Текст книги "Люфт. Талая вода"

Глава 7. Прошлое

Твоя душа – мой страх.

Твой страх – моя жизнь.

В прошлом

Серость. Повисшая тишина заставляет слышать каждый шорох. Сердце взволнованно колотится. Кажется, мгновение – это так мало, коротко… Земной шар облачился в осень, в мнимый уют прошлого, в непроглядную, коричневую и вязкую дымку костров, согревающих последние слова.

В громоздких серых зданиях постепенно угасал свет. Раз за разом тухли окна, оставляя после себя темноту. В этот миг, несмотря на крохотные отблески уходящего солнца, Ани чувствовала смерть. Ощущала дым потухших пожарищ, за которыми скрывались погибшие люди. Бесчисленное количество потерянных жизней. Она помнила стеклянные взгляды, холодные окаменевшие тела. Паника сковывала тело, пронзала своим холодом душу, вынимала ее наружу, заставляя Аннетт крепче сжимать руку брата. Мерзлота.

Аннетт что есть силы зажмурила глаза, вдыхая запах земли и мокрых листьев. В висках пульсировала кровь, все мышцы сжались, в ожидании повторных выстрелов. Ее руки тряслись. Казалось, что стоило давным-давно привыкнуть, но жизнь, таящаяся в продрогшем теле, заставляла ощущать непреодолимое волнение.

– Не поднимай голову, тише, они же нас увидят, не плачь… Том, прошу тебя, не плачь…

Ани говорила почти задыхаясь. Она с трудом успокаивала светловолосого малыша. Его щеки покраснели. Пухленький брат смотрел на сестру большими синими глазами. Он хотел к родителям, хотел вернуться в теплую постель, из которой посреди ночи его вытянула Ани. Он не понимал, что их дома больше нет. На широком раскрасневшемся лице появились первые слезы, но Том добела сжал губы.

– Все хорошо, все правильно, ты молодец… А теперь поднимайся, нам нужно добраться до Дэрнсов. Ты же помнишь свою тетю? Они нам помогут.

Помогут… Ани не знала, так ли это, не знала, живы ли они. Ее озябшие руки уже не чувствовали тепла, не ощущали колючих прикосновений шерстяного пальто. Темно-сиреневое платье испачкалось в грязи, а наспех натянутый отцовский свитер пропитался влагой. Его коричневые нити стали черными и такими же холодными, как последние часы, проведенные на улице.

Мгновение – лишь единица времени, которую порой невозможно измерить. Аннетт казалось, что секунды, проведенные на земле, длились вечность. И сейчас, когда она, спотыкаясь, бежала через парк, время будто ускорилось, не оставляя лишней секунды для вдоха. Том еле успевал. Еще квартал, один квартал.

Угольная серость полностью окутала горизонт. Большой дом с витражными стеклами утопал в прогнившей листве. Окутанный мхом и вьющимися растениями, он вселял надежду. Аннетт трясущейся рукой нажала на звонок. Она крепко прижимала к себе брата, стараясь согреть его остатками тепла. Пальцы невольно отдирали потрескавшуюся краску на перилах. Красная, как последний закат, как кровь… Ани передернуло, и она резко убрала руку.

Послышались шаги, щелчок заряженного оружия. Шатающийся фонарь на несколько секунд погас, подыгрывая внутреннему страху Аннетт. Она еще раз нажала на звонок.

– Батлер, Ани и Том Батлер.

Аннетт покусывала губы. Надежда медленно угасала, оставляя после себя вязкое, мерзкое ощущение безысходности, обволакивающее своей липкой смоляной действительностью. Вновь тишина, после которой резкий щелчок замка заставил детей отскочить от двери.

– Ани? О…

Мистер Дэрнс, высокий мужчина с острыми чертами лица, натянуто улыбнулся и опустил дуло пистолета. Его лицо тронули первые морщины, а отросшая щетина придавала возраста. Он жестом пригласил детей внутрь и плотно закрыл дверь. Дом пах сосной и клюквенным вареньем.

– Ани! Том! – Из-за кухонной двери показалась миссис Дэрнс. – Бедные! Какие же вы холодные… Ганс, отведи их в гостиную, я подготовлю горячую ванну, они же совсем продрогли!

