Текст книги "Подстрекатель"

Рейт взял коробку с едой и следом за Соландером направился к выходу из дома. Может, надо было все же поклониться, подумал он. Может быть, ничего такого и не произошло бы.

Нет, возразил Рейт сам себе. Он видел в глазах Луэркаса нечто, ищущее слабость в других, нечто, получающее удовольствие от боли, причиненной окружающим.

Рейт решил, что одной из главнейших задач для него в ближайшем будущем станет необходимость по возможности избегать встреч с Луэркасом.

После того как Рейт ушел, Соландер вернулся в свою комнату и сел на кровать, лениво манипулируя в воздухе тремя золотыми шарами. Интересно, думал он, как отнесся бы отец к этому мальчишке из Нижнего Города? Рейт продемонстрировал явную невосприимчивость к воздействию магии. Однако отец неоднократно говорил Соландеру, что магия влияет на всех людей, ведь магия является шестой силой физики, и нельзя найти человека, не подверженного воздействию магических ритуалов, так же как нельзя найти живое существо, не подверженное воздействию силы тяжести.

Шары медленно вращались перед Соландером по правильной окружности, плавая в воздухе, будто дрессированные рыбки в аквариуме. Свет, проникавший в комнату через окна, отражался от шаров, отлитых из чистого золота и ужасно тяжелых. Не используя магию, Соландер, наверное, не смог бы поднять с пола даже один такой шар. Но, как он сказал Рейту, у него были недюжинные способности к магии. И, подумал Соландер, выдающаяся способность к обнаружению того, что, возможно, является величайшим упущением в теоретической магии за последние две тысячи лет.

Наверное, следует рассказать отцу о Рейте, подумал Соландер. Рон Артис наверняка захотел бы узнать о существовании такого человека.

Но мысли о разгадке тайны Рейта – а возможно, и разработке новой теории магии, включающей в себя доказательства наличия Законов Исключения, этих до сих пор мифических и требующих постижения законов, которые позволили бы кудесникам создавать заклинания без каких-либо эффектов рикошета, также именовавшегося словом «рево», – казались Соландеру чем-то вроде песнопений Искусительниц Калара. Он жаждал занять свое место в Академии. Нет, желал добиться высочайшего места в Академии, и у него оставалось всего лишь четыре года, чтобы совершить нечто такое, что вывело бы Соландера вперед, выше всех остальных кандидатов.

Отец не раз говорил Соландеру, что ему надлежит самостоятельно добиваться приема в Академию, что старший Артис не будет использовать ни свое влияние, ни свое положение в Совете Драконов, чтобы получить тепленькое местечко для сына. И доводы его казались достаточно вескими, поскольку если бы Соландер поступил в Академию с родительской помощью, в будущем возможные оппоненты получили бы шанс подвергнуть сомнению его подготовленность для назначения на какой-нибудь стоящий пост в Совете Драконов или любую другую достойную должность в пределах сферы влияния Империи Харс Тикларим.

Если Соландеру удастся опровергнуть один из главных догматов современной теории магии, причем не просто принести с собой в экзаменационную аудиторию стопку документов, а продемонстрировать физические доказательства своей собственной теории, никто не посмеет выразить сомнение в его праве занять место среди Магистров, а в дальнейшем стать главой Драконов и в конце концов Ландимином Харса.

Соландер приказал трем золотым шарам быстрее вращаться в воздухе и улыбнулся, представив себе, как его везут по подводным улицам Эл Маритаса, облаченного в великолепную мантию со знаками высших государственных отличий. Как его приветствуют громкими возгласами тысячи подданных, выстроившихся вдоль Триумфального Тракта под сверкающим сводом океана. Он сдержанно улыбался бы при этом. Помахал бы рукой, чтобы просто… ну… дать людям понять, что некогда он был таким же, как они. Таким же человеком из народа. Когда-то…

Соландер заставил шары по спиральной траектории опуститься на пол, подтянул колени к груди и взглянул в окошко, выходившее в огороженный внутренний дворик величественного старого дома. Там три юные девочки были заняты веселой игрой, смеясь над тем, какие забавные узоры образуют брошенные ими камешки в водах струящегося фонтана. Наблюдая за ними, Соландер напомнил себе, что ему придется придумать правдоподобную историю, своего рода легенду для Рейта и его друзей, чтобы те смогли успешно затеряться среди остальных членов огромной семьи. Можно, предположил он, выдать их за детей дальних родственников откуда-нибудь с того берега Брегианского океана. Соландер выбрал Инджарвал, отдаленную бедную провинцию. Взрослые в Верхнем Городе редко обращали внимание на прибывших оттуда.

