Текст книги "Преследуя Аделин"

– Что? – недоверчиво вопрошает он, раскидывая руки в стороны.

– Ты что, не слышал того, что слышала я? Кто-то ломился в мою дверь, и это было довольно жутко. Я сейчас не в настроении заниматься сексом.

Что случилось с рыцарством? Я думала, что нормальный мужчина спросил бы, все ли со мной в порядке. Узнал бы, как я себя чувствую. Может быть, попытался бы убедиться, что мне хорошо и спокойно, прежде чем сунуть в меня свой член.

Знаешь, оглянись-ка вокруг себя, черт возьми.

– Ты серьезно? – вопрошает он, в его карих глазах сверкает гнев. Они цвета дерьма, как и его дерьмовая личность и еще более дерьмовый секс. Да этот чувак может дать фору рыбам в трепыхании, когда трахается. С таким же успехом он мог бы лежать голым на рыбном прилавке – так у него было бы больше шансов найти кого-нибудь, кто отвезет его к себе домой. И этим человеком буду не я.

– Да, я серьезно, – жестко отрезаю я.

– Черт побери, Адди, – огрызается он, сердито поднимая носок и натягивая его.

Грейсон выглядит как кретин – совершенно голый, если не считать этого носка, потому что остальная его одежда беспорядочно разбросана по моей прихожей.

Он выбегает из комнаты, на ходу собирая вещи. Примерно на полпути по длинному коридору он останавливается и оборачивается ко мне.

– Ты такая сука, Адди. Все, что ты делаешь, – это выкручиваешь мне яйца, и мне это надоело. Я сыт по горло тобой и этим гребаным жутким домом, – рычит он, тыча в меня пальцем.

– А ты – мудак. Убирайся на хрен из моего дома, Грейсон.

Его глаза сперва расширяются от шока, а затем сужаются в тонкие щелки, наполняясь яростью. Он разворачивается, отводит руку назад и обрушивает кулак в гипсокартон.

Из моего горла вырывается вскрик, когда половина его руки исчезает в стене, и мой рот разевается в шоке и изумлении.

– Поскольку твою я сегодня не получу, я решил проделать другую дырку. Починишь потом, сука, – выплевывает он.

Все еще в одном носке и с кучей одежды в руках, он уходит.

– Ты – козел!

Я в ярости бросаюсь к здоровенной дыре в моей стене, которую только что проделал Грейсон.

Минуту спустя внизу хлопает входная дверь.

Надеюсь, тот таинственный тип все еще там. Пусть этого засранца в одном носке грохнут.

4-е апреля, 1944

Там снаружи за моим окном какой-то странный человек.

Я не знаю, кто он и что ему от меня нужно, но мне кажется: он знает меня.

Он заглядывает в окно, только когда Джона нет дома.

И прячет лицо под шляпой. Я пыталась с ним заговорить, но он всегда убегает.

Я еще не говорила Джону. Не знаю почему, но что-то удерживает меня от того, чтобы открыть рот и признаться, что этот человек подсматривает за мной. Джону это не понравится. Он возьмет свое ружье и пойдет его искать.

Должна признать, я боюсь того, что случится с моим гостем, если мой муж в этом преуспеет.

Я очень боюсь этого странного незнакомца.

Но, мой бог, я так заинтригована.

Глава 2

Тень

Истошные крики боли, отражающиеся от цементных стен, начинают немного раздражать.

Быть и хакером, и исполнителем иногда хреново. Мне чертовски нравится причинять людям боль, но сегодня на этого нытика у меня нет ни капли терпения.

А обычно я терпелив как святой.

Я знаю, как добиться того, чего я хочу больше всего. Но, когда я пытаюсь получить хоть какую-либо стоящую информацию, а чувак слишком занят тем, что обделался и плачет, и, разумеется, не может дать мне связный ответ, я становлюсь немного раздражительным.

– Этот нож сейчас наполовину войдет в твое глазное яблоко, – предупреждаю я. – Я даже не собираюсь проявлять милосердие и всажу его тебе прямо в мозг.

– Черт, мужик, – кричит он. – Я же сказал тебе, что всего несколько раз ходил на этот склад. Я ничего не знаю ни о каком-то гребаном ритуале.

– Значит, ты хочешь сказать, что ты бесполезен, – предполагаю я, поднося лезвие к его глазу.