* * *

Аннетт мыла лобовое стекло автомобиля. Сегодня они собирались покинуть город. Матильда обрезала ее волосы, постригла настолько коротко, что Ани не чувствовала их на своей голове. Густые темные локоны спадали с плеч, сворачиваясь в крупные кольца у ее ног. Теперь же непослушные пряди торчали из-под серой кепки. Тетушка говорила, что так будет лучше. Женщина боялась, что это небезопасно. Небезопасно, если с ними вдруг что случится. Небезопасно, что девушка будет одна ходить по городу. Матильда достала с чердака одежду своего покойного сына. Хлопковые вещи пахли сыростью и пылью. От них веяло мертвецким, пронизывающим холодом. Аннетт невольно вздрогнула, тряпка упала на пол. Земля дрогнула. Взрыв.

Лоскуты. Улицы. Крики. Небо превратилось в уголь, черный, серый, покрытый перегоревшим пеплом. Выжженный дотла. Вывернутый наизнанку, как сердца выживших.

Сирены. В этот миг все проходит мимо, замирает. На застывших улицах не слышно ничего, кроме немого отчаяния. Кто-то успел. Кто-то опоздал. Минута – всего лишь шестьдесят секунд до неизвестности. Ни больше, ни меньше.

Ани бросилась к выходу из гаража. Его деревянный каркас не выдержал бы удар, но ее беспокоило не это. В доме остались брат, дядя, тетушка…

Она слышала гул, чувствовала, как дрожь земли откликалась в сердце. Заложило уши. В мгновение казалось бы крепкий дом разрушился, погребая под собой красоту жизни. Снаряд попал в левую часть. Аннетт кричала. Сначала громко, так, что раскалывалась голова. Вскоре голос надломился, крик стал хриплым, почти беззвучным. Бессильная боль.

Ани попыталась отворить накренившуюся дверь, но та не поддавалась слабым рукам. Беглый взгляд… Она попыталась забраться через разбитое окно, но осколки больно порезали предплечье. Толстый свитер принял на себя основные повреждения. На тонкой коже остались лишь неглубокие порезы. Сочилась кровь. Аннетт вытерла лицо руками, не заметив, что те испачканы в пепле. Это неважно. Сейчас уже ничего не важно. Пустота.

На мгновение ей показалось, что она ничего не чувствует. Ни боли, ни жалости. Ничего, кроме выжженной пустоты. Именно она выворачивала ее душу, заставляя сомневаться в происходящем. Лучше бы она осталась с ними, а не вызвалась отнести вещи и помыть машину. Лучше бы ее не было. А лучше ли?

Этот немой вопрос оставался в ее голове, пока Аннетт, дрожа, сидела на крыльце, прячась от проливного дождя под накренившейся дверью.

Раскаты грома будто пытались заглушить мысли. Крупные капли смывали с улиц остатки бордовой-коричневых пятен. Природа смывала следы человечества, бесчувственности и жестокости. Тлен.

* * *

Этот город был больше предыдущего. Роберт по привычке ходил возле рассыпавшихся домов в надежде найти еду, воду и теплую одежду. В чемодан много не помещалось, да и запасов не хватило бы дольше чем на трое суток. Черствые корки хлеба, немного овощей, сыр.

Среди бесчисленных трехэтажных домов виднелся разваленный особняк. Его витражные стекла отражали свет, исходящий от серого неба. Полупрозрачные тени мягко окутывали осколки, пряча под широкими кронами деревьев осколки жизней. Он хотел пройти мимо, но взгляд зацепился за серый силуэт под крыльцом. На вид совсем еще юный парень кутался в бесполезный свитер. Холодало.

– Эй, чего ты здесь сидишь? Пошли… Эй…

Роберт потряс парня за плечо. Тот поднял голову. Бледное, словно кости, лицо было испачкано в пепле и крови. Излишне женственные черты. Бездонные кофейные глаза, наполненные горечью. Роберт вздрогнул, будто почувствовал этот резкий и неприятный привкус.

– Том… Том…

Хриплый голос повторял лишь одно и то же имя. Прерывисто, взволнованно, бессильно. Роберт взял незнакомца под руку. Его тонкие и холодные руки до боли сжали запястье. Прозвучала сирена. Вой, леденящий душу. Роберт крепко схватил парня и потащил в гараж.

