашими врагами и ввести их в то отчаяние, в которое они ввели нас.

– Подождите меня минут десять, брат, моя лошадь спрятана недалеко отсюда.

– Ступайте, а я в это время оседлаю свою лошадь, которая теперь принадлежит вам.

Дон Марсьяль удалился большими шагами, Валентин остался.

– На этот раз, – прошептал он, – кажется, наконец с встретил человека, которого давно ищу и уже отчаивался найти: с ним, с Курумиллой и Весельчаком я могу начать борьбу; я уверен, что он не бросит меня и не выдаст врагу, которого я хочу победить.

По своей привычке, охотник произнес этот монолог вслух и быстро седлал свою лошадь.

Тигреро скоро въехал в прогалину на великолепном вороном коне.

– Вот ваша лошадь, друг мой, – сказал он, сходя на землю.

– А вот ваша, – отвечал Валентин.

Размен был сделан, оба друга сели в седла и уехали из того места, где встретились таким странным образом.

Тигреро не солгал, когда сказал, что в нем совершилась перемена и что он сделался совсем другим человеком; его черты потеряли свою мраморную неподвижность, глаза оживились и не горели уже мрачным, сосредоточенным огнем; и хотя взор его был еще несколько свиреп, выражение, однако, все-таки сделалось несколько доброжелательнее; он сидел в седле твердо и прямо – словом он помолодел на десять лет.

Эта неожиданная перемена не скрылась от проницательного взгляда француза, он внутренне поздравлял себя, что был причиной нравственного выздоровления и спас такого неординарного человека от отчаяния.

Мы сказали, что ночь была великолепна. Такие люди, как наши действующие лица, привыкли ездить по пустыне во всякое время, эта ночная поездка была скорее отдыхом для них; они ехали рядом и разговаривали между собою о постороннем, об охоте, об экспедиции против индейцев – предмет разговора, всегда очень приятный для лесных наездников, и быстро подвигались к тому месту, которого хотели достигнуть.

– Я должен предупредить вас, друг мой, – вдруг сказал Валентин, – что если мы действительно едем по дороге к крепости Чичимек, то мы встретим там, вероятно, несколько человек: это мои друзья, которым я назначил там свидание и которых я вам представлю; по причинам, которые вы скоро узнаете, эти друзья поехали не по одной дороге со мной и по всей вероятности уже ждут меня в назначенном месте.

– Мне все равно, кто бы ни находился там, и если это действительно ваши друзья, главное состоит в том, чтобы мы не ошиблись насчет пути, – сказал Тигреро.

– Признаюсь, я не способен решить этот вопрос: я в первый раз отважился пуститься в Скалистые горы, куда надеюсь никогда более не возвращаться. Итак, я отдаю себя совершенно в ваше распоряжение.

– Я постараюсь всеми силами, но не могу ручаться, что точно приведу вас в то место, куда вы желаете попасть.

– Ба! – улыбаясь, сказал охотник. – Два места, похожие на то, которое я вам описал, нечасто должны встречаться в этих окрестностях, как они ни живописны, и заблудиться уж точно было бы несчастьем.

– Впрочем, мы скоро узнаем, – сказал Тигреро, – потому что мы приедем через полчаса.

Звезды начинали бледнеть, горизонт стал принимать перламутровый оттенок, предметы прояснились.

Уже несколько минут, как авантюристы проехали перекресток и въехали на тропинку довольно узкую, причудливые извилины которой шли по бокам скал, нависших над страшными безднами; всадники перестали управлять лошадьми и положились на их инстинкт. Эта предосторожность очень благоразумна и все путешественники должны пользоваться ею.

Вдруг поток света блеснул на горизонте и осветил пейзаж; взошло солнце, лучезарное и великолепное; позади путешественников оставался еще последний мрак ночи, а перед ними светлый день заставлял блистать вершины гор.

– Наконец, – закричал охотник, – нам теперь светло, я надеюсь, мы скоро увидим крепость Чичимек.

– Посмотрите прямо перед вами через зубчатую вершину этой горы, – отвечал Тигреро, протянув руку, – вот эспланада, к которой я вас веду.

Охотник остановился, у него закружилась голова. Непроходимая пропасть отделяла его от огромной эспланады. Подножие горы обрушилось от землетрясений, столь частых в этих местах, а вершина осталась в целости и значительно возвышалась над долиной, паря над ней по какому-то непонятному равновесию. Это зрелище было и величественно, и страшно.

– Прости Господи! – прошептал охотник. – Кажется, я испугался, невольно все мои мускулы затрепетали… Уф! Не хочу более смотреть, поедемте дальше, друг мой.