Он зажмуривает веки, будто кожа толщиной не более сантиметра может помешать ножу пройти насквозь.

Чертовски смешно.

– Нет, нет, нет, – умоляет он. – Я знаю кое-кого, кто может дать тебе больше информации.

По его носу, смешиваясь с кровью на лице, стекает пот. Его отросшие жирные светлые волосы прилипли ко лбу и затылку. Наверное, они уже не совсем светлые, так как большая их часть окрашена в красный.

Я отрезал ему ухо, вырвал десять ногтей, перерезал обе ахиллесовы пяты, нанес пару ножевых ранений в определенных местах, чтобы ублюдок не истек кровью слишком быстро, и переломал слишком много костей, чтобы их можно было сосчитать.

Придурок не сможет встать и уйти отсюда, это уж точно.

– Меньше слез, больше слов, – рявкаю я, царапая кончиком ножа по его все еще закрытому веку.

Он отшатывается от ножа, из-под ресниц текут слезы.

– Его зовут Фернандо. Он один из руководителей операции, ответственный за отправку мулов для поимки девочек. Он… он – большая шишка на складе, в общем, он там всем заправляет.

– Что за Фернандо? – бросаю я.

Он рыдает.

– Я не знаю, мужик, – причитает он. – Он просто представился Фернандо.

– Тогда как он выглядит? – нетерпеливо цежу я сквозь стиснутые зубы.

Он хлюпает носом, по его потрескавшимся губам стекают сопли.

– Мексиканец, лысый, со шрамом через всю голову, с бородой. Шрам невозможно не заметить, он довольно хреново выглядит.

Я разминаю шею, застонав, когда трещат мышцы. Чертовски долгий день.

– Круто, спасибо, чувак, – говорю я непринужденным тоном, будто я и не пытал его последние три часа.

Его дыхание затихает, и он смотрит на меня уродливыми карими глазами, в которых светится надежда.

Я едва не смеюсь.

– Ты меня отпустишь? – спрашивает он, глядя на меня, словно чертов бездомный щенок.

– Конечно, – киваю я. – Если ты сможешь встать и уйти.

Он смотрит вниз на свои разрубленные пятки, не хуже меня понимая, что, попытавшись встать, он тут же рухнет.

– Пожалуйста, мужик, – лепечет он. – Можешь мне помочь?

Я медленно киваю.

– Ага. Думаю, могу, – произношу я, прежде чем замахнуться и полностью погрузить нож в его зрачок.

Он умирает мгновенно. В его глазах даже еще не успела исчезнуть надежда. Вернее, в одном глазу.

– Ты насилуешь детей, – вслух произношу я, хотя он уже не может меня услышать. – Оставлю я тебя в живых, как же, – заканчиваю я со смехом.

Вынимаю нож, и хлюпающий звук грозит разрушить все мои планы поужинать в ближайшие несколько часов. Это раздражает, поскольку я голоден. Хоть я и люблю хорошую пытку, я определенно не из тех мудаков, которые получают удовольствие от звуков, сопровождающих ее.

Бульканье, хлюпанье и прочие странные звуки, которые издают тела, испытывающие сильную боль, и погружаемые в них посторонние предметы, – не та мелодия, под которую я хотел бы засыпать.

А теперь самая неприятная часть – расчленение тела на куски и правильная его утилизация. Я не доверяю это другим людям, приходится заниматься утомительной, грязной работой самому.

Вздыхаю. Как там говорится? Если хочешь, чтобы все было сделано правильно, сделай это сам?

Ну, в данном случае – если не хочешь, чтобы тебя поймали и привлекли за убийство, избавляйся от тела сам.

Только пять часов вечера, а по ощущениям – все десять. И как бы хреново не ощущал себя после расчлененки, я готов съесть здоровенный бургер.

Моя любимая бургерная находится прямо на третьей авеню, не слишком далеко от моего дома. С парковкой в Сиэтле паршиво, поэтому приходится парковаться в нескольких кварталах и идти туда пешком.

Надвигается шторм, и в ближайшее время на наши головы и плечи ледяными иглами обрушится ливень – в общем, типичная сиэтлская погода.

Насвистываю какую-то неизвестную мелодию, пока иду по улице, проходя мимо магазинов и множества лавочек, в которых туда-сюда, словно рабочие муравьи, снуют люди.