– Ну чего ты сопротивляешься? И так сил нет, не умирать же в чужом дворе! Гараж никому не нужен, авиация не выбирает, куда целиться, она просто пускает бомбы… Кому повезет…

В небольшом помещении было прохладно. Пахло бензином и мазутом. Небольшая черная машина занимала почти все пространство. Множество инструментов, перевернутое ведро с водой.

– Заночуем тут? Том? – Роберт тряхнул парня за плечо.

– Аннетт… Том… мой брат, он погиб вчера в доме.

Она расплакалась. Роберт озадаченно смотрел на девичьи слезы. Он не знал, как поступить. Его глаза скользнули вдоль царапины. Он нахмурил брови.

– Слушай, залезай в машину, там будет теплее. Я опущу сиденье, сможем переночевать.

Он достал из кармана небольшую проволоку и без труда вскрыл замок. Мягкое сиденье с легкостью поддалось и превратилось в неплохой лежак. Аннетт, вытирая слезы, забралась внутрь, робко прижимая к груди озябшие руки. Ее знобило.

– Я Роберт, Роберт Диккерсон. Теперь уж знакомы, так что не переживай, не брошу. Сейчас заглохнет эта чертова сирена, постараюсь найти дрова, сделаем кипяток, полегчает.

Роберт широко улыбнулся. Не к месту, но, наверное, так нужно. Он считал, что так положено. Достал из чемодана большой свитер и протянул Ани. Так будет теплее. А затем извлек из тайного кармана самокрутку. Почти отсыревшая спичка с трудом подожгла бумагу, и помещение наполнил дым. Он держал сигарету исцарапанными мозолистыми пальцами. Легко, будто делал это всегда. Слегка закашлялся, как только горячий дым наполнил легкие. Бумага медленно тлела. С кончика осыпался пепел. Он рассыпался на земле так же, как рассыпалась Аннетт вчера вечером.

– Прятаться в гараже не лучшая затея, но я не знаю, где здесь есть убежища. Воздушные налеты все чаще и чаще, а говорят, что конец войны.

Роберт говорил сам с собой. Он часто так делал, чтобы не сойти с ума в одиночестве. Ему казалось это нормальным. Как иначе не разучиться разговаривать? Ани молчала. Она тихо вздыхала, стараясь не уснуть.

– Плохо? Да ты температуришь…

Роберт выругался и вышел во двор. Его встретила наступившая темнота, пожар, разгоревшийся в соседнем квартале, и, конечно, ненавистный металлический привкус. Роберт старался не дышать глубоко. Он ненавидел этот вкус, запах. Его воротило, выворачивало наружу, вынимало его сердце. Каждый раз сводило желудок, который помнил привкус крови. Совсем недавно его служба в медчасти закончилась. Роберт скривился, съежился. Зажмурив глаза, он пытался избавиться от навязчивых воспоминаний. Прошло слишком мало времени, чтобы забыть случившееся, но он должен вычеркнуть все из своей жизни. Это просто слабость, а он не может себе позволить был слабым.

Пробраться в дом было нелегко. Единственный путь – перелезть обвалы и забраться на обвалившийся второй этаж. Роберт оценил ситуацию и, решив, что это небезопасно, обошел дом с другой стороны. Он взял в руку шершавый камень и что есть силы бросил. Послышался звон – рассыпалось витражное окно. Забравшись внутрь, он огляделся. Это была кухня. Просторная комната с вчерашним пирогом и крупами, клюквенным вареньем, давно остывшим под подоконником, и отсеком с заготовленными дровами для камина. Электропечи не грели, они готовили еду. И многие по старинке топили дома древесиной.

Роберт не решился выходить за границы помещения. Осторожно завязал дрова висящим на стене фартуком, прихватил пирог и бидон с водой. Пригодится. Древесину он бросил через окно, пирог пришлось завернуть в полотенце и отправить туда же, а вот с бидоном пришлось перелезать.

Он вошел в гараж, плотно закрыл дверь, подперев ее небольшой железной тумбой. Ани дремала. Роберт не стал ее будить. Сон – единственное время, когда постоянная тревога раскрывает свои тиски. Пусть отдохнет. В углу нашелся топор. Теперь разжечь костер будет легче.

