Текст книги "Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны"
Автор книги: Хаим Бермант
Жанр: О бизнесе популярно, Бизнес-Книги
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Сент-Фрасквин уже не мог поддерживать былой темп, ушел на покой и стал производителем. Мари заказала Лютигеру[54]54
Франк Лютигер – швейцарский скульптор.
[Закрыть] сделать с него копию, а Фаберже – отлить ее в серебре в качестве подарка мужу на день рождения.
Другим триумфальным годом для Лео стал 1898-й, когда он выиграл в общем 40 тысяч фунтов, но в Дерби он не побеждал до 1904 года. Казалось, будто сами небеса вмешались, чтобы возместить разочарование 1896 года. Грянул гром, сверкнула молния, и полился дождь, будто разверзлись хляби небесные. Но Сент-Амант, глаза в шорах, упорно бежал вперед, как будто грохот – это одобрительные крики зевак, и пришел к финишу. Лео, тоже не замечая потопа, выбежал ему навстречу в своем безупречном цилиндре и сюртуке и промок насквозь.
Историк доктор Сесил Рот в своей весьма взвешенной работе о Ротшильдах о Лео писал с восторгом, упоминая его невысокую крепко сбитую фигуру, добрые улыбающиеся глаза и белые густые усы, говоря о «…теле, в котором билось самое великодушное сердце Англии. Никто не мог устоять перед его обаянием – ни коллеги, ни подчиненные, ни правители, ни лавочники, ни дети, ни самые дальние знакомые». Слова, сказанные о его родственнике и современнике, в полной мере можно применить и к нему:
Таких, как ты,
На свете мало есть:
И доброты,
И золота не счесть.
Глава 13
Нью-Корт
Официальной истории Ротшильдов не существует, и ни один историк не имел доступа к архивам Нью-Корта. Эта династия питает страсть к секретам, и она-то больше, чем что-либо иное, помогла раздуть легенду о Ротшильдах. Однако одна из причин их фантастического успеха известна достаточно хорошо. На протяжении XIX века они производили не менее одного финансового гения на поколение. А после них имели возможность обходиться просто компетентными людьми, да и то не всегда.
Первым был Натан, потом Лайонел и, наконец, Натаниэль. Между ними прошел век от битвы при Ватерлоо до Первой мировой войны. Когда в 1914 году Европа погрузилась во тьму, свет не совсем погас для Ротшильдов, однако тех обстоятельств, в которых они особенно процветали и преуспевали, уже не существовало.
Британия в XIX веке знала свои общественные потрясения; и, конечно, Ирландия была вечным источником беспокойств; но по сравнению с остальной Европой и обеими Америками она была островом безмятежности и, будучи богатой, продолжала богатеть. Если какая-то страна нуждалась в займе, чтобы привести хаос в порядок, финансировать железные дороги, создать новые отрасли промышленности или заплатить за огромный объем промышленных товаров, ввезенных из Британии, именно в Лондон она неизбежно обращалась за займом, и, скорее всего, к лондонским Ротшильдам. Между 1815 и 1914 годами фирма «Н.М. Ротшильд и сыновья» перевела 18 государственных займов на сумму 1,6 миллиарда фунтов.
Пока еще лишь немногие банкиры Сити имели возможность находить огромные суммы, необходимые для государственных займов, и перемещать громадные объемы капитала, не вызвав краха на биржах. Когда, например, в 1833 году правительство отменило рабство в Британской империи, ему пришлось найти 20 миллионов фунтов на компенсацию работорговцам, и всю эту финансовую операцию провернули Ротшильды.
В 1839 году Лайонел разместил крупный заем для Америки, а в 1845-м мобилизовал британский капитал для финансирования Большой Северной железной дороги во Франции. В 1846 году он учредил в Нью-Корте Британский фонд помощи для голодающих в Ирландии, а в следующий год вместе с банком «Бэрингс» нашел 8 миллионов фунтов для «ирландского голодного займа» (и отказался от своей обычной комиссии). В 1854 году он разместил заем на 16 миллионов фунтов для финансирования Крымской войны, а в 1871 году собрал 100 миллионов фунтов, чтобы помочь Франции выплатить ее военные контрибуции Пруссии. Он был агентом британской короны по делам с Россией в Лондоне более двадцати лет подряд, и через него британский капитал непрерывно тек в Санкт-Петербург, но в 1861 году он не пожелал заниматься русским займом после того, как Россия жестко подавила польское восстание, и его особо близкие отношения с Романовыми закончились.
