Текст книги "Неправильные дети"

12

Мурашки забегали по всей голове Милу, когда она вытянула шею, чтобы лучше разглядеть участок. Над туманом раскинулась верхняя часть дерева с длинными изогнутыми, заскорузлыми ветвями. Без листьев, покрытое инеем, это дерево было полной противоположностью тому, что она ожидала увидеть. Девочка тряхнула головой. Такого просто не может быть. Они, наверное, ошиблись.

– Думаю, ты неправильно посчитала…

Лотта гневно фыркнула.

– Я посчитала правильно.

Сем тяжело вздохнул.

– Это, конечно, дом с медной крышей, – сказала Милу, не обратив на него внимания. – Дерево совсем рядом с ним.

– Милу, – перебил её Сем нетерпеливо, но и с ноткой сострадания, – мне очень жаль, но твои так называемые подсказки ничего не значат. Здесь ничего нет.

– Неправда! – отчаяние пронзило её, точно разряд тока. – Нет, Сем. Должно быть что-то…

– Сюда! – раздался за их спинами бесплотный голос из тумана. – Я нашёл его!

Милу оглянулась. Ещё несколько секунд назад Эг и Фенна находились поблизости, но теперь они исчезли.

– Пройдите дальше по дороге! – снова крикнул Эг. – Быстрее! Я замерзаю!

Милу, Лотта и Сем заковыляли вперёд так быстро, как только позволяли ноющие ноги. Вскоре они обнаружили, что Эг и Фенна стоят на краю канала перед воротами, которые не были похожи ни на одни из тех, что они видели прежде, включая и те, с горгульями. Милу решила, что они смахивают на кладбищенскую ограду. Её сердце колотилось так, что, казалось, готово выпрыгнуть через рот.

Ржавые железные прутья торчали из земли, словно копья, выкрашенные в золотой цвет кончики поблёскивали в лунном свете. Декоративный плющ обвивал два высоких столба по обе стороны ворот, а на цепи, несколько раз пропущенной через створки, висел тяжёлый ржавый замок. Наверху имелся потрёпанный деревянный знак. Милу подошла ближе. Надпись на табличке гласила: «Мельница Поппенмейкеров». Только вот слово «Поппенмейкеров» кто-то многократно перечеркнул и поверх него написал: «ПРИЗРАКОВ». А внизу тем же неразборчивым почерком нацарапал: «ОПАСНО! НЕ ВХОДИТЬ!»

Милу прижалась лицом к решётке и вгляделась в темноту, но туман стал слишком плотным. Она не могла различить ни красно-белые ставни, ни треугольную крышу.

– А где дом? – недоумённо спросила она.

– Посмотри туда, – еле слышно ответил Сем.

Милу проследила за взглядом его широко раскрытых глаз: наверху туман казался рассеяннее. Проступая из сумрака, расположенный намного дальше от дороги, чем рядовые дома, над землёй возвышался тусклый крест с тощими лопастями.

Дрожь прошла по ноющему телу Милу, когда она поняла, на что смотрит.

Это вовсе не дом, а мельница.

Туман снова сгустился, и лопасти мельницы скрылись, но ничто не могло омрачить восторг Милу. Карманные часы привели её домой.

Мурашки танцевали у неё на руках и шее, а уши приятно покалывало. На сей раз она получила не предупреждение, а поощрение. Она права. Это место вызывало у неё приятные чувства.

– Мне здесь не нравится, – проворчала Лотта. – Оно такое…

– Старое, – прошептал Сем.

– Зловещее, – уточнил Эг, и у Фенны вырвался тихий вздох.

– Великолепное, – выпалила Милу.

– По-моему, негостеприимное, – возразила Лотта. – Ворота на замке, фонарей нет, а табличка доверия не внушает.

– Они, наверное, спать уже легли. Идём, внутри будет еда и тепло.

«И мои родители», – подумала она.

Сдержавшись, чтобы не метнуть на Сема победный взгляд, она ринулась к узкому каналу: его воды бежали вдоль входа под деревянным мостом, на котором возвышались ворота. Поправив на плече корзинку в форме гроба, Милу приблизилась к кромке льда. Лотту она держала за руку и не отпускала. Лёд находился слишком низко, чтобы на него можно было шагнуть, поэтому, понадеявшись на лучшее, девочка спрыгнула вниз, увлекая подругу за собой.

