Текст книги "Неправильные дети"

14

Милу бросилась вперёд по узкому проходу и запрыгнула на сцену. Когда она попыталась раздёрнуть ветхие занавеси, те упали вниз, накрыв её с головой. Девочка поспешно выпуталась из ткани.

Перед Милу стояла её копия: носки вытянуты, руки раскинуты в балетной позе.

Девочка с большими немигающими глазами и ярко-розовыми губами.

Девочка из хлопка, подвешенная на ниточках.

Марионетка.

Милу мысленно выбранила себя. Глупо было думать, что здесь может оказаться что-то другое. Или кто-то другой.

Горячие солёные слёзы покатились по щекам и попали в рот.

– Милу! – за её спиной раздался голос Лотты. – О чём ты только думаешь? Тебя могли увидеть… Святая Гауда!

Милу быстро вытерла слёзы и повернулась к остальным. Её друзья восторженно озирались, оглядывая театр.

– Потрясающе! – воскликнул Эг, на ходу поворачиваясь вокруг своей оси прямо в проходе.

Но Сем смотрел прямо на Милу.

– Ты в порядке?

Он перевёл взгляд на балерину-марионетку, и встревоженное выражение на его лице сменилось сочувствующим.

Девочка залилась краской, обогнула марионетку и устремилась в центр затенённой сцены. С одной её стороны была груда деревянных плашек и незаконченных декораций: казалось, что она вот-вот рухнет. С другой же имелась большая лестница, по которой можно было подняться на платформу кукловода. Милу направилась к ней, но остановилась, уши защипало до самых мочек.

В дальнем левом углу сцены лежали одеяла, скомканные и обледеневшие. Уши Милу внезапно пронзило резью, а сердце застучало. Она толкнула одеяла ногой: одно откинулось, но под ним оказались всего лишь какие-то простыни или покрывала.

Милу почесала затылок. Почему-то сейчас интуиция ей совсем не помогала.

– Смотри, – произнёс Сем сдавленным голосом.

Он отодвинул одеяло чуть в сторону, и Милу ахнула. Следы когтей на полу. Точно такие же, как на её корзинке.

– Вдруг я опоздала? – тихо сказала Милу. – И они…

– Если бы они умерли, мельницу бы продали, а их вещи – вынесли, – ответил Сем. – И они бы не оставили тебе карманные часы с координатами.

Милу надеялась, что он прав.

– Всё так… запутанно, – проговорила она. – Я должна узнать, что случилось.

– Понимаю.

– Это место может оказаться очень полезным, – подала голос Лотта, сидевшая на стуле в зале. – Как обидно, что мы не можем остаться. Уверена, я бы сумела вновь запустить мельницу. Представь, Фенна, сколько всего ты бы испекла, если бы мы мололи муку.

Фенна печально улыбнулась.

– Я бы хотел научиться пользоваться швейной машинкой в мастерской, – добавил Сем. – Я всегда о такой мечтал.

– Почему я не обнаружила карманные часы раньше? – мрачно пробурчала Милу. – Может, тогда мой отец ещё был здесь. Несправедливо, что мы наконец-то отыскали дом и не можем тут остаться.

Повисла тишина, в воздухе танцевали пылинки, покрытая инеем марионетка поблёскивала на свету.

– Допустим, что Брэм Поппенмейкер находится здесь, – вдруг выпалил Эг.

Он тоже залез на сцену и теперь кружил вокруг марионетки.

– Но его тут нет, – сказала Лотта.

Эг ухмыльнулся.

– Конечно, но…

– Эгберт! – Лотта в недоумении устремила взгляд на дыру и другие прорехи в потолке. – Твои слова бессмысленнее, чем квадратный сыр.

– О чём ты думаешь, Эг? – спросила Милу, заметив в его глазах знакомый блеск: обычно Эг так смотрел, когда ему в голову приходила очередная оригинальная идея.

Мальчик дёрнул за нитку марионетки, и кукла завибрировала.

– Мы можем сделать отца.

Все изумлённо уставились на него.

– Отца-марионетку, – и улыбка Эга стала мечтательной. – Помните, я нарисовал открытую рану у Милу на лбу, и Лотта чуть в обморок от ужаса не упала?