Они все ехали по извилинам тропинки и через полчаса, наконец, въехали на эспланаду.

– Именно здесь! – вскричал охотник, показывая остатки вчерашнего костра.

– Но ваши друзья? – спросил Тигреро.

– Ведь вы сказали, что здесь недалеко есть грот?

– Точно.

– Они, верно, спрятались туда, услышав топот наших лошадей.

– Может быть.

– Посмотрите!

Охотник выстрелил из своего ружья.

При звуке выстрела явились три человека, хотя невозможно было угадать откуда они пришли.

Эти трое были: Весельчак, Черный Лось и Орлиная Голова.

Глава IV
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

Теперь нам надо оставить Валентина Гиллуа и его товарищей на эспланаде крепости Чичимек, куда мы скоро к ним вернемся, и поговорить о других лицах, долженствующих играть важную роль в нашем рассказе.

Миль за шесть от того места, где встретились Валентин Гиллуа и Тигреро, караван из десяти человек остановился в ту же ночь и почти в ту же минуту, как и охотник, в узкой долине, совершенно укрытой от ветра густым кустарником.

Этот караван удобно расположился на берегу прозрачного ручейка; с лошаков сняли багаж, поставили палатку, развели огонь и начали готовить ужин.

Один из этих путешественников принадлежал, по-видимому, к высшему обществу, а другие были индейские пеоны или слуги.

Хотя костюм этого путешественника был самый простой, надменность его обращения, его величественная походка выдавали человека, давно привыкшего властвовать и не допускавшего ни отказа, ни даже малейшей нерешительности.

Ему было уже за пятьдесят; роста он был высокого, строен, все движения исполнены чрезвычайного изящества. Широкий лоб, черные блестящие и открытые глаза, длинные усы с проседью и волосы, остриженные под гребенку, выдавали в нем военного, что еще подтверждалось его резким и отрывистым разговором. Хотя он выказывал довольно любезное обращение, однако невольно изменял себе, и легко было узнать, что скромный костюм мексиканского золотоискателя было ничто иное как маскарад.

Вместо того чтобы удалиться в палатку приготовленную для него, человек этот сел у огня вместе с пеонами, которые поспешили дать ему место с нескрываемым почтением.

Между пеонами два человека особенно привлекали внимание: один был краснокожий, другой метис, с умным взглядом, насмешливой улыбкой и раболепным обращением, который по каким-то причинам пользовался расположением своего господина; товарищи называли его Карнеро, а иногда капатац.

Карнеро был остряк в караване, он всегда был готов смеяться и шутить, вечно курил сигару и отчаянно бренчал на гитаре; но под этой легкомысленной наружностью он скрывал характер более серьезный и мысли более глубокие, нежели хотел показать.

Краснокожий составлял с капатацем самый полный контраст; это был длинный сухой, худощавый человек, с угловатыми чертами, с мрачным и печальным лицом, с черными глазами, глубоко запавшими, вечно находившимися в движении и с выражением неуловимым; большой рот с зубами широкими и белыми, как миндалины; тонкие, сжатые губы составляли физиономию не очень симпатичную и казавшуюся еще более зловещей при неразговорчивости этого человека, который говорил только в самых необходимых случаях и то односложно; о возрасте его трудно было составить какое-нибудь мнение, как вообще о возрасте всех индейцев, потому что волосы его были черны, как вороново крыло, а кожа на лице не имела ни одной морщинки; впрочем, он казался одаренным необыкновенной силой.

Он нанялся в Санта-Фе в проводники каравану и, если не принимать во внимание его упорного молчания, его можно было только хвалить за ловкость, с какой он исполнял свою обязанность.

Пеоны называли его индейцем, а иногда Хосе – насмешливое прозвище, которым в Мексике называют мирных индейцев; но краснокожий казался столь же нечувствителен к похвалам, как и к насмешкам.

Когда ужин кончился, каждый зажег трубку или сигарку, и господин обратился к капатацу:

– Карнеро, хотя в такую ужасную погоду и в таких уединенных местах нам нечего опасаться конокрадов, однако поставьте все-таки часовых, осторожность не помешает.

– Я назначил двух человек, – отвечал капатац, -притом я намерен делать объезды ночью. Эй, Хосе, -обратился он к индейцу, – ты уверен, что не ошибся? Ты точно видел след?

Краснокожий презрительно пожал плечами и продолжал бесстрастно курить.

– Знаешь ли, кому принадлежат открытые тобой следы? – спросил его господин.

Индеец сделал утвердительный знак.