В 1875 году произошел самый судьбоносный переворот в истории банка. По меркам Ротшильдов, сумма операции, о которой идет речь, была не велика, но ее последствия оказались оглушительными.
Пятью годами раньше официально открылся Суэцкий канал, и, несмотря на всю его важность для международной торговли, еще важнее он был для обороны Британской империи, однако большая часть долей управляющей им компании находилась в руках у французов. В 1873 году у компании начались финансовые трудности, и Дизраэли отправил Натаниэля Ротшильда в Париж узнать, нельзя ли приобрести пакет акций. Однако в деле участвовали не только финансовые интересы, и Натаниэль вернулся с пустыми руками.
Затем в 1875 году пошли слухи, что находившийся на грани банкротства египетский хедив, которому принадлежало 177 тысяч акций из 400 тысяч акций компании, ищет на них покупателя. Дизраэли впервые услышал об этом у Лайонела (где, как он однажды заметил, «всегда можно узнать что-то новое и встретить какую-нибудь знаменитость») и решил немедленно действовать. «Это дело на миллионы, – написал он королеве, – не меньше чем на четыре; но оно даст обладателю акций важнейшее, если не сказать господствующее, положение в управлении каналом». Без лишних проволочек он собрал коллег по кабинету, чтобы обсудить их принципиальное согласие на приобретение. Только парламент мог проголосовать за выделение необходимых средств, но он не заседал; и Дизраэли понял, что есть только одна альтернатива – получить готовые деньги у фирмы «Н.М. Ротшильд и сыновья».
Кори, секретаря Дизраэли, послали в Нью-Корт, и он оставил красноречивый отчет о состоявшемся разговоре.
– Сколько нужно? – спросил Лайонел.
– Четыре миллиона фунтов.
– Когда?
– Завтра.
Лайонел повертел в руках виноградину, закинул ее в рот и выплюнул кожицу.
– Под чьи гарантии? – спросил он.
– Правительства Британии.
– Деньги будут.
Встреча состоялась 18 ноября. 23 ноября был заключен договор об условиях продажи с хедивом. 1 декабря он получил первый перевод в 2 миллиона фунтов, третий миллион – 16 декабря и четвертый – 5 января.
Сделка стала личным триумфом Дизраэли, и его официальный доклад королеве исполнен ликования: «Все устроено; пожалуйста, мадам… Четыре миллиона фунтов стерлингов! И почти сразу. Только одна фирма была способна на это – Ротшильды. Они проявили себя самым достойным восхищения образом; предложили деньги под низкий процент, и вся доля хедива теперь ваша, мадам».
Парламент пришел в восторг от сделки, хотя и не все его члены считали процент таким уж низким. Лайонел взял с транзакции комиссию в 2,5 процента, или около 100 тысяч фунтов. Парламент проголосовал за выделение суммы 20 февраля, то есть процент составил около 13 процентов годовых, и это под гарантию богатейшего государства мира. Критики с разных сторон говорили, что можно было бы обратиться за займом и в Банк Англии, но есть большие сомнения в том, что он был бы в состоянии выдать деньги так скоро и без санкции парламента, а быстрота играла важнейшую роль, так как французы тоже хотели прибрать к рукам эти акции.
В свою защиту Лайонел утверждал, что выделение такой суммы могло помешать его банку удовлетворить потребности его обычных клиентов, да и непредвиденные события могли взвинтить стоимость денег выше оговоренного процента. Более того, одни только Ротшильды так усовершенствовали способы передачи денег в столь короткое время, что это никак не сказывалось на бирже, и, следовательно, на его взгляд, правительство ничуть не прогадало за свои деньги. Помимо политических преимуществ сделки, она и в чисто коммерческом смысле оказалась выгодной покупкой. Дизраэли заплатил по 22 фунта 10 шиллингов 4 пенса за акцию. За месяц их цена поднялась до 34 фунтов 12 шиллингов 6 пенсов.
Лайонел был старшим из четырех братьев и пережил их всех. Натаниэль, третий брат, получил инвалидность, упав с лошади, и проводил большую часть времени в Париже как любитель искусства с бездонной мошной.
Другие братья остались в Англии. Все трое были партнерами по банку, но главное бремя трудов легло на Лайонела.