Вода в бидоне кипела. Пузыри бурлили, издавая тихий рокот. Роберт насыпал в него немного чайных лепестков и снял с огня. В гараже стало тепло, но он по-прежнему согревал руки. На будущее. Зеленые глаза смотрели отчужденно. Мысленно Роберт был далеко от этого места. Ани молча наблюдала, как в его зрачках отражались маленькие язычки пламени. Как они тонули в необъятном спокойствии и скорби. Он смотрел слишком осмысленно, слишком глубоко.

– Спасибо. За помощь.

Слова прозвучали прерывисто, хрипло и неожиданно. Роберт вздрогнул и с волнением взглянул на Ани. Затем нахмурил густые брови и прищурился. Строгие черты прибавляли ему возраста.

– Не благодари, за такое не говорят спасибо. – Роберт зачерпнул походной кружкой едва окрасившуюся в желтый цвет воду. – Пей, иначе заболеешь совсем.

Ани выбралась из машины и взяла в руки горячую кружку. Пальцы приятно обожгло, отчего она еще крепче прижала их к металлу. Она почти согрелась, но дрожь не собиралась отступать.

– Бери пирог, хорошей еды я давно не видел, кто знает, увидим ли еще.

Аннетт отломила небольшой кусок. Есть хотелось, но волнение перебивало аппетит. С трудом пережевывая сладкое тесто, Ани старалась не думать. Слишком много событий, слишком много переживаний.

Вечер прошел в молчании. Небольшой костер погас, и они, забравшись на сиденья в машине, легли спать. Ани снился брат. Его лицо, залитое слезами, большие синие глаза и тонкие губы, сжатые добела.

– Ани, – Роберт чуть настойчивее тряс ее за плечо, взволнованно наблюдая за ее побледневшим лицом. – Просыпайся…

Его лицо закрывала тень, но даже это не скрывало волнения. Он переживал. И, конечно, злился: не мог ни на что повлиять, не мог помочь.

Куда больше его волновало ее состояние: небольшая температура, слегка покрасневшие глаза, словно она вновь плакала перед сном. Надеялся, что обойдется без простуды. Не хотел, чтобы небольшой отпуск она провела в постели, глотая неприятный сироп. Главное, чтобы эти детали ничего не значили, чтобы ему просто казалось. Появилась непривычная злость на самого себя. Не стоит переходит границу, если не уверен, что будет завтра. Но разве такое время когда-то наступает?

За окном только-только начало светлеть. Тихо, спокойно. Ни души. Пустоту не нарушало ничего, кроме сбитого и встревоженного дыхания Аннетт. Она не сразу поняла, что все в прошлом, ничего больше нет. Единственным неизменным фактом были теплые руки Роберта, которые прижимали ее к себе и согревали спокойствием.

– Не переживай, ты просто устала. На тумбочке мятный чай. Станет легче.

Он улыбался, перебирая ее волосы.

– Коул и Молли уехали. Пекарня закрыта. Теперь тебе придется отдыхать.

– Спасибо.

Ани не решалась открыть глаза. Ей нужно было это тепло, эта ненавязчивая забота. Так легче.

– Не благодари, ладно? Позавтракаешь – и можешь снова лечь, я не буду тебя тревожить.

Роберт мягко коснулся пересохшими губами ее виска, после чего отстранился. Пару секунд задумчиво заглядывал в ее сонные карие глаза, улыбнулся. А затем снова стал прежним, закрытым. Словно всего этого не было.

– Я буду внизу. Кто-то должен привести в порядок подвал.

Совсем скоро за ним закрылась дверь, и Ани осталась одна. На мансарде было тепло, видимо, Роберт пару часов назад разжег камин этажом ниже. Или ей так казалось из-за его заботы.

Чай оказался горячим, пришлось подождать. Чтобы как-то отвлечься, она достала из-под матраса блокнот. Шершавая обложка затрещала при открытии – пересох клей.

Аннетт нервничала. Дрожащие пальцы с трудом переворачивали страницы с какими-то цифрами. Они напоминали даты, но все в одну строчку, так не разобрать. В груди поселилось странное предчувствие: не стоит читать. Вот только блокнот уже открыт – пути назад нет.

