Электронная библиотека » Гюстав Флобер » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Бувар и Пекюше"


  • Текст добавлен: 11 января 2014, 15:09


Автор книги: Гюстав Флобер


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Это большое несчастье. Прискорбно, весьма прискорбно! Поверьте, я глубоко вам сочувствую!..

Из остальных никто не прикидывался огорченным. Люди беседовали, улыбались, грея руки у огня. Какой-то старик поднял тлеющий колос, чтобы раскурить трубку. Дети принялись плясать. А какой-то озорник закричал, что пожар – веселая штука.

– Веселье хоть куда! – отозвался Пекюше, услышавший эти слова.

Огонь стал утихать, обгоревшие скирды съежились, и час спустя на поле остались только черные кучи, покрытые золой. Тогда люди разошлись.

Госпожа Борден и аббат Жефруа проводили до дому Бувара и Пекюше.

По дороге вдова любезно попрекнула соседа за его нелюдимость, а священник выразил крайнее удивление, что до сих пор не имел чести познакомиться с одним из своих наиболее почтенных прихожан.

Оставшись вдвоем, друзья стали искать причину пожара, но вместо того, чтобы объяснить его просто самовозгоранием сырой соломы, заподозрили злой умысел. Поджигателем был, вероятно, дядюшка Гуи или же кротолов. Полгода назад Бувар отказался от его услуг и даже заявил во всеуслышание, что уничтожение кротов – вредный промысел, и властям следовало бы его запретить. С тех пор кротолов бродил в окрестностях. Он не брил бороды и казался друзьям особенно страшным по вечерам, когда появлялся неподалеку от поместья с длинной жердью, увешанной кротами.

Убыток оказался значительным, и, чтобы установить его размеры, Пекюше целую неделю вникал в дела Бувара, которые показались ему «сущим лабиринтом». Когда он просмотрел ежедневные записи, деловую корреспонденцию и приходо-расходную книгу, покрытую карандашными пометками и ссылками, ему открылась печальная истина: ни товара для продажи, ни векселей, да и в кассе пусто. Дефицит выражался в сумме тридцати трех тысяч франков.

Бувар не поверил другу. Раз двадцать они все пересчитывали заново и приходили к тому же выводу: еще два года такого хозяйствования – и от состояния ничего не останется. Единственный выход: продать поместье.

Следовало все же посоветоваться с нотариусом. Бувару это казалось слишком тягостным. Пекюше взял переговоры на себя.

По мнению нотариуса Мареско, давать объявление о продаже не стоило. Он сам поговорит с солидными покупателями и посмотрит, какую цену они предложат.

– Превосходно, – сказал Бувар, – у нас еще есть время.

Он возьмет фермера, а там будет видно.

– Нам с тобой будет не хуже, чем прежде, только придется экономить.

Бережливость была не по вкусу Пекюше из-за его занятий садоводством, и несколько дней спустя он сказал другу:

– Лучше всего выращивать фрукты, не для удовольствия, конечно, а для заработка. Груши обходятся по три су за кило, а в столице их можно продать по пяти и даже шести франков! Садоводы так наживаются на абрикосах, что под старость получают ренту в двадцать пять тысяч ливров. В Санкт-Петербурге зимой платят по наполеондору за гроздь винограда. Согласись, что это выгодное занятие. А что для него требуется? Труд, навоз и острый садовый нож!

Он так раззадорил Бувара, что друзья тут же принялись рыться в книгах, выискивая сведения о фруктовых деревьях и, выбрав самые увлекательные названия, обратились к владельцу питомника в Фалезе, который не замедлил доставить им триста саженцев, не нашедших покупателя.

Бувар и Пекюше заказали крюки слесарю, проволоку – скобянику, подпоры – плотнику. Они предусмотрели разные формы, которые следовало придать деревьям, вплоть до формы канделябра. С этой целью они набили в стену крюков, на столбы, поставленные в начале и конце каждой грядки, натянули проволоку; обручи, положенные на землю, указывали местонахождение будущих ваз, а конусы из жердей – будущих пирамид; недаром посетителям казалось, что они видят перед собой части неведомой машины или остов фейерверка.

