Текст книги "Ад и рай"

Шахматы и шашки, волейбольные и футбольные мячи тоже были редкостью. Они были, в основном, в школе. На весь райцентр набиралось едва ли десяток велосипедов. Прокатиться на них было равнозначно сегодняшней поездке на джипе.

Лишь после войны, где-то к 1950 году, стали поступать в массовую продажу велосипеды, коньки и лыжи без ботинок, на валенки. Были и заводские палки, и крепления к лыжам. Еще через 10 лет стали появляться хорошие мотоциклы «ИЖ-56» и «Урал».

О войне мы знали понаслышке и очень немного. Только вернувшиеся после победы солдаты как-то расширили наше понимание и кругозор. Уставшие смертельно от войны победители, соскучившиеся по дому, родне, они ходили из дома в дом, приветствовали старших, справлялись о житье-бытье без них и, конечно, выпивали за победу, за здравие и счастье.

При этом поголовно все ходили в солдатской форме, потому что переодеться было не во что: оставленная ими перед войной одежда давно была перешита на детей и изношена. На груди их гимнастерок позванивающие ордена и медали зачаровывали нас. Мы толпой ходили за каждым. В наших глазах они были больше чем герои, мы подражали им во всем, хотели быть как они, даже так же сплевывать, копировали их манеру держаться и почтительное обращение друг к другу. После 3-4-летнего каждодневного пребывания рядом со смертью они, конечно, заслужили право немного расслабиться. В каждом доме или во дворе экспромтом накрывался стол с нехитрой закусью, домашней брагой, реже с водкой.

Произносился тост за победу и возвращение. Солдат опрокидывал стакан, эту прославленную емкость, крякал, занюхивал горбушкой хлеба, закуривал махорку из нехитрого кисета, реже папиросу. Орава зрителей млела: надо же увидеть такое счастье! Мы тоже хотим быть героями, нам тоже охота выпить, крякнуть и закурить. Что мы потом и живописуем с элементами фантазий при рассказе тем, кто этого не видел.

Это наше тогдашнее состояние было точно отражено в стихотворении «Непревзойденный» у поэтессы Елены Благининой:

 
Потом присел на табурет
Веселый человек,
И вынул трубку и кисет
Веселый человек…
И я уселся рядом с ним,
И я глядел на сизый дым,
И я завидовал ему,
А больше никому
 

Вот эту белую зависть, это желание подражать им во всем, мы, дети войны, подранки, пронесли через годы. И, став взрослыми к 1960 году, осуществили эту давнюю мечту. Стали пить и курить – больше и чаще, чем они. Благо жизнь в СССР коренным образом улучшилась и многие вещи стали доступны для потребления широким массам населения.

Мы, дети войны, с детства наблюдали разухабистых, пресыщенных вседозволенностью начальников из милиции, за которыми стоял сам Лаврентий Берия. Временами видели малообразованных (на уровне 4 классов) пьяных директоров МТС и председателей мини-колхозов в 20—30 дворов. Они были для нас тоже образцом для подражания, мы ими восхищались. Нередко директор местной МТС, изрядно поддав, лихо рассекал по деревенским улицам на прибывшем с войны «Виллисе». ГАИ тогда не было даже в городах.

Помню случай, когда один из председателей, выйдя из районной столовой мертвецки пьяным, успел отвязать повод и упасть в кошовку со словами: «Ну, Савраска, домой!». Коню, видимо, было не впервой слышать такую команду. Сделав отворот от коновязи он неторопливо, неуправляемо потрусил домой в колхоз, который находился в 12 км от райцентра.

Боже! Как нам хотелось выйти в таком же состоянии и иметь такую же умную лошадь. Предел мечтаний. Сгодился бы и внедорожник, победивший фашизм, но лошадь для нас была приоритетнее. Позже, став руководителями, хотя уже образованными и интеллигентными, мы временами следовали этим непристойным примерам и осуществляли свою детскую мечту. Дурной пример заразителен.

