Текст книги "Вальтер Беньямин. Критическая жизнь"

Вернувшись весной 1907 г. в Берлин, Беньямин провел еще пять лет в школе кайзера Фридриха, на чем закончилось его среднее образование. Теперь он выбирает книги, руководствуясь появившимся у него ощущением цели: по его словам, после Хаубинды в нем шло развитие «специфически эстетических интересов», представлявшее собой «естественный синтез» его философских и литературных интересов. Кроме того, он был увлечен «теорией драмы, в первую очередь размышлениями о великих драмах Шекспира, Геббеля и Ибсена, наряду с пристальным изучением „Гамлета“ и „[Торквато] Тассо“ [Гёте], а также активным чтением Гельдерлина… Более того, – отмечал Беньямин, – на меня, конечно же, повлияла озабоченность окружающих социальными вопросами, в чем сыграло свою роль и пристрастие к психологии» (EW, 50 [1911]). В стремлении углублять свои суждения по литературным вопросам он вместе со своим другом Гербертом Бельмором (Блюменталем) и другими соучениками основал еженедельно собиравшийся литературный и дискуссионный кружок, разбиравший творчество ряда современных немецких драматургов (включая Герхарта Гауптмана и Франка Ведекинда), которых нельзя было изучать в школе, а также германские переводы греческих трагедий, Шекспира, Мольера и других классиков[12]12
  «К школьным товарищам Беньямина… относились Эрнст Шен, Альфред Кон, Герберт Блюменталь [Бельмор], Франц Закс, Фриц Штраус, Альфред Штейнфельд и Вилли Вольфрадт… Они образовали кружок, который регулярно собирался, читая и обсуждая литературные произведения. Фриц Штраус рассказывал мне, что эта группа считала Беньямина своим руководителем. Его интеллектуальное превосходство, дескать, было очевидно всем» (SF, 4; ШД, 18–19).


[Закрыть]. Кроме того, члены кружка писали и обсуждали рецензии на просмотренные ими театральные постановки. Эти литературные вечера, которые, согласно рассказу одного из их участников, проводились с 1908 г. до начала войны, явно восходили к музыкальным и литературным «службам» в Хаубинде, пусть даже они предшествовали различным самодеятельным студенческим дискуссионным форумам, в работе которых Беньямин принимал участие в университетские годы. Судя по всему, этот литературный кружок и был тем «кружком друзей», который, как впоследствии утверждал Беньямин, он основал в школе кайзера Фридриха через год-другой после возвращения из Тюрингии с целью пропагандировать учение Винекена, чьи статьи о целях «Свободной школьной общины» в Викерсдорфе по-прежнему служили для него источником вдохновения (см.: GB, 1:70).

Винекен был вынужден уйти из Викерсдорфа в апреле 1910 г., после новых стычек с коллегами и властями. Продолжая работу по реформе школы, он впоследствии отправился в напряженное лекционное турне, в то же время продолжая издавать свои работы и руководить выпуском различных журналов. Именно в этот период окрепли его связи с Беньямином; в дневниках Винекена начиная с 1912– 1913 гг. появляются многочисленные упоминания о его выдающемся юном протеже, которому он читал отрывки из своих работ. Важным органом для распространения идей Винекена в то время являлся журнал Der Anfang («Начало»), с двумя перерывами издававшийся в Берлине в 1908–1914 гг. Редактором этого журнала, изначально имевшего подзаголовок Zeitschrift für kommende Kunst und Literatur («Журнал грядущего искусства и литературы») и расходившегося среди учащихся старших классов тиражом в 150 гектографированных экземпляров, был берлинский учащийся Георг Гретор, сверстник Беньямина, подписывавшийся как Жорж Барбизон – убежденный винекенианец, отец которого торговал произведениями искусства. В 1910 г. Беньямин, еще не окончивший школу, начал печатать в Der Anfang поэзию и прозу, скрываясь под многозначительным латинским псевдонимом Ardor с тем, чтобы избежать гнева со стороны школьного начальства и властей, который, как и следовало ожидать, не замедлил последовать. Первая публикация Беньямина – стихотворение «Поэт» затрагивает тему, характерную для модного в то время неоромантизма: за одиноким поэтом подглядывают с вершин Олимпа, пока он пишет бессмертные строки на краю пропасти, устремляя взор то вглубь своей души, то на богов в вышине, то на «толпу». В 1911 г., когда журнал начал издаваться типографским способом и получил новый подзаголовок Vereinigte Zeitschriften der Jugend («Объединенные журналы для молодежи»), в 1913–1914 гг. превратившийся просто в Zeitschrift der Jugend («Журнал для молодежи»), публикации Беньямина, непосредственно затрагивавшего вопросы школьной реформы и молодежной культуры, приобрели определенно политическую и даже воинственную окраску. Первое из этой серии программных выступлений – «Спящая красавица» – отталкивалось от аллегории пробуждения Молодости – цели, заявленной Винекеном. Требование о том, чтобы новая молодежь встала во главе движения к революционным культурным изменениям, оставалось главной темой если не всех произведений Беньямина, то всех его публикаций в течение трех следующих лет.