Впереди – книжный магазин, залитый светом, мягкое сияние которого льется на холодный, мокрый тротуар, приглашая прохожих окунуться в его тепло. Подойдя ближе, я замечаю, что он полон людей.

Бросаю на него мимолетный взгляд, прежде чем двинуться дальше. Художественные книги меня не интересуют – я читаю только те, которые могут меня чему-нибудь научить. В частности, IT и хакерству.

Но сейчас подобных книг уже нет. Я в совершенстве освоил эту область.

Когда я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на какую-нибудь еще ерунду, мой взгляд задерживается на доске прямо у входа в книжный магазин, с него на меня смотрит улыбающееся лицо.

Мои ноги невольно замедляют шаг, пока не приклеиваются к цементному тротуару. Кто-то врезается в меня сзади, маленькая фигурка едва сдвигает меня с места, однако это помогает мне выйти из странного транса, в который я впал.

Разворачиваюсь, чтобы бросить взгляд на разъяренного парня позади меня, его рот уже открыт, и он готов обругать меня последними словами, но как только натыкается взглядом на мое покрытое шрамами лицо, то сразу же срывается прочь практически бегом. Это выглядело ужасно смешно, если бы я не был так растерян.

Лицо передо мной – это фотография автора, который проводит автограф-сессию.

И она невероятна.

Длинные волнистые каштановые волосы, разлетевшиеся по изящным плечам. Кожа цвета слоновой кости с веснушками, усеивающими нос и щеки. Светлыми и точечными, не отягощающими ее невинное лицо.

Но что притягивает меня – это ее глаза: жгучие, раскосые; такие всегда выглядят соблазнительно. Они почти такого же оттенка, что и ее волосы. Этот светло-каштановый цвет встречается нечасто. Один взгляд этой девушки – и любой мужчина встанет на колени.

А ее губы – пухлые и розовые, растянутые в лучезарную улыбку с рядом ровных белых зубов.

Перевожу взгляд на имя под фотографией.

Аделин Рейли.

Прекрасное имя, подходящее богине.

В ней нет той пластмассовой красоты, которую можно увидеть на полках журналов. Хотя она легко смогла бы попасть на одну из этих обложек, не прибегая к фотошопу и хирургии, черты ее лица – естественны.

Я видел много красивых женщин в своей жизни. И трахал – много.

Но в ней есть что-то, что меня завораживает. У меня за спиной словно бушует ураган, подталкивающий меня к ней и не оставляющий места для сопротивления. Ноги несут меня в книжный, мои черные ботинки оставляют грязь на приветственном коврике у входа.

Преобладающий запах, что витает здесь, – это запах подержанных книг, хоть и искаженный из-за большого скопления людей. Это небольшое помещение было рассчитано не более чем на десять больших книжных стеллажей в левой его части, небольшую кассу справа и, вероятно, вмещает человек тридцать. Но сейчас в центре зала установлен большой стол, за которым сидит писательница, а в сам душный магазин набилось по меньшей мере вдвое больше людей.

Здесь слишком жарко. Слишком людно.

И какой-то мудак рядом со мной непрерывно ковыряет в носу, его грязная рука то и дело пачкает книгу, которую он держит в руках. Я мельком вижу Рейли на обложке.

Бедная девушка. Вынуждена расписываться на книге, которая, вероятно, полностью покрыта козявками.

Я открываю рот, чтобы сказать этому ублюдку, чтобы он прекратил поиски сокровищ в своих ноздрях, когда мне чудится, что небесные врата распахнулись.

В эту секунду люди перед нами расступаются самым удачным образом и обеспечивают мне прекрасный обзор. Сначала я вижу ее только краем глаза, но и этого взгляда достаточно, чтобы мое сердце заколотилось.

Поворачиваю голову, как одна из тех жутких сучек в фильме «Экзорцист» – медленно, но вместо злобной улыбки, уверен, у меня такой вид, будто я только что получил доказательства того, что Земля на самом деле плоская или еще какого-нибудь подобного дерьма.

Потому что это так же чертовски смешно.

Кислород, слова, связные мысли – все это ускользает от меня, когда я впервые вижу Аделин Рейли во плоти.

Дерьмо.

Вживую она еще более совершенна. От одного ее вида у меня слабеют колени и учащается пульс.

