Текст книги "Сад утрат и надежд"

Джульет знала эти фигурки почти так же хорошо, как собственных детей, но не видела их уже много лет. Сколько же? Тридцать – тридцать пять?

Миссис Бидл извинилась:

– Пойду-ка я заканчивать уборку.

Джульет рассеянно кивнула и дрожащими пальцами развернула листок.

Я опять вернула Неда и Лидди в их дом.

Шум за спиной заставил Джульет вздрогнуть; она уронила фигурки на пол.

– Что это? – спросила Би у нее за спиной. Она подняла фигурки и стала их рассматривать.

– Они из кукольного домика, – ответила Джульет и перевернула записку.

Дорогая моя Джульет.

Я отдаю тебе этот роскошный дом. Оглянись по сторонам.

Знай, что, поселившись здесь, ты продолжишь линию женщин, восходящую к моей собственной прабабке Элен, чей отец построил этот дом. Его звали преподобный Дэвид Миртл.

Он построил новый дом викария на месте старого. Здесь росла его дочь Элен. У нее было трое детей: Руперт, Лидия (моя мать) и Мэри. Я рассказывала тебе, что у Лидди было ужасное детство, когда Элен умерла от оспы. Нед Хорнер выкупил этот дом для своей Лидди, и они жили тут всей семьей. Я родилась через шесть месяцев после смерти отца. Мы с Лидди жили тут одни – но мы были не одни! Джульет, в нижнем конце сада жили эльфы. Они играли по ночам, когда думали, что я спала.

За эти последние месяцы я исписала маленькую тетрадочку, прогоняя зимнюю скуку. Ты можешь пользоваться ею как справочником. Она откроет тебе кое-какие секреты этого дома, о которых ты не знала.

Ты была чудесной девочкой, и я любила тебя. Знаешь что? Найди свой собственный путь в жизни, дорогая моя. Он там есть, если ты приглядишься внимательно.

Любящая тебя бабушка,

Стелла Хорнер.

А ниже было написано торопливым почерком:

Я не сошла с ума, Джульет, дорогая моя, хотя и была зачата в безумную ночь, и они хотели довести меня до безумия. Я хочу сказать тебе то, что думаю. Я думаю, что они солгали мне. Я уверена, что картина не сгорела. Я думаю, что ее украл мальчишка. Я думаю, что она где-то в доме.

– Что она имеет в виду? – Би читала записку, заглядывая через плечо матери. – Какая картина? Какой мальчишка?

Джульет отошла, словно оберегая секрет.

– Не знаю.

На камине лежала старая школьная тетрадь в линейку, исписанная убористым бабушкиным почерком. С нарастающим в душе беспокойством Джульет перелистала ее. «Март… Все весенние луковицы высажены, Джульет?.. Июль… Лавандовым маслом можно лечить солнечные ожоги… подпорки для георгинов. Сорви яблоки. Посади морозостойкие однолетние растения. Почисти Птичье Гнездо».

Пораженная, она положила тетрадку. Внезапно она словно услышала ее. Увидела ее, стоящую в дверях, подбоченясь, расставив ноги, высокую, стройную, с орлиным носом и широко расставленными темными глазами, с аккуратной короткой стрижкой, где не сбивался ни один волосок.

– С возвращением домой тебя, милая, – говорила она. – Рада тебя…

Духи, призраки, эльфы и все прочие, казалось, заявляли о себе громче обычного, их присутствие сдвигало границу между прошлым и настоящим. Джульет свернула записку, взяла тетрадь, казавшуюся тяжелой от чернил и бабушкиных инструкций, и сунула в карман джинсов. В дверях стояла, скрестив руки, Айла и смотрела на мать.

– Доченька, иди ко мне, – сказала Джульет и обняла ее.

– Я хочу к папе, – сказала девочка очень тихим голосом.

Джульет на мгновение закрыла глаза, потом поцеловала мягкие волосы дочери.

– Я знаю, милая. Папа в Лондоне. Теперь это наш дом.

Она села на корточки. Теперь я главная. Мне нельзя прятаться ни от чего. Она снова обняла Айлу и посадила на колени Санди. Потом жестом позвала Би, и старшая дочь села на пол и погладила брата по голове.

– Это Лидди, – сказала Джульет, взяв у Би куклы. – А это Нед.