Поначалу все казалось нормальным: записи с рецептами; перечень продуктов и продаж, написанный слишком мелко, словно они не имели никакого значения; имена каких-то людей с приписками о времени и… вновь эти даты. Неровный, на вид совершенно детский почерк был точь-в-точь как у Молли. Никаких сомнений, Ани часто заглядывала в ее блокноты с подсчетом товара. Но этот был другим. Сначала просто пара строк под именем, после короткие описания событий, а через пару страниц слова о перемещениях во времени. Смена реальностей, изломы, изменения судеб. Казалось, что все это вымысел, какая-то сказка, но нет: просто сухие факты, словно владелец блокнота вел хронологию чужих жизней, записывал то, как пекарня меняла их судьбы, как некоторые оказывались в параллельных мирах. Читать все не хотелось. Волнение разливалось по телу. Сейчас она впервые придала значение нечетким видениям, странным, непонятным, словно не из ее жизни. Сейчас пазл с ранением Молли складывался: она могла… неудачно чувствовать прошлое, какую-то жизнь. Не было объяснения, зачем они с Робертом здесь. Хотя и на это оставалась подсказка. В конце блокнота виднелась размытая надпись, словно блокнот частично залили вином:

«Их должно быть двое, так, в противовес, они смогут помочь вам оставаться там, где вы должны быть.

Не будет легко. Помни об этом».

Остальное разобрать не удалось. Лучше бы она не брала этот блокнот у миссис Нордман, лучше бы не читала его и просто выбросила. Не хотелось верить, не хотелось воспринимать все всерьез. Шутка? Плохое представление? Просто выдумка? Но внутри что-то отрицало эти предположения, и Ани сожалела. Ведь она просто работала в пекарне, просто жила здесь, наслаждаясь вечерним теплом и тем, что у нее есть крыша над головой, возможность быть собой, заниматься тем, что ей нравится. Да, несмотря на усталость, ей здесь было хорошо. До того случая с Молли.

Послышались шаги, наверное, Роберт поднимался, и Ани поспешила спрятать блокнот. Нервно сделала пару глотков теплого чая, но есть не стала. Слишком тревожно. Сейчас ей казалось, что они просто в ловушке.

– Поешь, на тебе и так лица нет, – Роберт тяжело вздохнул.

От него не ускользнули ее волнение, настороженность, но говорить ничего не стал. Он помнил о том, что с Ани нужно помедлить. Знал – она верила ему. И если не была уверена, хочет ли говорить, то он всегда оставлял ей выбор. В конце концов ей больше не к кому пойти. Роб поймал себя на мысли о том, что за последнюю неделю думал обо всем происходящем чаще, чем когда-либо. Его не беспокоило, что вокруг, он переживал, чем это обернется для Аннетт.

– Не смотри так, заставлять не буду. Это всего лишь просьба. Просто просьба.

Он улыбнулся. В его глазах появился странный блеск, из-за которого Аннетт на секунду показалось, что он все знает. И на легкий испуг Роб лишь вновь покачал головой.

– Не переживай. Ты ведь не одна.

Роберт забрал со своего стула теплый свитер, надел его, после чего еще раз посмотрел на Ани: пристально, словно ждал ответа и в то же время понимал, что его не будет. Дверь закрылась, вновь оставляя ее в тишине.

Глава 8. Вечернее тепло

Призрачный воздух, который оставляет на ладонях следы ржавчины. Влага портит металл. Слова выжигают душу. Ты веришь?

По радио передавали: скоро наступит очередное похолодание, несколько штормовых предупреждений и, разумеется, метели. За окном должно быть светло, но из-за сильного снегопада складывалось впечатление, что за стеклом лишь белая пелена. Ни единого движения, тени, света, суровых силуэтов соседних домов. Просто пустота.

Ани проснулась ближе к полудню, сонно потерла глаза, непонимающе посмотрела на часы. В первое мгновение ей показалось, что на мансарде слишком тепло, даже жарко, но холодный пол говорил об обратном. Ее знобило. Неприятные мысли о простуде испортили настроение. Хотелось забраться обратно под одеяло и спать. Столько, сколько нужно, чтобы переждать эти неприятные ощущения слабости и поднявшейся температуры.

