Текст книги "Выбор"

Семь.

Завожу машину.

Шесть.

На улицу выбегают люди. В руках держат все, что смогли вынести.

Пять.

Машина рычит, выезжая со стоянки.

Четыре.

Последний человек выбегает из подъезда, захлопывает за собой дверь.

Три.

Слышу сирену пожарной машины и скорой.

Два.

Во всем квартале отключают свет.

Один.

Взрыв раздирает тишину, в одну секунду разваливая дом на части.

Прощайте.

Глава 3: Лихорадка

Упрямо веду машину по автобану, концентрируясь на дороге впереди. Уже четыре часа я стискиваю руль, время от времени нервно поглаживая его кожаную обивку, и успешно подавляю эмоции. Куда я еду? Уж точно, подальше от Кериса: проклятый город выжал из меня все соки.

Багажник забит оружием из съемной квартиры. Я готова ко всему. Оушн всё так же спит, сладко сопя на заднем сидении. Глаза слипаются от усталости, и я, немного поразмыслив, сворачиваю на ближайшее место для отдыха и засыпаю.

Меня будят солнечные лучи, слепящие даже сквозь закрытые веки. Неловко прикрываю глаза рукой и выхожу из машины. Здесь пахнет свежестью, зеленью, витает сладковатый запах перегнившей листвы, воздух наполнен ароматом цветов и хвои.

В животе громко бурчит, и я отчаянно пытаюсь вспомнить, когда я в последний раз ела. Хмыкаю. Давно.

Неторопливо иду к багажнику. «Может, следовало заехать к Максу?..» Задумчиво снимаю старые номерные знаки и достаю новые. Прошлые номера легка трещат в руках, переламываясь. «Нет, не следовало. Показаться где-либо живой – значит, дать заказчику второй шанс». У меня всегда был запасной план: липовые документы всех видов и типов были разложены в тайниках по всему городу, мне оставалось лишь аккуратно их забрать. Обломки номеров и старые документы заношу подальше в лес, обкладываю их по кругу камнями и обливаю жидкостью для розжига. Спичка легко чиркает в моих руках; пару секунд я гляжу на слабенький огонек, а потом бросаю ее к осколкам, и, дождавшись, когда пламя разъест до неузнаваемости цифры и оближет плотную бумагу, возвращаюсь к машине.

Оушн уже ждет меня, сонно потирая глаза.

– Привет, – я немного растягиваю губы в улыбке, стараясь, чтобы она вышла хоть немного искренней.

– У меня болит живот.

Сажусь на место водителя, достаю из бардачка бутылку с водой и даю сестре:

– Держи. Выпей.

Она нехотя протягивает ручки и делает пару глотков. Наблюдаю за ней в зеркало заднего вида и затем, удовлетворенно приподняв подбородок, завожу двигатель и выезжаю со стоянки. До ближайшей закусочной оказывается почти тридцать миль, и на подъезде к ней наши животы уже рычат громче машины.

Забегаловка встречает нас тяжелым ароматом специй, жженого жира и хренового кофе, которым лучше травить нечисть, чем пить самому. Мы заказываем пару блинчиков с чаем и усаживаемся за столик у окна на большой диван странного болотно-оранжевого цвета.

– Где мама с папой?

Я улыбаюсь, стараясь не показать волнения и успокоить расшалившееся сердце, и легко треплю сестру по голове:

– У них появилась работа. Они должны были срочно… уехать.

– Тогда почему ты забрала папину машину?

Пронзительные карие глаза смотрят прямо в душу. Едва не вздрагиваю:

– Он сказал, что нам лучше на время переехать.

– Почему?

Пожимаю плечами и равнодушно киваю добротной женщине, принесшей еду. Оушн тупит взгляд и ковыряет блинчики вилкой.

– Они нас больше не любят? – Тихо спрашивает она, еще ниже опуская голову.

– Они нас очень сильно любят, солнышко. Просто так нужно, понимаешь?

Сестра кивает и по-детски неловко кусает блинчик, вымазывая щеку в кленовой сиропе. Фыркаю, тянусь за салфетками, неумолимо погружаясь в пучину тяжелых мыслей.

Я должна защитить Оушн, но рядом со мной она уже находится в опасности. Бегать? Всю жизнь? Отстойная мысль. Осесть в глуши, лишить ее нормального будущего? Сестра не должна расплачиваться за мои ошибки. Мы возвращаемся в машину, но я не спешу выезжать со стоянки.