Обе приземлились с глухим стуком, и лёд остался целым.

– Милу! – крикнул Сем. – Не слишком удачная мысль! На знаке написано…

– Этот знак для чужих, не для семьи, – бросила Милу через плечо. – Давай же!

Звук ударившихся об лёд подошв ботинок был единственным ответом на её слова. Свободной рукой Милу схватилась за железный столб и вместе с Лоттой выбралась на берег по другую сторону ворот. Спустя несколько секунд к ним присоединились Эг, Сем и Фенна. Недавно выпавший снег громко хрустел под ногами, когда они почти вслепую медленно брели к мельнице. Даже когда они подошли к ней, Милу всё равно могла разглядеть только красную кирпичную стену фасада.

Три минуты они потратили на то, чтобы найти вход. Раздался треск и шипение, когда Сем зажёг спичку и протянул Милу горящую свечу. Та подняла её повыше. Двухстворчатые двери были сделаны из толстых дубовых досок и выкрашены чёрной краской, которая уже отслаивалась. На железных крюках слева и справа висели стеклянные светильники, тёмные и треснутые. В центре дверей располагалось железное кольцо, вделанное в пасть льва.

Радостная дрожь пробежала по телу Милу. Этого момента она ждала целых двенадцать лет. Семья теперь в шаге от неё.

Милу была вынуждена подняться на цыпочки, чтобы дотянуться до кольца. Обхватив замёрзшими пальцами железный обруч, она ударила три раза, коротко и резко, громкий стук зловеще разнёсся в тихой ночи. Девочка затаила дыхание, ожидая услышать звук приближающихся шагов, пытаясь представить удивлённые лица родителей, когда они распахнут двери и обнаружат свою дочь, стоящую у порога. Интересно, к ней выйдет папа или мама? Они её узнают? Конечно, узнают, как и она сама – их.

Милу не шевелилась, закусив губу, но вокруг по-прежнему звенела только тишина, громко и оглушительно. Полуулыбка девочки погасла. Она дёрнула за ручку, и створка со стоном распахнулась вовнутрь. Перед ней была темнота, свечка потухла.

– Я не хочу туда идти, – нервно прошептал Эг и посмотрел на Фенну: встревоженные физиономии ребят белели под воротником общего пальто.

– Не о чем беспокоиться, – заявила Милу и высвободилась из пальто, которое делила с Лоттой, не обращая внимания на остро жалящий холод.

– Постой, – произнёс Сем.

Девочка подумала, что он хочет остановить её, и приготовилась к новому спору, но он лишь порылся в мешке из-под муки, вытащил спички и свечи и раздал их всем, после чего снова зажёг свечку Милу и ободряюще улыбнулся.

Держась поближе друг к другу, все пятеро подняли свечи, и огонь сразу же образовал вокруг детей сияющий ореол. Затем они ступили внутрь и очутились в тесной квадратной прихожей.

Несколько пар деревянных башмаков висели на крючках на стене. Милу шагнула вперёд и краем глаза заметила человеческий силуэт возле шкафа. Пламя свечи затрепетало, когда девочка резко обернулась, а тени бешено заплясали на каменном полу.

– Папа?..

Её голос стих, когда тени замерли. Милу поняла, что это не силуэт человека, а стойка для пальто, на верхушку которой залихватски нахлобучена шляпа.

Милу поспешила дальше, налево по низкому коридору, который привёл её на почти полукруглую кухню. У центральной стены находился очаг, над которым на крючках были подвешены горшки и сковородки. Под окном примостились маленький стол и два стула. Девочка подняла свечу над головой. Высокий гардероб и два шкафчика аккуратно выстроились вдоль другой стены, рядом с раковиной. А шкаф-кровать[10]10
  Закрытая деревянная кровать со створками, напоминавшая шкаф или комод; тип мебели, распространённый в Европе вплоть до начала XX века. Такая закрытая со всех сторон кровать легче сохраняла тепло (прим. пер.).


[Закрыть] с распахнутыми дверцами занимал почти всю третью стену. Милу видела, что там никого нет, а ярко-зелёное покрывало аккуратно подоткнуто.

Она облизнула сухие, потрескавшиеся губы.

– Папа? Мама? Это я… Милу.