Когда ямы были вырыты, друзья обрезали концы всех корней подряд и погрузили деревца в компост. Полгода спустя саженцы погибли. Последовали новые заказы и новые посадки в более глубоких ямах. К этому времени земля так раскисла от дождей, что саженцы сами ушли в нее, что и спасло их от рук наших садоводов.

С приходом весны Пекюше стал подрезать грушевые деревья. Он не тронул вертикальных веток, пощадил хилые побеги; ему непременно хотелось, чтобы ветви сорта «дюшес» росли под прямым углом к стволу, на одну сторону, и в своем рвении он ломал или вырывал с корнем молодые деревца. Что до персиковых деревьев, Пекюше совсем сбился с толку и не мог различить ветвей побочных нижних, побочных верхних и вторично побочных нижних. Кроме того, ему никак не удавалось расположить деревья правильным прямоугольником, с шестью ветвями справа и шестью слева, не считая двух главных, чтобы их шпалеры напоминали красивую рыбью кость.

Бувар попробовал направлять рост абрикосовых деревьев, но они ему не повиновались. Он пригнул их стволы к земле – ни один не дал новых побегов. Из вишневых деревьев, которые он попытался привить, стал выделяться клей.

Друзья делали то слишком длинные насечки, чем губили глазки у основания ветвей, то слишком короткие, что вызывало рост ненужных веток, и часто становились в тупик, не умея отличить почек от бутонов. Сперва они радовались, что на деревьях будет много цветов, затем, поняв свою ошибку, оборвали три четверти бутонов, дабы укрепить остальные.

Только и разговору было, что о соках, о камбии, о подвязке и подрезке деревьев, об удалении глазков. Они повесили в столовой список своих питомцев под номерами, и те же номера красовались в саду на маленьких дощечках, установленных под деревьями.

Они вставали на заре и, вооружившись садовыми инструментами, трудились до позднего вечера. Ранней весной, по утрам, Бувар носил под блузой вязаный жилет, Пекюше надевал старый сюртук, и прохожие слышали, как они кашляют в сыром тумане.

Иногда Пекюше вынимал из кармана книгу по садоводству; опершись на лопату, в позе садовника, изображенного на ее обложке, он изучал интересующее его место. Сходство с садовником очень льстило ему. Из-за этого он даже проникся большим уважением к автору книжки.

Бувар вечно торчал на высокой лестнице возле пирамидально остриженных деревьев. Однажды у него закружилась голова, и он еле слез с помощью Пекюше.

Наконец появились груши, созрели сливы. Пришлось охранять их от птиц, применяя все известные средства. Но куски зеркала слепили глаза им самим, трещотка ветряной мельницы будила их по ночам, а воробьи преспокойно садились на пугало. Друзья сделали второе, третье чучело, нарядили их по-разному – никакого результата.

И все же можно было рассчитывать на сносный урожай фруктов. Пекюше только собрался порадовать этим известием Бувара, как загремел гром и полил дождь, крупный, сильный. Порывистый ветер сотрясал шпалерник. Подпорки падали одна за другой, злосчастные грушевые деревца стукались друг о друга.

Непогода застала Пекюше в саду, и он укрылся в сторожевой будке. Бувар сидел на кухне. Перед ним вихрем кружились щепки, сучья, черепицы, – даже у жен моряков, смотревших на бурные волны в десяти милях отсюда, глаза не были печальнее и сердца сжимались не сильнее, чем у Бувара и Пекюше. Вдруг подпорки и перекладины второго шпалерника рухнули вместе с трельяжем на грядки.

Ну и картина представилась друзьям при осмотре сада! Вишни и сливы валялись на траве среди таявших градин. Груши «бергамот» погибли, так же как «ветераны» и «триумф». Из яблок уцелело только несколько «дедушек» и двенадцать «сосков Венеры»; весь урожай персиков лежал в лужах возле вывороченных с корнями кустов самшита.

После обеда, к которому они едва притронулись, Пекюше предложил:

– Не сходить ли нам на ферму? Как бы и там чего-нибудь не случилось!

– Зачем? Чтобы еще больше расстроиться?

– Да, пожалуй, нам в самом деле не везет.

Друзья стали сетовать на провидение и на коварство природы.