Другой руководитель, которому долгое время в детстве старался подражать, был председатель колхоза «Каражыра» расположенного на берегу Иртыша, Жолжаксынов Кали. Это «не в тему», а просто хочется поделиться детским впечатлением. Он – отец известного в республике и далеко за ее пределами киноартиста и исполнителя в сопровождении домбры казахских национальных песен Доскана Жолжаксынова. Мы с ним троюродные братья. Его старшая сестра Алмаш одно время жила у нас, когда училась в школе. Еще раньше председатель привез к нам свою беременную жену, мою тетю Жазиру. Она начала рожать у нас, потом мать препроводила ее в больницу, мы жили рядом с этим заведением. Родилась двойня. К сожалению, один из близнецов позже умер. Моя мать стала «кіндік-шеше» – крестной матерью Доскана. За это Кали-ага позже подарил нам белую ангорскую козу. Это был довольно дорогой по тем временам подарок. Долгое время у нас дома хранилась фотография, где родители Доскана сидят с двумя новорожденными прелестными крохами. Интересно, сохранилось ли у кого-то это фото.

В один год детства я проводил летние каникулы у них в колхозе, с братом Доскана Газизом даже работал погонщиком волов на подвозке дёрна для строительства кошары. Несколько колхозников вырезали прямоугольные пласты дёрна и грузили нам на брички, мы отвозили на стройку, где мужики прямо с телеги укладывали пласты в стены. Работа проходила споро и к началу сенокоса стройку закончили.

Самый старший брат Доскана, Малгаждар, в обиходе Макеш, в будущем полковник КГБ, учился в Алма-Ате в юридическом институте. В то время был такой вуз, который позже как факультет вошел в состав КазГУ. Мой довольно близкий родственник Малгаждар Калиулы Жолжаксынов был видным, стройным и красивым парнем. В детстве я был его почтальоном, относил и вручал его письма самым красивым девушкам райцентра Кумашкино. Свой жизненный путь он завершил, будучи на военной пенсии, в

г. Усть-Каменогорске и там же похоронен с почестями в присутствии брата кинорежиссера «Казахфильма» Доскана и многих родственников.

В то время, когда я гостил у его родителей, он приехал на каникулы. Путь был нелегким. Из Алма-Аты до Жангиз-Тобе на поезде. Оттуда на попутных машинах до Усть-Каменогорска. Потом вверх по Иртышу на пароходе двое суток до пристани Камышенка, что в 7 км от колхоза, где проживала семья.

У председателя был крупный, красивый, гнедой иноходец, всегда с аккуратно подстриженным хвостом. К нему в пристяжку запрягли кобылу нағаши – дяди Доскана Камаша Табулдинова. И на этой паре поехали на пристань встречать Макеша. По возвращении лошадей не выпрягли, про них вообще забыли. Организовался импровизированный небольшой той. Все шли поздравить с приездом сына и, по обычаю, поздороваться с ним. Казахи говорят: «Алты жастағы бала келса, алпыс жастағы шал келіп сәлем береді» (Если приехал даже 6-летний ребенок, 60-летний старик приходит поздороваться с ним). Гость есть гость. Независимо от возраста.

В разгар веселья колхозный жеребец, приревновав пристяжную кобылу, накинулся на иноходца и стал загрызать его. Услышав жалобное ржание своего коня, Кали-ага сорвал со стены ружье и, на ходу заряжая его, выскочил на улицу и с колена несколько раз выстрелил в жеребца со словами: «Я тебе покажу, чтобы ты знал, что моего коня нельзя трогать!» Нахал убежал, прихрамывая на заднюю ногу. Разъяренного председателя еще долго успокаивали собравшиеся гости. Я не помню, какое было ружье, не помню звука выстрела. Все время мне казалось, что это была воздушка, но почему-то Кали-ага засыпал дробь через дуло. На другой день я видел, как старики, свалив жеребца, ножичком выковыривали дробь из его бедра. Еще долго в детские годы хотелось быть таким же стремительно горячим, не давать в обиду никого, разносить ради этого все в пух и прах. Обычно рассудительный и уравновешенный, Кали-ага был отличным рассказчиком, хорошо играл на домбре, неплохо исполнял народные песни. Видимо, этот дар перешел по наследству к Доскану.

