Текст книги "Рок семьи Романовых. «Мы не хотим и не можем бежать…»"

В первые дни апреля, ничего не зная обо всей закулисной возне вокруг его эвакуации из страны, Николай записал в своем дневнике, что начал разбирать свои вещи, «откладывать все то, что хочу взять с собой, если придется уезжать в Англию»²⁵. Когда один из вынужденных тюремщиков семьи Романовых (П.П. Коцебу. – Прим. ред.) намекнул Александре, что, возможно, ей следует поторопить события и «написать английской королеве, чтобы она позаботилась о ней и ее детях», она резко его оборвала: «Мне не к кому обращаться с мольбами после всего пережитого нами, кроме Господа Бога. Английской королеве мне не о чем писать…»²⁶.

Во время своего визита Керенский сообщил семейному врачу Романовых доктору Евгению Боткину, что королева Дании отправила из Копенгагена телеграмму Временному правительству, «чтобы справиться о здоровье бывшей императрицы». Это беглое замечание всегда толковалось как вопрос о здоровье царицы Александры, но оно, разумеется, относилось не к ней. С какой стати датчанам было вдруг интересоваться здоровьем немки по рождению Александры? К тому же больна была не она, а ее дети. Так что не было ли это вопросом о здоровье вдовствующей императрицы Марии Федоровны, до замужества датской принцессы Дагмар и тети короля Кристиана, которая к этому времени уже вернулась в Киев и вести о которой доходили в Данию нерегулярно?[15]15
  Вдовствующая императрица Мария Федоровна (Дагмар), страдавшая желудочным расстройством, с мая 1916 года жила в Киеве. Там она занималась делами Красного Креста и другой работой в госпиталях. Это и спасло ее от ареста и заточения в Царском Селе, что почти наверняка произошло бы, если бы она по-прежнему жила в Петрограде. – Прим. авт.


[Закрыть]

Кроме того, очевидцы слышали, как Керенский обронил, что «английская королева» тоже справлялась о здоровье императрицы. И эти слова обычно истолковываются так же неверно из-за неточного употребления в столь коротких телеграммах терминов «королева» и «императрица». Учитывая шумиху, поднятую вокруг недавней телеграммы ее мужа Николаю – пусть та носила и частный характер, – королеве Марии, разумеется, и в голову бы не пришло отправлять такое же частное послание, чтобы справиться о здоровье царицы. Нет, упомянутая телеграмма была отправлена Александрой, королевой-матерью, настойчиво пытающейся получить вести о своей сестре – вдовствующей императрице, до замужества – принцессе Дагмар²⁷.

В тот критический период переговоров о предоставлении семье Романовых убежища в Англии королева-мать стала для британского правительства чем-то вроде камня в ботинке. «Милая матушка» постоянно изводила своего сына Георга вопросами «о России и Ники», ибо ее «все это очень огорчало». Хотя король и провел приватную встречу с изгнанным из России великим князем Михаилом Михайловичем[16]16
  Великий князь Михаил Михайлович, или Миш-Миш, как его называли в семье, был изгнан за пределы России Александром III за то, что в 1891 году заключил морганатический брак с графиней Софией фон Меренберг. В 1900 году он поселился в Англии, где позднее арендовал резиденцию Кенвуд-Хаус в парке Хэмпстед Хит. – Прим. авт.


[Закрыть] о «планах приезда в Англию бедного Ники», в его посольство в Петрограде без его ведома поступали и телеграммы от его матери, которая «жаждала узнать новости», поскольку она не получала вестей от своей сестры Дагмар «уже несколько дней»²⁸.

Королева-мать просила сэра Джорджа Бьюкенена пересылать ее письма своей сестре в Киев в обход бюрократических процедур. С такими же просьбами обращались к нему и другие члены королевской семьи – все они беспокоились о своих родственниках в России, но никто не мог ничего сообщить об их судьбе. Однако посол с сожалением сообщал всем, что не может этого сделать, «пока не получит разрешения от правительства». В телеграмме, отправленной в британское Министерство иностранных дел 4 апреля, Бьюкенен признавался, что эти частные вторжения вызывают у него массу проблем. «Я слышал, что две телеграммы, отправленные королевой Александрой, были задержаны. Одна из них была вполне безобидной, но боюсь, выражения, в которых была составлена вторая, были довольно компрометирующими. Так что сейчас ее величеству нет смысла посылать телеграммы»²⁹. Имелись веские основания полагать, что подобные телеграммы окажутся не в тех руках: русские перехватывали и читали все британские телеграммы, отправляемые открытым текстом, а также, вероятно, и зашифрованные дипломатические – взлом кодов был давнишней традицией «охранки» (российской тайной полиции, учрежденной еще при царском режиме).