Я думаю о семье. С сестрами отца мы не общаемся около десяти лет, а их мать давно уже переехала во Флориду, где довольно удачно купила дом на берегу океана. Дед, в свою очередь уехал в другой конец Техаса и теперь работает на собственном ранчо: пасет коров, выгребает из-под них дерьмо и выращивает экологически чистые помидоры. Забираюсь на водительское сидение и захлопываю дверь. Кажется, их жизнь начала налаживаться после развода и того, как они уехали подальше от своих детей.

Зло ударяю руль и откидываюсь на спинку. Нам никто не сможет помочь. Мне потребуется время, чтобы вернуться в Керис. Я больше не могу рисковать. Оушн должна быть на расстоянии, я не оставлю ее беззащитной.

Значит, у меня нет выбора. Достаю из бардачка подходящие новые паспорта, водительское удостоверение и документы на машину; остальные же вместе с фальшивыми номерами отправляются в нижний отсек багажника и накрываются специальным непрозрачным тентом, создавая двойное дно. Наверх забрасываю чемоданы, ближе всех кладу пару небольших пакетов с гигиеническими штучками и специально их приоткрываю. Оружие же и патроны перекладываю под задние пассажирские сидения. Улыбаюсь и не торопясь выезжаю со стоянки.

Через пару часов я сверяюсь с навигатором и тяжело выдыхаю:

– Оушн?

Хотя бы этой проблемы можно было избежать, едь я по заброшенному шоссе, а не центральной автомагистрали. Замечаю, как она поднимает глаза, и встречаюсь с ней взглядом в зеркале заднего вида.

– Возможно, скоро нас остановят дяди, они посмотрят машину и наши документы. Мне нужно, чтобы ты притворилась спящей.

– Зачем?

– Очень нужно, – мягко растягиваю губы в улыбке, – а потом мы можем в заехать в супермаркет и купить тебе что-угодно.

– Даже плюшевого Барни? – С надеждой спрашивает она.

– Даже плюшевого Барни.

Через двадцать минут мы подъезжаем к границе Техас-Оклахома. Сердце отвратительно громко стучит в груди, потеют ладони. Поток машин достаточно быстро проходит мимо небольшой пограничной будки; автомобили останавливают случайным образом, выборочно проверяя салон. Медленно тащусь в колонне в надежде аккуратно проехать пункт, однако молодой пограничник ладонью указывает мне на обочину, я аккуратно торможу возле него и, стиснув зубы и натянув доброжелательную улыбку, открываю дверь.

– День добрый, мэм, – он прикрывает глаза от палящего солнца, – вы могли не выходить из машины.

– Прошу прощения, лейтенант… – я опускаю взгляд на бейдж.

– Лейтенант Уильямс, – помогает мне он.

– Но у меня в машине спит дочь, – серьезно продолжаю я, – её недавно напугала собака, напавшая из переулка, и теперь моя малышка едва спит. Позвольте не будить её, Хлоя только уснула.

Уильямс хмурится и с сожалением кивает, а я аккуратно вручаю ему документы.

– Триша Коул, двадцать один год.

Он сверяет фотографию в паспорте и на водительском удостоверении. Удовлетворившись, открывает второй паспорт и заглядывает в тонированное окно:

– А здесь у нас… – бубнит он себе под нос, – Хлоя Коул, три года.

Лучезарно улыбаясь, я забираю документы и прячу в бардачок.

– Не могли бы вы открыть багажник, мисс?

На секунду замираю.

– Конечно, лейтенант, – мягко произношу я и, покачивая бедрами, открываю багажное отделение. Дернул же черт тянуться через основной пограничный пункт!

Пограничник наклоняется, осматривая чемоданы:

– Что внутри?

– Одежда и всякие мелочи.

– Я посмотрю?

Отрицательный ответ невозможен, и я легко киваю. Лейтенант тянется к подготовленному мной пакету, раскрывает его… и застывает:

– Что это? – Сипит он.

Улыбаюсь:

– Ну что же вы, лейтенант Уильямс!

Подхожу ближе и начинаю перед ним перебирать содержимое:

– Здесь бритва, восковые полоски, прокладки, тампоны… – я вдруг вытягиваю со дна пакеты розовый продолговатый предмет, – и вибратор.