В молодости он отчасти разделял буколические пристрастия Энтони и Майера и любил проскакать верхом по долине Эйлсбери. Однако в поздние годы он страдал ревматизмом и подагрой и лишился возможности садиться на лошадь, да и вообще едва мог передвигаться, не морщась от боли и не хватая ртом воздух. В конце жизни он в основном передвигался в инвалидной коляске, и это совсем испортило его характер, еще с юности не особенно приятный. Его младшая дочь Эвелина, которая сделала столь блестящую партию и была источником стольких надежд и счастья, умерла в родах, когда ей шел двадцать первый год. Большое несчастное лицо Лайонела с выступающей ротшильдовской губой под ободком белых волос, казалось, уменьшилось и стало еще несчастнее. Его братья тоже умерли, Натаниэль в 1870 году, Майер в 1874 году, Энтони в 1876 году.
Лайонел протянул еще три года, став еще более замкнутым, молчаливым и угрюмым, но у него все еще был живой ум и крепкая память. Утром в пятницу 20 мая 1879 года он побывал в банке и после обеда, как обычно, поехал в Ганнерсбери на выходные. Вернувшись на Пикадилли в воскресенье вечером, он слег с тяжелым приступом подагры. На следующий день – в банках он был нерабочим – у Лайонела случился эпилептический припадок, он впал в кому и умер на следующее утро.
Он оставил 2 700 000 наследства, которые следовало разделить между членами его семьи, и несколько наставительных слов сыновьям: «…В своих последних словах я прошу их помнить о своем долге перед Богом и всеми окружающими людьми, не забывать семейные узы и дружбу, без которых мы не поднялись бы на то почетное место, которое ныне занимаем».
Во главе банка его сменил сын Натаниэль, который во всех многочисленных книгах о Ротшильдах фигурирует под уменьшительным прозвищем Нэтти. Он отличался щедростью и особенно много поддерживал еврейскую общину, которая – после массового притока иммигрантов из истерзанных погромами областей России и Польши – особенно нуждалась в помощи. Его возвели в пэры в 1886 году, и, когда евреи говорили себе в утешение «Господь поможет», они имели в виду господина Ротшильда. Его главной загородной резиденцией был особняк в Тринге, где когда-то жила Нелл Гвинн[55]55
Нелл Гвинн – английская актриса, фаворитка короля Карла II.
[Закрыть] (сейчас там школа для девочек, но кое-где все еще проглядывают ее инициалы). Он создал частное государство благоденствия для жителей деревни и арендаторов. «Там не было безработных, – писала его племянница, – потому что он тут же брал их к себе на работу и предоставлял бесплатное медицинское обслуживание, бесплатную читальню, бесплатные ясли, бесплатное жилье и пенсию по старости».
У него были добрые глаза на благодушном лице, но в манере общения он был резок до грубости. С возрастом его стали называть одним из самых больших грубиянов в Англии. Он был молчалив, может быть, даже робок, а эта столь характерная для него резкость выросла из жгучей нетерпеливости. Он мог ворочать целыми состояниями одним мановением руки и ворчал из-за каждой потерянной секунды. Те, кто просил у него минуту времени, получали ровно минуту, и ни секундой больше. Он экономил время, как настоящий скряга, и ввел у себя конвейерный метод для посетителей, которые должны были проходить через ряд последовательных приемных, а он рысью несся от комнаты к комнате и разбирался с ними на ходу.
Он не особенно хорошо ладил с братьями Альфредом и Лео, которые смотрели на бизнес как на нечто такое, чем приходится заниматься между более важными жизненными удовольствиями. Он совсем не ладил со своим сыном Лайонелом Уолтером, которого в конце концов лишил наследства.
Достопочтенный Лайонел Уолтер Ротшильд, родившийся в 1868 году, был хрупким, болезненным ребенком – боялись даже, что он не переживет младенческих лет. Его растили, словно какой-то экзотический персик из отцовской оранжереи, ограждали его от всех опасных шалостей школьных друзей и игровых площадок и обучали дома. Он вырос дородным, широкоплечим здоровяком ростом 6 футов 3 дюйма[56]56
Около 190 см.
[Закрыть] и в зрелые годы весил больше трехсот фунтов[57]57
136 кг.
[Закрыть]. У него имелся дефект речи: ему было трудно модулировать громкость голоса, и он или шептал, или гремел. Порой он казался людям грозным, даже страшным, но при этом был кротким, мягким и скромным человеком. Из-за одинокого детства он несуразно вел себя в обществе и сделался патологически стеснительным.
В молодости он был хорош собой и прямо-таки источал мужественность, из-за чего пользовался чрезвычайной популярностью у женщин. Он был страстным любителем театра и, пожалуй, еще более страстным любителем актрис.