В архивном деле FO 80/205 под грифом «Россия и Сибирь» содержится прежде нигде не опубликованная, но о многом говорящая переписка между личным секретарем королевы Александры сэром Артуром Дэвидсоном и министром иностранных дел Артуром Бальфуром. Ее содержание демонстрирует, какое раздражение британского правительства вызывали постоянные попытки членов королевской семьи отправлять частные весточки в Россию через голову политиков – при том, что лишь несколькими днями ранее неофициальная телеграмма короля Георга со словами поддержки Николаю вызвала в правительстве такой переполох.

Сэр Артур Дэвидсон объяснил Бальфуру суть проблемы:

«Мы надеялись, что Ее Величество более не будет посылать телеграмм, поскольку продолжение этой практики может легко привести к весьма неприятным последствиям, которых лучше избежать. Однако Королева Александра совершенно не расположена прислушиваться к советам, если только они не исходят от Первоисточника мудрости [т. е. ее сына короля Георга], и я боюсь, что на нее не подействуют или почти не подействуют никакие предостережения, если только они не будут подкреплены чем-то исходящим из гораздо более авторитетного источника.

В этой связи не могли бы вы послать мне… короткий меморандум, объясняющий, что поскольку в России сейчас переходный период, ситуация в настоящий момент очень щекотлива и может очень легко стать еще более опасной»³⁰.

Бальфур ответил быстро, отправив Дэвидсону официальный меморандум, чтобы тот передал его королю и его матери:

«Правительство очень опасается распространения идеи о том, что из Англии оказывается влияние с целью восстановления царского режима. Если бы революционный комитет [Совет] смог предоставить какие-либо свидетельства того, что дело обстоит именно так, [Временное] правительство было бы значительно ослаблено, и под угрозу было бы поставлено само существование нашего союза и дальнейшее участие России в войне. Кроме того, безопасность всей императорской семьи в значительной мере зависит от строжайшего и тщательнейшего воздержания от любых форм вмешательства или выражения какого-либо мнения со стороны Англии, особенно со стороны Короля, Королевы и Королевы Александры. Даже простые послания с выражением сочувствия могут легко деформироваться в декларацию политических взглядов и политические действия»³¹.

Было 6 апреля, Страстная пятница, но усугублявшийся кризис вокруг убежища для Романовых оставил всех в Виндзорском замке и в Вестминстере за рабочими столами. Разумеется, тем утром король внимательно прочел последние вырезки в папке «Брожение в стране» и сразу после завтрака послал за Стэмфордхэмом. Вскоре в Министерство иностранных дел Бальфуру уже летела депеша:

«Озабоченность короля по поводу прибытия в нашу страну императора и императрицы растет с каждым днем.

Его Величество получает письма от людей из всех классов общества, как известных ему, так и неизвестных, и в этих письмах говорится, как широко обсуждается этот вопрос не только в закрытых клубах, но и среди людей труда. Депутаты Палаты общин от лейбористской партии выступают резко против этого предложения.

Как вам известно, Король с самого начала считал, что присутствие в нашей стране императорской семьи (и особенно Императрицы) вызовет всевозможные проблемы, и думаю, вы понимаете, в какое затруднительное положение это поставит нашу королевскую семью, которая связана близкими родственными связями с Императором и Императрицей…

Король желает, чтобы я спросил вас, нельзя ли после соответствующих консультаций с Премьер-министром связаться с сэром Джорджем Бьюкененом с тем, чтобы он обратился к российскому правительству для поисков им какого-либо другого места дальнейшего пребывания их Императорских Величеств»³².