Когда я гостил в колхозе у родителей Доскана, мне было 8 лет. Я часто бывал в доме у его деда по матери. Звали его Абіш. Это был высокий стройный старик. При посещении райцентра он всегда останавливался у моего деда по матери. Абіш-аксакал был очень верующим, богобоязненным человеком. Никогда не пропускал намаз. Запомнился мне его большой тулуп мехом наружу из шкур еликов – косуль.

Как ни странно, бабушку его совершенно не помню, хотя она меня всегда угощала чем-нибудь вкусным. К моменту рождения Доскана их уже не было в живых. Возможно, этот маленький эпизод будет интересен для знаменитого артиста и его потомков. Еще помню, что у него в санях всегда была кошма, как он говорил, для намаза в пути. После того, как распрягал лошадь, обязательно заносил в сени тулуп и эту кошму, чтобы на нее в санях не легла собака и не осквернила. Тогда, по его мнению, она станет непригодной для намаза.

Не могу объяснить, почему меня из райцентра все время тянуло в колхозы с самого детства. Может быть тогда еще сформировалась у меня любовь к моей будущей профессии. Я буквально рвался пешком, позже летом на велосипеде, зимой в санках на… собаке ездил в колхоз за 20 километров, где жили друзья отца Садвокасовы. Колхоз назывался им. «Вторая Пятилетка», а аул «Сары-Олен».

Годом раньше до колхоза отца Доскана Жолжаксынова приехала к нам в гости двоюродная сестра отца тетя Сания и забрала меня на летние каникулы к себе. Ее муж Сапаргали Ахметов, в родне Сапаш, был председателем колхоза в Кокпектинском районе. Их сын Сабит, несколько старше меня учился в райцентре в интернате и по возвращении был сразу отправлен на сенокос. В один из дней председателю сообщили, что Сабит заболел на полевом стане. Дядя Сапаш тут же вызвал колхозного конюха и приказал ему поехать и привезти заболевшего. Я попросился поехать вместе. В те времена когда в колхозах не было ни тракторов, ни машин, они принадлежали МТС, эта должность приравнивалась к зампреду. Он решал: кому давать хороших лошадей и волов, кому плохих. И вообще, наверное был с гонором, заносчивым и запальчивым человеком. Это я понял позже.

На председательской телеге и на резвом его же рысаке мы с максимальной скоростью рванули на сенокос. Однако когда туда приехали, оказалось, что Сабит уехал домой на попутной подводе. Расстроенный и злой, что не удалось выслужиться перед председателем, он погнал лошадь пуще прежнего. На всем скаку, при переезде болотистой речушки с белоглинистым дном, лошадь поскользнулась и упала. Мощные удары кнутом не помогли. Даже после того, когда конюх полностью выпряг коня, он не смог встать. Дно было как масло. Время уже глубокая ночь. После тщетных попыток «зампред» мне сказал: «Иди прямо в этом направлении, там живут чабаны, попроси у них помощи, только не называй мое имя». Я сориентировался по лаю собак и, вскорости, пришел в отару. Зашел в юрту, там тепло, на столе дымящийся паром бесбармак. А я замерзший и голодный кое-как объяснил, откуда я взялся и попросил помощи.

В старину казахи мясо ели в полночь, а то и позже. Не знаю причин этого, возможно, для того, чтобы сытость ощущать в весь предстоящий день, когда обходились, только чаем с баурсаками. В дни нашей молодости такую трапезу врачи считали вредной. Обильная, жирная еда на ночь не давала отдыхать желудку, печени, да и всему организму в целом. Ночью возможны бессонница, кошмары. Поэтому я однажды решился поужинать без мяса. Именно в эту ночь меня замучили бессонница и кошмары. Я же всецело доверял врачам и свое голодное состояние воспринял как аномалию. Лишь несколько позже, включив на ходу в машине радио, я случайно услышал, как один профессор-умница оправдывал режим питания казахов словами: «Кто с детства как привык, так и должен питаться. Организм приспособился и всякое отклонение нежелательно». Разумеется, я воспрянул духом и радостный вернулся к прежнему режиму питания.