– Он был художником? – спросила Айла, вынув изо рта большой палец.

– Да. Гранди рассказывала мне про него и Лидди, когда я не могла заснуть. – Джульет смотрела на вырезанное из дерева лицо Неда, на его кисть, на древесный рисунок, который шел почти вдоль его носа. – Я не вспоминала их много лет. – Теперь она поняла, что думает о Неде прежде всего как о художнике. – Я знаю все о них. О Лидди, ее сестре Мэри, как они жили в этом доме.

Входная дверь захлопнулась от внезапного порыва ветра. Санди с Би вздрогнули. Айла не пошевелилась.

– Значит, он жил здесь?

– Да. Они оба. Много-много лет, и у них была счастливая жизнь. Пока не… хотя я точно не знаю. – Джульет встала, держа за руки младших детей. – Давайте достанем из машины сумки и будем пить чай.

– Что с ними случилось потом?

Джульет снова посмотрела на фигурки, потом на сад.

– Вообще-то, я точно не знаю. Бабушка мне не рассказывала.

Глава 8

Май 1891. Хайгейт

– Вы выпьете чаю, мисс?

– Ой, тише-тише, пожалуйста, минуточку, дорогая Ханна! Одну минуточку…

Мисс Мэри Элайза Дайзарт, четырнадцатилетняя барышня с элегантной фигуркой и изящными ножками, привстала на цыпочки и, слегка отодвинув тяжелые шторы из синего бархата с золотыми узорами, смотрела в открытое французское окно гостиной в Сент-Майклс-Хаус на лежавший за ним сад. Ее каштановые локоны, которые ей, в отличие от ее сестры, никогда не нужно было завивать на противных папильотках, падали на плечи и блестели в солнечных лучах. Мэри наклонилась вперед, и ее хрупкая фигурка, казалось, пульсировала от напряжения. Ханна, ее любимая служанка, терпеливо ждала в дверях.

Узкая и прямая дорожка вела от дома в сад, обрамленный подстриженными кустами. Первые розы, нежно-лимонные и ярко-розовые, цвели вдоль дальней стены, грозя нарушить строгие линии сада, к досаде садовника Крэбтри. Мистер Дайзарт устраивал ему взбучку, если видел где-нибудь веточку, торчавшую из низких кустов, их надлежало подстригать в летние месяцы два раза в неделю. Мистер Дайзарт любил порядок. «Сад должен быть укрощен, – говорил он садовнику, щелкая серебристыми ножницами. – Мы властелины земли и неба, Крэбтри. Не забывай об этом».

А вот за украшенной розами стеной властвовала смерть, так как в десяти ярдах от сада начиналось Хайгейтское кладбище; оно существовало там уже пятьдесят лет, но по-прежнему считалось в Лондоне самым престижным местом упокоения. Из задних комнат на втором этаже, особенно из спальни Руперта, брата Мэри, видно было все обширное пространство кладбища – склепы, уходившие в холм, Египетская аллея с величественными каменными воротами и колоннами, украшенными резьбой, неровные ряды надгробий, пышных и скромных, торчавших из темной земли словно серые зубы. В любое время дня с кладбища доносилось шарканье похоронных процессий, слышались приглушенные рыдания, когда гроб, часто очень маленький, опускали в землю.

Барышни Дайзарт часто прятались у Пертви в его Берлоге от их гувернантки, мисс Брайант. Когда-то она часто лупила Руперта палкой и запирала в темном чулане за его проказы, но в последние годы она обращала на него гораздо меньше внимания. Пертви исполнилось восемнадцать лет, и он учился в Королевской Академии. Он вышел из-под ее власти и мог приходить и уходить, когда хотел. А сестры смотрели из его спальни на похороны и оценивали их пышность по десятибалльной шкале.

Их мать Элен была похоронена на этом кладбище в свинцовом гробу из-за погубившей ее оспы. Поначалу им надлежало ходить к ее могиле каждое воскресенье. Позже они почти перестали ее навещать, и Мэри даже не была уверена, что найдет могилу матери. Отец часто повторял, как им повезло, что мать похоронена тут, в приличном месте, а не на ужасных кладбищах в Сохо или Сент-Панкрас, где ужасная вонь и орудуют похитители трупов. На ее могиле лежал небольшой кусок мрамора с именем и датами рождения и смерти. Рядом с высеченными из камня огромными песочными часами или надломленными колоннами могила матери казалась такой… незначительной. Но это было не так, во всяком случае для них.