Бувар сидел, облокотясь на стол, и тихо посвистывал, а так как одна неприятность обычно вызывает в памяти все остальные, он вспомнил свои прежние сельскохозяйственные планы, в частности крахмальную фабрику и новый сорт сыра.

Пекюше шумно дышал; он запихивал себе в нос понюшки табаку и думал о своей злосчастной доле; будь судьба благосклоннее, он был бы теперь членом какого-нибудь агрономического общества, блистал бы на выставках, его имя встречалось бы в газетах.

Бувар грустно огляделся по сторонам.

– Ей-богу, я не прочь бы отделаться от всего этого и перебраться в другое место.

– Воля твоя, – отозвался Пекюше и, помолчав, добавил: – Специалисты рекомендуют избегать всяких надрезов на стволе. Надрезы мешают движению соков и наносят дереву непоправимый вред. В сущности, фруктовому дереву вообще не следовало бы плодоносить. А между тем непривитые и неунавоженные деревья дают плоды, правда, не такие крупные, как садовые, зато более сочные. Я требую, я добьюсь, чтобы мне все это объяснили! Притом не только каждый сорт, но и каждый экземпляр нуждается в особом уходе, в зависимости от климата, от температуры и множества других причин! Можно ли при таких условиях вывести общее правило, да еще надеяться на успех или доход?

– Почитай Гаспарена и увидишь, что доход не превышает обычно десятой доли капитала, – ответил Бувар. – Значит, выгоднее поместить деньги в банк. Через пятнадцать лет вклад удвоится благодаря накоплению процентов, и притом без всякого труда с твоей стороны.

Пекюше поник головой.

– Выходит, что плодоводство – чепуха!

– Да и агрономия тоже! – отозвался Бувар.

Затем они стали обвинять себя в честолюбии и решили, что отныне будут беречь и труд и деньги. Достаточно лишь время от времени подрезать фруктовые деревья. Шпалеры вовсе не нужны, а погибшие или поваленные бурей деревья заменять не стоит. Правда, тогда появятся безобразные пустоты, если только не выкорчевать все уцелевшие деревья. Как тут быть?

Пекюше достал готовальню и начертил несколько планов. Бувар давал ему советы. Ни к какому решению они так и не пришли. К счастью, друзья обнаружили в своей библиотеке сочинение Буатара под заглавием «Садовая архитектура».

Автор делит сады на множество типов и видов. Прежде всего тип «мечтательно-романтический»: он требует иммортелей, руин, гробниц и ex-voto[1]1
  Буквально – по обету (лат.); приношения Богоматери.


[Закрыть]
Богоматери на том месте, где пал от руки убийцы какой-нибудь знатный сеньор. Для создания «жестокого» типа прибегают к нависшим скалам, расщепленным деревьям, обгорелым хижинам; «экзотический» тип достигается путем насаждения перуанских смоковниц, «дабы навеять воспоминания на переселенца и путешественника». «Торжественный» тип не обходится, подобно Эрменонвилю, без храма философии. Обелиски и триумфальные арки – непременная принадлежность типа «величественного»; мох и гроты – типа «таинственного»; озеро – «мечтательного». Был даже «фантастический» тип, лучшим образцом которого служил некогда вюртембергский парк; вы встречали там в последовательном порядке кабана, отшельника, несколько склепов и, наконец, садились в лодку; она отплывала сама, без посторонней помощи, и доставляла вас в беседку-будуар, где струи воды обдавали всякого, кто опускался на диван.

От таких чудес у Бувара и Пекюше голова пошла кругом. Им показалось, что фантастический тип приличествует только людям знатным. Храм философии – сооружение чересчур громоздкое. Изображение мадонны теряет всякий смысл из-за отсутствия убийц, а перуанские растения, на беду для переселенцев и путешественников, слишком дороги. Зато скалы вполне доступны, равно как и расщепленные деревья, иммортели, мох. И вот, с огромным воодушевлением, при помощи одного-единственного работника и за ничтожную сумму друзья создали в своей резиденции садовую архитектуру, не имевшую себе равной во всем департаменте.