Да, решил мальчик, Инджарвал лучше, чем, скажем, Бенедикта – родственники оттуда всегда посылали своих отпрысков в Эл Артис для получения образования и знакомства с нужными людьми, способными помочь им сделать карьеру. Но родственники из Бенедикты во время каникул забирали своих детей домой и часто совершали неожиданные визиты в Эл Артис, что никак не отвечало замыслам Соландера. А Рейта это попросту погубило бы.

Соландеру предстояло сочинить пару рекомендательных писем и изготовить необходимые удостоверения личности. Фальшивые, естественно. Он однажды слышал, как Луэркас трепался о таких документах, которые якобы позволяли ему посещать таверны и театры «только для взрослых» в Нижнем Городе. Если Луэркасу удалось сделать такое, подумал мальчик, то и он сможет. Однако теперь не могло быть и речи о том, чтобы выведать у Луэркаса подробности об изготовлении таких документов. Пронюхай Луэркас о том, что мальчик ищет возможность раздобыть фальшивые документы, он непременно разузнает, зачем ему это нужно, и тогда Соландеру придется до конца дней своих платить дань этому ублюдку, который будет шантажировать его. А Рейт… Соландеру и думать не хотелось о том, что могло бы случиться с Рейтом.

Соландер откинулся на кровати и закрыл глаза. Письма. Фальшивые удостоверения. Средство транспортировки трех человек из Уоррена в Верхний Город, а также какой-то предлог для посещения Уоррена, который не вызовет никаких подозрений. Всякая, понятная всем причина для более или менее постоянного пребывания в Эл Артисе и Доме Артисов троих прибывших туда детей. Изменение облика Рейта, такое, чтобы Луэркас не смог опознать его.

Рон Артис прочистил горло – видимо, он уже некоторое время стоял в дверях.

– Ты готов? – спросил он сына, и тот, чувствуя вину за все виды непослушания, едва не подпрыгнул.

– Извини, – сказал он, вставая с кровати.

Одним мысленным усилием подняв с пола все три шара и веревочку, Соландер начал вращать их в воздухе, мысленно сосредоточившись на разнице в их весе, а также на отличии химического состава шаров и веревочки.

– Вот над чем я сейчас в основном работаю.

Шары плавали в воздухе, словно рыбки, отлично формируя тестовые модели конфигураций. Веревочка играла роль своего рода контрапункта, двигаясь точно по предписанным траекториям.

Краешком глаза Соландер наконец заметил улыбку на губах отца – впервые за долгое время.

Глава 2

Ворота Винкалис – меньше других по размерам, редко посещаемые, забытые – вели в то место, куда никто не хотел заходить. Их широкая арка располагалась над узкой безлюдной улицей и обеспечивала удобное укрытие для любого, кто был достаточно проворен и миниатюрен, чтобы взобраться наверх и улечься там, не высовываясь над низеньким парапетом. Для Джесс это был излюбленный наблюдательный пункт. Джесс, крошечная для своего возраста и тоненькая как тростинка, могла лежать на небольшом изгибе арки, наблюдая за удивительным движением по облачной дороге в Верхний Город, гадая о мире, лежащем за воротами, мире, недоступном ей из-за ее происхождения, недоступном по закону, а также из-за смертоносных ворот, через которые только Рейт мог проходить по собственному желанию.

Рейт, который отваживался бросать вызов воротам, рассказывал Джесс о том, что лежало за пределами ее узкого мирка, и она любила слушать его рассказы. Более всего девочка жаждала покинуть мрачные, мертвящие границы Уоррена и оказаться там, в живом мире.