Шесть часов спустя от Стэмфордхэма прибыла еще одна записка; к этому времени беспокойство короля Георга достигло уже таких пределов, что он буквально умолял Бальфура

«довести до сведения Премьер-министра, что Король заключил, исходя из того, что он слышит и читает в прессе, что пребывание в нашей стране бывших Императора и Императрицы будет крайне негативно воспринято обществом и, несомненно, скомпрометирует Короля и Королеву, поскольку все решат, что приглашение исходило именно от них»³³.

Король Георг явно прочел статью Хиндмана в газете Justice за прошедшую неделю и теперь паниковал по поводу высказанного в ней предположения, что приглашение царя в Англию «исходило от Их Величеств». На сей раз Стэмфордхэм обошелся без экивоков:

«Бьюкенену надо дать указание сообщить Милюкову, что противодействие прибытию сюда Императора и Императрицы так велико, что нам должно быть позволено отозвать согласие на их приезд, которое мы прежде дали в ответ на предложение российского правительства»³⁴.

У Бальфура не оставалось иного выхода, и в тот же вечер он послал Ллойд-Джорджу записку о том, что русским надо предложить запасной вариант. «Думаю, мы можем предложить Испанию или юг Франции как место, более подходящее для проживания Царя, чем Англия»³⁵.

Одна из первых исследовательских работ об убийстве семьи Романовых, опубликованная в Париже в 1931 году, была написана русским историком-эмигрантом Сергеем Мельгуновым. В книге «Судьба императора Николая II после отречения» Мельгунов процитировал статью из британской газеты, в которой в резких выражениях ясно давалось понять, какого накала уже достигло нарастающее официальное противодействие приезду Романовых в Англию³⁶. Однако Мельгунов ошибочно приписал эту статью Daily Telegraph и не назвал даты, когда она была напечатана. Из ее тона было ясно, что это была редакционная статья, поскольку она была озаглавлена «Почтительный протест». Номера Daily Telegraph за соответствующий период не оцифрованы, и хотя я долго искала номер с этой статьей на микрофильмах, мои поиски не принесли результатов. И тогда, как-то воскресным утром, я села за свой письменный стол, чтобы попытаться отыскать эту статью в онлайн-архиве британских газет. Я ввела в компьютер ключевые слова «почтительный протест» и несколько других возможных словосочетаний – и внезапно увидела статью на экране.

Отсылка к Daily Telegraph была неверна – в действительности статья была напечатана в лондонской вечерней газете Globe. Дата выхода этой статьи – 5 апреля – чрезвычайно важна, а ее политическая значимость не вызывает сомнений.

«Почтительный протест

Мы искренне надеемся, что если действительно существует какой-то замысел пригласить бывшего Царя и его Супругу поселиться в Англии, то этот замысел будет похоронен. Об этом деле надо говорить без обиняков. Если бы мы предложили убежище императорской семье в нашей стране, это вызвало бы глубокое и справедливое возмущение у русских, которым пришлось организовать великую революцию в основном из-за того, что пока Царь оставался на троне, их постоянно предавали те, кто является как нашими, так и их врагами. Мы сожалеем, что нам приходится высказываться так резко, говоря о высокопоставленной даме, приходящейся близкой родственницей нашему собственному Королевскому Дому, но невозможно проморгать [sic] тот факт, что бывшая Царица была центром, если не автором прогерманских интриг, которые принесли огромные бедствия нашим союзникам и едва не привели к тому, чтобы обманом склонить Россию подписать преждевременный и позорный мир. Жена русского Царя никогда не забывала, что она – германская принцесса. Она привела династию Романовых к краху, пытаясь предать страну, которая ее приняла, стране, в которой она родилась. Англичане не потерпят, чтобы ей дали убежище в Англии, где она смогла бы возобновить свою опасную деятельность, и никакое сочувствие к падшему величию на заставит их пойти на столь самоубийственный шаг. Мы говорим прямо, потому что таков наш долг, и потому что опасность велика и близка. Если бы это было сделано, под угрозой оказался бы сам Британский Трон»³⁷.

Для того чтобы эта убийственная, если не прямо клеветническая статья появилась именно в Globe, имелись веские основания. Эта газета выражала взгляды консервативной партии и время от времени печатала правительственные сообщения; ее целевой аудиторией были образованные классы. В 1917 году она контролировалась промышленным магнатом Максом Эйткеном, который, будучи владельцем газеты Daily Express, годом ранее сыграл ключевую роль в падении либерального правительства Эскуита. Эйткен был также ведущим сторонником нового коалиционного правящего правительства Дэвида Ллойд-Джорджа. Чтобы вознаградить Эйткена за поддержку, Ллойд-Джордж возвел его в пэрское достоинство и добился дарования ему титула барона Бивербрука.

Как ни странно, наиболее оголтелый выпад против царицы Александры не попал в папку с газетными вырезками и надписью «Брожение в стране», которую лорд Стэмфордхэм давал читать королю. Возможно, ее провокационный тон был сочтен слишком резким – ведь Александра как-никак была его двоюродной сестрой. Но из этой статьи, поскольку она была своего рода завуалированным рупором Ллойд-Джорджа, становится ясно, что позиция британского правительства по вопросу предоставления убежища семье Романовых, несмотря на демонстративную благорасположенность, была с самого начала полностью негативной. Оттого еще горше понимать, что единственная телеграмма с выражением теплых чувств, которую послал ему его британский кузен и друг король Георг, так никогда и не дошла до Николая.

* * *

Тем временем в России сэр Джордж Бьюкенен по-прежнему обсуждал с Керенским возможную дату отъезда царской семьи. Керенский сообщил Бьюкенену, что на следующий день он заедет к царю в Царское Село, но что

«он не думает, что Император сможет отбыть в Англию, по крайней мере, в ближайший месяц. Было бы затруднительно позволить ему выехать до тех пор, пока не будут изучены конфискованные документы, и Керенский надеется, что я не буду просить мое правительство торопить его (царя. – Прим. ред.) отъезд. Я сказал, что не имею такого намерения, хотя мы оба, естественно беспокоимся о том, чтобы для обеспечения безопасности Его Величества были приняты все необходимые меры»³⁸.

Керенский намекнул, что, возможно, имеются документы, изобличающие прогерманские симпатии царицы и ее участие в заговоре с целью добиться подписания с Германией сепаратного мира. В результате Николая и Александру в Царском Селе временно разлучили, и пока шло следствие, они могли встречаться только за едой.

В телеграмме Бьюкенена поражает то, что она была отправлена Бальфуру 9 апреля, то есть через три дня после того, как король и его правительство начали давать задний ход; в момент, когда от решимости Британии дать убежище царской семье уже не осталось практически ничего. Почему Бьюкенена держали в неведении об этом? Опубликованное при невыясненных обстоятельствах почти незаметное, но крайне важное письмо заместителя Стэмфордхэма – помощника личного секретаря короля сэра Клайва Уигрэма – представляется совершенно убийственным в своей прямой и откровенной оценке ситуации:

«Возможно, до вас доходили слухи, будто Император и Императрица России вместе со множеством Великих Князей должны прибыть в Англию, чтобы обрести здесь убежище. Само собой, Короля обвиняли в том, что он пытается добиться этого для своих близких друзей. Однако на самом деле Его Величество с самого начала выступал против этого предложения и просил своих министров выбросить его в корзину. Я не думаю, что Романовы действительно приедут, но если это произойдет, то не благодаря Королю, а благодаря нынешнему Кабинету военного времени»³⁹.

10 апреля король настолько категорично изъявил желание предельно ясно изложить свое мнение правительству, что лорд Стэмфордхэм, вооружившись своей папкой с газетными вырезками, отправился из Виндзорского замка, где проводила пасхальные праздники королевская семья, в резиденцию премьер-министра на Даунинг-стрит, 10, дабы встретиться лицом к лицу с Дэвидом Ллойд-Джорджем. На этой встрече Стэмфордхэм яростно защищал позицию Георга и «старался донести до него [Ллойд-Джорджа] твердое мнение Короля, что Император и Императрица России не должны приезжать в нашу страну». Пусть король некогда выразил Николаю свою поддержку – теперь ситуация изменилась кардинальным образом, утверждал он; общественное мнение настроено резко против этой идеи; Стэмфордхэм подчеркнул, что король каждый день получает письма, «и анонимные, и подписанные, как от людей, ему неизвестных, так и от своих друзей, письма, в которых содержится резкая критика имеющегося плана, авторство которого, что бы ни утверждало Правительство, наверняка «будет целиком приписано Королю [курсив мой. – Авт.]»⁴⁰.

Для защиты королевской чести, настаивал Стэмфордхэм, необходимо было сделать много больше. «Даже если бы Правительство публично объявило, что ответственность за приезд сюда И[х] И[мператорских] В[еличеств] целиком лежит на нем, НАРОД ответил бы, что это было сделано для того, чтобы прикрыть Короля». Георг не желал, чтобы вся ответственность была переложена лично на него – и, если уж на то пошло, не хотел идти на такой риск. «Правительство Его Величества – настаивал Стэмфордхэм, – должно отозвать прежде данное им согласие»⁴¹. Ллойд-Джордж согласился, что для Романовых юг Франции мог бы быть лучшим местом, чем Англия, и сказал, что, что поднимет этот вопрос перед премьер-министром Франции Александром Рибо во время их предстоящей встречи; сказал он также, что его министр иностранных дел, Артур Бальфур, запросит мнения Френсиса Берти, британского посла в Париже.

Сразу после разговора с Ллойд-Джорджем Стэмфордхэм встретился с Бальфуром и с некоторым удивлением узнал, что сэр Джордж Бьюкенен по-прежнему «считает само собой разумеющимся, что Император и Императрица должны приехать в Англию и что они не могут выехать немедля только из-за задержки, связанной с выяснением каких-то деталей». Разве посла «не следовало проинформировать, что весь этот вопрос сейчас пересматривается и что наше прежнее Соглашение более не обязывает нас ни к чему?» – спросил он. Бальфур согласился, что надо незамедлительно телеграфировать в Петроград.

В ее позднейших мемуарах дочь Бьюкенена Мерил утверждает, что ясно запомнила тот момент, когда в британское посольство в Петрограде прибыла срочная телеграмма. «У меня плохие новости из Англии, – сказал ее отец, и голос его прозвучал глухо и безжизненно. – Они отказываются позволить Императору приехать»⁴². «Это было 10 апреля», – утверждала она, но этого просто не может быть⁴³[17]17
  Приходится сделать вывод, что память Мерил Бьюкенен ей изменила, поскольку она писала свои мемуары через много лет после описываемых событий; всего несколькими строчками ниже она неверно датирует еще один важный документ, имеющий касательство к нашей истории. Керенский, похоже, также часто путает или объединяет даты. – Прим. авт.


[Закрыть]. Я долго и упорно пыталась разыскать эту неоднократно упомянутую телеграмму от 10 числа, но не смогла найти в официальных архивных делах подобной МИДовской депеши сэру Джорджу Бьюкенену, датированной именно этим числом, хотя среди них есть телеграмма, касающаяся писем королевы-матери ее сестре Дагмар. Телеграмма Бьюкенену, в которой сообщалось, что правительство изменило свою точку зрения, была отправлена в Петроград 13 апреля в 16:00 с пометкой «Лично в руки, строго секретно» и, вероятно, добралась до адресата только на следующее утро – то есть 14-го.

В этой одобренной лордом Хардинджем и Ллойд-Джорджем телеграмме излагались причины, вызывающие у правительства серьезное беспокойство:

«Имеются признаки, свидетельствующие о том, что в стране набирает силу влиятельное антимонархическое движение, причем планируются также и личные нападки на Короля… Есть мнение, что, если в Англию прибудет Император, масштаб этого движения может стать угрожающим. Надо также понять, не ослабит ли присутствие в нашей стране Императора нашу позицию на переговорах с новым Правительством России… Пожалуйста, сообщите мне, что вы об этом думаете, пока что ничего более не говорите об этом вопросе Российскому Правительству, разве что они поднимут его сами»⁴⁴.