Буковая аллея вела в рощу, прорезанную сетью дорожек, запутанных, как лабиринт. Было задумано соорудить посреди шпалерника небольшую арку, чтобы любоваться открывавшимся с этого места видом. Но так как арке не на чем было держаться, получился широкий проем с живописными руинами.

Друзья пожертвовали грядками спаржи, чтобы воздвигнуть этрусскую гробницу, иными словами, черный гипсовый четырехгранник шести футов высотой, похожий на собачью конуру. Четыре канадские ели стояли, как часовые, по бокам этого монумента, который предполагалось увенчать урною и украсить надгробной надписью.

В другой части сада имелся мост наподобие Риальтского; он соединял края бассейна, пестревшие вмазанными в них раковинами. Вода, правда, уходила в почву – не беда! Со временем на дне бассейна образуется слой глины, который будет ее удерживать.

С помощью цветных стекол садовая будка была превращена в деревенскую хижину. А на пригорке появилось сооружение из шести обтесанных бревен под жестяной крышей с загнутыми кверху углами, изображавшее китайскую пагоду.

Бувар и Пекюше нашли на берегу Орны гранитные валуны, раздробили их, перенумеровали, сами привезли на тележке домой, нагромоздили друг на друга, скрепили цементом, и вот посреди лужайки вырос утес, похожий на гигантскую картофелину.

И все же для полноты картины чего-то недоставало. Они срубили самую крупную липу (к тому же почти засохшую) и положили ее посреди сада; можно было подумать, что дерево вынес на берег бурный поток или повалила гроза.

Когда работа была закончена, Бувар, стоявший на крыльце, крикнул Пекюше:

– Пойди сюда! Здесь лучше видно!

– …Видно… – повторил кто-то.

– Иду! – отозвался Пекюше.

– …Иду!

– Слышишь, эхо!

– …Эхо!

До сих пор они никакого эха не замечали, – очевидно, мешала липа; теперь же оно появилось благодаря пагоде, стоявшей против риги, конек которой возвышался над буками.

Забавы ради друзья выкрикивали что-нибудь смешное, а Бувар придумывал игривые и даже непристойные словечки.

Он несколько раз ходил в Фалез, якобы за деньгами, неизменно возвращался с небольшими свертками и запирал их в комод. Однажды утром и Пекюше отправился в Бретвиль, вернулся оттуда очень поздно с корзиной и спрятал ее под кроватью.

Проснувшись на следующее утро, Бувар страшно удивился. Два первых дерева тисовой аллеи, еще накануне шарообразные, походили на павлинов; усиливая сходство, рожок с двумя фарфоровыми пуговицами изображал клюв и глаза. Оказывается, Пекюше встал в этот день на заре и, дрожа от страха, что Бувар его увидит, подстриг оба дерева по рисункам, присланным Дюму-шелем.

За последние полгода другие деревья той же аллеи приобрели сходство с пирамидами, кубами, цилиндрами, оленями и креслами, но ничто не могло сравниться с павлинами. Бувар признал это и расхвалил друга.

Сославшись на то, что он забыл лопату, Бувар увлек Пекюше в лабиринт; на самом деле он воспользовался отсутствием приятеля, чтобы соорудить нечто невиданное.

Калитка, выходившая в поле, была покрыта слоем гипса, а в него вмазаны в строгом порядке пятьсот трубок, изображавших абд-эль-кадеров, негров, обнаженных женщин, лошадиные копыта и черепа.

– Понимаешь мое нетерпение?

– Еще бы!

От избытка чувств они обнялись.

Как всем художникам, им недоставало восторгов публики, и Бувар задумал дать званый обед.

– Берегись! – сказал Пекюше. – Не то пристрастишься принимать гостей, а это бездонная бочка!

Все же было решено устроить обед.

С тех пор, как Бувар и Пекюше поселились в этих краях, они жили очень уединенно. Желая с ними познакомиться, все соседи приняли приглашение, за исключением графа де Фавержа, вызванного по делам в Париж. Вместо него явился управляющий г-н Гюрель.