Но где же Рейт?

Джесс страшилась сообщить ему плохие новости… и в то же время боялась, что на этот раз что-то случилось с ним самим, и он не вернется. Она боялась, что ей придется выбирать – самой, в одиночку – между Сном и смертью.

Она пролежала на арке, наблюдая и ожидая, весь предыдущий день и большую часть сегодняшнего. Прошлым вечером Джесс вернулась в подвал только после наступления темноты, когда почувствовала себя на улицах в безопасности, и отправилась на свой наблюдательный пункт при первых проблесках зари. Стражники, патрулировавшие Уоррен, обращали мало внимания на происходящее в этом районе, но при дневном свете всякое могло случиться, так что Джесс предпочитала передвигаться в темноте.

Сейчас, изнывающая от жажды, голодная и обеспокоенная, встречающая закат второго дня в отсутствие Рейта, девочка размышляла над тем, какой выбор у нее остался. Джесс попыталась представить себе, как она входит в дом, наливает себе Питание и наедается до отвала, после чего впадает в забытье. Она смутно помнила время, проведенное ею во Сне, – короткие вспышки осознанного желания двигаться, дышать, действовать, совершить попытку бегства, которые едва озаряли бескрайний, бездонный, уродливый океан состояния, близкого к небытию. Сон внушал девочке ужас. Но она не знала, хватит ли у нее храбрости выбрать смерть. Джесс уже ощущала жжение в желудке, которое не смогли погасить несколько кусочков черствого хлеба, съеденного ею два дня назад. Насколько усилится эта боль дня через четыре? Или через десять? Сколько пройдет времени, прежде чем она умрет?

И тут Джесс заметила какое-то движение внизу, на узкой дороге. В сумерках она не смогла поначалу с уверенностью сказать, Рейт ли это, хотя, глядя на тощий силуэт, она предположила, что это именно он. Джесс уже узнавала походку Рейта, но с одеждой было что-то не так. И еще он нес в руках большую коробку. Джесс не могла догадаться, что это такое – Рейт никогда не приносил с собой того, чего не мог спрятать под рубашкой. А это он нес, ни от кого не прячась.

Джесс оглядела улицу, чтобы удостовериться, что поблизости нигде нет стражи, затем соскользнула вниз по арке на невысокий козырек сторожевой будки и легко спрыгнула на землю.

Рейт прошел через ворота, приветствуемый обычным взрывом света, и сказал:

– Быстро. Сматываемся отсюда. У меня замечательные новости.

А у меня новости ужасные, подумала Джесс, но промолчала и просто побежала за Рейтом. Ее новости станут очевидными сами по себе, решила она, и нет нужды прямо сейчас омрачать явную радость друга. Она любила Рейта, и ей понравилась эта новая улыбка на его лице и дух радостного возбуждения, сквозивший в движениях.

Они пробежали по своей улице, нырнули в свою лестничную клетку и протиснулись через разбитое окно в своеубежище.

Корзины и деревянные ящики, сложенные вдоль стен и в центре помещения, земляной пол с небольшим «ложем» из тряпья и всегдашняя темень, поскольку обитатели этого убежища не отваживались зажигать здесь свет из боязни обнаружить свое присутствие.

– Где Смоук? – спросил Рейт, ставя принесенную им коробку на один из ящиков. – Он тоже должен услышать, что я скажу. – Не дожидаясь ответа, Рейт подал Джесс нечто прекрасное, прохладное, гладкое и круглое. – Откуси. Это лучшее из того, что я когда-либо пробовал в своей жизни.

Джесс откусила и едва не вскрикнула. Неведомое лакомство хрустнуло, сок оросил ей язык, а его сладость, как ей показалось, обладала не только запахом и вкусом, но также цветом и звуком. Она откусила еще, и сладость начала смешиваться с солью ее слез. Смоуку это тоже понравилось бы, подумала Джесс.

– Неплохо, да? – ухмыльнулся Рейт.

Джесс с трудом проглотила застрявший в горле комок и отложила круглое лакомство в сторону.