В данном случае чабаны не исключение и следовали традициям. За казахским круглым столом сидело людей порядком, места вокруг были заняты полностью. Когда один из них спросил с кем я ехал, я с детской наивностью и непосредственностью, забыв о наказе, простодушно назвал имя конюха. Реакция была мгновенной и тот же человек зло произнес, что этой сволочи так и надо, никто к нему на помощь не пойдет, пусть он там пропадет.

Расстроенный таким приемом и перспективой опять замерзнуть, я проходя мимо загона с баранами ощутил такое приятное тепло, исходившее от них, что не выдержал и присел отдохнуть. Проспал до утра. Видимо, с тех детских дней полюбился мне запах овечьего кизяка. До сих пор я его просто обожаю. Когда я вернулся на речку, было уже 5 часов утра, то увидел, как чабаны наперебой выслуживаются перед конюхом. Принесли с собой арканы, жерди и общими усилиями быстро подняли лошадь. Когда же лошадь была впряжена, тот же вчерашний оратор попросил прощения у наездника-неудачника и сказал, что мальчишка все попутал, и они не поняли ничего. Но если бы они знали, что именно их очень уважаемый, товарищ оказался в беде, мигом бы все прибежали. Уже в дороге конюх недовольно проговорил: «Говорил же тебе, не называй мое имя». Я промолчал.

Когда приехал домой, сразу решил немедля взглянуть на «виновника» наших ночных бед. Сабит раскинувшись на полу сладко спал. С тех давних пор завязалась наша дружба, которая продолжается по сей день. О Сабите и отце Сапаргалие Ахметовых объемно написано писателями Айбеком Тлеуханом и Әділпаром Жайсаном в их двухтомнике «Атажұртым – Көкпекті», изданном в Семее в 2010 году. Я же, в результате кратковременного пребывания в их колхозах извлек для себя пожизненный урок, что в отличие от подражания вспыльчивому характеру Қали-аға Жолжаксынова, не надо быть таким вредным и нехорошим, как заносчивый конюх.

В те далекие годы у нас периодически проживали в доме разные люди; мать, хлебосольная и радушная, не могла отказать в проживании никому, хотя жили мы далеко не богато. Но по тем временам жили почти все одинаково: минимум вещей, обеспечивающих быт, был нормой. В райцентрах квартировало множество семей, волею случая оказавшихся в районе. Квартплата обычно заранее оговаривалась, и с каждой зарплаты аккуратно производился взаиморасчет. Особенно четко исполнялись условия договора у русских и немцев. У казахов же квартиранты приравнивались к гостям – независимо от сроков проживания, поэтому я ни разу не видел, чтобы матери платили «живые деньги». В лучшем случае преподносились недорогие, небольшие подарки и «большое спасибо».

Мать работала на местном маслозаводе в сливотделении. В один год в связи с окончанием молочного сезона в предзимний период, ее сократили. Лишившись источника средств к существованию, мать пожаловалась «куда следует», и ее восстановили на работе как «вдову погибшего воина, не подлежащую сокращению». Однако отношения с тогдашним директором завода Сарсембаевым были безнадежно испорчены и стали, мягко говоря, очень прохладными. Позднее тов. Сарсембаев работал управляющим и заместителем директора по хозчасти в совхозах «Чигилек» Тарбагатайского и «Маралихинский» Курчумского районов. Когда он решил из последнего переехать в райцентр, приехал к нам и жил у нас с супругой весь период, пока перевозили и ставили на новое место его деревянный рубленый дом. Разумеется, без какой-либо оплаты, за обыденное «спасибо».

Другое время у нас довольно долго проживал брат отцовского друга Манапа, Садвакасов Макеш. Он – участник войны, после окончания четвертого курса факультета журналистики КазГу в Алма-Ате женился на выпускнице медучилища, акушерке Даметкен. Оставил ее у нас и поехал доучиваться. Но через месяц, не выдержав разлуки, перевелся на заочное отделение и, приехав, еще некоторое время жил у нас. Работал в редакции районной газеты, и лишь получив служебную квартиру, съехал от нас, разумеется, горячо поблагодарив мать за место и хлеб-соль. Это он, будучи редактором газеты, написал большую статью о моей тете Гульшаре Жунусовой в журнале «Казахстан әйелдері», поместив её портрет на обложке.

Интересно, что его отец, похоронив бабку, в течение почти 5 лет не оставлял желания жениться вновь. Мне было 10 лет и я не раз видел и слышал, как почтенный аксакал прямо в сапогах-саптама взбирался на кровать с постелью и в сопровождении домбыры пел экспромтом намеки в адрес детей. Тут же рядом обычно гордо возлежала тазы-гончая по кличке Мангаска (Маңдай қасқа). Я отчетливо помню часть слов из этой импровизации: «Родил и вырастил три сына и дочь, а они неблагодарные меня не уважают, не хотят скрасить мою старость и найти мне какую-нибудь жену».

Еще помню у аксакала был широкий кожаный пояс со множеством серебряных пластин размером с ладошку грудного ребенка. После смерти хозяина он долгое время висел на колышке плетня рядом с конским черепом. У этого плетня я, приезжая в гости, часто играл с ребятишками, видел многократно этот пояс и прикасался к нему. Потом он исчез, как никому ненужная вещь. Возможно, холодной и голодной зимней ночью его съели собаки. Время было послевоенное, когда заботы о куске хлеба и портках заслоняли все историческое и эстетическое. Об этой редкой реликвии, как о семейной ценности, тогда никто не думал, было не до раритетов. Даже собрать и сохранить серебряные пластинки никому в голову не пришло. Я тогда был слишком мал для таких решительных действий, о чем сейчас безмерно жалею. «Но реки вспять не текут и жизнь невозможно повернуть назад».

В конце концов, старший сын Манап, привез ему женщину, которой было далеко за 50. жениху в ту пору было 80 лет. Через год, в положенный срок родилась чудесная девочка. Тогда же я запомнил, как студент КАЗГу, участник ВОВ, сын аксакала Макеш, чуть перебрав по случаю рождения сестренки, откровенно плакал: «Мына қыздын кеселінен кенжеліктен айрылдым-ау». Из-за этой девочки он лишился статуса младшего в семье, который у казахов имеет особое значение. Например, всеобщего почтения на уровне отца, безраздельное и неоспоримое наследование отчего дома, хозяйства и т. д. Тем не менее «незлопамятный» старший брат после скорой смерти родителей вырастил, помог поступить в престижный ВУЗ и дал путевку в самостоятельную жизнь своей любимой сестренке.

Конечно, Садуакас-ата далеко не соперник в отцовстве азербайджанскому аксакалу Ширали Муслимову, женившемуся в 136 лет третий раз на 57-летней невесте, которая точно в срок родила ему тоже дочь. «У меня много детей и сговорчивый характер», – объяснял он свое долголетие. Всего же этот славный долгожитель прожил 168 лет активной жизнью. Разумеется, безалкогольной тоже.

Помню, однажды жил у нас на квартире молодой работник в ожидании приезда своей жены целый месяц. Расплатился с нами за проживание и трехразовый стол просто – подарил мне на прощание настенный отрывной календарь, а маме – все то же неизменное «огромное спасибо». Кроме вышеназванных у нас периодически проживало много разного люда, но никогда не было случая, чтобы мать выставляла на стол бутылку или жильцы приносили с собой спиртное. Даже Кали-ага, забирая от нас свою жену с двойняшками, в мыслях не держал мероприятия по «обмывке» детишек и здоровья тети Жазиры. Конечно, у себя в ауле он потом устроил большой той для родственников и соседей. Но экспромтом, на полустанке и походя организовывать выпивки тогда было не принято. Зачастую соседи, дальние и близкие родственники любили по поводу и без повода забегать к матери на чай. Всех она встречала приветливо и поила чаем из самовара отцовских времен. Была в ней притягательность для людей, и она щедро, в меру своих возможностей привечала людей, по обычаям казахского и татарского гостеприимства.

Будучи уже на пенсии, она проживала в собственной квартире, которая была периодическим пристанищем для нескольких поколений семипалатинских студентов. Её многочисленные племянники и племянницы, внуки и внучки с родителями, и без них, всегда на первых порах останавливались и подолгу проживали у нее. Более того, семейные студенты оставляли у нее на попечение своих детей, которых она выхаживала как собственных внуков, с любовью и лаской, все за то же «спасибо».

Мы с женой и детьми, шутя, называли мать нашим «громоотводом». Не будь ее, весь этот шквал родственников и студентов навалился бы настоящей ордой на нашу семью. В условиях, когда оба взрослых на работе, а дети – студенты, такой наплыв значительно осложнил бы нашу жизнь и породил бы множество обид из-за недостаточного внимания к гостям. Слава Всевышнему, что мать грудью заслонила нас всех от этого. Ведь по-современному, надо было не только принять гостей, но еще каждый раз устраивать обильное впечатляющее застолье с выпивкой, чтобы запомнилось надолго. Что обернулось бы для нас существенной потерей времени и денег.

Однажды переехавший из Китая аксакал с возмущением жаловался мне: «По обычаю предков издревле было принято для гостя обязательно резать барана и на блюде подносить его голову. Так было раньше, так есть и сейчас у нас в Китае, а у вас в Советах хоть два барана зарежь, но если не выставишь бутылку – разговора не получится, и гость уедет навсегда обиженным. „Пол-литра водки“ стала дороже обычая и важнее барана. Этого не должно быть. Надо возвращаться к истокам и жить по заветам предков-Аруахов». В далеком 1958 году, я будучи студентом с этим почтенным стариком был на сакмане и вместе пасли ягнят. В канун праздника 1 мая на зимовку приехали кассир совхоза с авансом для нас и две автолавки с «товарами первой необходимости». В одной было несколько деревянных бочек с квашеной капустой и «прочая мелочь», а в другой машине до самого верха стояли ящики с 1-литровыми бутылками «особо московской» белоголовой водки. Мы с другом сразу отдали полученные нами деньги чабану, который купил макароны, сахар, конфеты детям, полное ведро капусты и… полный ящик водки. После обеда зарезали барана. Вечером за праздничным дастарханом один возвращенец из Китая, не знавший никогда раньше вкуса водки, захмелел и стал «безразмерно» пить, закусывая хрустящей соленой капустой. Сидевший на төре тот же аксакал, глядя на это, брезгливо произнес: «Ооо! патшағар, аракты тура судай жүтадыда, қурайды калай жейдi – тура кiрш-кiрш етедi». В переводе: «Ооо! дьявол, водку прямо, как воду глотает и как он траву ест – прямо хруст-хруст».

Видимо, совершенно неслучайно в те годы в наших краях появилось шуточное четверостишье:

«Жүруші едім Қытай жерінде жүн-жүн ішіп,

Келдім Совет еліне көтім қышып.

Нәски сатып алсан – жу дейді,

Ақша жоқ десен – қу дейді.»

В произвольном, нерифмованном переводе это означает: «Ходил в землях Китая, попивая жун-жун (рисовая водка), зачесалась попа и приехал к советскому народу. Купишь носки, говорят, обмывай, скажешь денег нет, говорят скупердяй».

Как ни странно в советскую эпоху «культурное питиё» было сильно распространено среди работников искусства и у нас в Казахстане. Видимо, неслучайно ходил в ту пору правдоподобный анекдот про выдающегося композитора Шамши Калдаякова, который очень даже не прочь был здорово «поддавать». Поговаривали, что он именно в состоянии «аута», как и Гоголь, творил свои замечательные шедевры. Однажды после концерта к упоенному очередным успехом композитору подошли молодые люди и задали вопрос: «Аға, біз естіп едік сіз арақ ішкенді қойды деп. Осы распа?» В переводе: «Ага, мы слышали, что Вы бросили пить. Это правда?». На это жизнерадостный маэстро ответил: «Білмеймін қарақтарым, өзім әлі естігем жоқ» – «Не знаю милые, сам я еще не слышал».