Трактирщику Бельжамбу, бывшему когда-то шеф-поваром в Лизье, было поручено приготовить различные блюда. Он же рекомендовал друзьям официанта. Жермена взяла себе в помощницы птичницу. Обещала также прийти Марианна, служанка г-жи Борден. С четырех часов пополудни ворота поместья были растворены настежь, и оба хозяина с нетерпением ожидали гостей.

Первым пришел Гюрель, но он замешкался под сенью буков, чтобы надеть сюртук. Затем появился кюре в новой сутане, а минуту спустя г-н Фуро в бархатном жилете. Доктор вел под руку жену, которая ступала с трудом, прячась от солнца под зонтиком. За супругами колыхалась волна розовых лент – это был чепчик г-жи Борден, одетой в пышное шелковое платье с отливом. Золотая цепочка от часов красовалась у нее на груди; на руках в черных митенках сверкали кольца. Наконец пожаловал нотариус Мареско в панаме и с моноклем в глазу, – официальная должность не мешала ему быть светским человеком.

Пол в гостиной был так хорошо натерт, что стал скользким, как каток. Восемь утрехтских кресел стояли вдоль стены; на круглом столе посреди комнаты возвышался погребец с ликерами, а над камином висел портрет Бувара-отца. Из-за неудачного освещения рот у него казался кривым, глаза косили, плесень, появившаяся на скулах, походила на бакенбарды. Гости нашли, что сын похож на отца, а г-жа Борден добавила, поглядывая на Бувара, что его отец был, как видно, красавец мужчина.

Ждали целый час; потом Пекюше объявил, что можно перейти в столовую.

Белые коленкоровые занавески с красной каймой были задернуты, как и в гостиной; золотистые лучи солнца падали на деревянную обшивку стен, единственным украшением которых служил барометр.

Бувар посадил обеих дам рядом с собой; Пекюше сел между мэром и кюре; обед начался с устриц; увы, они пахли тиной! Огорченный Бувар рассыпался в извинениях; Пекюше выбежал на кухню, чтобы отругать Бельжамба.

За первой переменой блюд, состоявшей из камбалы, слоеного мясного пирога и голубей с грибами, гости обсуждали способы приготовления сидра.

Затем разговор зашел о кушаньях удобоваримых и неудобоваримых. Разумеется, попросили высказаться доктора. Он судил обо всем весьма скептически, как человек, познавший глубины науки, но совершенно не терпел возражений.

К мясному филе было подано бургундское. Вино оказалось мутным. Бувар сослался на неудачно выбранную бутылку, велел откупорить три других, столь же мутных, затем налил гостям Сен-Жюльена, явно не перебродившего. Гости приумолкли. Улыбка не сходила с лица Гюреля. Официант громко топал по плиточному полу.

Госпожа Вокорбей, угрюмая на вид толстушка (к тому же на последнем месяце беременности), за весь вечер не раскрыла рта. Не зная, как занять соседку, Бувар заговорил о театре.

– Жена никогда не бывает в театре, – заметил доктор.

В бытность свою в Париже г-н Мареско ходил только к итальянцам.

– Ну, а я, – проговорил Бувар, – я частенько ходил в партер Водевиля смотреть фарсы.

Фуро спросил у г-жи Борден, любит ли она шутки.

– Смотря по тому, какие, – ответила она.

Мэр явно заигрывал с вдовой. Она шутливо его поддразнивала. Затем сообщила гостям рецепт приготовления корнишонов. Впрочем, хозяйственные способности г-жи Борден были общеизвестны, да и ферма ее славилась образцовым порядком.

– Не хотите ли продать свою ферму? – спросил Фуро у Бувара.

– Ей-богу, сам еще не знаю…

– Как, даже экайского участка не продадите? – подхватил нотариус. – Этот участок вам подошел бы как нельзя лучше, госпожа Борден.

– Да, но господин Бувар слишком дорого запросит, – жеманно ответила вдова.

– Быть может, его удалось бы уговорить?

– Я и пытаться не буду!

– Полно, а что, если вы его поцелуете?

– Давайте все же попробуем, – предложил Бувар и облобызал ее в обе щеки под аплодисменты собравшихся.

Почти тотчас же было откупорено шампанское; хлопанье пробок удвоило веселье. Тут Пекюше сделал знак слуге, занавески раздвинулись, и гости увидели сад.