Сэра Джорджа очень огорчило это изменение намерений правительства, но к 15 апреля он и сам начал с сожалением понимать целесообразность решения, принятого в Лондоне, ибо постепенно уяснил те отдаленные политические последствия, которые мог бы иметь приезд императорской семьи в его страну. Накануне он принимал в Петрограде двух депутатов Палаты общин от лейбористской партии, Уилла Торна и Джеймса О’Грейди. В частной беседе Торн сказал ему, что «если бы мы предложили Его Величеству убежище в Англии, последствия могли бы быть очень серьезными» – это, несомненно, была завуалированная угроза леворадикальных волнений. А что, если бы это была инициатива Временного правительства, а не приглашение от самих британцев? – с надеждой спросил сэр Джордж. Торн ответил: «Мы ни при каких обстоятельствах не должны позволять Царю останавливаться в Англии, пока идет война»⁴⁵. Вскоре после этого на званом ужине для британской колонии в Москве другой депутат-лейборист высказался еще более откровенно: «Люди поговаривают, что Царь собирается в Англию. Ну так позвольте мне сказать вам сразу, что это не так. Если он недостаточно хорош для России, то он недостаточно хорош и для нас»⁴⁶.

Но даже несмотря на то что официальная британская инициатива предоставить убежище Романовым была отозвана, сэр Джордж Бьюкенен продолжал искать альтернативное решение этого вопроса. Почему Временное правительство не может позволить царю «уехать в Ливадию, как, насколько я понимаю, он и хотел?» – спросил он князя Львова. По его мнению, «было бы очень легко изолировать его там, а также обеспечить его защиту». «Такая поездка была бы сопряжена со слишком большим риском», – ответили Бьюкенену. Правительство Львова все еще надеялось отправить царя в Англию. Но к этому времени уже и сам посол беспокоился по поводу реакции «крайне левых партий» на такую возможность. «Если бы только французское правительство дало свое согласие, с нашей точки зрения, это было бы куда лучше, – телеграфировал он в Лондон. – Возможно, стоило бы узнать их мнение на этот счет?»⁴⁷

Заместитель британского министра иностранных дел лорд Сесил подтвердил, что к Франции уже обращались с этим вопросом⁴⁸. Лорд Хардиндж отправил британскому послу в Париже Френсису Берти конфиденциальное письмо, подкрепленное к тому же личным посланием Стэмфордхэма, написанным по поручению короля. Британское правительство оказалось в «крайне неловком положении». Король не хотел бы оказывать царю «холодный прием», объяснил Хардиндж, так не могли бы французы вступить в игру и спасти положение?⁴⁹

Увы, вскоре все надежды на благополучный исход были разбиты. Французы были не только безразличны к судьбе Романовых, но даже проявляли открытую враждебность к ним. Многие в правящих кругах Франции с восторгом приняли свержение царя, найдя в этом исторические параллели с французской революцией 1789 года; подобно британцам, французы в апреле также послали в Россию депутацию делегатов-социалистов, чтобы поздравить новое правительство. А президент Франции Раймон Пуанкаре, как и его британские коллеги, опасался, что революция может оказать негативный эффект на военные усилия России⁵⁰. Так что никто не удивился, когда Френсис Берти написал Бальфуру: «Слава Богу, что от этой идеи отказались».

«Не думаю, что экс-Императора и его семью встретили бы во Франции тепло. Императрица – грязная немка не только по рождению, но и по своим симпатиям. Она сделала все, чтобы достичь соглашения с Германией. Ее здесь считают преступницей или преступной безумицей, и экс-Императора также считают преступником из-за того, что он был слаб и плясал под ее дудку»⁵¹.

Раз уж столь остервенелая враждебность к Александре высказывалась даже в дипломатических кругах, было очевидно, что Николай и Александра превратились в своего рода политический «чемодан без ручки», изгоев, с которыми никто не хотел иметь дела. К концу апреля, всего через шесть недель после того, как революция лишила их власти, бывший император и бывшая императрица превратились в персон нон грата по всей Европе. «Мы ищем для них убежище, – писал лорд Хардиндж Берти в Париж, – но я не вижу, где им были бы рады. Я вполне понимаю, что французам они нужны не больше, чем нам, но здесь ситуация была бы намного более сложной, чем во Франции»⁵².

Между тем в России императорская семья и Временное правительство продолжали ожидать известий об эвакуации, не ведая, что британское предложение уже утратило силу и что бывшие царь и царица стали париями в глазах остальной Европы. И тем не менее неутихающие слухи, упорно ходящие уже 100 лет, говорят о том, что в самые первые дни после революции у британцев действительно имелись какие-то предварительные планы эвакуации.