Текст книги "Чувствующий интеллект. Часть II: Интеллект и логос"

Утверждение означает здесь «твердое» постижение, в отличие от постижения «в ретракции», которым конституируется простое схватывание. В дистанции постижение того, что представляет собой реальное, становится как бы растянутым, вялым; утверждение же мысленно утверждает нас в том, что есть реальное в этом дистанцировании, в этом ослаблении напряжения. Утверждению всегда подвергается то, и только то, что было постигнуто в обращенном дистанцировании. Что же такое утверждение?

Есть два понятия утверждения, которые, на мой взгляд, ложны, хотя и по разным причинам.

Согласно первому толкованию, считалось, особенно со времен Декарта, что утверждать – это нечто вроде «думать», что утверждаемое обстоит именно так. Утверждение приравнивалось к верованию. Такое толкование может принимать разные оттенки, в зависимости от того, как понимается верование. Оно может пониматься как чистое чувство; в таком случае утверждение будет выражением интеллектуального чувства. Верование также может пониматься не как чувство, а как некое волевое решение; в таком случае утверждение будет выражением воления. В первую очередь эта идея свойственна Декарту, для которого проблема истины, соответственно, была проблемой интеллектуального блага, а ложь была интеллектуальным злом. Наконец, верование может пониматься не как в строгом смысле акт воли, но как, по меньшей мере, акт допущения; в таком случае утверждать означало бы нечто допускать. Тем не менее, в любой из этих трех форм данная концепция мне кажется неточной, потому что все эти и родственные им толкования, хотя и в разной степени, сводят к минимуму интеллектуальный аспект утверждения. Если мы скажем, что А, например, «есть» В, всегда неизбежно встает вопрос о том, во что мы верим, что мы решаем и что допускаем. Строго говоря, то, во что мы верим, что решаем или что допускаем, есть вот это: «некоторое А есть В». Поэтому еще прежде всей этой гаммы модусов верования имеется нечто, во что мы верим, что решаем и что допускаем: «нечто есть В». И это «нечто есть В» само по себе есть то, в чем заключается утверждение. Утверждение заключается не в веровании: «нечто есть В» формально представляет собой акт постижения. Когда говорят о суждении, всегда впадают в грубую двусмысленность. С одной стороны, суждение может означать вот этот психический акт, этот ментальный акт, который, чтобы дать ему какое-то имя, мы можем назвать изъявлением. В этом смысле суждение будет означать изъявление. Но, с другой стороны, у суждения есть более радикальный и глубокий смысл: суждение – это утвердительная интенция, утверждение. Изъявление и утверждение – не одно и то же. Изъявление – это мой ментальный акт; утверждение, напротив, – это интеллектуальная интенция, независимо от того, изъявляется она мною или нет. Более того, утвердительная интенция есть условие возможности изъявления: только потому, что имеется утверждение, утвердительная интенция, может иметься изъявление. В самом деле, одно и то же утверждение способно быть термином разных способов изъявления. Так вот, мы сейчас говорим только об утверждении как об утвердительной интенции. Так что я буду употреблять слово «утверждение» именно в этом смысле, в абсолютном противопоставлении слову «изъявление». В чем же заключается такое утверждение?

Здесь мы наталкиваемся на второе, гораздо более распространенное толкование, нежели предыдущее: утверждение означает суждение «А есть В». В служит предикатом; но, как известно, я могу и должен включить В в «есть», и тогда предикат получает следующий вид: «есть В». Тогда высказывать суждение означает прилагать к А предикат «есть В». Такова старая концепция Аристотеля, с более или менее существенными вариациями прошедшая через всю историю. На мой взгляд, эта концепция столь же неприемлема по двум причинам. Во-первых, здесь принимается, что утверждать означает «сказывать». Но что понимается под «оказыванием»? Разумеется, никто, в том числе и сам Аристотель, не думает, что «сказывать» означает здесь «изъясняться на каком-либо языке». Но остается вопрос: каков интеллектуальный характер самого оказывания как оказывания? Здесь нет другого выхода, кроме как обратиться к утверждению, в смысле утвердительной интенции: «оказывание» означает «утвердительную интенцию», и она мыслится как нечто нередуцируемое. Но действительно ли она нередуцируема, и, прежде всего, в чем заключается ее нередуцируемость? То, что в данной концепции этот вопрос не был поставлен со всей строгостью, мне представляется ее серьезным недостатком: в ней просто произвольно допускается, что суждение означает утверждение, но не ставится формальный вопрос о том, что такое утверждение. Во-вторых, утверждение отождествляется с предикацией «А есть В». А это, как мы тотчас увидим, ложно, причем независимо от того, как именно понимается предикат («В» или «есть В»), потому что не всякое утверждение предикативно. Но эта тема касается не столько утверждения как такового, сколько того, что я называю формами утверждения, о которых я еще буду говорить.