Лотта фыркнула.

– Она выглядела как настоящая.

– О том я и говорю, – заявил Эг. – Мы создадим убедительную иллюзию.

– Как в тот раз, когда Гассбик… – начал было Сем и умолк.

И вновь наступила тишина. Все пятеро подумали о страшных событиях, случившихся в приюте. Обычная тень показалась Гассбик настолько реальной, что директриса испугалась до смерти.

– Мы сделаем так, что люди подумают, будто Брэм вернулся, да? – уточнила Милу. – И тогда соседи не станут нам досаждать?

– А что насчёт Ротмана? – поинтересовался Сем. – Как считаете, он не станет нас искать? Он лишился дешёвых рабочих, и мы заехали ему по ноге, вряд ли он теперь на седьмом небе от счастья.

– Ротману нужны фальшивые документы, чтобы провести нас через таможню в порту, – ответила Лотта. – Без Гассбик ему их не достать. Он не станет рисковать и не будет болтать про сделку. Полагаю, наша главная забота – это органы опеки. Если они узнают, что мы натворили…

– У них нет причин не верить учётной книге, – перебила её Милу. – Пока наши соседи ни о чём не подозревают, органам опеки незачем кого-то сюда присылать. В любом случае им хватит забот, чтобы найти замену Гассбик. Нам нужно просто убедить здешних людей, что Брэм Поппенмейкер вернулся и взял нас всех к себе.

Лотта открыла было рот, чтобы возразить, но тотчас его закрыла.

– Наверное, это сработает, – вымолвила она наконец. – Пусть виднеется только силуэт за окном… Если кто-то любопытный объявится, мы должны будем сделать всё, чтобы не пустить его на порог мельницы.

– Вот и хорошо. По крайней мере, у меня будет время что-либо разузнать о родителях, – сказала Милу. – Когда они действительно приедут сюда, мы будем в безопасности.

– И нам будет легче придумать новый план, на случай если придётся убраться отсюда, – встрял Эг.

– Нам необходимо покупать еду, – мрачно проворчал Сем. – На мельнице нет припасов, а Фенне перед побегом удалось прихватить только чёрствый хлеб, несколько картофелин и морковку. Здорово, что мы нашли убежище, но от голодной смерти оно нас не спасёт.

– Мы что-нибудь продадим, – предложил Эг. – Хотя бы столовое серебро.

– Нет! – отрезала Милу. – Мы не имеем права продавать то, что нам не принадлежит.

– Мы смастерим что-нибудь и будем торговать на рынке, – оживился Сем. – Марионетки, может быть?

– Тогда мы столкнёмся с двумя проблемами, – рассудительно произнесла Лотта. – Во-первых, мы привлечём к себе излишнее внимание, если будем продавать марионетки Поппенмейкера. Во-вторых, все рынки находятся в городе. Если мы вернёмся в Амстердам, велик риск, что нас узнает кто-нибудь из сирот, которых уже забрали из приюта… или нас заметит кто угодно другой, видевший нас в «Малютке-тюльпане». Посыльный, например.

– Если мы правильно оденемся и прикроем лица шарфами, то ничего подобного не произойдёт, – улыбнулся Сем. – Я мог бы делать обычных кукол на продажу вместо марионеток. У нас есть все подручные материалы. Когда у нас будут средства, мы даже сможем пополнить запасы господина Поппенмейкера.

– Значит, мы остаёмся? – спросила Милу. – Я буду искать родителей, и мы тем временем сможем зарабатывать продажей кукол. Все согласны? Фенна?

Та утвердительно кивнула.

– Чего мы ждём? – встрепенулась Милу, и её исстрадавшееся сердце забилось в радостном предвкушении. – Пойдёмте и сделаем себе отца!

Они прокрались обратно на мельницу, укрываясь за большим деревом, чтобы никто из проезжающих мимо велосипедистов их не заметил, после чего набили голодные желудки остатками чёрствого хлеба, который Фенна стащила с кухни «Малютки-тюльпана».

– Вы больше никаких картин не находили? – неуверенно спросил Эг, державший в руках портрет Брэма, набросанный Лизель.

Милу покачала головой.