Это было нечто ужасающее, особенно на закате солнца. Утес торчал наподобие бугра, загромождая лужайку, этрусская гробница придавила грядки шпината, венецианский мост радугой взлетал над фасолью, а хижина казалась издали черным пятном, ибо друзья для вящей поэтичности спалили ее соломенную крышу. Тисовые деревья в форме оленей и кресел тянулись вплоть до сраженной молнией липы, занимавшей пространство от аллеи до увитой зеленью беседки, где, точно фонарики, висели помидоры. Кое-где мелькали желтые круги подсолнухов. Красная китайская пагода казалась маяком, возвышавшимся на пригорке. Озаренные солнцем клювы павлинов ярко вспыхивали, а за калиткой, с которой сбили, наконец, закрывавшие ее доски, расстилалась голая равнина.

Изумление гостей доставило истинное наслаждение Бувару и Пекюше.

Госпожа Борден пришла в восторг от павлинов, но гробница вызвала недоумение посетителей, так же как обгоревшая хижина и развалины стены. Затем все гости прошли один за другим по мостику. Чтобы наполнить бассейн, Бувар и Пекюше целое утро лили в него воду, но она просочилась между плохо пригнанными камнями, и дно было покрыто илом.

Гуляя по саду, гости позволяли себе критические замечания: «На вашем месте я сделал бы иначе». – «Зеленый горошек запоздал». – «По правде сказать, здесь у вас похоже на свалку». – «Если будете так подрезать деревья, то никогда не получите плодов».

Бувар объявил, что ему наплевать на плоды.

В буковой аллее он проговорил многозначительно:

– Мы побеспокоили одну особу. Надо попросить у нее извинения!

Шутка успеха не имела. Все знали гипсовую даму давным-давно.

Покружив по лабиринту, компания вышла к калитке с трубками. Гости изумленно переглянулись. Бувар наблюдал за выражением лиц и, горя нетерпением узнать мнение соседей, спросил:

– Как вам это нравится?

Госпожа Борден расхохоталась. Остальные последовали ее примеру. Кюре кудахтал, Гюрель кашлял, доктор вытирал слезы, у его жены сделались нервные спазмы, а Фуро – человек донельзя беззастенчивый – выломал одного Абд-эль-Кадера и положил себе в карман «на память».

При выходе из аллеи Бувар решил удивить посетителей и крикнул во все горло:

– Сударыня! К вашим услугам!

Тишина! Эхо молчало – должно быть, потому, что при перестройке риги с нее сняли высокую крышу с коньком.

Кофе был подан на пригорке: мужчины собрались было сыграть в шары, но тут все заметили, что из калитки на них глазеет какой-то человек.

Прохожий был худ, черен от загара, с темной щетинистой бородой; на нем были красные рваные штаны и синяя блуза.

– Налейте мне стакан вина, – проговорил он хрипло.

Мэр и аббат Жефруа сразу его узнали. Он работал прежде столяром в Шавиньоле.

– Ступайте с Богом, Горжю, – сказал г-н Фуро. – Просить милостыню воспрещается.

– Милостыню?! – вскричал человек вне себя. – Я семь лет воевал в Африке. Только что вышел из госпиталя. А работы нет. Что ж мне, грабить, что ли? Пропадите вы все пропадом!

Гнев мужчины сразу улегся, и, подбоченясь, он смотрел на сытых буржуа, горько усмехаясь. Тяготы войны, абсент, лихорадка, нищенское, жалкое существование – все это читалось в его мутном взоре. Бледные губы дрожали, обнажая десны. С высокого багряного неба на него лился кровавый свет, и от того, что он упрямо стоял на месте, всем стало не по себе.

Чтобы положить этому конец, Бувар протянул ему недопитую бутылку. Бродяга жадно выпил вино и пошел прочь по овсяному полю, размахивая руками.

Поступок Бувара вызвал всеобщее осуждение. Такие поблажки только поощряют простонародье к беспорядкам. Но Бувар, раздраженный тем, что гости не оценили его сада, принял сторону народа, и все заговорили разом.