Теперь мы уже можем точно сформулировать нашу проблему. Во-первых, речь идет не о том, что такое изъявление, а о том, что такое утверждение. Во-вторых, речь идет не о различных конкретных утверждениях, а о функции утверждения как таковой. Точно так же, как в предыдущих главах, посвященных постижению, я говорил не о различных постижениях, а лишь о том, что значит постигать, в чем состоит сама функция постижения, – так теперь мы задаемся вопросом не о различных конкретных утверждениях, а о функции утверждения как таковой.

Утверждение, сказали мы, есть постижение в движении обращения; другими словами, само постижение отныне становится формально динамичным. Чтобы это понять, мы должны прояснить два момента: в чем состоит движение утверждения именно как движение, и в чем состоит само постижение в этом движении. Таковы два существенно важных вопроса: что такое утверждение как умное движение, и что такое умное движение как утверждение. Утверждение необходимо и возможно только в полевом постижении, то есть только в постижении чувствующем. Не-чувствующее постижение схватывало бы истину нашего суждения, но не в форме утверждения. Логосу, как утверждению, конститутивно и сущностно свойствен чувствующий характер: это – чувствующий логос. В тексте, следующем ниже, я буду, как правило, говорить об утверждении как о чувствующем логосе, абстрагируясь от того, что к самому чувствующему логосу принадлежит простое схватывание. Другими словами, я буду говорить о логосе только как о суждении.

1) Итак, прежде всего: что такое утверждение как движение. Даже рискуя впасть в монотонное повторение одной и той же мысли, скажу, что на данный момент мы определяем утверждение как intentum. Сам по себе intentum имеет не ноэтическую, а ноэргийную природу: он представляет собой динамичное и напряженное усилие обращения к реальности, формально уже заключенное внутри реальности, внутри реальной вещи. Тем самым intentum из движения на расстоянии превращается в движение «к» вещи: в интенцию. Таким образом, интенция есть внутренний момент intentum'а. Интенция возможна только как момент intentum'а. Она означает уже не просто «быть в напряжении», но быть в «движении к» тому, что́ реальная вещь есть в реальности. Интенция – это совершаемое в дистанцировании обратное движение intentum'а: движение от реальности «как таковой» к тому, что́ дистанцированно пребывает «в реальности». Стало быть, интенция не есть нечто чисто ноэтическое, потому что она есть момент intentum'а, а intentum ноэргиен. Тогда интенциональность будет физическим эргоном, «делом», постижения в дистанцировании. Момент обращения – это момент, которым формально конституируется утверждение. Постижение в дистанцировании должно заполнить эту дистанцию, и оно заполняет ее предельно конкретным способом: движением. В самом деле, всякая дистанция должна быть пройдена; в противном случае различение между тем, что такое вещь как реальная и что такое вещь в реальности, было бы не «дистанцией», а в лучшем случае разделенностью. А это не так.