– Нет, только этот рисунок. Сем, можешь взять для туловища старые кальсоны моего отца. Эг, бери любые краски, какие тебе понадобятся. Я найду костюм для куклы.

– А мы с Фен снимем с ворот замок, а затем приберёмся в комнатах, – вызвалась Лотта. – Не люблю жить в такой грязи. И я собираюсь разжечь камин. Хочу в конце концов почувствовать, что у меня есть пальцы на ногах.

К тому времени, когда опустились сумерки, в камине уже плясали и трещали языки пламени, кухню заливал янтарный свет очага, а поддельный отец-марионетка был почти готов.

Лотта, весело напевая, положила в камин ещё одно полено и поднесла руки к огню.

– Святая Гауда, это прекрасно, – вздохнула она, пошевелив всеми двенадцатью пальцами. – Вероятно, завтра нам удастся нагреть достаточно воды, чтобы принять ванну.

От жара и восторга по телу Милу забегали мурашки. Она принялась разглядывать произведение Сема и Эга.

– Думаю, лицо в форме картофелины тебе хорошо удалось, Сем, – сказала она. – Эг, глаза, которые ты нарисовал, абсолютно разные. Так и надо.

Отец-марионетка был ростом с Сема, с долговязыми конечностями, сделанными из набитых сеном кальсон. С помощью швейной машинки Брэма мальчик сшил голову из простого отреза хлопковой ткани, а Эг нарисовал на ней лицо. Куклу одели в коричневые шерстяные брюки, зелёную рубашку с пуговицами, фетровую шляпу и чёрный бархатный пиджак.

– Отлично получилось! – воскликнула Милу. – Если не приглядываться, то сойдёт за настоящего.

Лотта подошла и встала рядом. Милу заметила, что глаза у подруги влажные.

– Он замечательный, – прошептала Лотта, взяла руку марионетки и поцеловала. – Приятно с вами познакомиться, папа.

Сем снял марионетку с крюка на стене и усадил на стул в кухне. Остальные встали рядом. Милу забралась на стол и взяла два деревянных креста, от которых к телу куклы тянулись двенадцать верёвочек. Девочка вскинула один крест вверх, и тряпичная рука поднялась.

После пары деликатных манёвров с крестами марионетка поковыряла в носу.

Сем закатил глаза, а Лотта рассмеялась.

– Ты можешь сделать так, чтобы он передвигался? – спросил Эг.

Девочка раскинула руки как заправский кукловод и принялась крутить кресты. Какое-то время папа-марионетка дёргался, будто лихорадочно пытался стряхнуть с себя паука, но в итоге Милу удалось поставить его на ноги.

– Браво! – хихикнул Эг, когда кукла сделала несколько шагов.

Милу улыбнулась.

– Посмотри-ка.

Она ещё немного поколдовала с крестами, после чего движения папы-марионетки стали напоминать некий танец: он размахивал руками над головой и прыгал то на одной ноге, то на другой.

– Где Фенна? – поинтересовался Эг. – Чего она застряла наверху, она должна это увидеть!

Будто в ответ на его слова кто-то громко затопал по лестнице, спускаясь вниз. Фенна в башмаках на деревянной подошве и с каким-то тряпичным свёртком в руках застыла на пороге, разинув рот. Милу повернула папу-марионетку лицом к ней и заставила куклу поднять голову.

– Привет, Фенна, – пробасила Милу и пошевелила крестами, чтобы поддельный папа слегка поклонился. – Я твой отец.

Фенна восхищённо улыбнулась. Свёрток у неё на руках дёрнулся и издал громкий пи-и-и-и-иск!

– Что это? – спросила Лотта.

Опять раздался пи-и-и-и-и-иск! А затем кто-то заухал.

– Пи-и-и-и! Уху-ху!

Фенна развернула ткань. Показалась круглая мордочка цвета пергамента, и два огромных тёмных глаза заморгали на свету.

– Где ты ухитрилась достать сову, Фен? – спросила Милу и слезла со стола, чтобы получше рассмотреть птицу.

Девочка указала наверх, и Милу вспомнила те скрипучие звуки, которые они слышали под потолком мельницы.

– Значит, это были не голуби. Ты сняла совёнка с крыши?