Положив корзинку-гроб на стол, она провела пальцем по спинке стула. На подушечке остался толстый слой чёрной пыли. Милу вгляделась в залёгшие в глубине кухни тени и шагнула вперёд, что-то хрустнуло у неё под ногой. Весь пол оказался усеян осколками глиняной посуды.

– Какой беспорядок, – сказала Лотта. – Что здесь случилось?

– Наверное, они слишком заняты, чтобы убираться, – ответила Милу. – Они будут вне себя от радости, когда узнают, что я вернулась и могу им помочь.

Она направилась к следующей двери и очутилась в гостиной примерно такого же размера, что и кухня. У центральной стены находился камин, холодный и пустой, на каминной полке не было ничего, кроме пыли. Напротив, рядом с окном, расположились два кресла-качалки, на спинки были наброшены покрывала, а на сиденьях лежали подушки. Здесь же стояли шкафы, забитые толстыми книгами, и был ещё один шкаф-кровать красного дерева с закрытыми дверцами.

Отдав Лотте свечу, Милу распахнула дверцы. Её взгляд упёрся в стёганое красное покрывало, застилавшее постель.

С её губ сорвался вздох разочарования.

– Милу, – произнёс Эг, – может, нам стоит вернуться…

Но она бросилась к очередной двери и оказалась в коридоре, в котором они были в самом начале: они обошли весь первый этаж.

Девочка в отчаянии посмотрела на друзей.

– Они наверху, я уверена.

Забрав у Лотты свечку, она метнулась к лестнице и быстро полезла вверх, еле дыша и пошатываясь от усталости. Лестничная площадка на втором этаже была маленькой, стены – скруглёнными, а единственная дверь – закрыта.

Милу толкнула её. Из-за двери на неё взглянуло белое лицо, человек слегка склонил голову набок. У девочки замерло сердце.

А затем она увидела, что это не лицо, а вытянутая мордочка.

И острые уши.

И… стежки на… хлопковой коже.

Милу прищурилась. Глаза на физиономии оказались нарисованы. На конце мордочки пришита пуговица. Из шеи торчала набивка, а тело было облачено в добротно пошитый костюм из мягкого амстердамского бархата тёмно-вишнёвого цвета.

Лотта и Сем поднялись по лестнице и встали рядом, белизной их лица не уступали тому, что предстало перед ними.

– Это марионетка, – объяснила Милу, теперь с её губ сорвался радостный смешок. – Кукла… лиса.

Она даже разглядела нити, которые тянулись от игрушки к крюку на полке.

– Это точно то самое место.

Милу шагнула внутрь и окинула взглядом круглую комнату. Слой пыли здесь был толще, и девочка закашлялась, отмахиваясь от серых клубов. По центру помещения, сквозь дыру в потолке, вверх уходил толстый квадратный вертикальный вал. На скруглённых, обитых соломой стенах висели куклы всех мастей и размеров. А ещё тут имелись рулоны ткани, катушки ниток, инструменты, стол, заваленный кисточками и банками из-под красок, и тяжёлая металлическая швейная машинка.

Кукольная мастерская Брэма Поппенмейкера.

– Мы обошли только половину мельницы, – прошептала Милу: она измучилась, и ей казалось, что комната качается у неё под ногами. – Они сейчас наверху.

Родители должны быть там.

Вновь загоревшись надеждой, Милу пересекла комнату, направившись к лестнице, в потолке над которой зияла большая прямоугольная дыра. Мышцы взвыли, когда она забралась на первую перекладину, свечка при этом чуть не погасла.

Лотта позвала её:

– Милу…

Но та упрямо лезла вверх.

На следующем этаже она попыталась выпрямиться во весь рост и ударилась головой обо что-то твёрдое. Зашипев, Милу тотчас присела и решила на ощупь найти место, где можно сесть. Когда пыль улеглась, а свеча разгорелась ярче, девочка поняла, что здесь шагу ступить негде: всё пространство от пола до потолка занимали огромные деревянные шестерёнки, хитроумно соединявшиеся друг с другом вертикально и горизонтально.

Послышался глухой удар и недовольный возглас, когда Лотта вылезла из дыры и подползла к Милу.

– Святая Гауда, – выдохнула Лотта, разинув рот и разглядывая механизмы.