Я не знаю, существует ли Бог на самом деле. Я не знаю, ступала ли когда-нибудь нога человека на Луну. Так же как не знаю, существуют ли параллельные вселенные. Но теперь я точно знаю, что прямо сейчас обнаружил смысл жизни, сидящий за столом с неловкой улыбкой на лице.

Сделав глубокий вдох, я нахожу место у стены в глубине зала. Я пока не хочу подходить слишком близко.

Нет.

Хочу понаблюдать за ней какое-то время.

Так что остаюсь позади, выглядывая из-за десятков голов, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Слава богу, я достаточно высок, потому что если бы мне не хватило роста, то, скорее всего, пролез бы ближе сквозь толпу.

Высокая тонкая женщина протягивает моей новой одержимости микрофон, и на краткий миг та выглядит так, будто готова броситься наутек. Она смотрит на микрофон, как на отрубленную голову.

Но через несколько секунд этот взгляд исчезает, она успевает надеть маску. Затем берет микрофон и подносит его к своим дрожащим губам.

– Прежде чем мы начнем…

Черт, ее голос – чистый дым. Такой голос можно услышать разве что в порнофильмах. Я закусываю нижнюю губу, сдерживая стон, прислоняюсь к стене и смотрю на нее, совершенно очарованный существом передо мной.

В моей груди поднимается что-то необъяснимо темное. Черное, злое и жестокое. Даже опасное.

Все, чего я хочу, – это сломать ее. Разбить на кусочки. А потом расставить эти части так, чтобы они совпали с моими собственными. Мне плевать, если они не подойдут – я их подгоню.

И тут понимаю, что собираюсь сделать что-то плохое. Я знаю, что собираюсь переступить черту, из-за которой уже никогда не смогу вернуться назад, но во мне нет ни капли сомнения.

Потому что я одержим.

Я зависим.

И с радостью переступлю любую черту, которая поможет сделать эту девушку моей. Если это заставит ее стать моей.

Я уже принял решение – решение, укрепившееся в моем разуме, словно в граните. В этот момент ее блуждающие глаза встречаются с моими, наши взгляды сталкиваются с такой силой, что я едва не опускаюсь на колени. Ее глаза слегка округляются, и кажется, будто она так же очарована мной, как и я ею.

А затем читатель перед ней привлекает ее внимание к себе, и я понимаю, что мне нужно уходить прямо сейчас – до того, как я сотворю что-то глупое или похищу ее в присутствии по меньшей мере пятидесяти свидетелей.

Неважно. Теперь она от меня не сбежит.

Я только что нашел себе маленькую мышку и не остановлюсь, пока не поймаю ее.

10-е апреля, 1944

Мой гость здесь, за моим окном, смотрит на меня, пока я пишу. Рука моя дрожит, и я не могу сказать, из страха ли. Это чувство я бы не смогла объяснить, даже если бы попыталась.

Я уже пробовала писать об этом. Объяснить это. Но нет таких слов, чтобы описать его в полной мере.

Думаю, самое точное описание – трепет.

Я не знаю, что со мной. Но что-то очень неправильное, я уверена.

Когда наши глаза встречаются, мое дыхание прерывается. В моей крови зажигается огонь.

Моей плоти словно касаются оголенные провода.

Это идет изнутри, и я боюсь, что становлюсь зависимой.

Он подходит ближе. Я смотрю в его глаза, позабыв о дневнике.

Это уже входит в привычку.

Моя рассеянность. Джон начал замечать.

Он засыпает меня вопросами о том, что у меня на уме.

Как я могу сказать мужчине, которого люблю, что думаю о другом? Как я могу сказать, что представляю другого, пока меня целует мой муж? Когда он касается меня?

Мой гость уходит, исчезая в темноте.

Я боюсь этого человека.

Но я все еще слишком заинтригована.

Глава 3

Манипулятор

Не так я представляла себе вечер пятницы. Копаться в стенах старого дома, внутри которого обитает бог знает кто.

Я так и представляю, что в мою руку вот-вот вцепится бешеная белка, обезумевшая от голода и готовая съесть что угодно, поскольку кучу лет была замурована в стенах и питалась одними жуками.

Моя рука с фонариком по самое плечо погружена в проклятую дыру, пробитую Грейсоном. Свободного места здесь достаточно, чтобы просунуть еще и часть головы под странным углом, чтобы осмотреться.