– Эти люди опасны?

– Это Вороны! – глухо отвечал краснокожий.

– Если это Вороны, то нам следует остерегаться, -вскричал господин, – это самые хитрые грабители в Скалистых горах!

– Ба! – отвечал Карнеро с презрительным смехом. – Не верьте этому человеку, он хочет похвастаться. Эти индейцы лгут, как старые бабы.

Глаза индейца вдруг оживились и зловеще сверкнули; ничего не отвечая, он вынул из-за пазухи мокасин и так ловко швырнул его в капатаца, что попал ему прямо в лицо.

Метис вскрикнул от ярости и бросился на индейца с ножом.

Но тот не терял его из вида; легким движением он избегнул отчаянного нападения капатаца и, схватив его за пояс, поднял легко, как ребенка, и швырнул в самую середину огня, где капатац метался с минуту с криками боли и бессильного гнева.

Когда наконец он выбрался из костра с ожогами, то не думал возобновлять нападения, но сел, глухо ворча, и бросая зловещие взгляды на своего противника.

Господин смотрел с самым полным равнодушием на эту схватку, только поднял мокасин и внимательно рассмотрел его.

– Индеец прав, – сказал он холодно, – на этом мокасине метка Воронов. Мой бедный Карнеро! Наказание, было жестоко, однако я принужден сознаться, что ты заслужил его.

Краснокожий опять принялся курить так спокойно, как будто не случилось ничего.

– Он поплатится за это, – глухо отвечал капатац на замечание своего господина, – не буду я мужчиной, если не отдам его на пищу этим Воронам, следы которых он находит так хорошо.

– Мой бедный Карнеро, – сказал с насмешкой господин, – забудьте это дело, неприятное для вашего самолюбия, я думаю, что вы ничего не выиграете, если затеете новую ссору.

Капатац не отвечал, он обвел взглядом всех присутствовавших, выбирая, на ком бы сорвать свой гнев без большого риска, но пеоны остерегались подать ему повод, все были серьезны. Тогда он встал с досадой, сделал знак двум пеонам следовать за ним и удалился, ворча.

Начальник каравана несколько минут оставался погружен в размышления, потом ушел в свою палатку; мало-помалу пеоны растянулись на земле ногами к огню, старательно закутались в свои плащи и заснули.

Индеец вынул тогда трубку изо рта, осмотрелся вокруг, заткнул трубку за пояс, встал с небрежным видом и пошел медленными шагами под дерево, лег и совершенно закутался в бизонью шкуру; эта предосторожность была необходима – предстояла холодная ночь.

Скоро, кроме часовых, опиравшихся на ружья и неподвижных, как статуи, все путешественники были погружены в глубокий сон, потому что сам капатац, несмотря на обещание, данное своему господину, лег у входа в палатку.

Прошел целый час и ничто не нарушило тишины, царствовавшей в стане.

Вдруг произошло странное обстоятельство: шкура, которой прикрывался индеец, медленно приподнялась, и явилось лицо краснокожего, бросавшего огненные взгляды в темноте. Через минуту проводник медленно встал и прислонился к стволу дерева, у подножия которого он лежал, потом ухватился за ствол руками и ногами и приподнялся таким образом до первых ветвей, среди которых исчез.

Это было исполнено так ловко, что не произвело ни малейшего шума; притом шкура под деревом так хорошо сохранила первоначальные складки, что нельзя было, не прикоснувшись к ней, приметить, что никого нет под нею; когда проводник укрылся под густыми листьями, он остался с минуту неподвижен, не затем, чтобы перевести дух – этот человек был железный, он никогда не чувствовал усталости, – но ему нужно было, вероятно, осмотреться; склонившись вперед, устремив глаза в пространство, он вдыхал воздух полной грудью и взглядом как будто хотел проникнуть сквозь мрак.

Проводник, прежде чем лег под дерево, удостоверился, что оно – очень высокое и очень густое – соединялось вершиной с другими деревьями, которые постепенно доходили до горы и составляли долине зеленую стену.

Прошло несколько минут, проводник взял нож в зубы и буквально начал порхать по ветвям, перепрыгивая с дерева на дерево, вися на руках и цепляясь за лианы, будя птиц, которые улетали в испуге, и скользя в темноте, как мрачный призрак.

Это странное путешествие продолжалось три четверти часа, наконец проводник остановился, внимательно осмотрелся вокруг и соскользнул на землю.