– Хорошей дороги, мисс, – быстро бросает покрасневший пограничник и немедленно ретируется, а мне другого и не нужно: моментально запрыгнув в машину, вдавливаю педаль газа в пол и покидаю злосчастный КПП. Только сейчас меня нагоняет адреналин. Медленно дышу, пытаясь успокоится, и сворачиваю на заправку. Заливая полный бак, думаю лишь об одном: хоть бы на границе со штатом Иллинойс не пришлось снова разыгрывать комедию одного актера.

***

Дождь стучит по крыше машины. Струйки воды растекаются по лобовому стеклу, мешая сконцентрировать внимание на дороге. Свет фар отражается на мокрой траве. Машину слегка качает из стороны в сторону из-за небольших ямок на земляной дороге. Я прикладываю немало усилий, чтобы держать руль ровно и следовать едва заметному извилистому пути в лесном массиве. Вспышка молнии слепит буквально на секунду, и я чуть не теряю из виду тонкую тропинку. Сжимаю руль и хмуро смотрю на дорогу. Гремит гром, чувствую, как сзади проснулась Оушн. Наконец, впереди я могу рассмотреть дом – цель поездки. Фары освещают маленький садик впереди дома. На крыльце включается свет и открывается дверь. В проеме появляется сонная женщина в ночнушке, однако, когда она видит машину, её сон снимает как рукой. Беру Оушн на руки и бегу под ливнем в дом мимо неё. Она закрывает дверь за моей спиной.

– Произошло нечто чересчур отвратительное, раз тебе понадобилась моя помощь в четыре утра, не так ли? Ваша семья забыла меня на двенадцать лет. Должна быть веская причина.

Она смотрит на меня ярко-голубыми глазами. Я набираю кислорода в лёгкие:

– Давай поговорим об этом завтра, бабушка.

– Ты знаешь, что мне не нравится, когда меня так называют, Эва. И некоторые вещи не могут ждать.

Оушн замирает в моих руках.

– Нам нужны сухие вещи и место для сна, – отрезаю я. С нас льет ручьем, образуя на паркете огромную грязную лужу.

– Я с места не сдвинусь, пока не скажешь мне, что происходит. Где Алекса? И Хэрри?

Не лучшее время для разговора. Но Оушн вымокла насквозь и уже начинает дрожать. Женщина стоит, скрестив руки на груди, показывая, что от своих слов не отказывается. Ну, что ж… Тьма в груди шевелится, скатываясь в огромный ком в горле:

– Они мертвы, Анабель.

Она не меняется в лице, стоит всё так же, не меняя позы, идеально ровно, как будто с колом вместо позвоночника. Глаза остаются такими же сухими, но радужка их внезапно словно трескается, наполняясь серыми едкими жилами.

– Второй этаж полностью ваш. Ванную найдешь сама, – голос не дрожит, но я больше не чувствую в нем той тонкой издевки. Только дыра, пустая и бездонная, что сквозит у нее из легких.

– Приятной ночи.

Бабушка, развернувшись, скрывается. Склоняю голову, не в силах больше держать ее ровно, как будто груз, лежащий на сердце, материален.

***

Я лежу и смотрю в потолок. В носу стоит тошнотворный запах свежего мяса. В голове начинает гудеть, и я порывисто сжимаю виски и жмурюсь.

Переворачиваюсь на бок, желудок сворачивает, вызывая рвоту. Раздраженно вылажу из-под одеяла, как следует подоткнув его под малышку. Ничего не изменишь. Выскальзываю из комнаты, оказавшись в огромной, минималистично обставленной гостиной, открываю окно; в помещение врывается свежий, разряженный после грозы воздух.

Дождь лил два дня подряд, но сейчас небо кристально чистое, и только луна освещает землю тусклым фонарем.

«От кого ты бежишь?» – смеются в голове. Но я знаю: я бегу от себя.

Я прыгаю, привычно приземляюсь на ноги и, ни на секунду не замедляясь, бегу, ещё не зная куда. Полностью обращаюсь в слух. Услышать шум воды сейчас тяжело как никогда, однако спустя минуту я слышу слабое журчание. Мне надо остыть. Я ускоряюсь.

Прыгаю в лесное озеро с небольшого уступа и сразу погружаюсь с головой, но не спешу всплывать. Я выдыхаю весь кислород и медленно опускаюсь на дно, позволяю телу мешком осесть на дно.