Пертви никогда не говорил о матери. Лидди хорошо ее помнила. Она вспоминала, как играла в кукольный домик, сидя у нее на коленях, на ее широкой юбке, пахнувшей лавандой, и мать рассказывала ей о своем детстве и сестре Шарлотте. О церкви рядом с домом. О соловьиных трелях в мае и июне. О том, как они гоняли палкой обручи по периметру их нового дома, и о заледеневших стеклах в зимнюю стужу. Однажды, когда она была маленькая, ее отец, викарий церкви, той, что рядом с домом, подарил ей стеклянный шар – большой, внутри фигурки людей на катке, – за которым посылал в Лондон. Еще мать вспоминала, как однажды лисица оторвала голову цыпленку, как в живой изгороди свернулась в клубок соня, как вокруг будлеи, обрамлявшей огород, летали десятки бабочек. «Да, мы ели собственные яблоки, картошку, курятину и баранину… – рассказывала мать, а маленькой Лидди хотелось маленького ягненочка. – Когда-нибудь, моя радость, я отвезу тебя туда».

Увы, их мечты были напрасными. Однажды мама и Лидия остановились на Хит, чтобы помочь молодой женщине, звавшей на помощь. Нянька ребенка той женщины билась в припадке на земле. Мама отвела девочку – той было лет тринадцать-четырнадцать – на Хэпмстед-роуд, поддерживая ее за талию, а мать с малышом, рыдая, шли за ними. Потом Мэри часто думала: кто была та леди? Почему сама она не могла помочь своей служанке? Почему именно мама решила им помочь?

Через два дня мама и Мэри заболели, но Мэри выжила. Сначала их лечили вместе, но потом Мэри унесли из маминой спальни. Мама кричала, просила не разлучать ее с дочкой. Мэри помнила это. Сама Мэри едва не умерла, но все же поправилась, и теперь о той страшной болезни напоминали ее оспины на лице.

В детстве Мэри боялась внимания окружающих, чужих взглядов, была замкнутой, а еще ее жалели больше других, ведь она чуть не умерла. Поэтому все считали Мэри самой кроткой из трех детей Дайзарт. И это было странно, ведь ее мать всегда говорила, что Мэри создаст много проблем. «Мэри все перевернет, – вспоминала Лидди слова мамы. – Мэри изменит порядок вещей».

Да и сама Мэри не чувствовала кротости в своем характере. Конечно, она жалела голодных собак, которых Пертви дразнил кусочками мяса, писала письма своей тетке, слушала бесконечные отцовские истории о его учебе в адвокатуре, о том, как его исключили, как с ним грубо обращались коллеги из его адвокатской конторы, как он прозорливо купил долю в производстве карболового мыла, как прозорливо сделал предложение мисс Элен Миртл вскоре после того, как умерла ее тетка и оставила ей и ее сестре львиную долю своего состояния. «Я опередил моих соперников, вот в чем дело», – хвастался он дочери, поглаживая бакенбарды. Мэри подозревала, что отец просто забывал, кто она, когда говорил такие вещи.

Кукольный домик стоял в детской. Мама часто открывала его, и они все вместе играли, зажигали очаг, Ханна подавала хлеб с маслом и джемом. После смерти мамы отец решил нанять для детей гувернантку. Он заявил, что дисциплина им не помешает. Так в их доме появилась мисс Брайант. Вскоре после этого Лидди нагрубила ей, когда та не позволила ей густо намазать джемом тост, и кукольный домик был перенесен в гостиную; детям теперь позволяли играть в него только по воскресеньям. Все остальные дни недели они лишь с тоской смотрели на него. При этом гувернантка повторяла, что они счастливые дети, раз у них есть такой домик.

Через несколько недель она сожгла другие их игрушки – деревянного попрыгунчика Пертви, тряпичную куклу Лидди и волчок Мэри – и заявила, что им еще повезло, раз у них раньше были эти игрушки, и что они должны научиться не роптать.

Еще им повезло, сказала она, что их покойная мать лежит так близко и они могут молиться за спасение ее души.

(«Такая жалость, – Мэри слышала, как тетя Шарлотта сказала это Ханне в один из ее последних визитов к детям бедной сестры, – они окружены всей этой смертью, как досадно!»)