Фенна покачала головой, сделала несколько жестов руками.

– Он упал?

Фенна грустно кивнула, ласково баюкая совёнка.

– Пи-и-и-и! Уху-ху!

Лотта подошла ближе и отогнула ткань.

– Он совсем ещё птенец, – объяснила она. – Наверное, вылупился очень поздно в этом году. И левое крыло у него вроде недоразвито. Уверена, что его бросили. Бедняжка, кажется, он изголодался и всего боится.

– Он сирота? – тихо спросил Эг. – Как мы?

– Эй, совёнок, – проговорила Милу, поглаживая мягкие пёрышки на голове птенца, – думаю, на мельнице хватит места ещё для одного сироты.

Улыбка Фенны озарила кухню, и у Милу слегка дрогнуло сердце.

– Значит, нужно дать ему имя, – сказала Лотта. – Как насчёт Барти?

Фенна сморщила нос. Совёнок щёлкнул клювом.

– Птах? – предложил Эг.

Фенна покачала головой, а совёнок запищал.

– Пискля? – предложила Милу.

Фенна закатила глаза.

– Нет, – заявил Сем с глубокомысленным видом. – Ему нужно имя, которое ему подходит…

Вновь раздался пи-и-и-иск!

– ПИ-И-И-И!

Все, кроме Фенны, зажали пальцами уши.

– Может, назовём его Шумным? – сказал Эг.

– ПИ-И-И-И!

Сем заулыбался широкой кривоватой улыбкой.

– Помните, как Гассбик решила, что от нас будет легче избавиться, если мы научимся играть на музыкальных инструментах?

– ПИ-И-И-И!

Улыбка Сема стала шире, когда остальные закивали.

– Его писк похож на звуки, которые получались у Милу на скрипке.

– Это были не звуки, а Моцарт, – набычилась Милу.

– ПИ-И-И-И!

– Давайте назовём его Моцартом? – спросил Сем у Фенны, глаза у него поблёскивали, когда он перевёл взгляд на птенца.

Совёнок повернул головку на сто восемьдесят градусов, чтобы посмотреть на мальчика, и издал тихий мелодичный щебет. С губ Фенны сорвался смешок: хриплая трель, разнёсшаяся по кухне.

Ребята уставились на Фенну, которая прижала ладонь ко рту, её щёки заалели, по яркости теперь не уступая рыжим волосам. У Милу ком встал в горле.

– Моцарту нужно гнездо, – в конце концов вымолвила Лотта. – Почему бы нам не устроить его на книжном шкафу?

Фенна ласково прижала птенца к груди и потёрлась о его оперение носом. Затем подняла голову и кивнула, лучезарно улыбаясь.

Ком в горле Милу стал разрастаться, когда новая неприятная мысль пришла к ней на ум. Если ей не удастся найти родителей, а их вернут обратно в «Малютку-тюльпан», вероятно, она больше никогда не увидит такой улыбки Фенны и не услышит её смех.

«Книга теорий» Милу

Кукольный театр

Наблюдения

• Амбар при мельнице частично переделан в театр.

• Дыра в крыше, порванная обивка сидений, ветхий занавес.

• Марионетка, свисающая с платформы кукловода.

• Строительные материалы и театральные реквизиты, сваленные на сцене.

• Куча одеял в левом углу сцены.

 Следы когтей на полу рядом с одеялами. Такие же, как на моей корзинке в форме гроба.

Эти отметины оставил оборотень?

Случилось что-то ужасное?

Моя семья ещё жива?

15

Скудно поужинав картофельной похлёбкой, дети расселись у огня в гостиной. Папа-марионетка сидел в кресле-качалке, закинув ногу на ногу, на хлопковом носу красовалась пара тонких проволочных очков.

– Подкинь ещё дров в огонь, Сем, будь добр, – говорила Лотта низким голосом, дёргая ниточки, крепившиеся к голове папы-марионетки, чтобы тот кивал в сторону камина. – Милу, дорогая, убери тарелки, пожалуйста.

– Конечно, папа, – хихикнула Милу.