Глупо. Я – глупая.

Как только я услышала, как дверь захлопнулась за задницей Грейсона, тут же изучила причиненный ущерб. Дыра оказалась не очень большой, но меня насторожила довольно широкая щель между стенами. По крайней мере, в целый метр. И зачем только она здесь, если на то нет причины?

Меня словно магнитом тянет к ней. Каждый раз, когда я пытаюсь отойти, по мне проносится мощная вибрация. Кончики пальцев гудят от желания протянуть руку. Заглянуть в бездонную пустоту и найти то, что зовет меня.

И вот я стою здесь, скрючившись и забившись в дыру. Раз уж моя сегодня пустует, то сгодится и эта.

Фонарик на моем телефоне высвечивает внутри стены деревянные балки, плотную паутину, пыль, тушки жуков. Я поворачиваюсь и направляю свет в противоположную сторону. Ничего. Паутина слишком толстая, чтобы разглядеть хоть что-либо, поэтому я поддеваю ее слои телефоном, словно палкой.

Клянусь, если я его уроню, я выйду из себя. Достать его будет невозможно – и придется покупать новый.

Вздрагиваю от прикосновения паутинок, кажется, будто по моей коже ползают жучки. Я снова разворачиваюсь влево и еще раз направляю фонарик в ту сторону.

Сбиваю еще паутину. Я уже почти готова просто махнуть на все рукой и забыть о том зове сирены, из-за которого попала в эту дурацкую ситуацию.

Ага!

Чуть дальше по коридору на свету что-то блестит. Всего лишь слабый намек, но и этого достаточно, чтобы я подскочила от восторга, ударившись головой о толстый гипсокартон, и в волосы мне что-то посыпалось.

Ох.

Игнорируя тупую пульсацию в затылке, выдергиваю руку и мчусь по коридору, прикидывая расстояние до того места, где заметила загадочный предмет.

Снимаю фоторамку с гвоздя и осторожно кладу ее на пол. И делаю так еще несколько раз, пока не натыкаюсь на фотографию моей прабабушки, сидящей на ретро-велосипеде, с охапкой подсолнухов в корзине. Она широко улыбается, и хотя фотография черно-белая, я уверена, что на ней красная помада. Бабушка говорила, что она красила губы такой перед тем, как поставить кофе.

Снимаю фотографию со стены и задыхаюсь, обнаружив перед собой зеленый армейский сейф. Он старый, с обыкновенным циферблатом на замке. Мои пальцы скользят по нему, и в моих легких разгорается волнение.

Я только что нашла сокровище. И, полагаю, благодарить за это должна Грейсона. Хотя мне хочется думать, что в конце концов я бы убрала все эти фотографии, чтобы мои предки больше не смогли смотреть свысока на мои крайне сомнительные поступки.

Смотрю на сейф, когда на меня налетает холодный поток воздуха, обращающий мою кровь в лед. От резкого похолодания я оборачиваюсь и оглядываю пустой коридор.

Мои зубы клацают, и кажется, я даже вижу, как из моего рта вырывается пар. Но так же быстро, как и появилось, ощущение исчезает. Мое тело медленно согревается до нормальной температуры, однако холодок вдоль позвоночника никуда не пропадает.

Не могу оторвать взгляда от пустого пространства, ожидая, что вот-вот что-то произойдет, но минуты идут, а я все стою и стою.

Сосредоточься, Адди.

Аккуратно положив фото на пол, я решаю стряхнуть с себя этот странный озноб и погуглить, как вскрыть сейф. Отыскав несколько форумов с пошаговым описанием процесса, бегу к дедушкиному ящику с инструментами, что пылится в гараже.

Это помещение никогда не использовалось для автомобилей, даже когда домом владела бабушка. Вместо этого здесь поколениями копился хлам, главным образом состоящий из инструментов деда и всякой всячины из дома. Хватаю нужные инструменты, бегу обратно по лестнице и приступаю к взлому. Старая конструкция довольно паршива с точки зрения надежности, но, полагаю, тот, кто поставил здесь эту коробку, не думал, что ее вообще кто-нибудь найдет. По крайней мере, не при их жизни.

После нескольких неудачных попыток, разочарованных стонов и разбитого пальца у меня наконец-то получается. Подсвечиваю фонариком, и нахожу внутри три книги в коричневых кожаных переплетах. Ни денег. Ни драгоценностей. Ничего ценного – по крайней мере, в денежном эквиваленте.

Честно говоря, я не особо рассчитывала на что-то подобное, но все равно удивилась, что не нашла ничего из этого, учитывая, что большинство людей используют сейфы как раз для хранения ценностей.

Протягиваю руку и беру находки, наслаждаясь ощущением мягкой маслянистой кожи под пальцами. На моем лице расплывается улыбка, когда я провожу по надписи на первой книге.

«Женевьева Матильда Парсонс».

Моя прабабушка – мама бабушки и та самая женщина на фотографии, знаменитая своей красной помадой и яркой улыбкой, которая спрятала сейф. Бабушка всегда говорила, что ее звали Джиджи.

Быстрый взгляд на две другие книги подтверждает, что на них то же самое имя. Ее дневники? Должно быть так.

Ошеломленная, я иду в свою спальню, закрываю за собой дверь и устраиваюсь на кровати, скрестив ноги. Вокруг каждой книги намотан кожаный шнурок. Когда я беру первую книгу, осторожно разматываю шнур и открываю ее, внешний мир для меня исчезает.

Это в самом деле дневник. На каждой странице записи, сделанные женским почерком, а в самом низу каждого листа – фирменный отпечаток в форме поцелуя губной помадой моей прабабушки.

Она умерла задолго до моего рождения, однако я выросла, слушая бесчисленные истории о ней. Бабушка говорила, что дикий характер и острый язык она унаследовала от своей матери. Интересно, знала ли она об этих дневниках? Читала ли она их когда-нибудь?

Если Женевьева Парсонс была такой необузданной, как рассказывала бабушка, то, думаю, эти дневники могут поведать много интересного. Улыбаясь, я раскрываю оставшиеся две книги и проверяю даты на первых страницах, чтобы убедиться, что начну с начала.

А потом я не сплю всю ночь и читаю, с каждой новой записью ощущая все большее беспокойство.

Из беспокойного сна меня выдергивает глухой стук на нижнем этаже. Кажется, будто я вынырнула из глубокого, непроницаемого тумана, залегшего в самых глубинах моего мозга.

Продрав глаза, я пялюсь на закрытую дверь, концентрируясь на ее тусклых очертаниях, пока мой мозг не осознает, что меня разбудило. Сердце значительно опережает мой разум, мышцы в моей груди бешено сокращаются, а волосы на затылке встают дыбом.

На желудок накатывает облако беспокойства, и только спустя несколько секунд я понимаю, что звук, который я слышала, издала моя захлопнувшаяся входная дверь.

Медленно сажусь и вылезаю из-под одеяла. В теле бурлит адреналин, я уже проснулась.

В моем доме только что кто-то был.

Звук мог оказаться чем угодно. Это мог быть оседающий фундамент. Или, черт возьми, даже парочка призраков. Но точно так же, как интуиция предупреждает тебя о чем-то плохом, моя интуиция говорит мне, что в моем гребаном доме кто-то только что был.

Это тот тип, что стучал в дверь? Ведь так, верно? Это было бы слишком большим совпадением, чтобы какой-нибудь незнакомец специально проделал путь длиной в километр до поместья только для того, чтобы постучаться и уйти. И теперь он вернулся.

Если вообще уходил.

Встаю с кровати, меня охватывает озноб, по коже бегут мурашки. Дрожа, я беру с тумбочки телефон и неслышными шагами направляюсь к двери. Медленно открываю ее и съеживаюсь от громкого скрипа.

Мне нужна храбрость Льва и пусть Железный Дровосек смажет петли на моей двери. Я дрожу как лист, но отказываюсь прятаться и позволять кому-то свободно расхаживать по моему дому.

Щелчок выключателя, и лампочки начинают мерцать, освещая коридор как раз настолько, чтобы мой разум мог поиграть со мной в игры, рисуя за пределами света теневые фигуры. И пока я медленно иду к лестнице, чувствую, как за мной наблюдают глаза с висящих на стенах картин.

Смотрят, как я совершаю очередную дурацкую ошибку. Они словно говорят: «Глупая девчонка, тебя же сейчас убьют. Оглянись. Он прямо за тобой».

От последней мысли я хватаю ртом воздух и оборачиваюсь, хотя точно знаю, что за спиной никого нет. Мой чертов тупой мозг слишком изобретателен.