Формально дистанция конституируется прохождением. Поэтому (по той же причине) утверждение формально конституируется прохождением дистанции в постижении. Утверждать означает «идти» от одной вещи к другой «среди» других вещей. «Среди» дифференциальной актуализации реального есть такое «среди», которое принадлежит дистанции. Утверждать означает приходить к постижению того, чем вещь является в реальности, но исходя из других вещей. Это значит «приходить», а не просто «пребывать» в этом. Но постараемся избежать возможной грубой ошибки: речь идет не о движении, которое есть переход от одного постижения к другому, а о движении, которое подразумевается самим модусом длящегося постижения каждой из вещей. Это означает не «приходить к утверждению», а «утверждать, приходя», или «приходить, утверждая»: движение, которым постижение конституируется как приход. Другими словами, движение, которым конституируется постижение, – это не интенция последовательного перемещения от одной вещи к другой, а интенциональный умный момент, присущий intentum’у каждой вещи. Не интенция постижения, а умная интенция. Поэтому суждение как интенция обладает формально динамичным характером. Сама интенция формально динамична.

То, что формально динамичный характер самого суждения не принимался во внимание, составляет, на мой взгляд, одну из самых грубых ошибок философии интеллекта, вплоть до Канта включительно. Эта философия задавалась вопросом о динамизме интеллекта лишь в связи с так называемым диалектическим динамизмом, то есть с рассуждением. В этой философии диалектика есть то движение, которым конституируется рассуждение. Было констатировано, что интеллект может продвигаться от одних постижений к другим, комбинируя их надлежащим образом, и были со всей строгостью установлены основополагающие диалектические законы этого продвижения. Но не был поставлен вопрос о том, почему это происходит. Идет ли речь просто о факте? Не думаю. Я полагаю, что интеллектуальное движение рассуждения опирается на нечто такое, чем конституируется способ постижения: это постижение в обращенном дистанцировании, то есть утвердительное постижение. Следовательно, это движение – не просто факт; оно укоренено в структурном моменте утверждения: в дистанцировании. Дистанцирование – не свойство исключительно диалектического рассуждения, а структурный момент всякого утверждения как такового. Нужно было бы усмотреть основание диалектического движения рассуждения в дистанционной структуре утверждения. Но аристотелевская философия не задавалась вопросом об этой структуре, прошла мимо ее дистанционного характера, мимо радикальной базовой структуры логоса. Динамизм диалектического рассуждения опирается на динамичный характер утверждения и является его следствием. Надлежало бы исходить из этого последнего тезиса: не только диалектика, но и само утверждение имеет структурно динамичный характер. Разумеется, Кант увидел в диалектике нечто большее, чем просто комбинацию утверждений, – но лишь для того, чтобы превратить эту комбинацию в простую логическую систему. В том же, что касается нашего вопроса об утверждении, позиция Канта ничем не отличается от позиции Аристотеля.

В другой философии – философии Гегеля – диалектическое движение есть нечто большее, чем просто факт: это сама формальная структура постижения как такового. Гегелевская диалектика – не продвижение от одних утверждений к другим, а динамичная структура постижения как такового. Но это, на мой взгляд, также неприемлемо, как и путь аристотелевского диалектического рассуждения, причем по той же причине, хотя в данном случае аргументация направлена в противоположную сторону. Разумеется, движение – не просто факт, а сущностное свойство постижения, но не постижения как такового, а только постижения в дистанцировании. У Гегеля, как и у Аристотеля, отсутствует момент дистанцирования. В самом деле, дистанцирование не свойственно постижению в абстракции, но присуще только чувствующему постижению. Так вот, чувствующее постижение может схватывать реальное само по себе, как таковое, без всякого дистанцирования, а значит, и без движения. Движение возникает лишь тогда, когда чувствующее постижение постигает в дистанцировании. Стало быть, динамизм диалектики действительно составляет структурный момент постижения, но только утвердительного постижения, потому что оно, и только оно, является постижением в дистанцировании. Само по себе постижение не динамично.

Итак, для Аристотеля динамизм есть исключительно свойство рассуждения, а не структурный момент утвердительного постижения. Для Гегеля динамизм есть структурный момент самого постижения – постижения как такового. В обеих концепциях отсутствует идея дистанции; поэтому, на мой взгляд, они неприемлемы. Дистанцирование – это действительно структурный момент, но только утвердительного постижения.

Тогда что представляет собой эта утвердительная интенция, если взять ее не как движение, а как утверждение?