Фуро восхвалял правительство, Гюрель признавал на свете только одно – земельную собственность. Аббат Жефруа сетовал на равнодушие к религии. Пекюше обрушился на налоги. Г-жа Борден восклицала время от времени: «Ненавижу Республику».

Доктор превозносил прогресс:

– Поверьте, сударь, нам необходимы реформы.

– Вполне возможно, – ответил Фуро, – но все эти идеи вредят делам.

– Плевать мне на дела! – воскликнул Пекюше.

– По крайней мере дайте дорогу способным людям, – заметил Вокорбей.

Бувару это требование показалось чрезмерным.

– Вы так считаете? – переспросил доктор. – В таком случае грош вам цена. До свиданья! Желаю, чтобы настал потоп, а не то вам никогда не удастся поплавать на лодке в вашем бассейне.

– Разрешите и мне откланяться, – сказал г-н Фуро и, указав на свой карман, где лежала трубка с Абд-эль-Кадером, добавил: – Если мне понадобится еще одна, я к вам наведаюсь.

Перед уходом кюре робко заметил Пекюше, что находит непристойным это подобие гробницы посреди огорода. Гюрель, прощаясь, отвесил низкий поклон всем присутствующим. Г-н Мареско исчез тотчас же после десерта.

Госпожа Борден снова вдалась в подробности заготовки корнишонов, пообещала рецепт для приготовления пьяных слив и три раза прогулялась по большой аллее, но, проходя мимо поваленной липы, зацепилась за ствол подолом, и друзья услышали, как она прошептала:

– Боже мой, что за дурацкое дерево!

До полуночи оба амфитриона изливали свое негодование под сенью беседки.

Правда, обед не особенно удался, но гости набросились на угощение с такой жадностью, словно три дня ничего не ели, – значит, не так уж оно было плохо. А злосчастная критика сада была вызвана не чем иным, как черной завистью. Все более горячась, друзья восклицали:

– Вот как! В бассейне мало воды! Погодите, будут там и рыбы и даже лебеди.

– Они едва удостоили взглядом пагоду!

– Только тупицы могут утверждать, будто руины – это свалка!

– Подумаешь, гробница непристойна! Почему непристойна? Разве люди не имеют права строить все, что угодно, на своей земле? Я даже завещаю, чтобы меня здесь похоронили.

– Не смей так говорить! – взмолился Пекюше.

Затем друзья стали перемывать косточки гостям.

– По-моему, врач любит пускать пыль в глаза!

– А ты заметил усмешку господина Мареско перед портретом?

– Какой невежа этот мэр! Если ты обедаешь в чужом доме, черт возьми, надо с уважением относиться к его достопримечательностям.

– А что ты скажешь о госпоже Борден? – спросил Бувар.

– Типичная интриганка! Не стоит и говорить о ней.

Друзьям опротивело общество, и они решили ни с кем не встречаться, жить еще более уединенно и только для себя.

Они проводили целые дни в погребе, счищая винный камень с бутылок, наново покрыли лаком мебель, натерли пол в доме; по вечерам, глядя на горящие в камине дрова, они рассуждали о наилучшей системе отопления.

Бувар и Пекюше попытались ради экономии сами коптить окорока и кипятить белье. Жермена, которой они только мешали, пожимала плечами. Когда настала пора для варки варенья, служанка раскричалась, прогнала их, и они обосновались в пекарне.

Это помещение служило раньше прачечной; под ворохом хвороста там стоял большой чан, выложенный кирпичом, который вполне подошел для их честолюбивых замыслов самим заготовлять консервы.

Они наполнили четырнадцать банок помидорами и зеленым горошком; крышки замазали негашеной известью с примесью сыра, обвязали полосками холста и погрузили банки в кипяток. Но вода испарялась, пришлось подливать в нее холодной; от разницы температур банки лопнули. Уцелели только три.

Тогда они раздобыли старые коробки из-под сардин, напихали туда телятины, опустили коробки в кастрюлю с водой и поставили на огонь. От этой процедуры коробки раздулись, как шары. Не важно! При охлаждении они сплющатся. Продолжая свои опыты, Бувар и Пекюше заложили в другие коробки яйца, цикорий, куски омара, рыбу по-матросски, порцию супа и были горды тем, что, по примеру Аппера, «остановили круговорот времен года»; такие открытия, по словам Пекюше, важнее подвигов завоевателей.