Милу осторожно встала и подняла свечку к выгнутому потолку: тени и пыль бросились прочь от пламени, но нигде не обнаружилось ни лестниц, ни люков.

Они находились на самом верху мельницы: больше нет никаких комнат для поисков.

Плечи Милу поникли, как будто кто-то внезапно перерезал невидимые ниточки, и ноги её подкосились. Она сильно ударилась коленями об пол, но это не шло ни в какое сравнение с болью в сердце, которое, казалось, было готово разорваться.

– Ох, Лотта, – прерывающимся голосом произнесла Милу, – они ушли.

13

Милу едва помнила, как Лотта и Сем отвели её обратно на кухню. В глазах у неё стояли слёзы, а тело одеревенело, несмотря на меховое пальто, накинутое на плечи. Девочка с трудом могла двигаться.

Сем прав. Она зря проделала весь этот путь. Поппенмейкеры исчезли.

Отчаяние так громко вопило Милу в уши, что голоса друзей как-то смазались.

– Что случилось? – спросил Эг.

– Милу нужно поспать, чтобы справиться с потрясением, – ответила Лотта. – Помогите мне довести её до постели.

Лотта и Сем уложили её в шкаф-кровать, на зелёное покрывало. От него несло затхлостью, но оно было мягче всех простыней, на которых ей когда-либо приходилось спать. Фенна уже лежала там: она притянула Милу поближе к себе и обвила её руками, прижавшись подбородком ко лбу. Потом они забрались под одеяла, которые оказались тяжёлыми, но ни капельки не колючими.

Но Милу до сих пор дрожала.

– Их здесь нет, – сказала она чужим, слишком высоким и хриплым голосом… он ведь не мог принадлежать ей, правда?

К ней наклонился Эг.

– Всё будет хорошо, Милу, – прошептал он. – С нами всё будет хорошо. Я обещаю.

Лотта очутилась рядом с ней, ещё одна пара рук обвила её, и Милу больше не пыталась держать открытыми свои затуманенные слезами глаза.

Она проснулась от солнечного света. Каким-то образом она проспала колокольчик, который звонил на рассвете. Гассбик её убьёт. Страх охватил её, и Милу быстро села, лихорадочно моргая и силясь понять, почему спальня стала настолько маленькой, а кровать – настолько широкой. Исчез рассохшийся карниз, его сменил низкий деревянный потолок. Коричневое ветхое одеяло каким-то образом превратилось в несколько одеял и ярко-зелёное покрывало.

Потихоньку в голове начали проясняться воспоминания о прошлой ночи.

Гассбик мертва. Милу дома. Её родители пропали.

Как только сердце снова заныло, Милу заметила на полочке свою тряпичную кошку. Голова игрушки была пришита так искусно, что сразу стало понятно, кто постарался. Это работа Сема. Девочка села прямее, сняла с шеи карманные часы и провела большим пальцем по надписи.

«Под звёздами я тебя нашёл.

52.284040, 4.784040

Под луной я тебя потерял».

Даже пройдя весь путь от приюта до указанного места, Милу всё равно не обрела семью.

Фенна и Лотта пошевелились и посмотрели на неё ещё сонными глазами.

– Милу? – хрипло спросила Лотта, одна косичка у неё торчала вертикально, другая совсем расплелась. – Что-то случилось?

– Ничего, – тихо проговорила она и перелезла через Лотту. – Мне просто нужно на свежий воздух.

В ответ подруга зевнула и опять закрыла глаза. Но Фенна вылезла из кровати и присоединилась к Милу, когда та заглянула в соседнюю комнату. Мальчики крепко спали в шкафу-кровати в гостиной: Сем – лицом вниз, одна длинная рука свешивалась и касалась пола, а Эг сопел на своём аккуратно сложенном, заляпанном сажей платке, который он положил под голову вместо подушки. Милу прикрыла дверь, чтобы не тревожить их.

Сейчас кухня уже не выглядела мрачной, а буквально сияла. Тени сгинули, но густая пыль, кружившаяся в потоке солнечного света и липшая ко всем поверхностям, никуда не исчезла.

Девочка проверила содержимое шкафчиков рядом с раковиной. Еды там не нашлось, только очередные залежи пыли. На цыпочках Милу прокралась к гардеробу и отворила дверцу. У неё перехватило дыхание при виде мужской одежды, висевшей сбоку. Рубашки, пиджаки, брюки, куртки… всё отлично пошитое, удобное и стильное. С другой стороны она обнаружила целую коллекцию платьев, пальто, плащей и шарфов, тоже прекрасно пошитых и на удивление маленьких и детских на вид.

Вздохнув, Милу окинула взглядом кухню, залитую светом и засыпанную осколками посуды. Уши, шею и плечи кололо так, как никогда ранее: девочка чувствовала холод, который, как ни странно, согревал её, – и даже тяжесть в груди становилась чуть меньше.

«По крайней мере, я дома, – мысленно твердила она, – пусть здесь и нет родителей».

– Я разыщу их, Фен, – прошептала Милу. – У меня есть целая мельница с тонной новых подсказок, значит, сегодня, по сравнению со вчерашним днём, я ещё больше продвинулась.

Милу порылась в маминой части гардероба, выбрала длинное зелёное платье, которое было ей немного велико, и накинула на плечи. Потом взяла красное платье для Фенны и вытащила плотные хлопковые носки, чтобы согреть замёрзшие ноги. Бросив быстрый взгляд на спящих друзей, Милу дотронулась до плеча Фенны.

– Давай обыщем мельницу сверху донизу.

Чердак с механизмами был по-прежнему сумрачным. Тем не менее девочки обошли каждую шестерёнку, на случай если те скрывают подсказки. Но здесь не имелось ни прядей чёрных, как ночь волос, ни вырезанных на дереве тайных посланий для Милу. Стены стонали, а наверху под куполом что-то скреблось и шуршало в густой соломе.

Единственным, что представляло маломальский интерес, оказалась маленькая квадратная дверь в стене. Чтобы её открыть, Милу пришлось всем весом налечь на задвижку.

Наконец она поддалась, и Милу осторожно приоткрыла дверцу, которая распахнулась прямо в небо. Ледяной воздух ворвался внутрь, и стоило Милу увидеть, на какой высоте она очутилась, как у неё сразу закружилась голова.

В свете дня низина польдера[11]11
  Плодородный участок земли, который осушили и возделали; обычно расположен на побережье или на месте болота (прим. пер.).


[Закрыть] выглядела совсем иначе: туманные лоскуты усыпанных снегом полей с перекрестьями каналов. Между домами тут и там виднелись крытые соломой сараи, коровы паслись на обледенелых полях, а по дороге медленно ездили велосипедисты, при встрече они приветственно махали друг другу. Пейзаж был бескрайним и спокойным, нисколько не похожим на скученный, суетливый город, к которому привыкли ребята. Отсюда Амстердам казался всего лишь серой линией, над которой тянулись такие же серые облака.

Неужели они прошли весь этот путь?

Милу закрыла дверцу, вновь отгородившись от внешнего мира. И вдруг она заметила, что Фенна залезла под самый потолок: взгляд подруги был прикован к тому месту, откуда доносился шум.

Скрип. Скрип. Скрип.

– Там, наверное, птичье гнездо, Фен, – сказала Милу. – Голуби, должно быть.

Фенна вздохнула, кивнула, спустилась и смахнула пыль с ног.

– Думаю, мы с чистой совестью можем сказать, что подсказок здесь нет, – заключила Милу. – Надо поискать что-нибудь стоящее.

Милу подтолкнула Фенну к лестнице, которая вела в мастерскую кукольника. Она крепилась перед тем, как осматривать эту комнату, но при виде игрушек, сделанных отцом, её опять захлестнули волны отчаяния. Казалось, что Поппенмейкеры просто ненадолго ушли. Однако толстый слой пыли повсюду свидетельствовал о том, что хозяева отсутствовали уже очень долго: много дней или недель, может, даже несколько лет.

Милу направилась к верстаку, и неожиданно что-то на нём привлекло её внимание. Это был лист бумаги в рамке: стекло растрескалось, как будто кто-то с силой швырнул его об пол.

Милу осторожно взяла рамку и сдула пыль.

Под стеклом оказался портрет мужчины, нарисованный ребёнком. Лицо у человека имело форму картофелины, а один глаз был в два раза больше другого. Нос изогнулся под прямым углом, а на голове красовался не то цилиндр, не то перевёрнутое ведро… Милу так и не поняла наверняка. Уверена она была только в одном, что этот человек счастлив: его смахивающий на банан рот растянулся в улыбке до самых сливовидных ушей. Под портретом кривым почерком кто-то накарябал стихотворение.