2) Движение постижения как утверждение. Это движение есть логос. Повторяю: речь идет не о конкретных утверждениях, а об утверждении в смысле функции утверждения как такового. Утверждение обычно рассматривают, если можно так выразиться, как «добавление» к схватыванию вещей, и это добавление представляет собой своего рода внутренний интеллектуальный «натиск», в котором интеллект «решается» утвердить нечто в качестве реального. Так вот, ни одна из этих двух характеристик (быть добавлением и быть натиском) не описывает с надлежащей строгостью, что же такое утверждение: что представляет собой умное движение как утверждение.

А) Во-первых, говорят об утверждении как «добавлении» к схватыванию вещей. Но о каком схватывании идет речь? Если о простых схватываниях, то утверждение, несомненно, есть нечто «большее», гораздо «большее», чем простое схватывание. Дело, однако, в том, что суждение изначально опирается не на простое схватывание, а на первичное схватывание реального. Так вот, утверждение «больше», чем простое схватывание, но «меньше», намного «меньше», чем первичное схватывание реальности. Любое постижение представляет собой умную актуализацию реального; но в первичном схватывании, как было показано в первой главе, мы воспринимаем нечто не только так, как если бы оно было реальным, но и как то, что действительно и формально является реальным и схватывается как реальное. Именно в этом «реальном», принадлежащем тому, что постигается в первичном схватывании – в схватывании, предшествующем любому утверждению, – именно в этом «реальном», говорю я, совершается умное движение утверждения как такового. В самом деле, утверждение возникает лишь тогда, когда то, что уже схвачено как реальное, растягивается в дистанции, в поле реального. Утверждение формально и вместе с тем конститутивно заключает в себе само впечатление реальности; оно представляет собой чувствующий логос, поскольку базовым и формальным образом конституируется впечатлением реальности. Поэтому утверждение не только ничего не добавляет к первичному схватыванию реальности, но и представляет собой страдающий недостаточностью (потому что «нуждающийся в основании») способ умного пребывания в том, что уже помыслено как реальное. Утверждение – это ослабленный способ уже-пребывания в реальном, модализация первичного схватывания. Поэтому утверждение, даже будучи в некоторых аспектах развертыванием, расширением первичного схватывания реального, представляет собой, несмотря на все это – и как раз для того, чтобы иметь возможность быть всем этим – нечто основанное на «редуцировании» первичного схватывания: ведь утверждение – это растянутый модус умной актуализации реального. На мой взгляд, сущностно важно всячески подчеркнуть этот редуцированный, растянутый характер утверждения как модуса умного пребывания в реальном. Утверждение есть умная актуализация, в которой постигается нечто реальное, но постигается в обращенном дистанцировании. Именно поэтому все концепции суждения как «отношения» оказываются в конечном счете ложными. Отношение нечто добавляет; но утверждение не добавляет ничего. Напротив, оно растянуто движется в том, что уже умным образом дано. Утверждение не только ничего не добавляет, но даже отчасти нечто отнимает – тем способом отнятия, каковым является растяжение. Стало быть, все эти попытки охарактеризовать утверждение как некое добавление к схватыванию и нечто не сводимое к нему, оказываются, на мой взгляд, в корне порочными. Уже простое схватывание означает ретракцию – не реального, но в реальном; утверждение же означает пребывание в реальном, но в качестве постигнутого в самой этой дистанции. Утверждение – это ослабленное пребывание, то есть пребывание в редуцированной форме. Утверждение не сводимо к простому схватыванию; а вот к первичному схватыванию оно не только сводимо, но и мыслится в нем по способу растяжения: растяжения – но в нем. Это редуцированный и ослабленный модус внутри первичного схватывания реальности, то есть внутри чего-то, что уже постигнуто в своей реальности. Конечно, утверждение формально пребывает в реальности. Но не потому, что оно представляет собой первичный и радикальный способ умного пребывания в реальности, а потому, что утверждение – это редуцированный и ослабленный модус внутри предварительно имеющего место умного пребывания в реальности. Тем самым я не хочу сказать, что некоторое определенное суждение – это своего рода «контракция» того, чем могло бы быть «суждение»; я имею в виду саму функцию суждения как такового. Речь идет не просто о «некотором суждении», а о «судить» как таковом, об «утверждать» как таковом. Речь идет о редуцированной форме постижения, о редукции и модализации той первичной и радикальной формы постижения, каковой является первичное схватывание реальности.