Я думаю о том, что лучше бы меня раскрыли и заперли в психушке. Я бы прошла полный курс реабилитации, а после вернулась тихим и спокойным овощем… Если бы мое тело восприняло транквилизаторы, и я не разорвала санитаров, пытаясь вырваться на свободу и утолить голод.

Сажусь по-турецки, подперев сложенными руками подбородок. Из носа выходит последний пузырек воздуха. Стискиваю зубы, сдерживая подступающую истерику.

Пусть меня накачают успокоительным и снотворным – но лучше уж так, чем позволить остаться наедине с собой. В одиночестве дьяволы внутри становятся материальны.

Воспоминания мелькают в голове, вспыхивая на доли секунды. Из тени кухни выходит стройная девушка с зелёными волосами. «Меня зовут Хризолит». Я сжимаю голову руками. «Найти тебя было не так уж и сложно». Она усмехается, сжимает кухонный топорик со стекающей по нему бурой кровью. Я зажмуриваюсь, сажусь, обнимая колени. Резкое движение поднимает песок со дна, но я не замечаю этого, полностью отдаваясь во власть своему кошмару. Картинка меняется. Шуршание бумажных пакетов. «Эва!». Я наяву слышу мамин голос. Она плачет. «Пожалуйста!». Отталкиваюсь ногами от дна и всплываю.

Я кричу, не в силах остановить своё сумасшествие, кричу так громко, как только могу, но это не помогает. Я кое-как добираюсь до берега. Боже! Я провожу рукой по волосам, зачесывая их назад, смотрю на небо. Луна на пустом небе выделяет меня на поляне, как прожектор: вот она! Убийца!

– Нет! Нет! – Ору я, размахиваясь. Кулак впечатывается в ствол, сдирая кожу с костяшек. Боль пронизывает руку, затем вторую, а я все продолжаю вколачивать кулаки в дерево, пока от них не остается одно лишь кровавое месиво. Голос хрипло срывается, и я делаю последний рывок, после которого на руки страшно глядеть. На секунду меня словно отпускает, позволяя передохнуть. Удивленно смотрю на содранную бурую кору и вытираю пот с лица. Да что же это такое?

Импульсивно приглаживаю волосы, отчего заново расцветает боль в поврежденных конечностях. «Ты сходишь с ума, Авалон», – с улыбкой пропевает Хризолит за моей спиной. «Ты виновата!» – в один голос повторяют родители, взявшись за руки позади своей убийцы. «Ты! Ты! Ты!» – голоса становятся громче, мама начинает плакать, а наемница достает из-за спины топор.

– Вас здесь нет! – кричу я, как заведенная, и хватаюсь за голову, словно она вот-вот лопнет, как воздушный шар, – Хватит! ХВАТИТ!

Я ору, раздирая кожу на шее, вырывая клоками волосы.

Я больше не могу себя контролировать.

***

Когда я прихожу в себя, солнце уже высоко стоит над головой. С трудом разлепив правый глаз, приподнимаюсь на руках: подо мной колючие песчинки и мелкие камешки. Ветер бушует, пронизывая меня насквозь.

Как я здесь оказалась?

Осматриваю свое тело. Мельчайшие царапины, два глубоких пореза на стопах. Бельё на мне больше похоже на половую тряпку. Я принимаюсь ковырять щеку и вскоре отдираю от неё слипшуюся бурую прядь.

Что же здесь произошло?

Я смотрю на деревья под собой, пытаюсь найти хоть что-то знакомое, но всё тщетно. Я прыгаю. Привычно группируюсь, затем встаю и закрываю глаза, концентрируясь на окружении: два сердца бьются в сорока милях от меня. Вот же черт! Как я зашла так далеко? Глубоко дышу и срываюсь на бег.

Осыпавшиеся иголки впиваются в ступни, словно я мчусь по гвоздям, а по лицу хлещут ветви. Пригибаюсь, как могу, но чаще пропускаю неприятные пощечины ветвями; я практически лечу домой, переполненная переживанием за сестру. И Ану.

Однако, стоит мне преодолеть практически всё расстояние, меня оглушает выстрел, а плечо резко обжигает болью. Кубарем качусь по лесному настилу в кусты. В глаза попадает земля, я глухо стону, одной рукой вытираю лицо и шею от крови. Стараюсь подняться, держась за ветку, и испуганно таращусь в сторону дома. Только бы Оушн была жива! Но из-за ствола легкой поступью выходит Анабель, держа в руках ружьё.

– Какого хрена ты творишь? – Ору я, выпрямляясь.

Женщина наставляет дуло на меня:

– Стой на месте.

– Ана!

– Заткнись.

На секунду я послушно замираю и рассматриваю её. Сколько же ей лет? Седина так и не тронула густые каштановые волосы, а цвет глаз остался насыщенно-голубым, исключая серые трещины, рассекающие радужку на тысячи осколков. Лицо всё такое же гладкое, без пигментных пятен, и, как ни странно, морщин. На секунду она мне кажется моложе матери. Трясу голову, чувствую, как лицо каменеет:

– Что происходит?

– Мы уезжаем.

– У тебя странные методы переезда, бабуля.

Она кривится и прицеливается:

– Мы уезжаем без тебя.

Яростная кровавая пелена застилает глаза. Нет! Я срываюсь с места… и меня вновь отбрасывает назад выстрел! Я больно врезаюсь спиной в дерево, обдираю все тело, однако всё это не имеет значения. Слышу, как щелкает, перезаряжаясь, ружье. Сжимаю зубы, достаю из второго плеча осколок и вновь встаю:

– Вы никуда не едете.

Ана хмыкает:

– Ошибочное мнение.

– Какого хрена, Анабель? – Рычу я, стараясь успокоиться.

– Ты теряешь контроль, девочка, а я хочу сохранить свою жизнь. И жизнь Оушн.

– Я никогда ей не наврежу.

Женщина качает головой:

– Ты этого не знаешь.

– Зато ты знаешь, – ядовито бросаю я и складываю руки на груди: – ты такая же, как и я, верно?

Она молчит, прицеливаясь.

– О-хо-хо! – Смеюсь я, качая головой, – так я права! Вот почему моя мать не хотела о тебе даже слышать!

– Заткнись.

Ана вновь стреляет, но я легко уворачиваюсь от выстрела.

– Ты тоже гнилая. Но не стоит мерить людей по себе.

Она вдруг замирает, но затем злобно ухмыляется, склоняя голову на бок:

– Я не меряю.

Звучит выстрел. Падаю в бок, зарываясь лицом в иголки. Щелчок – ружье вновь целится в меня.

– Прекрати!

– Тогда ты не дашь нам уйти.

Тьма скользит по рукам, заливая раны, затягивает их, принося облегчение. Я закрываю глаза, погружаясь в знакомый холод, что очищает мысли и оставляет лишь спокойствие. Легко улыбаюсь.

– Нет, – хмурится Ана, – не перейдешь, не позволю.

Выстрел! Голову пронзает болью, в глазах меркнет свет, и я валюсь на землю. Слышу мягкие шаги по лесному настилу, как если бы женщина шла ко мне. Тьма старается достать пулю, вернув меня к жизни, однако вдруг к голове прижимается нечто холодное. Страх пронзает все тело, когда я понимаю: это ружье.

– Ты не умрешь от этого, Эва, она не даст.

Мне хочется орать, но ни одна мышца, ни один мускул не хочет работать; я лежу с пробитой головой не в силах двинуть даже пальцем. Ярость и паника окутывает мое сознание, донося слова до мозга словно из-под воды:

– Та, что находится внутри нас, занимает всю нашу сущность и крадет часть имени. Беладонна или просто Дон – так зовут ту, что поддерживает во мне молодость, – она сильнее вдавливает ружье в голову, – Авалон Айсидора Сайлентс, услышь меня, как в последний раз! Найди ее, стань равной ей. Пока она не поглотила все.

Тихо щелкает предохранитель. Собираю все силы, лишь чтобы беззвучно пошевелить губами:

– Не надо.

– Прости меня, – выдыхает она, разнося мой череп вдребезги.

Глава 4: Слабость

This is gospel for the fallen ones

Это Евангелие для падших

«This Is Gospel»

Panic! At The disco

Прошло ровно полгода с тех пор, как Анабель пустила пулю мне в лицо и, собрав вещи, исчезла вместе с Оушн. Я искала их, старалась выследить по запаху или знакомым ощущениям внутри, но всё было тщетно: бабуля умела скрываться, как никто другой.

След привел меня в Броднесс, где он и безнадежно оборвался, словно и не существует никакой Аны. Здесь я и сошла с ума.

Колготки в крупную сетку, черное облегающее платье, которое заканчивается немногим ниже, чем майка, свободные длинные рукава, как в эпоху Средневековья, неоновые ногти. Я уверенно иду по ночному городу, несмотря на шпильки и полное отсутствие ярких источников света, мягко поглаживаю лезвие в рукаве, и легкая улыбка скользит по малиновым губам. Голод недовольно урчит, увлекая сознание в небытие, а я лишь тихо фыркаю. Время поразвлечься.

– Джон, я говорю тебе, она не будет тебе перезванивать. Друг, ты просто наткнулся на обычную девочку на ночь, такие не ищут отношений.

Человек выходит из-за угла, чувствую его раздражение:

– Неужели ты не понимаешь?! Сара не, – заметив меня, парень отнимает телефон от уха и прикрывает микрофон ладонью, – привет. Ты не потерялась?

Растягиваю улыбку по губам. «Найти ее»… Кого?! Та, кто живет во мне, давно уже выиграла, подавляя в нас человека. Я чувствую это. Словно мое тело – не мое, а я – актриса дешевого театра. «Найти ее». Смешно! Может, пришло время искать меня?

– Эй, всё в порядке? – Он озабоченно хмурится, отвлекая меня от мыслей, – на улицах сейчас небезопасно.

– Ты прав, мой милый уголёк.

Мило улыбаюсь, аккуратно высвобождая нож из креплений.

Он ведь просто человек! Держу рукоятку, пытаясь совладать с движениями. Я не могу! Но тут его взгляд цепляется за это мягкое движение, отчего Джон мгновенно хмурится, заметив тонкое лезвие в руке:

– Что ты?..

Он не успевает договорить, хрипит, захлебываясь собственной кровью, и падает на землю уже трупом. Глубоко вдыхаю и уже точно знаю, что контроль над сознанием отнюдь не у меня. Только мне почему-то все равно. Чувствую себя, будто немного выпила: затуманенное сознание не трогает реальность. Словно все не со мной. Словно все не реально.

Отчего-то мне становится хорошо. Пародирую его предсмертные хрипы и заливаюсь смехом – каждый раз одно и тоже. Скучно.

Достаю из горла нож, и, предварительно вытерев острие о его же рубашку, собираюсь уходить, вот только:

– Джон? Джон?! Ты в порядке?! – голос в телефонной трубке кричит, надрывая голос, – Друг?! Черт, чёрт! Код три девятки, всем подразделениям!..

Упс. Нехорошо. Мальчик-неудачник оказался полисменом, навлекая на мою голову гору неприятностей.

На секунду замираю, обдумывая план действий, и вдруг в голову приходит шальная мыслишка, что заставляет меня широко радостно улыбнуться. Осматриваю улицу, в поисках места, куда можно присесть, но, так ничего не обнаружив, прячусь за пикап, скрытого в тени фонарей. Жду, нетерпеливо болтая ногами.

Вой сирены заполняет улицы. Слегка наклонив голову, считаю подъезжающие машины – тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Прислушиваюсь к сердцебиениям – около ста сорока человек на одну слабую девочку. Хмыкаю – будет весело.

– Джон? – Дикий крик с головой погружает в боль, – Джон!

Почти выламывая дверь, дружок тела выбирается из машины, и, спотыкаясь, бежит к мертвому приятелю:

– О, Господи! Джон! –Парень замечает на своих руках кровь. – Где скорая?! Друг, потерпи немного. Всё будет хорошо. Всё будет…

Он отчаянно качает тело, из которого уже давно ушла жизнь. Один из полицейских отдает приказ, и парнишку оттаскивают от трупа.

– Где эта сука?! – Парень орет, вырываясь из захвата сослуживца, и безумными глазами осматривает улицу.

– Дэйм, Дэйм! – Отдавший приказ подходит ближе и успокаивающе берет того за плечи, – мы найдем их.

– Не их, идиот! Одна девчонка! Это была она!

Наступает тишина, и тихий хохот выдает меня с головой. За секунду все полицейские оборачиваются, а я уже смеюсь во весь голос и выхожу из-за машины. Боже, тупицы! Я успокаиваюсь так же резко, как и начала смеяться. Я вижу, как они рассматривают меня, оценивая каждое мое движение:

– Приветики! – Аккуратно облокачиваюсь о машину, спрятав нож в рукаве, – у вас праздник?

Ужасная ошибка. Они должны были начать стрельбу раньше, чем улыбка сошла с моего лица.

Мой шаг вперед – и звук синхронно снимающихся с предохранителей пистолетов.

– Руки вверх и ни шагу дальше!

Чувствую напряжение. Слегка наклоняю голову набок, перехватываю взгляд Дэйма, и нож аккуратно падает в мою ладонь. Улыбаюсь.

Молниеносный бросок – лезвие застревает в горле Дэйма, и тот со стеклянными глазами падает на колени, а затем на землю, струйка крови течет по его губам. Время замирает. Кто-то кричит – и все приходит в движение. Пригибаюсь от летящей в голову пули, перекатываюсь – и толпа начинает движение. Перехватываю нож поудобнее – удар влево, пригнуться, ускользнуть от дубинки. Немного задумываюсь, продолжая бить словно на автопилоте – уйти от захвата, смертельный удар, и, не останавливаясь, выбирать новую цель. Как муравьи, толпа бежит на меня, стремясь задавить. Друг на друга одно за другим падают тела, образуя кровавые реки. Когда остается пять человек, мне становится откровенно скучно. Где развлечения, где обещанное веселье?! Я начинаю злиться.

Четким движением перерезаю горло очередному подбежавшему. Кто следующий? Ухмыляюсь, замечая женщину, изо всех сил целящуюся в меня дрожащими руками. Взять небольшой разбег, оттолкнуться одной ногой от стены – острая шпилька с громким чавком врезается в её сонную артерию. Едва я откатываюсь в сторону, звучит выстрел. Поднимаю голову, чтобы найти нападавшего. Метнуть нож, услышать крик боли и увидеть окровавленную руку неудачливого стрелка, на которой теперь не хватало двух пальцев, и пистолет, который, упав, выстреливает в правое легкое своего обладателя. Немного пробежаться, перебросить еще одного полисмена через бедро и с силой пнуть его бессознательную голову. Убить последнего, свернув ему шею.

М-да. Разочарованно рассматриваю кровавое побоище и отряхиваюсь. Подбираю свой нож, попутно вытирая ставшее багровым лезвие о чужие старые поношенные джинсы. В зеркале уже знакомого пикапа осматриваю свою внешность и с удовольствием понимаю, что ничего, кроме залившей с ног до головы крови, в моем облике не дает и намека на совершившиеся зверства – даже помада не размазалась. Ухмыляюсь своему отражению. Оно злобно скалится в ответ.

И вдруг что-то меняется. Что-то неуловимо новое появляется на залитой кровью улице. «Тук-тук», – произносит живое сердце, сокращаясь. Слегка повернув голову, замечаю тень. Мертвую тишину разрывает выстрел. Рывок в сторону – слишком медленный, чтобы стать полезным. Боль! Улица поплыла красными пятнами, а я отчаянно хватаюсь за бордюр в надежде подняться. Пуля, просвистев, попала в бедро, раскрывая свой маленький секрет – экспансив. Разрезая и разрывая все мягкие ткани, она парализует всю нижнюю левую часть тела. Да, больше не больно, слишком уж быстро я успела совладать с мимолетной слабостью, а вот достать раскрывшийся внутри меня металлический цветок не представляется возможным – очень велика вероятность остаться на этой забытой богом улочке, лежа рядом с трупами и ожидая заживления. Вместо этого, не делая резких движений, снимаю туфли и, взяв их за ремешки, прячусь за машину, замираю, прижавшись щекой к холодному металлу.

– Я знаю, что ты там.

Я молчу и прижимаю руку к бедру, слушая тихие, почти невесомые шаги.

– Выходи.

Он подходит с другой стороны машины, аккуратно двигаясь вдоль пикапа с ружьем наперевес. Сейчас! Из последних сил я упираюсь в кузов. Пикап чуть кренится и, не сбалансировав, с глухим чавком погребает под собой преследователя.

Кое-как встаю и смахиваю волосы с лица.

До дома остается восемнадцать миль.

***

Стою возле зеркала и, сжав зубы, вырезаю металл из мышцы. Боль пронзительна, несмотря на все попытки удержать её, она мешает, затуманивая зрение. Запускаю пальцы в мясо на бедре и резко вырываю пулю. Её, багровую, похожую на розу, с ошметками мягких тканей и кровавой росы отшвыриваю в дальний угол, где она с тихим звоном ударяется о стену. Доковыляв до постели, я сворачиваюсь клубочком под пледом; выходит очень больно, и в итоге я сдаюсь, выпрямив полупарализованную ногу. Чувства пытаются пробиться наружу, но силой воли я заталкиваю их обратно. Лежу, хмуро смотрю в потолок и жду, когда дыра в моем теле срастется.