В шкафу нашлись шерстяные носки, которые ей на Рождество подарила Молли. Аннетт поморщилась, ощущая неприятное покалывание, вздохнула, но снимать не стала – чтобы не усугубить ситуацию, стоило тепло одеться и потерпеть.

Прежде чем выйти, Ани еще раз посмотрела на пустую постель Роберта. Значит, давно проснулся.

Дверь в кухню поддалась со скрипом, словно ее давно никто не открывал, что, впрочем, было ложным ощущением. Просто стоило смазать петли маслом… но, скорее всего, Роберт и так записал это в бесконечный список работы по дому.

Роберт увлеченно готовил. Смочив руки в масле, перемешивал нарезанный на сухари хлеб прямо в противне. Он, в отличие от Молли, не любит пачкать лишнюю посуду. Именно поэтому подсоленные кусочки пропитывались маслом именно так. Из-за увлеченности процессом ее присутствие на кухне некоторое время оставалось незамеченным. Аннетт застыла, прислонившись спиной к двери, с улыбкой наблюдая за Робертом.

На кухне было уютно. Всегда, даже в самые сложные и напряженные дни, здесь оставалось привычное ощущение тепла и спокойствия. Это позволяло чувствовать себя на своем месте, в своей тарелке, знать, что где-то точно хорошо. Можно было наблюдать за тем, как подходит хлеб, как румянится корочка, или подсмотреть за плюшками с сахаром. Ани любила их: пухлые, легкие, они буквально таяли во рту.

Роберт обеспокоенно оглянулся, параллельно отмывая руки от масла и соли.

– Доброго утра, – его голос немного испугал Аннетт. – Зачем спустилась? В комнате холодно?

– Нет, все в порядке, я тепло оделась.

– Садись, суп почти готов, думал, справлюсь быстрее. Вот только эти сухари… пока нарежешь, кажется, наступит вечер. Не трогай посуду, – Роберт нахмурился. – С утра у тебя была температура.

Теплая и немного влажная ладонь коснулась ее лба, после чего он нахмурился, понимая, что после горячей воды пальцы не различают, есть ли у нее жар. Поэтому наклонился и мягко коснулся кожи губами. Сухие, потрескавшиеся… но в этом коротком жесте было столько тепла и заботы, что Ани не посмела отступить. Она улыбнулась, вспоминая их прошлый поцелуй. Он, как и этот, отзывался трепетом в груди.

– И сейчас есть. Садись, пообедаешь и вернешься в кровать. Здесь может сквозить, подвал все-таки.

Аннетт не хватало сил, чтобы перечить или сопротивляться. Зачем? Она просто села за стол, поблагодарила за тарелку супа, в которую Роб насыпал горячих сухарей из духовки, и принялась безразлично размешивать его ложкой. Мелко нарезанный картофель сварился в кашу, но, видимо, так и планировалось, потому что были более крупные кусочки, которые явно закинули чуть позже, для сохранения формы. Немного моркови, грибов.

– Лучше ешь, пока не остыл, и поднимайся наверх. От двадцатого перемешивания он другим не станет.

Обед прошел в полном молчании. Роберт вымыл посуду, после чего заварил травяной чай и посмотрел на Ани, которая застыла, наблюдая за подходящими плюшками в печке.

– Я принесу вместе с чаем. Все равно ждать, пока вторая партия сухарей приготовится.

Теплая рука легла на ее плечо, после чего Роберт убрал ее волосы за ухо и отошел, словно показывая, что не переступает границ.

– Иди отдохни. Я не буду повторять в четвертый раз, слышишь?

– Прости, – Ани потерла виски, вздохнула. – Спасибо за обед и помощь. Я отдохну и помогу с ужином.

Она натянуто улыбнулась, чувствуя, как после еды клонит в сон. Казалось, стоит только закрыть глаза, и она сразу же отправится в царство Морфея. В детстве ей нравилось, когда отец читал легенды о боге сновидений. Тогда в детском воображении, словно по-настоящему, прорисовывались огромные костяные ворота, возле которых стояли такие же из слоновой кости, для плохих снов. Засыпая, она все время пыталась запомнить, какие стоит открывать… и каждый раз путалась. К счастью, это не мешало приятным снам.