– Смоука больше нет, – прошептала она.

Улыбка Рейта тут же погасла.

– Нет? Как нет? Его схватила стража?

– Он… он сдался. Сказал, что ты больше не сможешь обеспечивать нас… что мы едим слишком много и что попытки прокормить нас обоих губят тебя. А еще он сказал, что я – самая маленькая и ем меньше всех, и поэтому я останусь, а он уйдет. Потом он убежал. Я хотела догнать его, но он бегает быстрее меня, и я даже не знаю, в какой из домов он вошел.

– Когда? – прошептал Рейт.

– Сразу после того, как ты ушел.

– Тогда он спит уже полных двое суток и еще чуть-чуть.

Джесс кивнула.

– Слишком долго. И он уже слишком большой. Если мы опять попытаемся лишить его Питания, на этот раз он может просто умереть.

– И мы даже не знаем, где его искать.

– Да. И это тоже. Правда, время еще есть – он станет как остальные только через несколько месяцев. Но где нам начать поиски?

– Смоук не хотел, чтобы ты нашел его. Он больше не хотел быть обузой.

На лице Рейта отразилось страдание.

– Но я нашел выход для нас. Для всех нас – тебя, меня и его. Я нашел для нас новый дом, где мы можем жить втроем, где нас будут хорошо кормить несколько раз в день, каждый день, где можно ходить по улицам куда захочешь и ежедневно носить разную одежду. – Рейт закрыл лицо ладонями. – Почему он не дождался меня?

– Смоук уже давно начал говорить об этом, – объяснила Джесс. – Он взял с меня клятву, что я буду молчать. Он беспокоился, чтобы с тобой не случилось чего-нибудь плохого из-за нас. Я тоже тревожусь, но я слишком большая трусиха, чтобы решиться на то, что сделал он. Не будь я настолько слабой, я бы просто отошла ко Сну… И тогда тебе больше не пришлось бы рисковать, проходя через ворота. Ты смог бы остаться там, в той прекрасной жизни.

Рейт подтянул колени к груди и прижался к ним лицом. И заплакал. Джесс сидела рядом, нежно поглаживая его по волосам и спине.

– Смоук не ушел бы, если бы думал, что тебе удастся вызволить нас отсюда. Он сдался лишь потому, что не хотел, чтобы ты погиб из-за нас понапрасну.

– Ничего не понапрасну, – всхлипывая, проговорил Рейт. – Вы – мои друзья. Моя семья. Вы все, что у меня есть в этом мире.

– Поэтому он и ушел, – тихо сказала Джесс. – Потому что любил тебя, как брата.

Рейт поднял голову и посмотрел на нее. В темноте Джесс увидела мерцание его наполненных слезами глаз. И бледное пятно лица. Он выглядел осунувшимся, изможденным. Отчаявшимся.

– Я не могу отправиться за ним, Джесс. После гибели брата я поклялся, что больше никого не убью. Смоук уже слишком долго получает Питание. Я не смогу вернуть его. И пытаться даже не буду. Я не хочу убивать его.

– Он знал об этом. Знал, когда уходил.

– Но мы с тобой выберемся отсюда, Джесс. И когда-нибудь я вернусь и найду способ освободить всех, кто находится здесь. Всех до одного.

Джесс взяла его за руку и кивнула.

– Да. Я знаю. Ты так и сделаешь, Рейт.

Она обняла его и мысленно помолилась о том, что если они покинут это место, то она постарается, чтобы Рейт больше никогда не посмотрел в сторону Уоррена, не говоря уже о том, чтобы возвращаться сюда. Джесс было жаль Смоука. Сердце ее болело за него, особенно при мысли о том, что всего лишь два дня стояли между ним и надеждой.

Но Уоррен медленно отравлял всех своим злом, которое словно висело в воздухе, изо дня в день высасывая из людей жизнь, и Джесс боялась, что если они не уйдут отсюда навсегда, то в конце концов станут жертвами этого яда.