Фенна усмехнулась, сняла фартук и повесила его на крючок, торчавший из стены. Она соорудила на шкафу гнездо из кукольной набивки, а теперь полезла туда, чтобы положить совёнку горсть червей, которых накопала возле амбара. Устроившись в большом кресле вместе с папой-марионеткой, Милу, как ни старалась, не могла перестать улыбаться. Она думала, что сегодня – самый замечательный вечер в её жизни.

Ни Гассбик.

Ни дрожи.

Ни страха.

Сем расправил на окне тонкую хлопковую занавеску, скрыв кресло-качалку, папу-марионетку, камин и всех остальных.

– Сработало! – восторженно воскликнул Эг, который стоял снаружи.

Через минуту он, сияя, вернулся в гостиную.

– Я видел только ваши силуэты! А он выглядит как настоящий человек.

Это была идея Милу: повесить везде на окнах тонкие занавески, а ещё одну – на шкаф-кровать, куда они положат поддельного отца, на случай если кто-нибудь заявится на мельницу. Любой сосед, усомнившийся в том, что Брэм Поппенмейкер вернулся, увидит явные доказательства: дым, вьющийся из трубы, и свет, льющийся из окон первого этажа. Если подойдёт ближе, то обнаружит семью из шести человек, которые собрались у камина, чтобы послушать сказку на ночь. В семьях так заведено по вечерам. Милу в этом не сомневалась.

– Замечательно, – подытожила она. – Настало время папе рассказать нам новую историю.

– Ох! – откликнулась Лотта, изучающая содержимое книжного шкафа. – Насчёт историй… я нашла две книжки, которые мы могли бы почитать сегодня.

Она уронила Милу на колени объёмистый том.

– «Чахотка. Медицинский справочник»?[12]12
  Чахотка – старое название туберкулёза (прим. ред.).


[Закрыть] Не уверена, что это лучшее чтение на ночь.

– Пф… ну и ладно, тогда позже сама почитаю, – ответила Лотта.

Она забрала у Милу толстый том и вручила подруге маленькую книжицу в кожаном переплёте. Её глаза поблёскивали.

– Тебе понравится.

– Что это? – спросила Милу.

Лотта улыбнулась.

– Открой и увидишь.

Милу так и поступила, и мурашки побежали у неё по коже. На бумаге карандашом было нарисовано дерево, напоминающее то, что росло неподалёку от мельницы, у дома с медной крышей, только с ещё более кривым стволом. Верхние ветви сплелись в две диагональные неровные надписи.

Милу провела пальцами по странице. Её сестра сочиняла истории, как и она сама.

– В шкафу есть другие её рассказы, – сообщила Лотта. – Только они все романтичные, кроме этих. Кажется, вы с сестрой одновременно похожи и совсем не похожи.

На следующей странице была всего одна строчка – посвящение, которое написала Лизель.

«Тибальту»

Милу сглотнула. Кто такой Тибальт?

Кем бы он ни был, он знал её сестру. Знал, как она выглядит. Слышал её смех, может, даже был в курсе, что с ней приключилось. Милу невольно почувствовала укол ревности: ведь Лизель посвятила историю ему, а не ей.

Сем и Фенна уселись на полу на подушках, а Эг забрался во второе кресло-качалку.

– Милу прочитает нам рассказ, – радостно объявила Лотта. – Правда, Милу?

Девочка смогла лишь кивнуть. Она принялась теребить пальцами страницу, прежде чем её перевернуть, а потом дрожащим голосом начала читать:

– «Кошмары приходят, когда наступает темнота. От них не спрятаться. Стоит им только один раз вонзить в тебя когти, испробовать твою душу и вкусить твой страх, как они всегда будут знать, где тебя найти.

Мой собственный кошмар терзал меня много недель.

Я лежу в кровати и не сплю, зная, что они ждут. Конечно, все мои попытки не заснуть тщетны. Я погружаюсь в блёклый туман сна и не успеваю понять, что мои глаза закрылись. Стены комнаты исчезают, на их месте теперь бесконечная тьма. Тепло утекает, и я дрожу от холода. Гром гремит, раздаётся треск молнии, в тёмном беззвёздном небе рождается бледная луна.