Они усовершенствовали маринады г-жи Борден, прибавив в них перца, а пьяные сливы получились у них гораздо вкуснее, чем у нее. Настаивая малину и полынь, они приготовили превосходные наливки. Из меда и дягиля попытались делать малагу и даже задумали производство шампанского. Бутылки шабли, разбавленного суслом, вскоре взорвались. Тогда Бувар и Пекюше перестали сомневаться в успехе.

Изыскания продолжались: друзья дошли до того, что стали подозревать вредные примеси во всех покупаемых продуктах.

Они придирались к булочнику из-за цвета хлеба. Восстановили против себя бакалейщика, обвинив его в фальсификации шоколада. Съездили в Фалез за пастой из грудной ягоды и на глазах у аптекаря разбавили ее водой. Паста приобрела вид свиной кожи, что указывало на присутствие желатина.

После этого успеха Бувар и Пекюше возгордились. Купили оборудование у обанкротившегося винокура, и вскоре у них появились сита, бочки, воронки, шумовки, весы, не считая кадки и перегонного куба, для которого понадобилась особая печка.

Разузнав, как очищают сахар, они изучили различные способы его варки. Им не терпелось увидеть в действии перегонный куб, и они занялись приготовлением ликеров высшего сорта, начав с анисовки. Но в жидкости почти всегда плавали какие-то комочки и что-то прилипало ко дну; иной раз случались ошибки в дозировке.

Повсюду блестели медные лохани, колбы вытягивали свои длинные носы, котелки висели на стенах. Иногда один из друзей сортировал на столе травы, а другой колдовал над кадкой; они что-то размешивали и тут же пробовали полученный состав.

Бувар, мокрый от пота, работал в одной рубашке и штанах с короткими подтяжками; но по своей беспечности он либо забывал вставить решетку в перегонный куб, либо разводил слишком сильный огонь.

Пекюше производил шепотом какие-то расчеты, неподвижно сидя в своей длинной блузе, похожей на детский передник с рукавами; оба друга почитали себя серьезными учеными, занятыми полезным делом.

Под конец они изобрели ликер, которому, по их мнению, было суждено затмить все остальные. Они положат в него кориандр, как в кюммель, вишневую водку, как в мараскин, иссоп, как в шартрез, прибавят мускуса, как в веспетро, и calamus aroтaticus, как в крамбамбуль, красный же цвет придадут ему санталом. Но под каким названием пустить в продажу новый ликер? Требовалось название легко запоминающееся и вместе с тем оригинальное. После долгих размышлений они решили окрестить его «буварином».

Поздней осенью на трех консервных банках появились пятна. Помидоры и зеленый горошек испортились. Вероятно, это зависело от укупорки. Вопрос укупорки не давал им покоя. Но для того, чтобы испробовать новые способы, не хватало денег. Ферма их разоряла.

К ним не раз являлись арендаторы, но Бувар и слышать не хотел о сдаче земли в аренду. По его указанию старший работник вел хозяйство с такой нелепой бережливостью, что урожайность падала и дела шли из рук вон плохо. Однажды, когда друзья беседовали о своем затруднительном положении, в лабораторию вошел дядюшка Гуи в сопровождении супруги, которая робко пряталась за его спиной.

Благодаря обильным удобрениям земля Бувара стала плодороднее – вот почему дядя Гуи пожелал снова заарендовать ферму. И тут же принялся хулить ее. Несмотря на все старания, говорил он, ферма вряд ли принесет доход; словом, если он и хочет взять ее, то лишь из привязанности к месту, из уважения к таким хорошим господам. Бувар и Пекюше холодно выпроводили его. Он вернулся в тот же вечер.

Тем временем Пекюше урезонил Бувара, и тот уже готов был сдаться. Гуи попросил снизить арендную плату и, призывая Бога в свидетели, стал вопить о своих трудах и мучениях и превозносить свои заслуги. Когда же ему предложили назвать цену, он замолчал, насупившись, а его жена, сидевшая у двери с большой корзиной на коленях, опять начала жаловаться, кудахтая, как недорезанная курица.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации