Текст книги "Чувствующий интеллект. Часть III: Интеллект и разум"

Я говорил, что реальное конститутивно измеряется в качестве реального. Именно поэтому реальность имеет характер начала: бытия в качестве своей собственной меры. Реальное в поле измеряется в своей собственной формальности реальности.

Чем осуществляется такое измерение? Каноном. Постижение реального в разуме не только начинательно; оно также является конститутивно каноническим, обладает каноном.

В) Канонический характер начинательного постижения. – Мы постигаем и обретаем начало в предварительном полевом постижении реального как такового. Может показаться, что это – бедный результат: ведь реальность, которую мы полевым способом постигаем, сама по видимости бедна и недолговечна. К этому вопросу я вскоре вернусь. Но этим светом, который мы обрели от полевого источника света, то есть от начала, нам предстоит измерять глубинное реальное: как в его содержании, так и в его модусе реальности.

Вот несколько примеров, чтобы пояснить только что сказанное. В самом элементарном поле реальности нами был умно схвачен тот факт, что наличествующие в нем материальные вещи суть то, что мы называем «телами». Совершая ход по ту сторону поля, мы постепенно, в течение многих столетий, осознавали, что вещи «по ту сторону» тоже представляют собой тела: быть может, тела иного рода, но тоже тела. Потребовалось возникновение квантовой физики, чтобы стало возможным внедрить – с большим трудом, но все же с неоспоримым успехом – ту идею, что реальное по ту сторону – не всегда тело. В самом деле, элементарные частицы – не корпускулы (как и не волны в их классическом понимании; но оставим этот аспект в стороне), а иной род материальных вещей. Будучи влекомы полевым постижением тел, мы в этом продвижении были расположены понимать вещи по ту сторону поля как тела – иные, но, в конечном счете, все же тела. Измерение реального было предпринято посредством определенной единицы измерения – а именно, «тела». Однако ход к реальности открыл нам другие реальные материальные вещи, которые не являются телами.

Но это еще не все. В результате постижения реальных вещей внутри поля в нашем сознании устоялась не только та мысль, что реальные вещи суть тела, но также – и прежде всего – та мысль, что быть реальным означает быть «вещью», в том смысле, какой сегодня присущ, например, слову «вещизм». Это и было единицей измерения реальности: ход по ту сторону поля совершался в уверенности, что реальность, как измеряемая, есть «вещь». Потребовалось намного более изощренное постижение, чем квантовая физика, чтобы понять: реальное может быть реальным, но при этом не быть вещью. Например, оно может быть личностью. Это означало не только расширение поля реальных вещей, но и расширение того, что можно было бы назвать модусами реальности. Быть вещью – лишь один из этих модусов; быть личностью – другой. Таким образом, изменился не только перечень реальных вещей, то есть не только была обнаружена реальность по ту сторону поля, но изменился также характер самой реальности как меры. Ведь личность отлична от камня или дерева не только своими свойствами, но и своим модусом реальности. Модус реальности личности – иной, нежели модус реальности камня или дерева: вещь не является единицей измерения реальности.

Я привел эти примеры потому, что они ясно показывают: ход есть поиск не только новых реальных вещей, но и новых форм, новых модусов реальности. Постигая реальное в поле, мы постигаем не только те или иные реальные вещи, но и то, что мы называем реальным. Эти два измерения связаны между собой. Их внутреннее единство и есть то, чем измеряется реальное в мыслящей деятельности. Умный характер этой деятельности состоит прежде всего в том, чтобы мыслить сообразно умной мере. Та реальность, которая уже предварительно постигнута, есть не среда, но мера – как в отношении реального, так и в отношении того, что мы называем формой и модусом реальности. Так вот, измеряющее – это всегда глубинная реальность; но измерение осуществляется всегда посредством единицы измерения реальности. Реальность как измеряющее начало есть то, что я называю каноном реальности. Здесь слово «канон» берется в его этимологическом смысле. Греческое κανών сложилось на основе другого греческого слова – каппа: слова семитского происхождения (аккадское qana, еврейское qaneh), означающего тростник, служивший, помимо прочего, единицей измерения. Разум, intellectus quaerens, несет в своем постижении этот канон, посредством которого он измеряет искомую реальность как реальную вещь и – одновременно – как модус реальности.

Этот канон – не система норм, которыми измерялось бы постижение реального. Понятие канона было введено в философию Эпикуром и возвращено к жизни Кантом. Для всей этой философии канон представляет собой совокупность норм (логических или иного порядка). Канон понимается здесь как система суждений, регулирующих умное измерение реальности. На мой взгляд, это неприемлемо: это означает выдавать предикативное утверждение за самую сущность постижения, что ложно. Канон – не система нормативных суждений, а «единица измерения», как это точно выражает этимология слова; отнюдь не суждение и не система суждений, регулирующих утвердительное измерение. Эта «единица измерения» есть не что иное, как то, что предварительно постигнуто в качестве реального, в присущих ему форме и модусе реальности. В поисках реального мыслящее постижение идет за пределы предварительно постигнутого, опираясь на канон уже постигнутой реальности. Важно повторить это еще раз: канон – не свод суждений, как это было у Эпикура и Канта, но то, что означало это слово в Греции, когда говорили, например, о каноне Поликлета.

На мой взгляд, канон обладает совершенно определенными характеристиками, которые важно подчеркнуть.

Во-первых, канон всегда конкретен; он по самой своей сути обладает характером конкретности. Мы постигаем канон заранее, когда постигаем реальность в поле реальности. А в нем, как я уже сказал, мы постигаем не только то, чем каждая реальная вещь является среди других вещей, но и – быть может, не отдавая себе в этом отчета – что такое вообще быть реальным. Но, разумеется, в реальных полевых вещах мы постигаем, что значит быть реальным именно в них. Другими словами, это – сущностно конкретное постижение. Именно оно и служит каноном реальности. Стало быть, речь идет не о полевом постижении того, что значит быть реальным в абстракции, в самом общем смысле; речь идет о конкретном модусе, сообразно которому реально то, что нами постигается в поле. Канон реальности есть то, что мы уже постигли – внутри поля – в качестве реальности. Такова сущностная характеристика канона. Но у него есть и другие характеристики.

Во-вторых, в действительности канон не имеет определенной формы бытия в качестве канона. Наоборот, есть много разных модусов бытия каноном. Говоря о каноне, мы склонны думать, что формально это конципированная реальность: быть может, реальность конкретная и ограниченная, но всегда конципированная. А это не так. Канон может быть конципированной реальностью, но не обязательно будет ею всегда. В самом деле, он может быть, скажем, мерой эмоции, мерой метафоры, и т. д. Метафора заключается не только в содержании, но также – и прежде всего – подразумевает особый, метафорический модус измерения реального. Формально канон не сводится ни к одной из этих разновидностей; формально он представляет собою меру, каков бы ни был модус измерения.

Но и это еще не все. В-третьих, канон по своей сущности является открытым. По мере того, как мы все глубже понимаем реальные вещи, меняется также измерительный канон реальности. Он меняется в двух смыслах. Прежде всего, канон меняется, потому что постепенно изменяется то, чем конституируется полевая мера реальности. Например, канон, имеющийся после нашего постижения «личностей», – не тот же самый, каким он был, пока мы постигали только «вещи». Измеряющая реальность, в конкретных условиях ее бытия и в рамках определенного модуса измерения, расширяется или сжимается, но в любом случае постепенно изменяется. Однако в такой перемене есть и другой смысл. Так как канон состоит не только в том, чтобы служить конкретной мерой измерения, но и в том, чтобы быть измеряемым, оказывается, что реальные вещи обладают большей или меньшей реальностью по отношению к самой реальности как началу. Поэтому сам канон пребывает открытым не только благодаря реальным вещам, но и благодаря собственному характеру реальности.

В конечном счете, измерение реального в разумном постижении обладает открытым – начинательным и каноническим – характером. Начинательным в том смысле, что речь идет о реальности как о начале. Каноническим в том смысле, что речь идет о реальности как о каноне. Эти два аспекта неотделимы друг от друга: начало служит началом для канона, а канон всегда является каноном сообразно началу. Для простоты я буду называть это «каноническим началом». Первый момент, присущий разуму, состоит в том, что разум есть глубинное постижение. Второй момент – в том, что разум есть каноническое постижение этой глубины. Но есть и третий момент: разум формально и конститутивно является разумом потому, что представляет собой постижение в поиске.

Третий момент. Разум размеренно совершает ход к глубинному постижению. Поэтому он заключает в себе следующий момент: разум есть поиск того, чему предстоит быть постигнутым. Этот момент поиска может быть неправильно истолкован, и возможность ошибки нужно устранить в корне. Ранее я уже затрагивал эту тему. В самом деле, речь идет не о поиске постижения, которым мы еще не обладаем, а об особом модусе постижения: о самом поиске, самом искании как о модусе постижения. Разум формально представляет собой intellectus quaerens, то есть ищущий интеллект. Это само доискивание как модус постижения. Разум – лишь один из модусов постижения, а не постижение как таковое. Формально и структурно разум есть поиск, ибо разум есть постижение реального как реального, которое дает о чем поразмыслить. Постигать, давая о чем поразмыслить, то, что дает о чем поразмыслить: вот самая сущность поиска. Стало быть, формально и структурно разум есть «поиск». Разуму сущностно принадлежит не только момент измерения, но и – с той же существенностью – доискивающийся характер. На это почти никогда не обращали внимания. Каков же формальный способ этого доискивающегося постижения? Приступим к ответу на этот вопрос, выделяя некоторые существенные аспекты умного поиска.

A) Прежде всего, разум динамичен. Это ясно: разум есть ход, и хотя не всякое движение представляет собою ход, всякий ход, однако, есть движение. Поэтому разум имеет формально динамичную структуру, и подчеркнуть это сущностно важно. Разум – это не только начинательно и канонически артикулированная система, вроде доказательства теоремы. Такая система доказательства представляет собой, как мы увидим, результат разума, но не то, чем формально конституируется разум. Разум – это ход, а начало и канон разума служит началом и каноном поиска – поиска реальности в ее глубине. Если бы реальность целиком и полностью схватывалась в первичном постижении, разуму не осталось бы места. Постижение не потому есть ищущий разум, что реальность внутренне артикулирована в форме фундамента, но потому, что эта фундаментальная артикуляция, как могущая быть найденной только в глубине, должна быть артикуляцией искомой. Стало быть, нам недостаточно продвигаться в поле реальности: мы должны совершать ход в глубину, по ту сторону поля. Различие между посюсторонним и потусторонним есть то самое различие, которое превращает динамичный момент в ход разума. Именно этому ходу и принадлежит каноническое начало.

B) Каноническое начало есть начало не всякого, а лишь формально умного хода: это ищущий ход, и каноническое начало есть начало искания. Оно формально является каноническим началом умного поиска. Поэтому такое начало не есть каноническая репрезентация реального. Канон не так измеряет реальное, чтобы не соответствующее мере, представленной каноном, объявлялось бы нереальным. Канон измеряет реальное не как представление, а, напротив, как «направление» поиска. Поэтому может случиться и действительно случается – быть может, в большинстве случаев, – что найденное реальное не таково, каковы реальные вещи поля, постигнутые и представленные в каноне. Однако от этого канон не перестает работать как канон: ведь мыслящее постижение только потому и смогло найти отличные от канона реальности, что направлялось представлением, выраженным в каноне. Канон обладает направлением. Только в поисках «тел» разум сумел постигнуть такое «материальное», которое не «корпускулярно». Разум есть направленность хода. Разумеется, направления не было бы без представления: без постижения тел не было бы направленности поиска по ту сторону поля. Но это представление не есть норма или мера действительно реального; оно есть направление глубинного поиска. Всякий поиск обладает конкретным направлением, которое определяется предварительным представлением. Искать – значит пролагать себе путь в направлении, которое задано уже предъявленным. Разум – не статичная система артикулированных слоев, а система, находящаяся в поиске: направленный разум. Прежде всего, разум – это направление глубинного поиска.

С) Разум как поиск не только обладает направлением, но также – именно поэтому – конститутивно неокончателен: неокончательность есть свойство разума. Разум всегда подвержен возможным «переделкам» канона, которые в силу этого становятся переделками разума. Очевидно, что переделка затрагивает содержание предъявленного в каноне, каков бы ни был характер этого предъявления: оно вовсе не обязательно должно сводиться к зрительному образу. Но все же самое существенное состоит в том, что такая переделка не только преобразует содержание предъявленного реального: она также изменяет само направление позднейшего поиска, позднейшего разума. А это значит, что само направление разума всегда неокончательно. Неокончательность не означает неистинности: это совсем другой вопрос, который я буду рассматривать позже. Неокончательность означает, что, даже будучи истиной, неокончательное есть такая истина, которая в силу своей собственной природы призвана быть если не обязательно отмененной, то, во всяком случае, преодоленной. Характер этого преодоления зависит от обстоятельств. Но преодолеваемое – именно в силу своей преодолеваемой и подлежащей преодолению природы – всегда будет формально неокончательным.

Динамичный, направленный и неокончательный: таков разум как разум формально ищущий. Этот ищущий характер, как уже было сказано, есть момент того модуса постижения, который свойствен разуму.

Итак, постижение есть актуализация реального. Поэтому, коль скоро разум имеет ищущий характер, это искание определяется модусом актуализации реального. Каков этот модус применительно к исканию? Вот вопрос, который мы должны разобрать, после того как подвергли анализу некоторые свойства искания.

Мы уже видели, что разум есть постижение, устремленное «к» тому, что по ту сторону поля, то есть в глубину. Эта устремленность не имеет негативного характера; другими словами, речь идет не о том, что поле выталкивает нас, если можно так выразиться, вовне того, что является полевым. Наоборот, полевое, несомненно, толкает нас из поля, однако внутри, а не вне самого реального как реального. Иначе говоря, устремленность «к» есть позитивная актуализация самой реальности по ту сторону полевого характера реальности. Существо вопроса заключено в этой позитивной актуализации. Поле толкает интеллект к реальной, но внеполевой реальности. И это устремление вперед, в котором актуализируется само то, к чему мы стремимся, есть именно то, что этимологически означает слово про-блема (от греческого προ-βάλλω, «бросать вперед»). В проблеме уже присутствует актуализация, то есть постижение реальности; но эта актуализация в то же время оказывается еще не вполне актуальной. Быть актуальным, некоторым образом не будучи актуальным, – вернее сказать, не будучи им вполне, – это и есть проблемность. Проблемность – это в первую очередь не характер хода, а характер самой актуализации реального. Реальное дает о чем поразмыслить; и это давание есть не что иное, как проблемность: нечто, что дается реальным. Реальность в обращенности «к» бросает меня в особую актуальность реального: в актуальность проблематичную. И эта актуальность реального, как модус актуализации, есть то, чем формально конституируется проблема. Именно поэтому проблемы не выдумывают: их обнаруживают, открывают. И только потому, что реальное актуализировано проблематично, – только поэтому постижение в силу внутренней необходимости будет и должно быть ищущим. Искание – это модус постижения проблематичной реальности, поскольку она проблематична. И это неизбежно так. Вполне возможно, что, будучи толкаемы проблематичным реальным, мы отступим, не пойдем дальше в постижении. Есть миллион проблем, мимо которых все проходят. Но, столкнувшись с проблемой, мы вынуждены или остановиться, или пройти мимо; и эта вынужденность есть не что иное, как искание. Пройти мимо – это форма постижения. Проблематичное, как таковое, определяет собою ищущее постижение. Это постижение может иметь негативный аспект прохождения мимо или позитивный аспект углубления в проблематичное. В свою очередь, такое углубление может иметь разные модальности. Искать может означать углубиться в проблему и «решить» ее. Но это – отнюдь не общее правило. Ибо, судя по всему, есть радикальные проблемы, которые строгое постижение, свойственное разуму, решить не в силах. Тогда углубиться в проблему будет означать всего лишь «рассматривать» ее. Рассмотрение проблематичного уже есть начало его решения. Но это решение может быть чем-то таким, к чему начавшееся рассмотрение только направляет и приближает нас, причем такое приближение в большинстве случаев имеет лишь «асимптотический» характер. В любом случае для ищущего разума формально существенно быть «рассмотрением».

Подведем итоги. Разум есть модус постижения, которому свойственны три характерных момента. Во-первых, разум есть глубинное постижение. Во-вторых, разум есть измеряющее постижение, то есть начинательное и каноническое постижение реального. Наконец, в-третьих, разум есть ищущее постижение.

Внутреннее единство этих трех моментов образует разум как модус постижения. Если мы захотим свести все это в одну формулировку, то скажем: разум есть постижение, в котором глубинная реальность актуализируется в модусе проблематичности и поэтому толкает нас к начинательному и каноническому исканию глубинного реального. Будем воспринимать эти фразы не как дефиницию в общепринятом смысле слова, а как описательное выражение того, что такое разум. Он есть нечто toto coelo [совершенно] иное, нежели то, что обычно понимают под разумом. Не будет лишним уточнить характер этого противопоставления.

D) Для философии обычным является понимание постижения как утверждения: постигать означает утверждать что-то о чем-то. Много страниц назад я назвал это логизацией постижения. Этой идее соответствует другая, согласно которой реальность и сущее тождественны: идея онтизации реальности. Оба отождествления неприемлемы, но для того, чтобы установить границы проблемы разума, нам сейчас важно сосредоточиться на логизации постижения. Логизация повлекла за собой некоторые представления о разуме, которые, таким образом, оказываются ущербными при самом своем возникновении. Как мы видели, под разумом понимали «способность к постижению начал», то есть способность к фундаментальным суждениям. А это ложно, потому что начало есть не начинательное суждение, а чистая чувствующая актуализация реальности как реальности-фундамента. Начало следует понимать не с точки зрения конципирующего постижения, а с точки зрения постижения чувствующего. Суждение – лишь один из модусов такой актуализации, а значит, нечто производное от нее. В силу этого начало есть «реальность как таковая»; и поэтому разум – это не способность к постижению начал, а начинательное постижение. Логизация постижения, повторяю, повлекла за собой некоторые представления о разуме, которые, на мой взгляд, неприемлемы. Не претендуя на полноту, мы можем свести эти представления к трем.

Согласно первому представлению, разум есть логическая строгость. В конечном счете, именно это дало повод к пониманию разума как рассуждения: рассуждение считалось высшей формой логической строгости. Логическая строгость заставляла усматривать в разуме нечто абсолютное. Эта идея в различных формах проводилась со времен Парменида, Платона и Аристотеля и достигла кульминации в философии Нового времени, у Лейбница. Строгость рассуждения опирается на строгие очевидности так называемых разумных начал, то есть на первичные концептуальные очевидности, которые у Лейбница сводятся к тождествам. Разум понимается как орган абсолютной концептуальной очевидности. Таким образом, над чувственностью парит абсолютная концептуальность разума. Разум представляется каноническим началом реального, потому что каноническое начало – это суждение, обладающее абсолютной концептуальной очевидностью. Если мы и выходим за пределы того, что схватывается в чувствовании, то именно в силу строгой логической необходимости. Так вот, это неприемлемо – не только в качестве идеи, но и в качестве фактического описания постижения. Потому что постигать означает не конципировать и судить, а чувствующе схватывать реальное как реальное: это не «логическое», а «чувствующее» постижение. И то, что ведет нас по ту сторону чувствующего постижения реального, есть не логическая необходимость, а чувствующая актуализация реального в обращенности «к»: реальное «к», а не логическая необходимость. Началом разума служат не первичные понятия и суждения, а реальность, физически схватываемая в обращенности «к». Разум – не орган абсолютных очевидностей, а орган хода постижения в глубину уже чувствующе постигнутого реального.

Согласно второму представлению, разум есть не логическая строгость, а диалектическая необходимость. Эта мысль принадлежит Гегелю. Логическая строгость для Гегеля – не что иное, как видение реального в зеркале разума «как такового». Реальность может быть только «зеркальным» образом в разуме. Поэтому разум есть разум зеркальный, спекулятивный. Началами разума служат не абсолютные концептуальные очевидности, а развертывание спекулятивной структуры разума. Разум – это развертывание понятий; и началом такого развертывания выступает не очевидность, а внутренняя неустойчивость понятия. Останавливаясь на том или ином понятии, разум не может не видеть, как оно разлагается в свою противоположность; тогда он восстанавливает первое понятие, включая в него понятие, ему противоположное, и сливая оба момента в новое понятие. И так вновь и вновь. Стало быть, единственное, что является устойчивым, есть сам разум в его движении. Разум – это движение: диалектическое и непрестанное движение, с того самого момента, как разум приходит в себя. Это и есть начало разума. Разум понимается здесь как спекулятивная концептуальная диалектика, как само понятие понятия, то есть как Идея, в гегелевском смысле этого слова.

Но это невозможно. Разум – не движение внутри понятия, не движение «в тождественном», а ход «к иному», то есть постижение потустороннего. Разум – не движение понятий, а поиск в реальности. Разум имеет ищущий характер, совершает ход. И этот ход, вне всякого сомнения, – не результат очевидности, как думал Лейбниц, но и не внутренняя подвижность понятий. Реальность – не зеркальное отражение в разуме. Не понятия неустойчивы в самих себе, а сама реальность умно актуализируется в проблематичной форме. То, что приводит разум в движение, есть не неустойчивость понятий, а проблематичность реальности. Именно поэтому ее постижение, не будучи неустойчивым, является, тем не менее, ищущим. Искание – это постижение проблематичного как такового. Стало быть, ход искания есть не что иное, как прогрессирующая актуализация реального.

Согласно третьему представлению, разум – это не строгость абсолютных очевидностей и не диалектическая необходимость, а просто организация опыта. Эта мысль принадлежит Канту. Первичные суждения разума – это не суждения о реальности, а суждения о моем осмыслении опыта. В какую бы форму ни облекалась интерпретация философии Канта (в форму психологической организации, логической организации либо трансцендентальной организации), разум представляется здесь организацией этих постижений. Такая организация имеет совершенно конкретный характер: она есть тотализация. Содержание разума мыслится не как тотальность реального, а как логическая тотальность моих постижений. Именно эти тотальности (мир, душу, Бога) Кант называет идеями. Разум здесь – не орган абсолютных очевидностей и не диалектика внутренней неустойчивости мышления, а просто логическая тотализация. Но это неприемлемо, причем по меньшей мере по двум причинам. Во-первых, не подлежит сомнению, что разум опирается на то, что я назвал предварительным постижением. Но такие постижения, на которые опирается разум и на которые он здесь ссылается, суть не постижения как таковые, а постигнутая в них реальность. А поскольку такое постижение является чувствующим, оказывается, что разум есть не разумение постижений, а разумение чувствующе постигнутой реальности. Во-вторых, по отношению к этой почувствованной реальности разум организует не ее тотализацию, а ее измерение в открытой глубине. Предполагаемая организация опыта не есть выстраивание замкнутой и всеобщей логической тотальности, потому что реальность в самой себе, как реальность, открыта. Разум – это вообще не организация, а просто начинательное и каноническое измерение такой характеристики, как глубинная реальность.

Логизация постижения привела к этим трем представлениям о разуме: разум мыслится как орган абсолютных очевидностей бытия, как орган спекулятивной диалектики или как орган тотальной организации опыта. Эти концепции неприемлемы в корне, потому что постигать не значит судить, а значит чувствующе актуализировать реальное. Отсюда следует, что разум не опирается на самого себя, но всегда и непременно есть модус постижения. Разуметь, умозреть, организовывать – не более чем три способа из многих других, какими может совершаться умный ход к потустороннему, глубинному. И этот ход, в его собственном формальном характере, имеет основанием предварительное постижение: чувствующее постижение.

Тем самым мы завершили относительно подробный анализ того, что такое разум как модус постижения, то есть что такое мой разум. Но этого недостаточно, чтобы представить себе, что такое разум. Потому что тот факт, что разум является моим, есть лишь один из аспектов разума. У него, по самой его сути, есть и другой аспект: разум – это резон вещей. Что этот такое – резон вещей? Вот то, что мы теперь должны рассмотреть.

2. Разум как резон вещей

В этом пункте я буду гораздо более краток: ведь эта тема с полным правом принадлежит к исследованию реальности, к метафизике, тогда как мы занимаемся исследованием интеллекта. Только здесь можно формально говорить о разуме, потому что разум – это всегда модус постижения. Но коль скоро это так, какой смысл говорить о резоне вещей? Мы должны рассмотреть здесь два вопроса: А) разум как нечто имеющее отношение к вещам; В) смысл этого разума.

А) Разум есть резон вещей. Вернемся к исходному пункту этого исследования. Постижение внеполевого реального есть постижение, совершающее ход к самой реальности как таковой, ибо реальность, взятая как реальность, формально открыта. Этот ход представляет собой умную деятельность. Как деятельность, ход образует мышление. Как деятельность умная, она есть разум. Мышление – это деятельность интеллекта, то есть деятельность, определяемая актуальностью реальности как реальности открытой. Стало быть, это задействованная, активированная деятельность. В самом деле, не что иное, как реальные вещи, дают нам о чем поразмыслить. Разум есть умный аспект этой мыслящей деятельности; другими словами, разум постигает в вещах то, сообразно чему они дают нам о чем поразмыслить. В этом постижении реальные вещи дают нам не только о чем поразмыслить; они дают нечто большее: вразумляют, дают разум. Правда, в некоторых случаях – быть может, в большинстве случаев – они лишают нас разума. Но эти две направленности – давать и лишать – мы объединяем в том сильнейшем [apotiori], которое называем «вразумлять». В умном ходе реальные вещи начинают с того, что дают о чем поразмыслить, и кончают тем, что дают разум, вразумляют. Это два разных «давания», но их единство заключается в «давании» как таковом. Именно в этом давании формально и состоит тот факт, что разум принадлежит вещам. Естественно, разум – всего лишь модус постижения; но так как этот модус детерминирован вещами, разум есть резон вещей. Следовательно, разум есть то, что дается вещами, – как в начальный, так и в конечный момент. В силу этого разум, как разум данный, принадлежит вещам: он есть разум самих вещей. Этот родительный падеж принадлежности не просто означает, что мой разум соотносится с вещами в том смысле, что, как модус постижения, он обращен на вещи. Это свойственно любому постижению, не только разуму. Речь идет о родительном падеже не такой принадлежности, чьим субъектом выступает само постижение, а о том, что разум принадлежит самим вещам. Здесь имеется в виду родительный падеж такой принадлежности, субъектом которой выступают сами реальные вещи. Именно они «дают»; а поскольку то, что они дают, есть разум, постольку разум принадлежит вещам; в противном случае они бы его не давали. Разум есть нечто данное. Вот что сущностно важно: разум не есть нечто, чем «обладают», но есть нечто, что нам «дано». Разум – это измеряющее постижение реальности. Так вот, меру реальности нам задают вещи: именно в этом и заключается разум. Это «данное» представляет собою мой разум и «заодно» разум вещей. Это «заодно» есть не что иное, как открытый характер реальности реального. В этой открытости реальное дает о чем поразмыслить – и дает разум, вразумляет, потому что только открытое способно «давать», и только в открытом возможно искать и находить. Очевидно, здесь встает вопрос о том, что значит находить. Но об этом мы будем говорить позже. В конечном счете, разум есть нечто, что принадлежит самим вещам.