В) Но, кроме того, это постижение отнюдь не является добавлением или своего рода «интеллектуальным натиском», в котором «решается», что такое реальное. Оно вовсе не сводится к тому, чтобы, если можно так выразиться, «броситься в воду» и тем самым связать себя с тем, что мы считаем реальным. Дело обстоит прямо наоборот. Опять-таки вспомним о том, что речь идет не о конкретных утверждениях, а о функции утверждения как таковой. Так вот, интеллект формально уже пребывает в реальности; поэтому ему нет нужды бросаться в реальность, но он уже умно движется в ней. Утверждение заключается не в том, чтобы поместить себя в реальность, утверждая, что нечто реально, а в том, чтобы уже крепко стоять в реальности и думать о том, является ли эта реальность «таковой» в реальности. Это значит пребывать в реальности, распознавая ее в чувствующем постижении. Утверждение необходимо потому, и только потому, что реальное, в котором я пребываю, постигается в обращенном дистанцировании. Эта необходимость представляет собой тот момент постижения, который я назвал «удержанием», «ретенцией». Будучи растянутым в реальности, я, тем не менее, всегда удерживаюсь в реальном самим реальным. Именно поэтому утверждение реального – это не мое решение и не результат моего натиска. Наоборот, утверждать – значит двигаться внутри реального, которое уже действительно и формально постигнуто как реальное. Утверждение реального прямо противоположно натиску: оно представляет собой актуализацию реального в форме удержания. Это значит не «идти» к будущему постижению реального, а «постигать реальное, идя» в поле от одного пункта к другому. Как уже было сказано, речь идет не о движении от одного постижения к другому, не об интенции постижения, а о модусе этого постижения: о постигательной интенции. В силу этого сама суть утверждения, то есть утверждение как таковое, должна пониматься исходя из актуальности реального, а не актуальность реального должна пониматься исходя из утверждения. Утверждение – это не столько «я утверждаю», сколько противоположное ему: «реальное утверждается» в моем постижении. Поясним этот момент.

Разумеется, утверждение – это мое движение. Но движение не означает моей спонтанной деятельности. Всякое постижение, даже первичное схватывание реальности, представляет собой мое постижение; и в этом смысле утверждение – тоже мое, в силу того простого факта, что оно есть постижение. Но это не значит, что умное движение, как движение, является моей спонтанной деятельностью: ведь постижение формально представляет собой акт, а не деятельность. Изъявление – да, оно является спонтанной деятельностью. Но утвердительное постижение как таковое, «утверждать» как таковое, спонтанной деятельностью не является.

Оно представляет собой движение – но такое движение, которое навязано интеллекту дистанцированием от реального в дифференциальной актуализации. Реальное на самом деле влечет меня к тому, чтобы утверждать. Мыслить утверждение как некий натиск, то есть как спонтанную деятельность, означает взваливать на утверждение то, что свойственно только изъявлению. А это совершенно разные вещи. Как я говорил, есть много способов изъявить одно и то же утверждение. Более того, сама возможность изъявления, как таковая, обусловлена утверждением как таковым. В самом деле, утвердительная интенция дана в дистанцировании и в растяжении, но именно поэтому она открывает ментальную область изъявления: если можно так выразиться, область степеней свободы изъявления. Изъявление – это моя спонтанная деятельность, но ее спонтанность возможна только благодаря степеням свободы утверждения. Причина смешения изъявления с утверждением коренится в динамичном характере утверждения. Дело в том, что утвердительное движение, динамизм утверждения, имеет совершено определенный характер: это движение в реальности, но движение на ощупь – в реальности и в том, что вещь есть в реальности. Это движение именно потому является чем угодно, кроме натиска, что оно является чем угодно, кроме моей спонтанной деятельности. Разумеется, будучи движением на ощупь, оно принадлежит мне, и в этом смысле можно сказать, что именно я есмь тот, кто утверждает. Но дело в том, что такое движение на ощупь, даже будучи проявлением динамизма с моей стороны, динамично в чисто рецептивном смысле: так, как могут быть динамичны зрение, осязание, слух и т. д. Это движение моего постижения, его динамизм; но это не действие, интенциональность которого была бы следствием моего действия. Скорее это динамичная интенция, в которой пребывает мой интеллект, и, следовательно – я подчеркиваю это слово, – пребывает мое суждение. Именно в этом смысле я говорю, что я не столько утверждаю, сколько оказываюсь внутри утвердительной интенции.

С) Это продвижение в реальности, совершаемое на ощупь, имеет вполне определенный характер и название: распознавание. Распознающее ощупывание – это такое постижение, которое определяется в моем интеллекте дистанцированной актуальностью реального. Дистанцией определяется растяжение, растяжением – распознавание: это просто удерживающий характер реального. Распознавание – не способ постижения и не способ продвижения к умному пребыванию в реальности, а, напротив, способ движения внутри реальности, в которой мы умственно уже пребываем. Распознавание, κρίνειν, есть нечто такое, что опирается на первичное схватывание, то есть на радикальное постижение реального как такового. Не подлежит сомнению, что во множестве случаев интеллект высказывает утверждение без достаточного распознавания. Но это другой вопрос: говоря о достаточности распознавания, я имею в виду то, что в другом разделе книги буду называть очевидностным требованием реального: требованием, которое допускает много степеней. Иногда утверждения высказываются без распознавания именно потому, что изначально распознавание уже дается нам самим реальным – дается в ощупывании: оно представляет собой движение чувствующего постижения.

Коротко говоря, утверждению присущи четыре конститутивных момента – конститутивных в силу своего формального характера.

1. Во-первых, утверждать означает пребывать умом в реальном, формально и отграничено постигать его как реальное. Имеется в виду не просто конципирование или нечто подобное. Этот момент присущ утверждению благодаря первичному схватыванию реальности, благодаря впечатлению реальности. Утверждение – не автономная функция интеллекта, а модализация функции постижения как таковой. Утверждение – это способ постижения реального в его физической и формальной актуальности реального, уже постигнутой в первичном схватывании. Утверждение не производит ничего нового, не погружает нас в реальность, но представляет собой всего лишь модализацию постижения реальности, в которую мы уже погружены в первичном схватывании.

2. Эта модализация есть постижение в обращенном дистанцировании. В intentum’e дистанцированно постигается то, чем нечто является в реальности. С этой дистанции интеллект разворачивается к вещи, постигая в обращенности то, чем вещь является в реальности. Стало быть, речь идет о модализации функции постижения как такового: intentum претворяется в модус интенциональности. Интенциональность – это постижение в intentum’е. Intentum — это «продвижение к», а постижение в intentum’e – это интенциональность. Только такое понимание интенциональности, которое утверждает ее в качестве момента ноэргийного intentum’а, представляет собой, на мой взгляд, адекватное понятие сущности утвердительного движения, взятого в его утвердительности. Оно представляет собой претворение первичного схватывания в модус утвердительного постижения.

3. Эта модализация определяется не мною, а формально чувствующим характером моего постижения. Только потому, что мой интеллект является чувствующим, я схватываю реальное в двух модусах актуализации: в унитарной актуализации и в актуализации дифференциальной. И лишь вторая из них дает начало утверждению. Эта детерминация представляет собой не своеобразный импульс к постижению, а, напротив, саму актуальность реального в дифференциальной актуализации. Мы не нуждаемся в том, чтобы бросаться в реальность, но уже в первичном схватывании реальности, свойственном унитарной актуализации, постигаем реальное в его физической и формальной актуальности реального. Стало быть, в дифференциальной актуализации я уже пребываю в реальности; изменился лишь способ, каким реальная вещь делается для меня актуальной в чувствующем постижении. Этот модус актуальности есть актуальность в обращенном дистанцировании. Именно актуализация в обращенном дистанцировании от того, чем реальное является в реальности, есть то, чем формально конституируется утверждение. Утверждение – не мой акт, но способ уже-пребывания в реальном. В некотором роде моим является лишь распознавание утверждаемого. Это не функция, осуществляемая процессуальным путем, а нечто такое, что, несомненно, хотя и приобретается, но приобретается лишь через модус умной актуализации реального как такового. В конечном свете утверждение есть модуляция впечатления реальности.