Милый папочка,

 
Из твоей улыбки сделаны мечты,
Твои глаза – две сверкающих звезды,
Твое сердце – мой центр тяжести,
И нет ничего сильнее нашей любви.
 

В углу листа чуть менее разборчивым почерком было написано кое-что ещё.

«Лизель, 1872, 10 лет».

Значит, портрету двадцать лет. У Милу зачесались мочки ушей. Она прерывисто выдохнула.

– Я… по-моему, у Брэма Поппенмейкера есть другая… – и она сглотнула. – У него есть другая дочь.

Она протянула картину Фенне, которая молча прочитала надписи.

– Думаю, это многое объясняет… даже платья, – Милу закусила внутреннюю сторону щеки, чтобы не разрыдаться. – У меня есть старшая сестра. Его дочь, которую он не бросил.

Уши колко и неприятно зудели. Милу яростно принялась их чесать, плакать она не собиралась. Должно существовать логичное объяснение всему этому. Где-то. Ей надо продолжать поиски.

И она стала обыскивать каждый шкаф, каждую полку, каждый закуток. Но там не было ни писем, ни фотографий, ни документов.

Милу поочерёдно рылась в набивке каждой куклы, в надежде нащупать хоть какие-нибудь символичные предметы или увидеть тайные знаки, но ничего не находила. Она дёргала плохо закреплённые доски на полу и проверяла возможные тайники.

Ничего.

Всё выглядело очень странно. Можно подумать, что на мельнице её маму никто никогда не замечал. Ни стихов, ни портретов, ничего, что бы свидетельствовало о том, что здесь находился ещё один взрослый человек. Кроме того, ничто не указывало на то, что ребёнок – её ребёнок – когда-либо тут жил.

У Милу дрожали пальцы, когда она записывала в тетради несколько новых идей. Она захлопнула «Книгу теорий» и кинулась вниз, чтобы продолжить поиски на кухне.

К тому времени остальные уже успели проснуться и примерить одежду Брэма и Лизель.

– Надеюсь, ты не возражаешь, – пробормотал Сем, смущённо оттягивая воротник полосатой рубашки. – Просто очень холодно.

– Конечно нет, – ответила Милу, копаясь в ящиках под шкафом-кроватью с зелёным покрывалом. Где-то должны быть подсказки. – Уверена, Сем, мой отец не возражал бы.

– Я кое-что нашёл, – добавил Сем, который сидел на краю постели.

Он держал в руках пачку газет. Милу взяла их у него и сдула пыль со страниц.

– Они все тысяча восемьсот восьмидесятого года, – прошептал Сем. – Последняя вышла в декабре восьмидесятого, – добавил он. – Когда ты…

Милу понимающе кивнула, от волнения у неё ком в горле встал. Значит, родители оставили мельницу в тот самый месяц, когда Милу нашли на крыше «Малютки-тюльпана».

– Спасибо, Сем, – сказала она, сделав пометку в тетради. – Это очень важно.

В ответ мальчик улыбнулся натянутой, скованной улыбкой.

– Я всё равно считаю, что тебе нужно быть готовой к разочарованию…

– До настоящего момента у меня ничего, кроме разочарований, и не было. Одним больше, одним меньше, какая разница? Я должна узнать, что произошло: и не имеет значения, хорошо это или плохо. Мне нужны ответы.

– Здесь столько книг, – протянула Лотта, заглянув в соседнюю комнату. – Мне бы потребовались месяцы, чтобы прочитать их.

– Сейчас у тебя как раз есть время, чтобы начать читать, – произнесла Милу, собравшись с силами и поднявшись на ноги. – Нам уже не надо каждый день гнуть спину на работе по хозяйству. Хотя это место стоило бы привести в приличный вид…

– Нам нельзя здесь оставаться, – возразил Эг, который сидел у окна, развернув на коленях бумагу и сжав в руке угольную палочку, заменявшую ему карандаш.

– О чём ты? – спросила Милу.

Эг поморщился.

– Извини, но мы не можем оставаться на мельнице, если тут нет твоих родителей.

– Но…

– Эг прав, – кивнул Сем. – Соседи обязательно обратят внимание на пятерых сирот, живущих в заброшенной мельнице без всяких взрослых.