По мнению его отца, Ротшильд, особенно из английской ветви, должен думать о более возвышенных вещах – например, о банке.
Нэтти работал над фирмой «Н.М. Ротшильд и сыновья», пока не превратил ее в главный торговый банк, а себя самого – в главного торгового банкира Сити. Его часто рисовали в карикатурах как воплощение крупного финансиста и цитировали в печати как выразителя мнения ортодоксальных деловых кругов. Свою деятельность в Нью-Корте он считал почти что священной миссией. Для Лайонела Уолтера это была работа, и к тому же скучная, и он старался при всякой возможности отлынивать от нее.
Часть его времени забирал театр, но его главной страстью были животные. Он начал коллекционировать их еще ребенком. Повзрослев, он потратил немало денег на всяческих необычных, экзотических и крупных животных – особенно крупных. Он, если можно так выразиться, был гигантофилом, а свой зверинец использовал фантастическим образом. Он ездил в Кембридж со стаей киви. Как-то раз он пересек Кенсингтон-Гор на гигантской черепахе. Еще он запрягал страуса в двуколку и проехал по Гайд-парку в открытом экипаже с четверкой зебр. Кроме того, он держал бабочек, журавлей, кенгуру, саламандр – все, что только шевелилось. Под конец жизни он справился со своим сумасбродством и сделал из своей коллекции музей естественной истории в Тринге. Со временем музей стал местом паломничества для натуралистов со всего мира, привлекая более 70 тысяч посетителей в год.
В 1893 году он нанял Карла Йордана, блестящего молодого зоолога из Германии, в качестве куратора своей коллекции, и они вместе написали несколько сот научных статей. То, что начиналось как хобби, стало трудом его жизни, и он занял видное положение среди профессиональных зоологов.
Все это не реабилитировало его в глазах отца. Он продолжал пренебрегать работой в банке. В 1886 году он сменил отца в качестве члена парламента от Эйлсбери (семейное владение) от либералов, но редко присутствовал на заседаниях палаты. За одиннадцать лет членства в парламенте он выступал лишь однажды с короткой речью по поводу билля о воде в Рикмансворте и Аксбридж-Вэлли.
Натаниэль думал, что отсутствие сына в банке объясняется его присутствием в парламенте, и Лайонел Уолтер казался ему добросовестным парламентарием; в конце концов истинное положение дел раскрылось, и в 1908 году его выгнали вон из Нью-Корта. Сегодня же его помнят в первую очередь за его старания в связи с Декларацией Бальфура.
Родня, и в частности Ротшильды, почти все до единого выступали против сионизма. Лайонел Уолтер был одним из немногих исключений, и, так как он был не просто Ротшильдом, а в 1915 году унаследовал после отца звание пэра и стал главой семьи, главным Ротшильдом, его связь с сионизмом придала огромный толчок всему сионистскому движению. Он не относился к тем, кто горел идеями национализма, и на первый взгляд его неожиданное обращение может показаться странным, но его племянница доктор Мириам Ротшильд, которая хорошо его знала, объясняет, что из-за многочисленных антисемитских инцидентов до и во время войны он с пессимизмом смотрел на будущее евреев в Европе. Эти мысли и встреча с лидером сионистов Хаимом Вейцманом убедили его, что единственный ответ на еврейский вопрос – это создание еврейского государства. Он участвовал в переговорах, результатом которых стала Декларация Бальфура, и, когда она в конце концов была сформулирована, ее отправили не главному раввину, не Вейцману, а Лайонелу Уолтеру в его дом номер 148 по Пикадилли.
Нахум Соколов, один из единомышленников Вейцмана, позднее заметил, что декларацию послали «лорду, а не еврейскому народу, потому что у еврейского народа не было адреса, а у лорда адрес был прекрасный». Лорда это не позабавило.
«Вначале, – писала доктор Ротшильд, – он старательно присутствовал на крупных благодарственных заседаниях сионистов, но потом, считая, что их первая и главная цель достигнута, повернулся спиной к миру политических ссор и интриг и снова удалился в Тринг, в свою башню из слоновой кости, к животным и книгам и еще двум десяткам лет непрерывных научных исследований». Его постиг трагический конец: тело великана было парализовано от пояса и изувечено раком.