На годы сотрудничества Беньямина с Der Anfang приходятся и его первые контакты с авангардистским объединением Neue Club (Новый клуб) – существовавшим в 1909–1914 гг. в Берлине кружком писателей-протоэкспрессионистов, презентовавших свои произведения на устраиваемых клубом вечерах Neopathetisches Cabaret («Неопатетическое кабаре»). Новый клуб был основан Куртом Хиллером, а в число его членов входили поэты, впоследствии внесшие важнейший вклад в германский экспрессионизм, Георг Гейм и Якоб ван Годдис (Ганс Давидсон). Беньямин был знаком с рядом активных членов клуба, таких как Симон Гутман (впоследствии работавший фоторепортером в Берлине и Лондоне), который также был активным членом группы, издававшей Der Anfang; кроме того, Беньямин был знаком с такими важными представителями клуба, как Роберт Йенч и Давид Баумгардт. Нам не известно, был ли Беньямин знаком с Геймом, самым одаренным поэтом в этой группе, хотя Гейм был другом Гутмана; впрочем, по словам Шолема, Беньямин наизусть читал ему стихи из сборника Гейма 1911 г. «Вечный день» – «для него дело необычное» (SF, 65–66; ШД, 115)[13]13
  См. также: Voigts, Oskar Goldberg, 127–128. О связях Беньямина с Хиллером, восходящих примерно к 1910 г., см.: SF, 15–16; ШД, 38.


[Закрыть]. В 1912 г. Хиллер издал первую антологию экспрессионистской поэзии Der Kondor.

В конце 1911 г. Беньямин подал прошение о сдаче Abitur – выпускного экзамена, дававшего право на поступление в университет; при этом он столкнулся с сопротивлением со стороны отца, которому хотелось, чтобы его сын, подобно другим молодым людям его возраста, овладел какой-нибудь полезной профессией. (Эмиль Беньямин пошел на попятный после вмешательства своей старшей сестры-интеллектуалки Фредерики Йозефи, любимой тетушки Беньямина, которая обучила своего племянника графологии. В 1916 г. она совершила самоубийство[14]14
  Шолем приводит сон, приснившийся Беньямину за три дня до самоубийства его тети: «„Я лежал в постели, в комнате был еще один человек и моя тетка, но они не общались. В окно глядели люди, проходившие мимо“. Лишь впоследствии ему стало ясно, что это было символическим известием о ее смерти» (SF, 61–62; ШД, 108). Этот сон приобретает еще одно измерение в свете самоубийства самого Беньямина.


[Закрыть].) В феврале и марте следующего года Беньямин сдал несколько письменных и устных экзаменов. Он выдержал испытание по всем предметам, кроме одного – письменного экзамена по греческому (перевод из Платона), хотя реабилитировался на устном экзамене[15]15
  В аттестате зрелости, выданном Беньямину, отмечаются «отсутствие прогулов» и его «примерное поведение», а также «неудовлетворительный» почерк (см.: Brodersen, Walter Benjamin, 30, 32).


[Закрыть]. Ему поставили «удовлетворительно» по математике, «хорошо» по латыни и «отлично» за сочинение на немецком на заданную тему: о Гёте и австрийском драматурге Франце Грильпарцере, отличавшееся, как отметил старший экзаменатор, углубленным проникновением в тему и изяществом стиля. Даже в этой маленькой работе заметно влияние Винекена: она строится вокруг «проблемы гения», в контексте которой упоминается шекспировский Гамлет, этот «великий мыслитель». Беньямин утверждает, что гений «терпит крушение на жизненных рифах» (GS, 7:532–536). Незадолго до этого он писал в аналогичном ключе о Пиндаре в своем первом, согласно его «Берлинской хронике», философском эссе «Размышления о знати».

Окончив в марте школу кайзера Фридриха, Беньямин, судя по всему, вскоре снова снискал расположение отца, поскольку во время каникул на Троицу (с 24 мая по 15 июня) ему удалось совершить продолжительное путешествие по Италии, побывав в таких городах, как Комо, Милан, Верона, Виченца, Венеция и Падуя. До этого он всегда путешествовал только с родителями. Две такие поездки в Швейцарию, летом 1910 г. и летом 1911 г., описываются Беньямином в его первых письмах Герберту Бельмору; эти восторженные письма полны литературных пародий, а также сообщений и отзывов о прочитанных книгах – от теории языка Фрица Маунтнера до «Анны Карениной». Теперь же, в 19-летнем возрасте, ему разрешили отправиться за границу с двумя школьными товарищами. Беньямину впервые довелось вкусить настоящей свободы от семьи и учителей. Он зафиксировал впечатления от этого «Итальянского путешествия» 1912 г., как и нескольких других поездок, предпринятых начиная с 1902 г., в путевом дневнике, превосходившем своим объемом предыдущие. В нем обращает на себя внимание то, что Беньямин относится к дневнику как к воплощению своего путешествия: «Именно исходя из этого дневника, я собираюсь писать, каким должно быть это путешествие в первую очередь. Мне хотелось бы видеть в этом дневнике развитие… безмолвного, самоочевидного синтеза, которого требует путешествие, совершаемое в учебных целях, и который составляет его сущность» (GS, 6:252). Мы видим здесь типично беньяминовскую логику: задача автора состоит в том, чтобы высвободить то, что возникает впервые, в его подлинном виде. Составление дневника путешествия по сути становится самим путешествием, учебным синтезом. Здесь уже неявно присутствует сложное понимание взаимодействия временных аспектов с формой и содержанием литературного произведения – понимание, которое предвосхищает позднейшую материалистическую концепцию «олитературивания условий жизни» и которое принесет плоды если не в самих путевых дневниках, то в амбициозных ранних эссе «Метафизика молодости» и «Два стихотворения Фридриха Гельдерлина». Между тем «Мое путешествие в Италию на Троицу 1912 г.» содержит многочисленные свидетельства о пристрастии Беньямина к путешествиям и к ведению путевых дневников, которое с течением времени будет только усиливаться.

Вскоре после сдачи Abitur Беньямин издал короткий «Эпилог» к своим школьным годам. В этой маленькой заметке, анонимно опубликованной в Bierzeitung (Пивная газета) – юмористическом журнале, выпущенном им совместно с соучениками по школе кайзера Фридриха, он задается вопросом: «Что дала нам школа?»[16]16
  В письме от 6 сентября 1913 г., адресованном Зигфриду Бернфельду, соратнику по молодежному движению, Беньямин ссылается на этот школьный журнал, в котором он по случаю окончания школы опубликовал свой «Эпилог», как на «юмористический журнал моего поколения, достойный внимания в особенности потому, что он был показан учителям. Мы составили его вместе с моими двумя друзьями втайне от класса и обнародовали на выпускном вечере к удивлению и учеников, и учителей» (GB, 1:172). Этими двумя друзьями, возможно, были Фриц Штраус и Франц Закс, хотя в выпуске журнала, по-видимому, участвовал и Эрнст Шен.


[Закрыть]. Отставив шутки в сторону, он отвечает: много знаний, но никаких идеалов, которые бы задавали направление, никакого чувства долга, обязывающего к действиям. По его словам, школьным занятиям неизменно сопутствует мучительное ощущение произвольности и бесцельности: «Воспринимать свою работу всерьез нам удавалось не лучше, чем воспринимать всерьез самих себя» (EW, 54). Он снова призывает к открытому диалогу, открытым беседам между учителями и учениками как необходимому первому шагу к тому, чтобы воспринимать всерьез саму «молодость». Эти выпады в адрес учебных заведений, столь смело прозвучавшие из уст Беньямина в старших классах, вскоре были продолжены им гораздо более публичным образом.

Глава 2
Метафизика молодости: Берлин и Фрайбург. 1912–1914

Хотя из большинства описаний трех последних предвоенных лет следует, что по всей Европе ощущалась тревога, связанная с грядущей мировой войной, первые университетские годы Вальтера Беньямина во Фрайбурге и Берлине прошли для него под знаком совсем иных забот. В эти годы он уделял в своих штудиях все больше внимания тому, что можно назвать «философией культуры». Впрочем, намного более важным, чем эти штудии, было происходившее в те годы становление Беньямина как острого критика академической жизни во всех ее аспектах. Поначалу эта критика была облачена в форму ряда блестящих, но в высшей степени эзотерических – и оставшихся в большинстве своем неопубликованными – эссе. Однако Беньямин все громче заявлял о себе в качестве вождя и глашатая различных студенческих группировок, связанных с тем, что в наши дни известно как Германское молодежное движение. Из этого страстного участия в студенческой жизни родились первые работы Беньямина, призванные оказать влияние на широкую общественность. В то же время, задумываясь о том, чтобы играть роль публичной фигуры, Беньямин впервые пришел к пониманию необходимости разобраться со своей еврейской идентичностью.

Студенческая жизнь Беньямина началась в апреле 1912 г. во Фрайбурге-им-Брайсгау, в Университете Альберта Людвига – одном из старейших и самых прославленных германских университетов. Фрайбург был небольшим, тихим городом, более известным красотой окружающих пейзажей на южных склонах Шварцвальда, чем своей культурной жизнью. Трудно представить место, более далекое от берлинской суеты, хотя Фрайбург вскоре стал центром нового феноменологического движения в философии, выросшего вокруг учения Эдмунда Гуссерля и его ученика-ниспровергателя Мартина Хайдеггера, который был старше Беньямина на три года. Чтобы продолжать свои литературные занятия, Беньямин поступил на филологический факультет и во время летнего семестра прослушал множество лекционных курсов – больше, чем за какой-либо из последующих семестров. В число этих курсов входили «Религиозная жизнь в поздней античности», «Средневековая немецкая литература», «Общая история XVI века» (ее читал известный историк Фридрих Мейнеке), «Мировоззрение Канта», «Философия современной культуры», «Стиль и техника в графике» и «Введение в эпистемологию и метафизику».

Последний из этих курсов читал более чем сотне студентов выдающийся философ-неокантианец Генрих Риккерт, чье учение начиналось с критики и позитивизма (идеи Конта о том, что единственным законным источником знаний является информация, которую дают человеку его чувства), и витализма (философский акцент на «жизни как таковой», проистекающий из критики рационализма, которой предавались Шопенгауэр и Ницше). Достижением самого Риккерта являлось теоретическое овладение историей и культурой. Несмотря на логически-научный стиль аргументации Риккерта, его исторически ориентированный анализ, отражавший поворот к Problemgeschichte (истории проблем), который служил фирменным знаком Юго-западной школы неокантианства, и его попытка теоретически преодолеть такие антиномии, как дух и естество, форма и содержание, субъект и объект, и тем самым выйти за пределы кантианства, оказали весьма существенное влияние на Беньямина. Собственно, можно считать, что те философские и эстетические исследования, которыми Беньямин занимался в течение следующего десятилетия, находились на важных узловых точках при выходе на орбиту неокантианства Риккерта и Германа Когена, профессора философии в Марбурге, и сходе с нее. В конце жизни Беньямин даже писал Теодору Адорно (в глазах которого он всегда старался преуменьшить влияние романтизма на свое мышление), что сам он был «учеником Риккерта (как вы были учеником Корнелиуса)» (BA, 333).

Кроме того, лекции Риккерта по эпистемологии и метафизике в 1912 г. посещал и молодой Хайдеггер, впоследствии под руководством Риккерта, до того, как тот в 1916 г. перебрался в Гейдельберг (во Фрайбурге его сменил Гуссерль), написавший свою докторскую диссертацию. Летом следующего года Хайдеггер и Беньямин ходили на курс лекций Риккерта по логике (фактически по новой «философии жизни») и на сопутствующий ему семинар по философии Анри Бергсона, и было бы заманчиво думать, что на этом семинаре они в той или иной степени обращали друг на друга внимание. Однако, насколько нам известно, между этими людьми, чьи работы обнаруживают много точек соприкосновения и чья жизнь сложилась совершенно по-разному, никогда не было никаких личных контактов, хотя примерно четыре года спустя Беньямин ознакомился с ранними трудами Хайдеггера, которые, вообще-то, произвели на него неблагоприятное впечатление[17]17
  См. главу 3. Беньямин несколько раз ссылается на Хайдеггера в проекте «Пассажи». См.: AP, папки N3,1, S1,6; C, 168, 359–360, 365, 571–572; GB, 4:332–333, 341; GB, 5:135, 156. Хайдеггер вкратце упоминает Беньямина в переписке с Ханной Арендт в связи с лекцией о Беньямине, прочитанной ею в 1967 г. во Фрайбурге, на которой присутствовал Хайдеггер. (Эта лекция легла в основу предисловия Арендт к сборнику произведений Беньямина Illuminations.) См.: Arendt, Heidegger, Briefe, 155, 321–322; Арендт, Хайдеггер, Письма, 164, 356. См. также: Fuld, Walter Benjamin, 290–292. Различие между двумя этими людьми, обусловленное их разным происхождением, сказывалось уже в их студенческие годы: Хайдеггер не проявлял интереса к молодежному движению, имевшему важное значение для Беньямина.


[Закрыть].

Для Беньямина, слишком многого ожидавшего от высшего образования, первый семестр в университете стал «потопом» и «хаосом» – по крайней мере так он писал Герберту Бельмору, своему главному корреспонденту в течение первых двух университетских лет. Порой ему удавалось ускользнуть от «призрака „перенапряжения“», ясными утрами предаваясь «тихим блужданиям по городу на окраинах университета» (GB, 1:46); с точки зрения живописных пейзажей и солнечной погоды Юго-Западная Германия могла предложить ему больше по сравнению с тем, что он привык получать в родном Берлине. Однако чаще Беньямин был вынужден придерживаться того, что он называл «фрайбургским временем», которое отличалось тем, что в нем было прошлое и будущее, но не было настоящего. «Факт тот, – в середине мая отмечал Беньямин в письме Бельмору, – что во Фрайбурге я ощущаю способность к независимым размышлениям о научных вопросах примерно в десять раз реже, чем в Берлине» (C, 14–15).

Его решение учиться в провинциальном Фрайбурге, вероятно, было связано не столько с известностью таких преподавателей, как Риккерт и Мейнеке, сколько с тем, что Фрайбургский университет ненадолго оказался центром радикального студенческого движения. Он стал первым из ряда немецких университетов, где студенты получили разрешение воплотить на практике ключевое стратегическое предложение Густава Винекена: создать отделы по проведению учебной реформы (Abteilungen für Schulreform) в рамках существующих вольных студенческих союзов (Freie Studentenschaften). Последние на рубеже веков были организованы во многих германских университетах в противовес таким традиционным студенческим ассоциациям, как братства и дуэльные корпорации, с целью насаждения некоторых либеральных просветительских идеалов XIX в., таких как внутреннее единство академических дисциплин и раскрытие индивидуальности в рамках ученого сообщества. Вольные студенческие союзы представляли собой главный университетский орган Jugendbewegung – общенационального молодежного движения, истоки которого восходили к ряду небольших, но сплоченных групп ребят, любивших гулять по сельской местности вокруг Берлина[18]18
  Самым всеобъемлющим и сбалансированным описанием этого молодежного движения в англоязычной литературе остается Walter Laqueur, Young Germany.


[Закрыть]. Эти группы – Wandervögel («Перелетные птицы») – были официально основаны в Берлин-Штеглице в 1901 г., хотя такие же группы, посвятившие себя миру природы и распространению простых привычек, развивавшихся благодаря времяпрепровождению вне дома, неформально существовали уже много лет. По мере того как молодежные группы, подражавшие Wandervögel, распространялись по всей Германии, на смену легкому антиинтеллектуализму и аполитичности первых из них – «этих длинноволосых, неряшливых вакхантов… бродивших по полям и лесам, бренча на гитарах» – пришел целый спектр интересов, и прежняя конгломерация юношеских клубов превратилась в молодежное движение[19]19
  R. H. S. Crossman, предисловие к Laqueur, Young Germany, xxii.


[Закрыть]. К 1912 г. «Свободная германская молодежь» (Freideutsche Jugend), зонтичная организация, под эгидой которой существовало это движение, включала в свой состав всевозможные элементы: от пацифистов-идеалистов, с которыми был связан Беньямин, до консерваторов, зараженных национализмом и антисемитизмом.

Винекенианцы были отнюдь не самой крупной из этих групп – в 1914 г. их, по оценкам, насчитывалось три тысячи, хотя благодаря своей антиавторитарной модели свободного школьного сообщества, созданной в Викерсдорфе, и осознанию себя в качестве авангарда они, несомненно, пользовались самой большой известностью. Они выступали в качестве сторонников научной и культурной реформы, имея в виду реформу сознания вообще и «буржуазного» сознания в частности. Такой коммунистке, как Хильда Беньямин, жена и биограф брата Беньямина Георга, молодые люди, окружавшие Винекена, представлялись «интеллектуальной элитой». Она цитирует следующий коллективный доклад об истории молодежного движения в рядах германской трудящейся молодежи:

Истоки этого оппозиционного буржуазного молодежного движения восходят к рубежу веков. Ряд учащихся старших классов, главным образом из мелкобуржуазных и буржуазных кругов, вступил в конфликт с авторитарным режимом, господствовавшим в средних школах, тон в которых по большей части задавали окостенелые педанты, требовавшие от учащихся безусловного повиновения. Подавление всякой независимой интеллектуальной инициативы, равнение учебной программы на идеологию подготовки к войне и культ монархии вступали в противоречие с гуманистическими идеалами, присущими преподаванию. Наряду с этим многие питали отвращение к буржуазной морали родительского дома, к жажде наживы и связанным с ней лицемерием, низкопоклонством и жестокостью. Многие из этих молодых людей после окончания школы шли в университеты, где оставались носителями духа Wandervögel. Они отвергали практику реакционных студенческих корпораций, их одержимость дуэлями и пьянством, шовинизм, надменность и презрение к народу… Нонконформизм этих молодых людей в целом порождался не существующим социальным строем, а межпоколенческим конфликтом… Они отказывались от активного участия в политических баталиях того времени. Их целью служило просвещение людей, строивших свою жизнь «согласно своим собственным принципам, на свою собственную ответственность и в соответствии с внутренней правдой»[20]20
  “Geschichte der deutschen Arbeiterjugend-Bewegung, 1904–1945” (1973). Цит. по: Benjamin, Georg Benjamin, 22–23. Закавыченная фраза в конце этого отрывка была сформулирована в октябре 1913 г. на Мейснеровском съезде молодежи.


[Закрыть].

При изучении «этической программы», которой следуют довоенные работы Беньямина, активиста студенческого движения, с их подробным осуждением бессмысленных школьных занятий и усыпляющего филистерства, порожденного сговором семьи и школы, невозможно не заметить многочисленных перекличек с описываемым в этом отрывке интеллектуальным и духовным «нонконформизмом».

В итоге винекенианцы оказались меньшинством даже в рамках более консервативной части независимо настроенных студентов. Отделы по проведению учебной реформы, через которые Винекен какое-то время оказывал влияние на студенческую жизнь в университетах, были призваны дополнять то, что давали официальные лекции, и тем самым расширять учебные горизонты, выводя их за рамки узкоспециализированной профессиональной подготовки. Благодаря Фрайбургскому отделу по проведению учебной реформы, выступавшему в качестве организатора серии лекций в университете и вечерних дискуссионных групп, Беньямин получил еще одну арену для осуществления своей миссии «по возвращению людям их молодости» (C, 24). Тем летом его статья «Учебная реформа как культурное движение» была опубликована в брошюре, изданной Фрайбургским отделом по проведению учебной реформы тиражом в 10 тыс. экземпляров и бесплатно распространявшейся в университетах по всей стране. Выступая под новым псевдонимом «Экхарт, фил.», Беньямин утверждал, что учебная реформа означает не только реформирование системы передачи ценностей, но и всеобъемлющий пересмотр самих этих ценностей. За пределами собственно институциональных рамок учебная реформа затрагивает весь образ мысли; она предполагает не столько узкую перестройку образования, сколько выполнение широкой этической программы. Но образование – это не только вопрос мышления sub specie aeternitatis (согласно знаменитому выражению Спинозы), это вопрос жизни и работы «с точки зрения вечности». Лишь расширяя личные и общественные горизонты, образование может способствовать формированию культуры, понимаемой как «естественные достижения человечества» (EW, 38). Примерно три года спустя в работе, представлявшей собой вершину его юношеской философии, – «Жизнь студентов» Беньямин более четко проведет грань между актуальной «исторической задачей» и расплывчатыми концепциями «прогресса» человечества как движения вдоль стрелы времени.

Выдвинутая Беньямином идея пробуждения молодежи, непосредственно опиравшаяся на учение Винекена, но в конечном счете восходившая к германской мысли XIX в. от Шлегеля и Новалиса до Ницше, зафиксирована не только в его письмах, но и главным образом в поразительной серии изданных и неизданных статей за период 1911–1915 гг. Эта лавина работ, представляя собой нечто большее, чем юношеское творчество, насыщена оригинальностью, которой будет отмечено практически все, что впоследствии напишет Беньямин. В его глазах проект молодежной культуры никогда не сводился к программе учебной реформы, а был направлен на революцию в сфере мышления и чувств. Значимые институциональные изменения могли состояться только вслед за трансформацией культуры. Молодость рассматривалась как авангард борьбы за «новое человечество» и «радикально новое видение» (EW, 29, 120). Она представляла собой не только культурно-политическое движение, но и философию жизни или живую философию, говоря точнее, философию исторического времени и философию религии. Для молодого Беньямина эти аспекты мышления были тесно переплетены друг с другом в рамках очень немецкой концепции духа – Geist. Молодость определялась как «живое [vibrierende] ощущение абстрактности чистого духа» (C, 55) – так Беньямин выражался в одном из наиболее восторженных писем, которые он в 1913–1914 гг. посылал своей подруге и соратнице Карле Зелигсон, берлинской студентке-медичке, а впоследствии жене Герберта Бельмора. Практически каждое слово этой формулировки несет в себе эзотерический заряд, призванный взорвать логику отцов. Карла Зелигсон спрашивала: «Возможно ли это?» Чрезвычайно тронутый, он отвечает в откровенно мистическом духе: целью является всего лишь ощущение молодости само по себе, доступное далеко не всем, – «великая радость ее присутствия». Иными словами, цель – не в «совершенствовании», а в воплощении (Vollendung – ключевой термин у Риккерта), что присуще всякому индивидууму, переживающему пору молодости. Далее Беньямин пишет:

Сегодня я благоговейно ощущаю истину в словах Иисуса: вот, Царствие Божие не здесь и не там, а внутри нас. Мне бы хотелось прочесть с вами диалог Платона о любви, где это сказано более красиво и более продуманно, чем, вероятно, где-либо еще (C, 54 [15 сентября 1913 г.])[21]21
  Беньямин ссылается на Евангелие от Луки (17:21) и «Пир» Платона.