В тот майский день так многое зависело от исхода этой небольшой прогулки по саду. Стараясь не обращать внимания на шорохи кладбищенских деревьев, наводивших на нее страх даже днем, Мэри напрягала слух, чтобы разобрать, о чем говорила шедшая впереди нее пара.

У джентльмена остались давно позади волнения юности. У него были важные манеры, прямая как палка фигура в черном сюртуке и шелковый цилиндр, его седеющая, навощенная шевелюра переходила в пышные бакенбарды. Это был Хайворт Ронсли, лучший друг отца Мэри еще с учебы в Оксфорде. При ходьбе он наклонял голову к юной фигурке, шедшей рядом, слегка, из-за рискованно балансировавшего пенсне. Это была, конечно, Лидди. Словно гибкий стебелек, она изогнулась и старалась ловить каждое его слово, ее милое личико повернулось к нему, как цветок к солнцу.

Мэри с беспокойством наблюдала за ней. Она обожала сестру больше всего на свете и давно уже поняла, что ей придется покинуть этот дом, чтобы выжить. Если этого не сделать, с ней что-нибудь случится. Она точно это знала.

– Нет, дитя мое, – проговорил Хайворт Ронсли в ответ на какое-то замечание Лидди и после этого взял ее руку в свою, ласково сжав ее тонкие пальцы, облаченные в перчатку. – Ах! Моя невинная крошка!

– Но… – Сестра что-то ответила ему и улыбнулась. Лента, убиравшая от лица ее старательно завитые волосы, слегка сбилась, и локоны упали на щеки Лидди. Мэри похолодела – Брайант наверняка разозлится, увидев такую вольность, но Лидди, казалось, ничего не замечала. Она никогда не боялась наказаний и переносила их легче всех. Всегда, с тех пор как ее оторвали от матери, сломав плечо; оно было почти безжизненным, как у куклы, с восторгом рассказывала им Ханна: «Иссиня-зеленое плечо, руки как веточки, ужас да и только. И ты просто лежала, маленькая, тихая! Плечо-то наверняка страшно болело, но ты никогда не плакала, никогда!»

На только что поглаженном платье Лидди появилось пятно от травы, щека чуточку испачкалась. Ох, Лидди, накажет она тебя на этот раз. Мэри отвернулась, не в силах смотреть на сестру. Ведь она наверняка даст согласие, если он сделает ей предложение. А сегодня он сделает его, это точно…

Этим утром они сидели на кровати Мэри и говорили о маме. Мэри накручивала волосы Лидди на папильотки.

– Ей нравился Хайворт? – спросила Лидди, грызя ногти, пока Мэри туго завязывала полоски ткани. – Если это правда, то он мне тоже понравится.

– Да, нравился, но… – Мэри пожала плечами. – Хоть и верно, что он был лучшим другом отца и другом семьи, но, по-моему, это еще не значит, что он станет хорошим мужем для его дочери. Все-таки… – Она замолчала.

– Но это не значит, что он не станет им, – сказала Лидди, повеселев, поскольку она все утро нервничала, вздрагивала на любой звук – накануне вечером Брайант обнаружила, что Лидди смотрела в окно, хотя должна была лежать в постели, и после этого у нее так болели и хрупкие ребра, и нога, что она не могла заснуть. Мэри, рассматривая утром ее синяки, вновь почувствовала приступ гнева и стыда и, хотя была почти на два года моложе своей безрассудной сестры, желание защитить ее, потому что Лидди, казалось, сама провоцировала все побои и унижения.

В прошлую зиму она набралась смелости и пожаловалась отцу об этом, отважившись зайти в его кабинет холодным январским вечером. Но он лишь отмахнулся. «Все будет хорошо, моя милая», – сказал он, словно речь шла о сломанном колесе или разбитой тарелке. Но на следующий день он, вероятно, поговорил об этом с Брайант, потому что на террасе появилась глубокая миска с водой, и она подернулась льдом. Она стояла в таком месте, где Лидди могла ее видеть во время уроков, а вечером гувернантка макнула девочку лицом в эту воду и держала столько, что Лидди потеряла сознание.