– Брат Фареган, тебя, закованного в кандалы и с завязанными глазами, привели в эту камеру для того, чтобы ты дал клятву: присягнул на верность не магии и не правительству, но Тайному и Благородному Обществу Безмолвного Дознания. Мы держим в своих руках бразды правления миром, а ты словом и делом доказал, что достоин находиться среди нас. Прежде чем ты прошел через последнюю дверь, тебе сообщили, что обратно ты выйдешь в одной из двух ипостасей – либо как наш друг, либо как бездыханный труп. Признаешь ли ты, что пришел сюда по собственной воле?

– Признаю, – ответил закованный в цепи человек.

– Согласен ли ты пройти испытание на верность?

– Согласен.

– Знай, что если ты не пройдешь его, ты умрешь – и смерть твоя будет ужасной. У тебя все еще остается выбор между испытанием и быстрой смертью.

– Я выбираю испытание.

– Хорошо.

Двое стражников сняли оковы с рук Фарегана и сдернули капюшон с его головы. Кандалы по-прежнему оставались на его ногах и были прикреплены к кольцу на возвышении в самом центре пола.

Он ничего не видел вокруг себя из-за яркого света, льющегося на него со всех сторон. Фареган поднял подбородок, сделал глубокий вдох и стал ждать…

Отовсюду, со всех мыслимых сторон, его внезапно атаковали колдовские чары. Фареган знал, что ни при каких обстоятельствах не должен защищать себя и сопротивляться тому, что делают с ним. Ему надлежало доказать свою верность, подчинившись воле тех, кто стоял над ним, кем бы они ни были. Но когда загорелось его тело, Фарегану потребовалось собрать воедино, по крупицам, все свое самообладание, чтобы позволить огню охватить его.

Фареган закричал, потом упал на пол… но не воспользовался имеющейся в его распоряжении силой, чтобы погасить огонь.

Он ощущал тошнотворный запах своей горящей плоти. Он плакал, он обмочился от боли и страха… а затем суровое испытание внезапно закончилось. Хотя его правая нога все еще болела, в остальном Фареган чувствовал себя неплохо.

– Встань! – властно приказал ему голос из темноты.

Он встал. Правую ногу пронзило острой болью, но Фареган перенес ее безмолвно. Не осталось ни следов мочи и огня, ни запаха дыма или обугленной кожи.

– Повторяй вслед за мной: Я – Друг Дознания, брат Тайных Магистров Матрина, и я не признаю никакой власти, кроме власти Магистра Дознания…

Фареган начал повторять слова присяги.

– Ни бог, ни друг, ни дитя не заставят меня пренебречь нуждами Дознания…

– Никакая жизнь не будет для меня священной, если мне прикажут оборвать ее…

– Никакой закон не будет для меня непререкаемым, если мне прикажут нарушить его…

– С этого дня и до самой моей смерти Тайное и Благородное Общество Безмолвного Дознания является моей единственной семьей, моей единственной любовью и единственным хозяином.

Когда Фареган закончил повторять слова клятвы, голос произнес:

– Тавро на твоей ноге является твоим личным знаком, знаком того, что ты – один из избранных. Жизнь твоя привязана к нему… Если исказишь его или удалишь, то в то же мгновение ты умрешь. Ты – наш, а мы – твои. Все вместе мы правим миром. Добро пожаловать.

Яркий свет погас, и группа почтенных старцев окружила Фарегана. Они по очереди обняли его и обменялись с ним семейным рукопожатием – правая рука к правой руке, третий и четвертый пальцы плотно прижаты к ладони.

Фареган заплакал от радости. Наконец-то он – один из Магистров Дознания. Магистр нижнего ранга, но все же Тайный Магистр. Время и счастливый случай вознесут его выше, подумал он. А если даже и нет, он все же стоял среди единственных в мире людей, к которым когда-либо желал присоединиться.

Рейт сидел в подвале, прислушиваясь к тихому дыханию. Он уже довольно долго сидел вот так, рядом с девочкой, глядя на нее, свернувшуюся клубочком на куче тряпья. В течение нескольких следующих дней ее жизни надлежало коренным образом измениться, а Рейт не знал, ведет ли он ее к катастрофе или спасает от мук ада. Полностью доверяя ему, она спокойно спала.