Я нахожусь в тундре. Трава здесь ссохшаяся, мёртвая. Тоскливый пейзаж тянется до самого горизонта во всех направлениях, озаряемый лишь бледной луной. Я понимаю, что прижимаю что-то к груди, и, опустив взгляд, вижу ржавую железную клетку: внутри находится моё собственное бьющееся сердце.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

Тени обвиваются вокруг ног, пульсируя в такт. Щупальца тянутся к моей клетке с сердцем, и я отмахиваюсь от них. Что-то грохочет, сотрясая землю.

Вдалеке высокое кривое дерево растёт из чахлой земли. Его ветви тянутся вверх и в стороны, точно щупальца, и мне приходится прищуриться, чтобы увидеть верхушку. Я крепче прижимаю к себе клетку с сердцем, когда внезапно дерево изменяется.

Дерево ночи чудовищно: ветви у него – из костей, а вместо листьев – когти. Но я сразу устремляюсь к нему, так происходит каждый раз, когда я оказываюсь здесь. Я больше не контролирую конечности, ими управляют тени. Как всегда, я останавливаюсь, сделав сто семьдесят пять шагов, совсем близко от массивного ствола.

На заскорузлой коре вырезаны лица: какие-то мне знакомы только смутно, другие принадлежат самым любимым людям. Все, кроме одного, разумеется.

– Оставьте меня в покое! – кричу я теням, Дереву ночи, лицам.

– Ты уже не можешь прятаться, Теодора, – говорят лица единым жутким голосом. – Карнавал ждёт, и ты должна явиться.

– Нет.

– Теодора.

Я замираю при звуке собственного имени, которое сейчас произнесено так ласково, но я знаю: надвигается нечто плохое.

Рядом со мной появляется мальчик. У него заострённые уши, мочки покрыты коричневым мехом. Его глаза жёлтые, а лицо напоминает вытянутую морду. Когда он улыбается, я мельком вижу его кинжально-острые зубы.

– Оборотень! – ревут лица на стволе.

Я крепче прижимаю к груди клетку с сердцем и качаю головой. Лицо ребёнка становится обычным, человеческим, и он снова улыбается – наполовину по-мальчишечьи, наполовину по-волчьи, – но в целом улыбка знакомая и ободряющая.

– Хендрик, – шепчу я, а тени скользят всё выше по моим ногам. – Пожалуйста, помоги мне.

Как только его рука сжимает моё плечо, хватка теней слабеет и могу от них отбиться. Надежда расцветает во мне, и вскоре клетка с сердцем оказывается оплетённой яркими цветущими лозами. Я вместе с Хендриком отворачиваюсь от Дерева ночи. Мы бежим.

Внезапно мы попадаем на тропу из могильных плит. Дерево ночи исчезло, и вокруг нет ничего, лишь обширная тёмная пустошь, Хендрик, я и моё бьющееся сердце.

Я считаю наши шаги. Каждую ночь мы делаем на два шага больше. Накануне мы прошли шестьсот шестьдесят три шага. Сердце в клетке бьётся всё быстрее. На шестьсот шестьдесят пятом шаге мы останавливаемся. Я моргаю, пока туман перед глазами не рассеивается, пульс дробно стучит в ушах.

Возле нас возникают ворота. Гигантские железные прутья решётки выкрашены в чёрный, кончики – в ярко-золотой. За решёткой я вижу чудовищ. Они танцуют, поют, зовут меня по имени. Челюсти, зубы, когти, рыла, морды… Я вижу столько монстров, они все будто сливаются в одно ужасное создание. Играет музыка, но она совсем не похожа ни на одну мелодию, которую я слыхала раньше. Звуки разбиваются друг о друга, словно каждая нота борется за то, чтобы быть услышанной. Скрипки визжат, барабаны гремят, флейты стонут в агонии. Тени выплёскиваются наружу и вновь обвиваются вокруг моих ног. Я хочу зажать уши, но не могу.

Я хочу убежать, но не могу.

В этот момент я обычно просыпаюсь, тяжело дыша и отмахиваясь от невидимых чудовищ, но сегодня ночью понимаю, что тени меня не отпустят. Сейчас всё будет иначе.

– Время пришло! – зовут кошмары.

Хендрик хватает меня за локоть, пытается увести, но тени вцепляются в меня крепче и тащат к воротам. Появляются всё новые, тянутся к клетке с сердцем, и я понимаю, что мне остаётся только одно.