И вот теперь, забираясь под объемное пуховое одеяло, она боялась, что ночные кошмары вновь вернутся. Последнюю пару дней было слишком спокойно. Ничего не снилось, никакой тревоги, переживаний, волнений. Просто усталость и тишина. Хотя в присутствии Роберта она часто ощущала странное спокойствие. Даже в самые волнительные моменты.

Ранее

Горсть орехов. Роберт перекладывал по одной половинке орешка в свою ладонь. Некоторые белые, словно кости, пара грецких, с невкусной горьковатой шкуркой. От них исходил пряный терпкий аромат. Язык неприятно свело, но Роберт бросил пару штук в рот. Через несколько минут часть языка слегка набухнет и при нажатии будет ныть. Но это не важно. Главное, что он чувствует, что его тело откликается, что ему есть чем дышать. Больше всего Роберт боялся сделать последний вдох.

В гараже похолодало. Легкий утренний мороз пробирался сквозь отверстия под воротами. Роберт плотнее застегнул пальто и проскользнул на улицу. Туман. Его густые лоскуты бережно обвивали стволы деревьев, разрушенное здание, закрывали чьи-то потухшие глаза, скрывали от любопытных взглядов чистую росу. Стылость. По телу прошлась дрожь, заставляя съежиться.

Роберт решил наведаться внутрь дома и вытащить остатки еды, но прежде хотел насладиться спокойным рассветом. Горизонт тронула сиреневая полоса, мягко переходящая в розовый и лиловый оттенки. Последние теплые лучи рассеяли утренний туман. Роберт закрыл глаза, слегка жмурясь. Он дышал ровно и глубоко, будто пытался впитать в себя последние влажные капли тумана.

Засветло пробраться в дом через окно не составило труда. Роберт не торопился. Он вытащил из сумок, найденных в коридоре, детские вещи. Теперь туда можно положить остатки еды. Ничего необычного: немного крупы, хлеб, сыр, копченое мясо и сухофрукты.

Безразличие. Давно приевшееся чувство внезапно отступило, пропуская в засохшую душу тяжелые капли тревоги и сострадания. Роб выругался и достал из заначки сигарету. Не то чтобы ему нравилось курить, нет, больше всего он любил сворачивать бумагу, мягко сгибая в конце, затем обрезать вторую сторону и класть в небольшую табакерку. В остальном это был самообман. Густой, насыщенный дым выжигал слизистую, оставлял на языке терпкий вкус табака. Он дышал ровно, глубоко, спокойно. Тлеющая бумага вынуждала это делать, и Роберт вдыхал еще и еще, пока не чувствовал удушающий кашель. Он осознавал, что хочет жить, что это его реальность. Серая, как бесчисленные дома-коробки; пустая, как узкие улицы безликих городов; жестокая, как огненные взгляды военных; наполненная мутными чувствами, такими… будто парфюмер слил в одну тару все, что у него оставалось в лавке, и ждал, пока какой-то из ароматов перекроет менее стойкие, легкие. Роберт был слаб в своем отрицании действительности. Реальность захватывает ворохом событий, заставляет смотреть на жизнь, но все так спешат в будущее. Тайное, закрытое, никому не нужное, ведь кто знает, будет ли оно. Роберт знал – будет, если он выбросит эти чертовы мысли из своей головы.

Выстрелы. Тихие удары гильз о каменную брусчатку. Крики. А затем тишина. Роберт, крепко сжимая в руке камень, поспешил на улицу. Он осторожно выглянул из-за угла. Сердце бешено колотилось, но внутри что-то щелкнуло, и страх отступил. Роберт щурил глаза, внимательно осматривая каменный мост и полуразваленные дома. Несколько трупов – военные. По темно-синей форме было понятно, что откуда-то с запада. Но кто их поймет… свои или чужие…

Роберт со всей дури бросил камень. Тот взлетел вверх, а затем рухнул на землю, громко стуча по мостовой. Ожидание. Ничего не произошло. Пусто. Осталось несколько шагов. Еще один, еще… Они лежали лицом вниз. От остывающих тел растекались небольшие мутные лужи. Кровь смешалась с уличной грязью. Роберт осторожно вытащил из ослабевшей хватки пистолет. Без патронов. У второго военного оказался небольшой мешок с звенящими пулями. Роберт не думал. Он машинально отцепил его и поспешил обратно. Пока никто не заметил. Пока ничего не произошло.