Сам же Рейт уснуть никак не мог.

Он поднялся по ступенькам и, приоткрыв дверь, посмотрел на небо, где темные пятна заслоняли отдельные звезды – пятна эти были великолепными домами Верхнего Города, парящими в вышине. Где-то там, в одном из этих домов, Соландер ждал гостей из Уоррена.

Соландер говорил, что попробует забрать их к себе в течение самое большее трех дней.

Рейт вслушался в тишину, окружавшую его. Ночью в Уоррене всегда было тихо – здешние жители ложились спать вскоре после захода солнца и вставали с восходом, бездумно повинуясь диктату богов, вероучений, молитв и распределения Питания.

Рейт сам создал для себя Джесс и Смоука – выкрал их из мира молитв, вероучений и Питания, – поскольку был одинок. Потерянный, одинокий мальчишка, окруженный с момента рождения людьми, которые попросту не замечали его – те, кто кормил его и воспитывал согласно предписаниям, но не понимал его, когда он плакал, и совершенно не реагировал на просьбы поиграть с ним. Рейт, пребывая в своем мире, не был его частью и быстро понял, что в этом мире он может делать почти все, что ему заблагорассудится, не получая за это ни осуждения, ни нареканий. Он мог прогуливать уроки, отсутствовать на общих молитвах, мог бродить по улице после наступления темноты, и, вопреки бесконечным монотонным нравоучениям, боги никогда не карали его за богохульство.

Но мальчику так и не удалось повидаться со своей матерью. Равно как и со своими братьями и сестрами. Он посещал ежедневные обязательные уроки просто потому, что не мог придумать, чем бы еще заняться. Находясь там, Рейт начал замечать детей, чьи глазенки отрывались время от времени от учебного экрана. Они не отвечали, когда он пробовал заговорить с ними, но порой бросали на Рейта мимолетные взгляды – и тогда, впервые с момента своего рождения, он подумал, что, возможно, грядущая жизнь и не будет столь уж одинокой.

Рейт стал присматриваться к тем детям, которые порой отвлекались от бездумного созерцания экранов, чтобы найти к ним подход. Они упорно сопротивлялись его попыткам вступить с ними в контакт, уходя в жилые дома или молельни, как только им удавалось отделаться от него, и на следующий день возвращались на занятия и глазели на учебный экран так, будто накануне ничего не произошло. Они не узнавали его. Казалось, дети ничего не помнят. Но когда Рейт снова попробовал заговорить с ними, они иногда бросали на него те же мимолетные взгляды, но, как ему казалось, уже более заинтересованные.

Первым его успехом стала девочка, которую Рейт назвал Шайной. Она выглядела не настолько потерянной, как остальные ее одноклассники. Когда он однажды заговорил с ней, Шайне удалось воспроизвести нормальный человеческий звук. Не слово, нет, просто звук, но звук этот настолько взволновал Рейта, что он даже всплакнул. Рейт затащил ее в свое маленькое убежище и запер дверь изнутри. Там у него была еда, припасенная после одного из походов за ворота, поскольку даже тогда Рейт подозревал, что пища в Уоррене является первопричиной состояния тамошних обитателей. Он начал понимать, что Питание, эта манна небесная, ниспосланная самими богами, насквозь пропитана смертоносным ядом.

Рейт еще ранее неоднократно отваживался покидать Уоррен, пугаясь поначалу вспыхивавшего света ворот, который, впрочем, не причинял ему вреда, чтобы оказаться в прекрасном мире по ту сторону.

В результате этих вылазок у него образовался небольшой запас продуктов, который мальчик хранил в своем убежище: еда, которую он либо находил, либо воровал, – прекрасная пища, с упоительным вкусом, цветом и ароматом. Когда его пока что безымянная пленница перестала ломиться в запертую изнутри дверь, он поделился с нею этим своим маленьким богатством.