Поэтому хотя Хайворту Ронсли было пятьдесят, а Лидди только шестнадцать, хотя он слишком часто облизывал губы и смешно шепелявил, хотя слишком грубо сжал узкую руку Лидди, как показалось Мэри, и хотя после свадьбы он увезет Лидди, ее любимую сестру и самую дорогую в мире подругу, куда-то в Пертшир, где она будет вести хозяйство и ухаживать за его прикованной к постели матерью, Мэри была уверена, что это было для нее безопаснее, чем оставаться в Сент-Майкл-Хаусе с Брайант. Мэри надеялась, что ее страстная, импульсивная сестра не останется равнодушной к мистеру Ронсли, что ей понравится его общество, его доброта, что он будет баловать ее… О Господи, хоть бы он оказался добрым! Прошу Тебя! Часто, когда кто-то таращил на нее глаза на улице, или когда ребенок с криком показывал пальцем на оспины на ее лице, или когда люди улыбались ей чересчур ласково, Мэри хотелось остановить их и сказать:

Я рада этим оспинам. Я боюсь, что они, как говорит моя сестра, начнут бледнеть и исчезать, потому что с ними я неприкасаемая. Я защищена от внимания мужчин. Неужели вы не понимаете? Мне повезло, и я счастлива.

Шум и крики в холле резко оторвали Мэри от ее размышлений. Она заморгала, отвернулась от гулявшей в саду пары. Крики сделались громче, и Мэри поспешила к дому, поправив свой кружевной воротник и разгладив руками юбки. По дороге она остановилась и закрыла кукольный домик.

– Господи, Пертви, – сказала она, входя в холл. – В чем дело? Ты потревожишь отца.

– Отец не будет возражать! – заявил ее брат с раскрасневшимся лицом. Он бросил на нее быстрый взгляд, один из их секретных взглядов, в которых стыд и ужас смешивались с алкоголем; ее сердце пронзила боль, словно на рану капнули лимоном. Но Пертви мгновенно стал снова веселым и обаятельным. Он швырнул на вешалку свою шляпу-котелок. – Нед! Будь другом, повесь мою шляпу, ладно? И Далбитти тоже!

– Черт побери, Дайзарт! Я тебе не слуга, – воскликнул вышеупомянутый Нед и швырнул шляпу в Руперта. Тот громко загоготал.

– Нед неотесанный и грубый парень, Мэри. Самый главный грубиян! Но гляди, я давно обещал тебе, что приведу его к нам, и, видишь, привел, правда? Нед, возьми себя в руки. Сейчас я вас представлю. Далбитти, ведь ты не знаком с моей сестрой Мэри, верно?

Высокий молодой джентльмен, выпутавшись из шарфа, посмотрел на Мэри, явно смутился, похлопал по жилету длинными пальцами, моргнул несколько раз и протянул ей руку, глядя в ее твердые карие глаза.

– Здравствуйте, мисс Дайзарт. Оч-ч-чень рад познакомиться. Очарован.

– Здравствуйте, – ответила она, стараясь не краснеть, когда он тряс ее руку. Она уже видела его однажды, он заходил к брату перед прогулкой по Хит. Это был Люшес Далбитти, учившийся вместе с ее братом живописи в Королевской Академии искусств, хотя недавно решил специализироваться на архитектуре.

Ей нравился Далбитти, нравилось, что его глаза смотрят прямо на нее, на ее обезображенное оспой лицо, а не блуждают из деликатности по ее плечам и волосам. Ее маленькая рука задержалась в его большой ладони на мгновение дольше, чем следовало, и они глядели друг на друга, словно застигнутые врасплох, но потом Мэри осторожно высвободила руку и еще раз заглянула ему в глаза.

– Я ужасно много слышал о вас, мисс Мэри, – сказал он.

А я знаю о тебе все. Он был из знатной шотландской семьи, и они с Недом часто обсуждали, как они построят собственную Утопию, где все смогут свободно жить и работать.

– Вот только он помолвлен с девушкой, которую знает с рождения, – сообщил сестрам Пертви. – Так что с Утопией пока ничего не получится, потому что он должен жениться на ней, хотя не думаю, что он очень жаждет этого, скорее это страстное желание его отца – объединить их владения и все такое. Так что я продолжу заниматься живописью, и Нед тоже; мы подождем, когда Далбитти будет готов строить дома. Вы тоже сможете там жить, дорогие сестрички; мы пустим женщин в нашу Утопию.