Холодный металл разъедал кожу. Роберту так казалось. Он чувствовал, как убитые души касались его ладоней своими тонкими пальцами, пытались схватить покрепче, пробраться чуть выше, вонзить свои когти в его сердце, сжать его. Скрип двери. Роберт машинально навел дуло на невысокую фигуру.

– Черт тебя подери, Ани!

В висках пульсировала кровь, Роберта обдало жаром. Невыносимо. Тревожно. Он не думал, что делал. Это рефлексы. То, что он так часто видел на улицах. То, как не должно быть. И все-таки опустил оружие, спрятал его в карман. Оно для перестраховки, чтобы их путешествие в Тальвиль не стало путевкой в один конец.

– Прости… Я… нагрела воду.

Он смотрел на ее бледное лицо, на растрепанные волосы, которые едва закрывали подбородок. Тонкая шея, искусанные губы и пронзительный взгляд. Черные, будто пережаренный кофе, глаза отражали его переживания. Смотрели слишком понимающе, слишком… Без жалости. Ани скрылась за дверью.

Когда он сказал, что они уходят, Аннетт лишь кивнула. Бледную кожу тронуло холодное безразличие. Смирение. Такое же, как и у него: пустое, с глухим почти не слышным криком и горьким привкусом. Оно и верно. Все равно куда идти, если ты потерял свой дом, свою землю под ногами.

– Ты возьмешь вон ту сумку.

– Пустую?

– Да, пустую. Если хочешь, можешь бросить в нее несколько опавших листьев.

– Зачем? – Ани щурила глаза.

– Говорят, плохая примета, когда женщина переходит дорогу с пустой сумкой, – и Роберт рассмеялся.

Аннетт закатила глаза, но, улыбаясь, взяла в руку свою ношу. Какая разница, что это значит?

После четвертого звонка в дверь Роберт зло вздохнул, достал из духовки плюшки, закрыл их марлей и, даже не набросив пальто, поднялся наверх.

– Добрый вечер!

На пороге стоял посыльный. Невысокую фигуру в черном пальто сильно замело.

– Два письма для пекарни и письмо Аннетт Батлер, но под личную роспись. Могли бы вы ее позвать?

– Нет. Она болеет, – Роб нахмурился и поежился от холода.

– Тут всего подпись поставить, миссис Нордман просила лично в руки.

– Вы думаете, что человек с температурой, который не встает с постели, должен выйти в холод, чтобы поставить формальную подпись о получении? Занесете в другой раз.

Он забрал письма для пекарни. Заказы, конечно… Но так заранее? Они ушли на выходные, примерно на четыре дня или до приезда Коула и Молли.

Посыльный замялся, вздохнул и протянул Роберту карандаш с бумагой.

– Поставьте подпись, думаю, ничего страшного. Вы же передадите письмо?

– Разумеется, – на этот раз ответ прозвучал мягче.

– Понимаю, что формальности, но это работа, – посыльный пожал плечами и протянул конверт.

– Хорошего вечера! И благодарю за понимание.

Роберт коротко кивнул, после чего поспешил закрыть дверь и спуститься. Он продрог и злился сам на себя за то, что не оделся, прежде чем выйти.

Миссис Нордман просила приготовить два лимонных пирога, один яблочный, три буханки черного хлеба и две небольших банки сухарей. Виселты, как обычно, заказывали хлеб: три кирпича ржаного, один бородинского и два белого. Роб отложил письма на полку, где Молли хранила блокноты и заказы. Осталось письмо для Аннетт. Запечатанное поверх клейкой ленты печатью Нордманов. Столько перестраховок… Он насторожился, но открывать не стал. Обещал передать – передаст. Тем более что Ани часто бывала в гостях и в основном только она и приносила пожилой женщине заказы. Краем уха он слышал, как девушки обсуждали предложение поработать сиделкой по выходным, но Молли советовала не соглашаться, аргументируя тем, что Ани нужен отдых. И в этом он оставался с ней солидарен.