Эта его способность чудесно помогает моей карьере, но в этот самый момент я ни хрена не рада ей.

Ускорившись, я спускаюсь по лестнице. Сразу же включаю свет, морщась от его яркости, обжигающей глаза.

Лучше, чем альтернатива обыскивать все вокруг с помощью единственного луча фонарика. Я бы умерла на месте, если бы обнаружила кого-то, скрывающегося в моем доме. В один миг тут никого нет, а в следующий – привет, вот он, мой убийца. Нет, черт возьми, спасибо.

Когда я не обнаруживаю никого ни в гостиной, ни на кухне, поворачиваю ручку на входной двери. Она все еще заперта, а это значит, что тот, кто ушел, каким-то образом сумел снова запереть дверь за собой.

Или он вообще не ушел.

Резко вдохнув, я бросаюсь через гостиную на кухню и сразу же тянусь к ножам.

Но тут в поле моего зрения попадает нечто, лежащее на столешнице, и я застываю на месте. Мои глаза устремляются к предмету, и с моих губ срывается проклятие, когда я опознаю в предмете одинокую красную розу, лежащую на стойке.

Смотрю на цветок так, словно это живой тарантул, глядящий прямо на меня и приглашающий подойти ближе. И если я осмелюсь, он, несомненно, сожрет меня живьем.

С дрожью вздыхая, я сдергиваю цветок со столешницы и верчу его в пальцах. Шипы на стебле срезаны, и у меня возникает странная мысль, что это было сделано специально, чтобы я не укололась.

Но эта мысль безумна. Если кто-то пробирается ночью в мой дом и оставляет мне цветы, то его намерения прямо противоположны добродетели. Он пытается запугать меня.

Сжав кулак, я сминаю цветок и выбрасываю в мусорное ведро, а затем возвращаюсь к тому, за чем пришла. Выдергиваю ящик, столовое серебро громко звякает в тишине, а затем захлопываю его, выбрав самый большой нож. Я слишком зла, чтобы быть тихой и незаметной.

Кто бы здесь ни прятался, он услышит мое приближение за километр, но мне уже наплевать. У меня нет желания таиться.

Сейчас я в ярости.

Меня бесит, что кто-то решил, будто может просто ворваться в мой дом, пока я сплю. И особенно мне не нравится то, что этот кто-то заставляет меня чувствовать себя уязвимой в моем собственном доме.

А потом имеет наглость оставлять мне цветок, как гребаный чудик? Может, он и обезвредил эту розу, обрезав ее шипы, но я с радостью продемонстрирую, что роза все еще опасна, если запихнуть ее прямо в его глотку.

Тщательно проверяю первый и второй этажи, но не нахожу никого, кто бы мог меня поджидать. И только когда я оказываюсь в конце коридора второго этажа и упираюсь взглядом в дверь, ведущую на чердак, мои поиски обрываются.

Я застываю на месте. Каждый раз, пытаясь заставить себя шагнуть вперед, я корю себя за то, что не проверила каждое помещение в поместье, но не могу сдвинуться ни с места. Все во мне кричит, чтобы я не приближалась к этой двери.

Что я найду там что-то ужасающее, если подойду.

Чердак был тем самым местом, где бабушка частенько уединялась со своим вязанием, напевая что-нибудь, и где летом ее со всех сторон обдувало несколько вентиляторов. Клянусь, иногда я слышу с чердака эти мелодии, но не могу заставить себя подняться наверх и проверить.

Это подвиг, который, видимо, мне не удастся совершить и сегодня. У меня не хватает смелости подняться туда. Адреналиновые пары иссякают, и усталость тяжелым грузом наваливается на мои кости.

Вздохнув, волоку ноги на кухню за стаканом воды. Выпиваю его в три глотка, а затем наполняю и снова опустошаю.

Опускаюсь на барный стул и, наконец, откладываю нож. Мой лоб покрыт тонким слоем пота, и когда я наклоняюсь и упираюсь им в холодную мраморную столешницу, по всему телу пробегают мурашки.

Тот тип ушел, но мой дом – не единственное место, куда он вторгся сегодня ночью.

Теперь он в моей голове – как он, черт возьми, и хотел.