***

Лежу на боку на диване, подперев голову рукой, смотрю телевизор, то и дело запуская руку в пачку с чипсами. Очередной сопливый сериал прерывается нудной рекламой. Будто на секунду очнувшись, осматриваю гостиную, теперь полностью заваленную пустыми пакетами, обертками и бутылками. В последнее время я только и делаю, что пью, позволяя проникать алкоголю в кровь и затуманивать мысли, разбавляю обыденность и скуку.

После той выходки в городе прошло не больше месяца, и всё это время по федеральным каналам крутилось сообщение о моем розыске и награде. Из особых примет – явно женского пола и пуля в заднице. Причем то, что именно последняя была с небольшим сюрпризом, не сообщалось вовсе, из чего был сделан вывод о непринадлежности нападавшего к стражам закона. Первоначально поиск шел по всевозможным больницам и клиникам, однако поняв, что они немного в пролете, начали абсолютный просмотр всех камер наблюдения; не обнаружив ничего интересного и там, власти объявили награду в пару миллионов за одну только зацепку обо мне. В итоге и это не принесло должных результатов, и они решили слегка замять неприятную тему, а я – залечь на дно.

За окном стремительно темнеет. Всё также завернутая в простыню выхожу на веранду и облокачиваюсь на перила. На мгновение мир замирает – и начинается ливень. Напряженное небо меняет цвет на желтый, и никаких больше звуков, кроме льющегося дождя. Я улыбаюсь и сильнее закутываюсь в простыню. Рассвет ослепляет, и солнечные лучи, отражаясь в каплях на листве и траве, тысячекратно увеличивают яркость картины, слегка размытой, из-за приходящего густого тумана. Мир вокруг наполняется звуками проснувшейся живности. Погруженная в свои мысли, я простояла на веранде до утра, так и не заметив окончания непогоды.

Рассвет больше не приносит покоя. Он не дает желаемого удовлетворения и чувства защищенности. Сейчас восход солнца – не больше, чем обычное явление, не вызывающее никаких чувств, кроме отторжения и боли.

«Ничего не изменить, муки совести бесполезны. Поздно думать, Эва». Ощупываю бедро, и с удовольствием замечаю на месте зиявшей дыры молодую кожицу.

Солнце мягко озаряет балкон, возрождая прошлое. Тонны пыли покрывают миллиарды воспоминаний. К черту. Дважды стучу по сероватые перила и закрываю глаза. К черту

Судорожно вдыхаю и ухожу с веранды.

Подбираю со стола бутыль коньяка и делаю судорожный глоток, с трудом вырываясь из плена эмоций. Сбрасываю простыню на пол, не давая себе шанса вспомнить прошлое.

Слишком опасно порой бывает оглядываться.

***

«Глаз дракона» – элитный бар, не такой, куда пустили бы школоту, кем бы ни были их родители. На входе приходится показать левый паспорт, приправив всё это счастье парой стодолларовых купюр. Сегодня мне двадцать два – как никак, повод нарушить свой «карантин». Обычно этот праздник сопровождается массовыми гуляниями и весельем, а не выпиванием в одиночестве. Но, что есть – то есть. Опрокидывая рюмку за рюмкой, не забывая своевременно повышать градус, я смотрю на танцпол, вопреки своей привычке сидеть к нему спиной. Здесь нет шлюх и наркоманов, надравшихся в стельку бесшумно выносит охрана, предварительно выбив из них оплату за выпитый алкоголь.

– За твои двадцать, Авалон, – произношу я, слегка поднимая рюмку с текилой и, запрокинув голову, вливаю в себя.

Моя семья мертва. Пусть она была и не самой лучшей в мире, но она была. Родители любили меня, и, пусть я сопротивлялась их чрезмерной опеке, сейчас понимаю, что именно так они выражали свою заботу. У меня осталась только Оушн. Мы должны держаться вместе, потому что кроме друг друга у нас никого нет. От этих мыслей я вскакиваю, но затем снова сажусь за барную стойку, отвернувшись к бармену. Я приношу лишь боль. Нельзя быть рядом, пока не сумею держать себя в руках. Хмуро кивнув своим мыслям, заливаю в себя очередную порцию алкоголя.