Та ночь оказалась тяжелой. Девочка, естественно, уснула, а во сне встала и попыталась уйти. Рейт испугался за нее, боясь, что она поранится, наткнувшись на ящики, или разобьется, упав со ступеней. В конце концов он снял с себя рубашку и связал ею ноги девочки.

Когда наступило утро, она оказалась… самой собою. Оглядевшись вокруг – подобного в Уоррене до сих пор, кроме Рейта, никто не делал, – девочка посмотрела прямо на него.

И впервые ее слова были такими же, какие произносили все последующие, спасаемые Рейтом люди:

– Ты один из богов?

Рейт не знал, что ответить. Ему и самому однажды показалось, что он – один из богов. И он сказал ей, что его зовут Рейт, то есть Невидимый. Это показалось ему правильным. А девочке сообщил, что имя ее – Шайна. Мать-богиня. Рейту нравилось это имя. Образ прекрасной темноглазой Шайны – одной из немногих благодушных богинь из пантеона Уоррена, вещающей слова медоточивой молитвы – напоминал Рейту девочку, сидевшую перед ним.

– Тогда, выходит, я тоже бог? – спросила она.

И поскольку боги не покарали ее сразу же за ересь неотправления вечерних молитв или отсутствие в то утро на занятиях Рейт сказал Шайне, что, как ему кажется, она может являться таковой.

Три дня спустя, сам еще не подозревая, что ворота могут сделать с теми, кто отваживается проходить через них, нечто большее, нежели просто окатить проходящего ярким светом, Рейт попробовал вывести Шайну за стены Уоррена, чтобы показать ей город. Он держал девочку за руку, когда они ступили в арку ворот, смотрел ей в глаза с радостью и с восторгом, коих никогда прежде не представлял себе в своем тусклом, одиноком существовании. В самый последний момент ворота, не способные причинить ему никакого вреда, мгновенно лишили Шайну жизни. Она даже не успела вскрикнуть. Даже глазом моргнуть. Рейт смотрел ей в глаза, но уже через мгновение перед его взглядом предстала пустота. От девочки не осталось ничего, кроме лохмотьев, в которые она была одета.

Шайна.

Рейт попробовал забыть о ней, но всякий раз, когда он терял очередного друга, ему казалось, будто он снова смотрит в ее прекрасные карие глаза, в тот единственный и последний миг духовного единения, и гадал, какой могла бы стать его жизнь, если бы Шайна не погибла и разделила ее с ним.

Давно произошла эта трагедия, и ее жестокий урок не прошел для Рейта даром. Больше никогда не пытался он провести кого-нибудь через ворота. Больше никогда не рисковал таким образом жизнями своих немногочисленных друзей.

И вот сейчас Рейт вспоминал их, глядя в ночное небо. Рыжеволосый веснушчатый Смоук. Мальчишка, которого он назвал Тревом, – этого схватила стража примерно с год тому назад. Джесс, его единственный старший брат – первый и последний член настоящей семьи Рейта, которого он попытался спасти, – сумевший обрести сознание и слезно благодаривший младшего за свободу разума и тела, а затем умерший в страшных муках, поскольку был уже слишком взрослым, чтобы сопротивляться отравляющему, смертоносному воздействию Питания.

Выжившие носили имена, которые давал им Рейт, поскольку имена эти были дарами. Вообще иметь имя было подарком.

Осознавать свое имя, видеть окружающий мир, совершать действия по собственному выбору и понимать, что выбор такой существует, – все это были дары. Из всех их, его друзей, только Рейт родился свободным. Остальные обрели свободу благодаря ему, и за это едва ли не боготворили его.

Сам же Рейт никогда не позволял себе привязаться к ним и полюбить так, как он любил Шайну. Да, они были ему друзьями… но какими-то хрупкими, недолговечными, с которыми Рейт всегда держался на некотором расстоянии, так что, потеряй он их – как теперь потерял Смоука, второго из спасенных им, – ему по-прежнему удавалось бы спать по ночам, хотя бы немного. Рейт чувствовал, что найдет в себе силы проснуться, чтобы встретить новый день. Сможет жить, проходить через ворота, чтобы искать еду для своих… товарищей? Сообщников? Подопечных?