Место, в котором он оказался, была довольно обширная прогалина, в середине ее горел огромный костер, у которого грелись сорок или пятьдесят краснокожих; большая часть этих индейцев, вместо длинных копий и луков, имела ружья американской работы, это заставляло предполагать, что эти воины избранные храбрецы своего народа; впрочем, на них виднелись многочисленные волчьи хвосты у пяток – знак почетный, которым имеют право украшаться только знаменитые воины.

Этот отряд краснокожих, должно быть, шел на войну или по крайней мере в серьезную экспедицию, потому что с ними не было ни женщин, ни собак.

Проводник подошел к индейцам свободно и смело, это показывало, что его ждали эти воины, которые не обнаружили никакого удивления, увидев его, а, напротив, гостеприимно пригласили сесть с ними около огня.

Проводник молча присел и начал курить трубку, которую тотчас предложил ему индеец, сидевший возле него. Этот начальник был человек еще молодой; черты его дышали смелостью и умом.

После довольно продолжительного времени, нарочно, без сомнения, предоставленного гостю, чтобы дать ему возможность перевести дух и согреться, молодой предводитель поклонился проводнику и сказал почтительным тоном:

– Отец мой – дорогой гость у сыновей его; они ждали его прихода с нетерпением.

Проводник отвечал на этот комплимент гримасой, которая, без сомнения, имела притязание быть улыбкой. Предводитель продолжал:

– Но лазутчики старательно осматривали стан испанцев; воины Насмешника готовы повиноваться распоряжениям их великого вождя, Орлиной Головы. Отец мой, Курумилла, доволен ли своими краснокожими детьми?

Курумилла – потому что проводник был никто иной как старый знакомый читателя, ароканский вождь – опустил голову, положил правую руку на грудь и воскликнул: «гук!», что означало у него самую большую радость.

Насмешник и его воины давно знали Курумиллу, и немота его не могла показаться им странной, поэтому они покорились без принуждения его страсти к молчанию и начали с ним разговор знаками.

Мы имели уже случай в прежних наших сочинениях говорить, что краснокожие имеют два языка: язык слов и язык жестов; этот последний, достигший у них совершенства и который понимают все, обыкновенно употребляется на охоте или в экспедиции, где одно слово, произнесенное шепотом, может обнаружить присутствие засады врагов, людей или зверей, которых преследуют и на которых хотят напасть врасплох.

Это было бы зрелище очень интересное и даже очень веселое для иностранца, если бы он присутствовал при этом свидании и видел, с какой быстротой обменивались знаками эти люди, освещенные красноватым отблеском огня, и походившие ночью, по своим движениям, свирепым физиономиям и странным позам, на совет демонов; иногда Насмешник, наклонившись вперед, держал немую речь, за которой его товарищи следили со вниманием и на которую отвечали с быстротой, которую даже слова не могли превзойти.

Наконец этот безмолвный совет кончился. Курумилла поднял руку к небу, указывая на звезды, начинавшие бледнеть, и вышел из круга. Краснокожие почтительно проводили его до дерева, с которого он спустился к ним.

– Да защитит Всевышний моего отца! – сказал тогда Насмешник. – Сыновья хорошо поняли его распоряжения и исполнят их. Великий бледнолицый охотник, должно быть, уже присоединился к своим друзьям; завтра Искатель Следов увидит своих братьев команчей; на рассвете лагерь будет снят.

– Хорошо, – отвечал Курумилла.

Поклонившись в последний раз воинам, которые почтительно склонились перед ним, вождь схватил лиану и, уцепившись за нее, в одно мгновение добрался до ветвей и исчез в листьях.

Поручение, исполненное индейцем, было, вероятно, очень важное, если он решился подвергнуться таким большим опасностям, чтобы иметь свидание ночью с краснокожими; но так как читатель скоро узнает последствия этой экспедиции ароканского вождя, мы считаем бесполезным передавать язык жестов, употребленный в совете и объяснять намерения Курумиллы и Насмешника.

Проводник опять начал свою воздушную прогулку с такой же легкостью и с такой же удачей, и добрался до стана белых.

Там царствовала та же тишина; часовые все стояли неподвижно на своих постах; костры начали гаснуть.

Он удостоверился, что никто на него не смотрит и молча проскользнул под бизонью шкуру.

В ту минуту, когда он осматривался в последний раз кругом, капатац, лежавший поперек палатки, тихо приподнял голову и пристально посмотрел на место, занимаемое краснокожим.

Не подозрение ли зародилось у мексиканца? Не приметил ли он уход и возвращение ароканского вождя?

Через минуту он опустил голову и на неподвижном лице нельзя было прочесть мыслей, волновавших его.

Остаток ночи прошел спокойно.