– Мы просто скажем им, что мама и папа…

– Нам не поверят.

– Тогда будем скрываться, – не сдавалась Милу. – Никто и не узнает, что мы здесь.

Лотта покачала головой.

– Мы не сумеем спрятать дым из каминной трубы и не можем вечно сидеть взаперти. Это же непрактично, слишком велик риск. Пусть рядом не очень много соседей, как в городе, но и людей тут вполне достаточно, и они начнут задавать неудобные вопросы.

– Но…

– Они могут оповестить органы опеки, – заметил Эг. – Если твои родители не собираются появиться в ближайшие дни, никто не помешает местным вернуть нас обратно в приют и обвинить в смерти Гассбик.

Милу нечего было ответить. Она полагала, что на мельнице будут её родители, которые решат абсолютно все проблемы.

– Мы останемся ещё на одну ночь, – проговорила Лотта. – У Милу будет время поискать новые подсказки, а у нас – собрать то, что можно унести с собой, а ещё мы успеем решить, куда идти дальше. Думаю, я успею прочитать пару книг, – добавила она и сжала губы.

Милу, сломленная и смирившаяся, опустилась на подоконник. Прижавшись подбородком к холодному стеклу, она устремила взгляд на истерзанный зимой польдер, который теперь казался непомерно жалким и пустынным (именно такой она себя и ощущала). Единственным цветным пятном в округе была странная медная крыша соседнего дома.

– Обидно, что мы не можем остаться надолго, – тихо посетовал Эг. – Здесь столько всего чудесного, что можно зарисовать. Например, амбар. Мне интересно, почему Поппенмейкерам понадобилась постройка с такими огромными дверями. Они совсем не похожи на простые деревянные двери, как у всех остальных сооружений.

Милу взглянула на его рисунок, затем посмотрела в окно и убедилась, что Эг не ошибся. У амбара при мельнице имелись необычные резные двери красного дерева, украшенные орнаментом из перевитых цветущих виноградных лоз, напоминающих те, что были на шкафах-кроватях.

Мурашки побежали по коже на её голове, и, даже не успев осознать этого, Милу уже мчалась к выходу. Ветер свистел в ушах, когда она неслась по неухоженной гравийной дорожке к амбару. Тяжело дыша и дрожа, она потянула за дверную ручку. Петли заскрипели, и её окутала пыль.

Милу ступила внутрь, на рыхлый пол. Она посмотрела вниз и обнаружила красный ковёр. Отмахнувшись от паутины, Милу сделала шаг вперёд и сразу наткнулась на что-то. Стул, обитый бархатом.

Милу моргала, пока глаза не привыкли к полумраку, а потом увидела, что здесь не один такой стул, а целые ряды. Девочка, неуверенно ступая, прошла по узкому проходу между ними и застыла в центре амбара, прямо под огромной зияющей дырой в потолке, сквозь которую лились лучи утреннего солнца. У дальней стены располагалась просторная сцена. Потрёпанный, поеденный молью занавес был задёрнут.

Сердце Милу на мгновение перестало биться, когда она поняла, что открылось её взору.

Это был театр. А за занавесом безошибочно угадывался чей-то силуэт: некто стоял на сцене и протягивал руки к Милу.

«Книга теорий» Милу

Новые улики

• Родители оставили мне карманные часы с выгравированными на них загадочными фразами и координатами. Они спрятали их в тряпичной кошке. Часы привели меня домой, но мамы и папы там не оказалось.

• На главных воротах висел ржавый замок. Знак при входе кто-то испортил, теперь на нём написано, что на мельнице опасно и здесь водятся призраки.

• Тут нет людей, но остались их вещи.

• Одежда, принадлежавшая мужчине (моему отцу), а ещё я обнаружила детские вещи (вероятно, моей сестры).

• Портрет и стихотворение дочери Брэма, Лизель.

• Газеты – все двенадцатилетней давности… тот самый год и месяц, когда корзинку со мной положили на крыше приюта.

Недостающие улики

• Никаких тайных посланий.

• Никаких фотографий.

• Никаких намёков на то, куда все ушли.

• Никаких следов моей матери.

• Никаких следов другого ребёнка (меня).

Возможно, если я решу загадку карманных часов, то узнаю, как найти родителей.