Я поднимаю взгляд на ворота и позволяю страхам захлестнуть себя. Затем высвобождаюсь из хватки Хендрика и отдаю ему клетку с сердцем, улыбнувшись самой храброй улыбкой, на какую способна. Он смотрит недоумённо и испуганно. Мы не успеваем ничего сказать, а ветер уже налетает на меня, отрывает от земли, толкает вперёд, прочь от мальчика, прочь от моего собственного живого сердца.

Я прохожу через ворота и…»

В камине громко треснул уголёк. Друзья Милу вздрогнули и заморгали.

– И?.. – нетерпеливо спросила Лотта. – Она проходит через ворота, а потом?

Милу перевернула страницу, но на другой стороне листа ничего не было.

– Конца нет, – и она пролистала оставшиеся страницы. – Вообще больше в книжке ничего нет.

– Что? – возмутился Эг. – Но должен же быть конец!

– Хорошенькое дело – не закончить историю, – хмыкнул Сем. – Раз уж начинаешь писать рассказ, разве так трудно сочинить финал?

– Всё в порядке, – произнесла Милу. – Я просто придумаю свой коне…

На мгновение её уши закололо, и тотчас все услышали, как задребезжало оконное стекло.

Милу вскочила, захлопнув книжку. Все пятеро выглянули из-за занавески. Мимо окна промелькнула тень. Человеческая тень.

– Кто там? – ахнула Лотта.

Сем взял подсвечник, широкими шагами пересёк комнату, выбежал в коридор и распахнул входную дверь. Милу бросилась за ним. Они вышли в морозную ночь, снег кружился и падал нежными крохотными комочками. Повсюду царила темнота, а над головами у детей висел плотный туман, поглощавший лунный свет.

Сем поднёс мерцающую свечу к припорошенной снегом земле.

Следы, начинавшиеся под окном, тянулись к гравийной дорожке, которая вела к амбару. Милу пошла туда, потащив Сема за собой. Следы повернули, но не к воротам: похоже, кто-то направился к одному из мелких каналов за мельницей.

– Кто здесь? – крикнула Милу. – Покажись!

Единственным ответом был свистящий вой ветра.

Милу нагнулась, чтобы получше изучить следы. В «Малютке-тюльпане» она оттёрла с пола вестибюля достаточно отметин от ботинок и башмаков с деревянными подошвами, чтобы понять, кто во что обут.

Следы закруглялись спереди, а пятка оказалась тяжёлой и широкой: эти признаки явно указывали на мужскую обувь.

Но следы были маленькие. Может, их оставил мальчик?

– Покажись! – опять крикнула Милу, дрожа от страха и злости.

Что мальчик успел увидеть? Сколько времени он стоял снаружи, наблюдая за ними? Он спрятался уже после того, как Сем повесил занавеску, чтобы скрыть папу-марионетку? Или до?..

Милу не ожидала, что кто-то будет подглядывать. Знак на воротах советовал людям остерегаться мельницы, а замок предупреждал, что надо держаться подальше. Но, судя по всему, как минимум один сосед оказался достаточно дерзким, чтобы подобраться к самому окну, и этого может быть достаточно, чтобы разрушить всё.

– Давай вернёмся внутрь, – предложил Сем.

Милу хотела пойти по следу.

– Но…

– Кто бы это ни был, – сказал Сем, увлекая её к мельнице, – его тут уже нет.

«Книга теорий» Милу

Лизель Поппенмейкер

• Она придумывает истории, как и я.

• Она сочиняет стихотворение для нашего отца.

• Она пишет рассказы для друзей.

• Она носит слишком вычурные передники.

• Сейчас ей тридцать лет.

• Ей повезло, что она выросла здесь.

Возможно, Лизель вышла замуж и уехала отсюда. Однажды мои родители решили навестить дочь и её новую семью и не вернулись… за двенадцатилетний промежуток времени.

Или же Лизель стала сочинять оперы для какого-нибудь итальянского театра. Вероятно, мои родители поехали к ней в Италию и не вернулись… за двенадцатилетний промежуток времени.

Такого быть не может.

Ничего подобного просто быть не может.

Где они?