– Кто-то вломился в мой дом прошлой ночью, – признаюсь я, зажав телефон между ухом и плечом. Ложка звенит в керамической кружке, пока я помешиваю кофе. Я пью уже вторую чашку, а мне все еще кажется, что на глазах у меня гантели, и в состязании по тяжелой атлетике мои веки проигрывают.

После ухода этого гада прошлой ночью я так и не могла снова заснуть, а потому обошла весь дом, чтобы убедиться, что все окна заперты.

То, что они оказались уже заперты, встревожило меня еще больше. Все до единой двери и окна были заперты и до, и после его ухода. Так как же, черт возьми, он вошел и вышел?

– Погоди, что ты сказала? Кто-то вломился в твой дом? – вскрикивает Дайя.

– Ага, – отвечаю я. – Он оставил мне красную розу на столешнице.

Повисла тишина. Никогда не думала, что наступит тот день, когда Дайя Пирсон потеряет дар речи.

– Но это еще не все. Полагаю, это самое худшее в грандиозной программе вчерашнего вечера.

– А что еще случилось? – резко спрашивает она.

– Ну, Грейсон – мудак. Он как раз пытался отыскать языком загадочное отверстие на моей шее, когда кто-то постучал в мою входную дверь. И я имею в виду, очень сильно постучал. Мы вышли посмотреть, но никого не было. Думаю, это был мой новый друг.

– Ты серьезно, черт возьми?

Я продолжаю рассказывать дальше. Об идиотизме Грейсона – тут я немного зациклилась, жалуясь. Потом про его кулак, сломавший мою стену, и его драматический уход. Но я ничего не упоминаю о сейфе и дневниках, которые нашла, или о том, что я в них прочла. Я еще не переварила их, как и иронию того, что я читаю преступную историю любви, а потом кто-то вламывается в мой дом в ту же ночь.

– Я приеду к тебе, – заявляет Дайя, когда я замолкаю.

– Сегодня я буду убираться в доме, чтобы подготовить его к ремонту, – отвечаю я, чувствуя себя измотанной уже от одной мысли об этом.

– А я помогу. Будем пить, чтобы было интереснее.

На моем лице появляется слабая улыбка. Дайя всегда была хорошим другом.

Она моя лучшая подруга еще со средней школы. После выпуска мы продолжили общаться, даже когда разъехались в разные колледжи. Следующие несколько лет возможность видеться у нас была только по праздникам и на ежегодной ярмарке призраков.

Я бросила колледж через год после поступления и занялась писательской карьерой, а Дайя получила степень в области IT. Каким-то образом она влилась в некую хакерскую группировку и стала народным мстителем, разоблачающим правительственные секреты.

Она – самый большой сторонник теории заговоров, которого я когда-либо встречала, но даже я в состоянии признать, что дерьмо, которое она раскапывает, вызывает беспокойство и имеет слишком много доказательств, чтобы считаться одной лишь теорией.

Несмотря на это, наши профессии предоставляют нам достаточно свободы в повседневной жизни. Нам повезло больше, чем большинству.

– Я очень ценю это. Увидимся, – говорю я, прежде чем повесить трубку.

Вздыхаю и смотрю на дневники, лежащие на столешнице передо мной. Я еще даже не дочитала первую книгу, а уже нервничаю по поводу продолжения. С каждым словом мне хочется все больше отречься от Джиджи.

Почти так же сильно, как хочется быть ею.

12-е апреля, 1944

Он снова пришел. Осмелюсь сказать, что я была бы расстроена, если бы он этого не сделал.

Джон ушел на работу, Серафина была в школе. Едва дом опустел, я уже была у окна. Должна признать, я не горжусь этим.

В этот раз он вошел в дом.

Я застыла на месте. В ужасе от того, что он сделает, и ожидая этого.

Когда он явил мне свое лицо, не укрытое тенями, у меня перехватило дыхание.

Он красив. Пронзительные голубые глаза.

Волевой подбородок. И он большой.

Очень большой.

Он приблизился ко мне, все еще не говоря ни слова. Он ласкал мое лицо своими пальцами.

Так нежно. Он обошел меня по кругу, позволив своим пальцам проскользить по моей коже.

Я дрожала и улыбалась под его прикосновениями. Его же улыбка заставила мое сердце остановиться в груди.

А затем он ушел. Без единого слова.

Я едва не начала умолять его остаться, но сдержалась.

Он вернется.