Рейт оперся спиной о дверной косяк и ощутил на своей щеке дуновение ветерка, учуяв ночные запахи города. Интересно, подумал он, какая ошибка мироздания создала его свободным в этом городе внутри города, населенном беспомощными рабами? Соландер говорил, что магия на него не действует. Но почему? Почему он так долго был одинок, лишен простого человеческого общения с другими людьми?

Рейт провел пальцем по одному из фруктов, подаренных ему Соландером. Он потерял так много близких ему людей. И с каждой новой утратой терял очередную частицу самого себя, потому что, когда мальчик в одиночку вспоминал прошедшее, у него складывалось впечатление, что ничего и не происходило вовсе. Только когда ему было с кем поговорить и с кем поделиться воспоминаниями, мальчик чувствовал, что сам действительно существует.

Рейт откусил кусочек фрукта, дивясь его сладости и тому, как он одновременно утоляет и жажду, и голод. Для него это лакомство представлялось истинной роскошью, большей, чем величественные дома Верхнего Города и построенные прямо в воздухе улицы. Этот один-единственный фрукт – свежий, не подпорченный, без личинок и мух, говорил о жизни, которой Рейт жаждал всей своей душой. Жить вместе с Шайной – темноволосой темноглазой девочкой, которую он по-прежнему любил и о которой часто плакал по ночам, преследуемый кошмарными сновидениями. Рейт не мог простить себе, что погубил ее, правда, сам того не желая – ведь он просто хотел дать ей лучшее, что есть в мире. Из всего, за что он боролся, из всех, кого он пытался спасти, осталась только Джесс – самая младшая. Та, которая провела с ним меньше времени, чем другие, спасенные им. Он обменял бы ее на любого из них.

Но Рейт пытался быть благодарным за то, что хотя бы она выжила и он не вступит в новую жизнь в одиночку.

Соландер сидел в своей комнате и работал с аппаратом дистанционного видения, который отец привез ему из исследовательского центра в Бенедикте, когда в дверь позвонил привратник. Соландер щелкнул пальцами, приводя в действие разговорное заклинание, и сказал:

– Я здесь, Энри. Что тебе нужно?

– Какой-то мальчик спрашивает вас, рис Соландер. Говорит, что его зовут… э-э-э… Рейт. Вы ждете его?

– Он мой друг, – ответил Соландер. – Проводи его ко мне, пожалуйста. Никак не могу собрать эту проклятую установку, но не хочу прекращать работу над нею прямо сейчас. Мне кажется, я почти понял, в чем моя ошибка.

– Да, рис. Я приведу его к вам сию же минуту.

Минута, однако, несколько затянулась, потому что Соландер уже приладил линзу к проектору заклинаний и начал соединять их, когда Рейт наконец постучал в дверь.

Соландер наблюдал за Рейтом, когда уорренец поблагодарил Энри, вежливо кивнув ему. Абсолютно все в облике и манерах Рейта говорило о том, что он не должен принадлежать к низшему классу общества. Какой-нибудь чадри из числа торговцев, занимающихся импортом шелка и доставляющих образцы товаров в дом Артисов, быстро и почтительно наклонил бы голову перед любым стольти. Муфере вроде Энри всегда держал бы голову почтительно склоненной и старательно отводил бы взгляд, пока стольти не обратится непосредственно к нему, и никогда не заговорил бы без позволения или о том, что не входит в круг его служебных обязанностей по дому. Парвой спрятался бы от присутствия стольти. А Рейт был уорренцем, то есть занимал положение еще более низкое, чем парвой.

Принимая это во внимание, полное отсутствие у Рейта благоговейного страха и раболепного почтения перед «небожителями» казалось Соландеру удивительным, но вместе с тем и весьма благоприятным фактором. Как показалось правильным и то, что Соландер вовремя сообразил дать Рейту кое-что из своей собственной одежды. Вопросы, которые могли бы возникнуть у привратника по поводу лохмотьев Рейта, могли бы дойти и до отца Соландера. Но кому нужны лишние расспросы? Только не Соландеру!