Младший брат Лайонела Чарльз, также увлеченный натуралист, сосредоточил свои исследования на энтомологии; но, как усердный и добросовестный юноша, не забросил банка ради своих блох. Он развивал золотоперерабатывающее предприятие Ротшильдов и после смерти Нэтти стал старшим партнером в банке. Через два года он заразился неизлечимой сонной болезнью и в 1923 году во время приступа лихорадки и депрессии покончил с собой. Ему было сорок шесть.
Эта потеря стала для Нью-Корта непоправимой. Банк перешел в руки двух сыновей Лео – Лайонела и Энтони – и вступил в период долгого и безмятежного застоя.
Однако нельзя сказать, что и в последние годы при Нэтти в нем кипела активность.
В 1886 году Нэтти, либерального члена парламента от Эйлсбери, возвели в пэры по рекомендации Гладстона. Когда либералы разошлись во мнениях из-за продвигаемого Гладстоном закона о гомруле – самоуправлении в Ирландии, он присоединился к либеральным юнионистам, фракции противников гомруля, и постепенно вместе с ними сместился в сторону тори. Он разделял простой патриотизм Родни, можно даже назвать его джингоизмом[58]58
Джингоизм – крайне шовинистический агрессивный национализм в Англии; термин появился во второй половине XIX века.
[Закрыть], и слишком недавно приобрел свое высокое положение, чтобы равнодушно смотреть на, как казалось некоторым, распад Соединенного Королевства. Так или иначе, он сдвигался вправо, и новое пэрское звание ускорило процесс. Он выступал против налогов на наследство, пенсий по старости, избирательного права для женщин, да против почти всех прогрессивных мер своего времени. В 1909 году Ллойд Джордж, тогда канцлер казначейства, ввел ряд новых налогов, которые по сегодняшним меркам вряд ли назвали бы обременительными; подоходный налог повысили с 1 шиллинга до 1 шиллинга 2 пенсов с фунта, также ввели повышенный налог размером 6 пенсов с фунта на доход свыше 5000 фунтов. Нэтти был возмущен и на митинге, собравшем тысячу коммерсантов Сити, протестовал против, как он выразился, «грабительского бюджета».
Благодаря этому Ллойд Джордж получил идеальную возможность, а в лице Нэтти – идеальный повод. Он припомнил заседание в том же году под председательством Нэтти, на котором тот требовал, чтобы незамедлительно началось строительство восьми новых дредноутов. «Срочно просим – дайте восемь» – таков был лозунг момента. Правительство заказало четыре, и теперь, сказал Ллойд Джордж, Ротшильды не желают платить даже за половину. Предкам лорда Ротшильда, заявил он, приходилось лепить кирпичи без соломы, но это ничто по сравнению со строительством дредноутов без денег. Когда смех утих, он перешел к своему главному пункту: «Итак, у нас в стране не будет антиалкогольной реформы. Почему? Потому что лорд Ротшильд разослал циркуляр пэрам, чтобы они сказали „нет”. У нас не должно быть ни налогов на наследство, ни налога на высокие доходы. Почему же? Потому что лорд Ротшильд подписал протест от имени банкиров, где говорится, что он этого не потерпит. У нас не должно быть налогов на страховые суммы, выплачиваемые после смерти. Почему? Потому что лорд Ротшильд, как председатель страховой компании, сказал, что так не пойдет. Мы не должны вводить налог на неосвоенную землю. Почему? Потому что лорд Ротшильд – глава компании, строящей жилье для рабочих. Мы не должны вводить пенсии по старости. Потому что лорд Ротшильд – председатель комитета, который говорит, что этого сделать нельзя. Разве лорд Ротшильд – диктатор? Неужели все наши реформы, финансовые и социальные, будут заблокированы простым уведомлением: „Прохода нет, приказ Натаниэля Ротшильда”?»
Ллойд Джордж был всегда готов простить свою жертву и в 1914 году назначил Нэтти одним из советников по финансированию военных расходов.
В управлении банком Нэтти проявлял такой же консерватизм, как и в политике, хотя, пожалуй, можно сказать, что в этом виноваты внешние обстоятельства.
В конце 1890-х годов по Сити поползли слухи, в которые сведущие люди поначалу отказывались верить. Но слухи не унимались.
«Ездил в банк, – писал лорд Гошен, канцлер казначейства, у себя в дневнике, – что-то странное! Всякие разговоры о главных домах». Через несколько дней, 10 ноября, он снова приезжал в банк и нашел управляющего Лиддердейла «в состоянии страшной тревоги».