– Чтобы убирать за вами и штопать вам одежду? Ох, большая радость для нас, – ответила Лидди, не такая снисходительная, как Мэри, к прожектам брата.

Далбитти улыбнулся Мэри, попятился назад и наткнулся на Пертви; тот ударил по плечу своего второго приятеля.

– Мэри, это Нед Хорнер. Я уверен, что ты с удовольствием познакомишься с ним, ведь я только и знаю, что говорю о нем, после нашего знакомства. Сестры жаждут познакомиться с тобой, Нед. – Пертви подмигнул им обоим: – Правда, Мэри?

– Конечно, – ответила она, жалея, что ее брат держал себя довольно вульгарно, и опасаясь, что отец застанет его в таком виде. – Я рада познакомиться, мистер Хорнер.

– Я тоже, мисс Дайзарт. Здравствуйте, – сказал он и с улыбкой пожал ей руку.

Он был светлее и тоньше в кости, чем ее упитанный русоволосый брат, и, по оценкам Мэри, моложе на пару лет. У него были тонкие черты лица, и, хотя он носил костюм-тройку, как и его друзья, его одежда была поношенной и многократно чинилась. Его ладонь, державшая ее руку, была холодной даже в этот теплый майский день, а серо-голубые глаза смотрели пронзительно.

– Для меня огромная честь познакомиться с вами, мисс Дайзарт, – серьезно сказал он, когда они обменялись рукопожатием. – Ваш брат мой лучший друг… – Внезапно он замолк и, отвернувшись, слегка рыгнул.

– Ну вот, он все испортил! – прошептал Далбитти.

– Нед, ты что? – одернул его Руперт. – Не подводи нас. – Он повернулся к Мэри, хмурясь: – Сегодня утром Хорнер продал свою картину. Чарльзу Буту. Чарльзу Буту, Мэри! – Его лицо расплылось в улыбке. – Потрясающую картину, блестящую работу, – нет, не красней, Нед, это правда. – Пертви улыбнулся Мэри. – Под названием «Встреча». Мы видели ее н-на Летней Выставке. Лидди была от нее в восторге, помнишь?

Мэри кивнула, потому что помнила картину – молодые люди стоят на Хит и непринужденно беседуют: две женщины и четверо мужчин. Но больше она ничего не могла вспомнить, хотя ее брат с сестрой восхищались картиной, самой выставкой, даже ходили на нее еще раз, уже вдвоем. Мэри выставка не понравилась: залы тесные, зрителей ужасно много, толпы возле одной или двух картин в каждом зале, а сами картины такие мрачные, темные, скучные. Старики с усами, заложив руки за спину, разглядывали ее, Лидди, картины, толпу. А вот Лидди все очень нравилось.

– Я хорошо помню вашу картину, мистер Хорнер, – сказала Мэри. – Поздравляю вас.

– Вот почему я привел сюда старину Неда – чтобы он увидел Лидди и она могла бы сама поздравить его. – Мэри в ужасе открыла рот, а Пертви почесал в затылке. – Понимаешь, Мэри, мы пошли к «Локхарту» отпраздновать это событие и выпить за нашу будущую Утопию. Ели цыплят с каштанами. Каштаны и цыплята – деликатессимус! – Он замолчал. – Цыплята и каштаны. Выпили шампанского. Ну и все такое.

– Все испортил! – снова в отчаянии прошипел Далбитти.

– Пертви!.. – прошипела и Мэри, но неугомонный Пертви толкал своего друга Неда через широкий холл мимо отцовского кабинета к столовой.

– Ох, замолчи, Далбитти. Ты пока еще не респектабельный женатый мужчина – так что не веди себя как старый козел. Пойдем сюда, Нед, я притащу что-нибудь выпить! – Он хихикнул.

– Пертви, – снова тихонько позвала Мэри, глядя на удалявшуюся спину брата. – Если отец услышит тебя, он вышвырнет тебя на улицу, особенно после последнего раза. Пожалуйста, милый. Веди себя осторожнее.

Но брат лишь ухмыльнулся ей и махнул рукой. Зато к ней повернулся Нед.

– Я присмотрю за ним, мисс Дайзарт, – сказал он со своей милой кривой улыбкой.