В те годы мне рассказывал шутку на эту тему один очень известный писатель: «Одно время я на работе очень уставал и, придя домой, каждый раз немного выпивал, чтобы снять напряжение и для аппетита перед ужином. Со временем потянуло пить по нарастающей. Чтобы как-то ограничить себя, определить какую-то норму я положил на журнальный столик толстую книгу. После очередного трудового дня подходил и наугад раскрывал книгу. Потом наливал себе в стакан соответственно появлявшейся странице. В очередной раз книга раскрылась на 150-й странице и так повторилось 3—4 раза. Удивленный я попытался перелистать страницы но не получилось. Оказалось, что жена, заметив мое желание перекинуть как можно больше страниц, посклеивала все страницы после ста пятидесяти».

Отрадно отметить, что сегодняшний Казахстан стал возвращаться к этим самым истокам и обычаям, но слишком уж медленно идет этот процесс. Так и жизни одного поколения не хватит, чтобы его завершить. Поэтому перед сегодняшними жителями страны стоит неотложная задача убыстрения темпов отрезвления общества.

У меня даже маленькой-премаленькой думки нет о том, чтобы в чем-то обвинять ветеранов войны, перекладывать вину на них за сегодняшний масштаб пьянства и алкоголизма. В конце концов, не все же дети той поры встали на путь пития. В основной массе выросли добропорядочными и достойными гражданами. Большая часть из этого поколения далека от алкогольной и прочей зависимости.

Причем эти визиты вежливости и долга перед старшими длились-то всего лишь 3—4 дня. Дольше прохлаждаться не было времени. Дел накопилось невпроворот, и дома, и в хозяйстве, и в колхозе, и на производстве. Столь долго ходили рядом со смертью, в отрыве от мирных дел, что руки стосковались не «по штурвалу», как в песне, а по сохе и топору. Впрочем, по штурвалу тоже, но по комбайновскому. Сегодня мало кто знает, что прицепной зерноуборочный комбайн С-6 (Сталинец-6) управлялся штурвалом.

Следует отметить, что чаще были визиты к семьям не вернувшихся с войны друзей и односельчан, чтобы выразить соболезнование, разделить их горе. Недетским чутьем мы понимали, что живые чувствовали при этом мнимую вину за то, что они вернулись, а их друзья навсегда остались лежать в чужой земле.

Сейчас, в мирное время, обычные проводы в армию всего лишь на год-полтора и встреча после демобилизации организуются с небывалой пышной помпой. На столе яблоку негде упасть. В глазах рябит от этикеток водки, вин и коньяка. Что по сравнению с этим невинный стакан домашней браги?! Но нам, деревенским, да и городским тоже, мальчишкам, на протяжении всей войны не видевшим ничего прекрасного и примечательного, нужен был кумир, образец для подражания и эти эпизоды временно врезались в память и стали поводом для того, чтобы выработать себе норму поведения и стиль жизни в будущем.

Неслучайно поэтому расцвет советского алкоголизма пришелся на 60-е годы прошлого столетия. Это период, когда дети военной поры, дети войны, дети, не прожившие детства, а шагнувшие сразу во взрослую жизнь, стали самостоятельными, и у них появились собственные деньги. Тогда они начинали свою трудовую деятельность, а вместе с ней и систематическое употребление спиртных напитков.

Это была стартовая позиция, начальный этап. Затем постепенно разгоняясь, набирая обороты, всего лишь через 15 лет, к 1975—1980 годам алкоголизм превратился в государственное общенациональное бедствие Советского Союза.