4. Интенциональность конституируется в распознавании, но распознавание не является формальной конституентой утверждения. Утверждение есть то, в чем дается и должно даваться распознавание; но, вообще говоря, утверждать не значит распознавать.

Подведем итоги. Утверждение заключает в себе четыре конститутивных момента:

a) Момент действительной реальности того, что утверждается как реальное. Это момент, который суждение принимает от впечатления реальности: нечто данное во впечатлении реальности.

b) Утвердительный момент как таковой: модус постижения реальности в дистанцировании, в движении обращения «к» реальному, в интенциональном постижении.

c) Момент бытия в качестве дифференциальной актуализации реальности внутри реальности. Формально мы никогда не пребываем вне реального; поэтому утверждать – значит не идти от нереального к реальному, а идти от «реального» к тому, что есть «в реальности»: идти обходным путем, через ирреальность. Это значит редуцировать посредством обращения саму ретрактивную редукцию. Как мы увидим, такая редукция редукции формально состоит в том, что я назвал «реализацией». В этом – суть утверждения.

d) Момент распознавания утверждаемого, распознавания среди многих «было бы» того, которое действительно «есть».

Итак, в отличие от первичного схватывания реальности, всякое утверждение, будучи дистанцированным, представляет собой двойственное постижение. Во-первых, оно заключает в себе то, о чем мы судим или что утверждаем, а во-вторых, то, что формально судится в суждении. Рассмотрим коротко эти два пункта: о чем мы судим и что мы судим.

1. О чем мы судим

На первый взгляд, можно было бы подумать, что мы судим как о реальном о том, что в простом схватывании было воспринято как ирреальное: что то, что «было бы» реальным, судится как то, что в самом деле реально. То, о чем мы судим, – это нечто такое, что предварительно было схвачено как реальное. Именно поэтому утвердительное постижение имеет конститутивно двойственный характер: оно предполагает и несет в своем лоне постижение чего-либо как уже-реального. Что же тогда утверждается, если вещь уже реальна? Это мы сейчас увидим. Но хотя философия обычно не обращала на это внимания, нужно понять, что то, о чем мы что-либо утверждаем, не есть нечто возможное или ирреальное: оно абсолютно реально.

Это очевидно применительно к рассуждениям, относящимся к реальным вещам. Например, когда говорят, что эта вода горяча или кипит, то предполагают, что то, о чем высказывается суждение, реально. И это верно даже тогда, когда имеются в виду вещи-смыслы. Вещь-смысл формально не является вещью-реальностью, но всякая вещь-смысл несет в своем лоне вещь-реальность. Стол, именно как стол, – не реальная вещь, а вещь-смысл; но стол не был бы столом, если бы не был столом в вещи-реальности и через вещь-реальность. Так вот, я могут высказывать утверждения относительно стола, но только потому, что стол составляет смысл некоторой вещи-реальности: например, той вещи, которая обладает определенными размерами, определенной формой, и т. д. Может быть, скажут, что есть множество суждений, которых, в таком случае, нет, потому что они относятся к вещам, которые не являются реальными: например, таковы все суждения математики, а также бесчисленные суждения, имеющие место в вымышленных рассказах: скажем, в романе. Всякое вымышленное повествование содержит суждения, хотя то, относительно чего они утверждаются, – выдумка. Поэтому создается впечатление, будто вовсе не очевидно, что то, о чем мы судим, с необходимостью представляет собой реальность, уже схваченную в первичном схватывании. Тем не менее, ничто из этого не лишает силы только что мною сказанное. Не подлежит сомнению, что геометрическое пространство или Дон Жуан не являются реальными вещами в том же смысле, в какой реален стакан воды. Но разве они функционируют, если можно так выразиться, как нечто просто и абсолютно не-реальное? Отнюдь. Рассмотрим последовательно два примера.