– Наш старина Нед едва не умер от голода прошлой зимой, – недавно сообщил Руперт сестрам, когда они сидели в его Берлоге. Лидди писала, Мэри шила, а Пертви рисовал их; им было хорошо втроем. – Он не захотел принимать деньги от Далбитти, ему ужасно трудно помогать. У него не осталось ни гроша, положение было ужасное. Его мать умерла, когда он был младенцем, отец – плотник и столяр, честный малый, даже слишком честный, потому что слишком добросовестно все делает за небольшие деньги; я видел его изделия, они прекрасные. Так что видите, откуда у Неда талант.

Лидди, задремавшая у камина, подняла голову:

– Он хороший художник?

– Восхитительный, – искренне ответил Пертви. – Лучший студент в академии, на голову выше всех остальных и самый молодой. Может за несколько минут набросать сцену, которую я не закончу за месяц, и когда ты на нее смотришь, то чувствуешь себя внутри нее. Удивительно, правда. А еще он вырезает ножом из дерева – делает маленькие фигурки. У него всегда должны быть заняты руки, так он сам говорит. Он мало спит, ничего не есть, изнашивает одежду до дыр. Он не такой, как я, совсем не такой; он живет ради искусства. Я люблю его как брата; он удивительный малый.

Тут Мэри услышала, как в глубине дома проснулся отец после своего дневного сна.

– Ханна?

– О господи, – прошептала она.

– Ханна? Боже, боже мой, где моя проклятая палка? Я не могу ее найти! Ханнаааа! – Зазвонил колокольчик, и снизу, из кухни, послышался звук торопливых шагов, отодвигавшихся стульев, и это предвещало скорое появление Брайант.

Но банда из трех шалопаев с веселым видом протанцевала мимо Мэри в сад, они размахивали руками, словно стрекозы на пруду. Мэри испуганно глядела им вслед, когда они мелькали среди квадратных рядов кустарника: высокий, неуклюжий Далбитти, ее собственный милый братец, толстый, похожий на Бахуса, и Нед Хорнер впереди всех – солнце светило на его лицо, рельефно подчеркивая его угловатую красоту.

За спиной Мэри застучали шаги, частые, негромкие, и ее словно окатило холодной водой, хотя у нее пересохло во рту.

– Добрый день, мисс Дайзарт, – раздался за ее спиной низкий голос. – Вы не знаете, где я могу найти мисс Лидию?

– Да, Брайант. Она в саду.

– Я позову ее. От портного привезли платье к чаю на примерку… – Мисс Брайант, маленькая, тощая, похожая на черного дрозда, прошла мимо Мэри, но девушка внезапно тронула ее за локоть:

– Нет, не надо.

Мисс Брайант повернулась, и Мэри увидела вспыхнувший в ее глазах гнев, мгновенно сменившийся холодной вежливостью, и почувствовала во рту металлический вкус.

– Мисс Мэри, я хочу к чаю сделать все дела.

– Она в саду с мистером Ронсли, мисс Брайант. Папа не хочет, чтобы им мешали. Я скажу ей – я передам, чтобы она пришла к вам. Она не опоздает.

Они так и не узнали, потому что никогда не спрашивали у отца, откуда появилась мисс Брайант. Впоследствии Лидди иногда казалось, что она родилась в Уэльсе, потому что в кошмарных снах до сих пор слышала ее голос, и в нем была кельтская напевность. Но Мэри настаивала, что она была кокни, хоть у нее была нормальная речь.

Какие ужасы она пережила в собственном детстве, раз превратилась в такую мрачную особу, они тоже никогда не узнали. Когда она пришла в дом, Лидди не было и семи лет. Уже на второй день она побила Лидди щеткой для волос и с тех пор била двадцать раз при каждой оплошности девочки, если она, допустим, не сразу приходила, когда ее звали, или опаздывала к чаю. Десять раз по попе, десять по голове, и так часто, что у Лидди начались головные боли и она даже слепла от них. Мисс Брайант никогда не оставляла синяков на лице девочки. Из-за болезни Мэри гувернантка не била ее поначалу. Да и потом Мэри как-то реже делала промахи, в отличие от сестры. Ее юбки не рвались, кофты не пачкались, волосы всегда были аккуратно уложены. Не то что у Лидди.