Невольно напрашиваются гениальные слова Гоголя из поэмы «Мертвые души»: «…И какой же русский не любит быстрой езды?… Не так ли и ты Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?… Русь куда же несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа». Не дает, потому что Русь вместе с Евразией несется к губительному алкоголизму. Пьяные водители на дорогах, пьяные летчики в небе, пьяные моряки в море! Сегодня это в порядке вещей и обыденно. Переворачиваются и горят машины, падают и тоже горят самолеты, тонут теплоходы, свои же подлодки таранят свои же корабли. Дети судятся с родителями, мужья заказывают жен и наоборот. Бросают, похищают и насилуют детей.

Виною всему алкоголь – всемогущий и всесильный конкурент Бога, вмиг уносящий десятки и сотни человеческих жизней, в том числе и детских. Пропиваются по черному совесть, благородство, порядочность и человечность. Но сколько же можно терпеть такую неоправданную, бесцельную и безвозвратную гибель людей. Обидно и очень жалко, когда вынуждено погибают герои, защищая Родину в войне, когда погибают полицейские на страже порядка, защищая слабых и безответных. Это оправданные и неизбежные потери. Но когда в общество и в семьи приходит горе от того, что кому-то на время какое-то стало хорошо и весело от употребления стакана водки, суд должен быть жестоким по поговорке: «око за око, зуб за зуб», добавлю: жизнь за жизнь тоже.

Автомобиль сегодня стал одним из основных средств убийства и самоубийства тоже. Ежегодно в мире погибает в авариях при ДТП 3 млн. человек. Вдумайтесь в эту цифру. Это же население 10 городов Семей. В Казахстане ежегодно в дорожных происшествиях погибает более 25 тыс. человек. Иными словами, страна теряет без следа в год по одному городу равнозначному Аягузу или Лениногорску. Сопутствует этой трагедии бесспорно алкоголь.

Детство впечатлительно. Еще Чингисхан говорил, что «птенец увиденное в гнезде берет с собой в полет». Один раз я слышал как 5-летний соседский мальчик, на глазах которого отец регулярно выпивал, хвалился друзьям: «Я сейчас не пью, а когда вырасту, буду пить много водки».

Моему поколению, выросшему в системе глобального атеизма, сейчас трудно «переквалифицироваться» и заиметь безальтернативную веру в Бога. Понимая всю важность и необходимость обретения веры, мы, однако, не можем так сразу полностью перестроиться. Проявляя внешнюю набожность, мы все равно где-то в глубинах души имеем сомнение подобное соринке в глазу. Нам свидетелям и закоренелым участникам масштабного пьянства и тотального безбожия как-то сродни, ближе проявления алкоголизма, атеизма и наркомании. Почти по поговорке: «Горбатого могила исправит».

Другое дело дети с малых лет, с молоком матери впитавшие религиозные чувства. Они стойки в приверженности Богу, любят его и верят в него безоглядно. Сегодня это качество детей надо использовать в другом направлении тоже. На самой ранней стадии жизни надо внушать им нелюбовь к спиртному, чтобы к моменту зрелости у них выработалось неизменчивое, «железное» отвращение к алкоголю, курению и наркотикам. Взамен этим пакостям, соблазнам от дьявола и сатаны в душе у будущей личности должны поселится навечно Вера, надежда и любовь к единому и единственному.

Однажды мой другой сосед выпивал с друзьями в огороде в беседке. Как бывает в таких случаях, всегда одной рюмки не хватает, недостает. Поэтому хозяин вскочил на велосипед – и в магазин, благо, недалеко. Принес, выпили, поболтали, и умеренно выпившие гости пошли по домам. Утром сосед повел 5-летнего сынулю мимо магазина в детский сад. Магазин еще закрыт, людей нет. А перед магазином стоит велосипед. Плохо соображающий «после вчерашнего» сосед говорит: «Надо же, какой-то дурак оставил на ночь здесь велосипед, и никто не украл!». На что ребенок ответил: «Папа, это же твой велосипед!» Вечером во дворе мальчик говорил друзьям: «Когда вырасту, я совсем не буду пить водку, а то можно потерять велосипед». Когда я спросил отца, почему сын так говорит, сосед мне и поведал историю своего вояжа в магазин за недостающей бутылкой.