Тревога ширилась, слухи множились. Чиновники бегали из банка в казначейство и обратно, шли долгие беседы за запертыми дверьми. 14 ноября в кабинет Лиддердейла ворвался какой-то обезумевший брокер с криком: «Да сделайте же хоть что-нибудь, успокойте людей: все уже уверены, что случится нечто ужасное, и называют самые высокие имена, – его голос сорвался, и он воздел руки к небу, – высочайшие!»
Он имел в виду имя Бэринг, достаточно знаменитое, чтобы попасть в оперу Гилберта и Салливана «Иоланта»:
…Шли акции за грош,
Какую ни возьмешь —
Она у Ротшильда и Бэринга…
Ротшильды и Бэринги поделили между собой большую часть Южной Америки, первые взяли Бразилию и Чили практически как свое частное владение, а вторые – Аргентину и Уругвай. Бэринги оказались слишком торопливыми для такого бизнеса, они размещали займы, недостаточно изучив их данные, и остались с огромными пакетами акций на руках, что совпало с уходом с рынка некоторых крупных клиентов, которые забрали свои деньги с собой. Ничто так успешно не создает настоящие трудности, как слухи о трудностях. Новые клиенты бросились изымать свои средства и какое-то время даже боялись, что «Бэрингз банк» может закрыться.
Лиддердейл отреагировал моментально, созвал чрезвычайный комитет под председательством Нэтти, который использовал связи с парижскими Ротшильдами, чтобы доставить из Франции 3 миллиона фунтов золотом. Еще полтора миллиона доставили из России, и «Бэрингз банк» получил поддержку в виде чрезвычайного займа, в который Банк Англии вложил 1 миллион, Ротшильды 500 тысяч, «Грин и Миллз» 500 тысяч, а разные другие торговые банки еще 1 миллион 250 тысяч, и на следующий день «Таймс» смогла отрапортовать, что «худшее позади». Кризис миновал. Сити вздохнул с облегчением. За четыре года Бэринги выплатили все свои долги до последнего пенни.
Лиддердейл в письме выразил глубокую признательность Нэтти за помощь в спасении фирмы, которая всегда была его конкурентом, а порой и врагом: «Когда вы благодарите Банк Англии, очень важно помнить о том, какую помощь с готовностью и охотой оказали нам другие фирмы, в первую очередь лорд Ротшильд, чьи связи в Банке Франции были для нас большим подспорьем в получении средств, без чего мы не смогли бы оказать той помощи, которую оказали.
Этот кризис, по-видимому, усугубил врожденную осторожность Нэтти. «Бэрингз банк» реконструировали и превратили в общество с ограниченной ответственностью. Ротшильды продолжали работать в качестве партнерства. Нэтти чувствовал, что не имеет права рисковать, и не рисковал. «Н.М. Ротшильд и сыновья» стали синонимом осторожности.
«Лондонский дом пользуется большим престижем, – писал немецкий посол в Британии в 1903 году, – но он много лет не занимался никакими новыми предприятиями и довольствовался безопасным вложением своих богатств». Фирма начала вести себя так, будто была слишком солидной и прочной, чтобы вообще вести хоть какой-то бизнес.
Рональд Пэлин в своем «Наслаждении Ротшильда» нарисовал нам очаровательную картину Нью-Корта того времени. Мистер Пэлин, недавно ушедший на покой с поста секретаря банка, поступил в Нью-Корт в 1925 году, примерно через десять лет после смерти Нэтти и его братьев, но их призраки, казалось, по-прежнему витали там, и еще была жива память об их днях: «Леопольд приезжал первым около 11 часов утра, обедал в половине второго и уезжал около пяти. Альфред появлялся не раньше двух дня или позже, обедал между половиной четвертого и четырьмя и после ухода брата часто ложился вздремнуть на кожаном диване».
О том, какого распорядка придерживался Нэтти, записей нет, но он был публичной фигурой, и ему приходилось бывать и на совещаниях в Сити, и в еврейской общине в качестве ее светского главы. Он также много занимался своими имениями и разводил призовых чистопородных коров джерсийской породы. Повседневные дела фирмы лежали на плечах примерно сотни клерков, и из отчета мистера Пэлина складывается впечатление, что компания достигла такой стадии, когда уже ничто не могло пойти не так, ибо где-то позади знаменитого зала партнеров с его резными панелями, массивными каминами, тяжелыми диванами, огромными столами и портретами прошлых руководителей за делами фирмы «Н.М. Ротшильд и сыновья» приглядывал самый старший партнер.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?