Мисс Брайант повернулась и тихо ушла, а Мэри вышла в сад, приподняв края юбок. Стараясь прийти в себя, она вцепилась в ткань так крепко, что на пальцах побелели суставы. Вероятно, Лидди уже приняла предложение Хайворта Ронсли, выйдет за него замуж ко Дню Всех Святых и уедет отсюда к Рождеству, и Брайант тоже придется уйти из их дома. Но я все равно буду видеться с тобой, мы с Пертви будем раз в несколько месяцев навещать тебя, и Хайворта, и миссис Ронсли. – Так она скажет Лидди. – Мы будем писать друг другу каждый день, а я буду заботиться о Пертви и отце, и у нас все будет хорошо!

Зайдя за угол, она увидела невероятную сцену – Далбитти и ее брат ходили по краю фонтана, вытянув для баланса руки, а сестра стояла между Хайвортом Ронсли и Недом Хорнером, и у них шла какая-то серьезная дискуссия. Лидди увидела краем глаза серую юбку сестры и повернула к ней голову. На ее лице играла широкая улыбка. Мистер Ронсли дергал себя за кончик бороды, слушая, что говорил ему мистер Хорнер. Мэри подумала, приуныв, что он не похож на влюбленного, сделавшего предложение своей избраннице.

– Ой, Мэри, милая! – воскликнула Лидди и схватила сестру за руки. Ее пальцы были ледяными, руки дрожали. – Какая чудесная новость, мне не терпится рассказать тебе.

– Что за новость? – спросила Мэри, стараясь увести сестру в сторону, чтобы она успокоилась. Нед Хорнер похлопал Ронсли по плечу, возвращая его к разговору.

Мягкие волосы Лидди упали ей на плечи, кудри, так мучительно завитые, совсем распрямились. Она грызла ноготь.

– Мы с мистером Ронсли так хорошо поговорили про женщин и искусство. Я рассказала ему о картине Элизабет Томпсон, которую видела на Летней Выставке: ты помнишь ее, Мэри, милая? О Крымской войне. Вообще, мне кажется, что если бы нас не прервали, то мы бы…

У Мэри подогнулись коленки, и она опустилась на скамью. Лидди склонилась над ней:

– Милая Мэри, тебе плохо? Принести тебе воды?

– Значит, он не сделал тебе предложение?

Лидди покачала головой. Мэри огорченно вздохнула.

– Мисс Брайант – когда ты освободишься, она хочет, чтобы ты зашла к себе в комнату и померила платье к чаю, его прислал портной.

У Лидди помрачнело лицо.

– Ой, да ну ее, – сказала она, скрипнув зубами. – Я не хочу.

– Надо, – прошептала Мэри. – Дорогая моя, это надо сделать.

– Нет. – Лидди выпрямилась.

– Мисс Дайзарт, – неожиданно сказал Нед Хорнер; сестры повернулись к нему и увидели, что он не отрывал глаз от Лидди. – Вы станете судьей в нашем споре?

– Конечно.

Хайворт Ронсли кашлянул.

– Мистер Хорнер заблуждается, – сказал он и выпятил губы. – И я, знавший вас еще младенцем на руках матери, уверен, что это правда, но вы можете опровергнуть его слова сами, моя дорогая. Вы тоже, мисс Мэри. Разве не верно, как вы сами признали, что ограниченные способности вашего пола не позволяют вам полноценно воспринимать искусство?

– О! – воскликнула Лидди и даже подпрыгнула, но взяла себя в руки.

– Что до меня, – сказала Мэри после паузы, – я бы не стала доверять такой идее, и меня огорчает, что вы это делаете, мистер Ронсли.

– Дорогая моя, – с легкой улыбкой возразил Хайворт Ронсли, пристально взглянув на нее из-под полуопущенных век, и поправил пенсне на тонком римском носу. – Я опираюсь на факты, а не на цифры, как ваш хитрый старик отец. Общепризнанный факт, что слабость женской конституции мешает женщине-художнице полноценно рисовать тонкими кисточками. Кроме того, сама мысль о женщине как о большом художнике весьма отвратительна, когда думаешь о том, какой должна быть ее роль. Тут сразу с нежностью вспоминаешь поэму «Ангел в доме» Патмора Ковентри. – Он покачался на носках, довольный собой. – «Мужчина должен получить удовольствие, но угодить ему – удовольствие для женщины». Как? В мой предыдущий визит мы с вашей сестрой обсуждали как раз этот предмет и сошлись на том…