[Закрыть].

Быть молодым, считает он, означает не столько служить духу, сколько ожидать его пришествия. (Здесь на ум приходят идеи Гамлета о готовности, целью которой является «игра»[22]22
  Беньямин цитирует соответствующие строки в своей рецензии 1928 г. (SW, 2:105). Он разбирает «Гамлета», «трагедию современного человека», в своем эссе 1911 г. «Спящая красавица» (EW, 26–32).


[Закрыть].) Эта квазитеологическая терминология указывает на то, зачем требуется «абстрактность» духа: вместо того чтобы застыть в какой-либо определенной позиции, живая, «вечно актуализирующаяся» душа молодости сохраняет свободу взгляда. Как пишет Беньямин, «это самое важное: мы не должны цепляться ни за какую конкретную идею, [даже за] идею молодежной культуры» (C, 54; о свободе см. 52). Иными словами, никаких догм и никаких конкретных, замкнутых систем, не говоря уже о какой-либо ангажированности, скорее озарение (Erleuchtung), в ходе которого на свет выводится «самый далекий дух». Несмотря на сходство этих идей с «наивным» романтизмом, от которого Беньямин в последующие годы в целом открещивался (см.: SW, 3:51), они указывают на господство той органической двусмысленности, с которой мы встречаемся в самых характерных его работах, – двусмысленности, выражающей его динамическую, диалектическую концепцию истины как откровения, сохраняющего веру в сокрытое. Это не истина о чем-то, а истина, содержащаяся в этом чем-то[23]23
  Как Беньямин напишет в 1924 г., «истина – не разоблачение, уничтожающее тайну, а откровение, подобающее ей» (OGT, 31; ПНД, 10). См. также фрагмент 1923 г. «По поводу отдельных дисциплин и философии»: «Не существует истины о предмете [über eine Sache]. Есть только истина в предмете» (SW, 1:404).


[Закрыть].

Вопрос Карлы Зелигсон «возможно ли это?» в принципе представлял собой призыв к политическим действиям; ответ, который Беньямин дал в 1913 г., уводил призыв к действиям в сферу идей, причем очень возвышенных. В университетские годы Беньямин в своих работах лишь в очень редких случаях непосредственно затрагивал тему политики. В «Диалоге о современной религиозности», написанном осенью 1912 г., он вкратце рассуждает о «честном социализме», противопоставляя его традиционному социализму того времени (см.: EW, 71). Кроме того, в одном из своих писем он довольно небрежно сообщает своему другу-сионисту Людвигу Штраусу, что еще не сделал выбора между социал-демократической и леволиберальной ориентацией. В любом случае, добавляет он, с учетом того, что двигатель политических партий – политика, а не идеи, в конечном счете политические действия могут иметь значение только с точки зрения искусства выбирать меньшее из зол (см.: GB, 1:82–83 [7 января 1913 г.]). Тем не менее вера в образование – убеждение в том, что политика начинается в образовании, а ее плоды пожинает культура, в течение всех последующих университетских лет побуждала его ко все более заметному участию в активной организации политической жизни в своем отделении молодежного движения. В дальнейшем же она побуждала его к протестам против школы и семьи и служила неизменным образцом для его строгой, эстетически окрашенной этической программы. Специфически этическую сторону мировоззрения Беньямина представляла собой идея дружбы, которая, подобно многому другому в реформаторском дискурсе той эпохи, имела весомый классический прецедент – в данном случае платоновскую концепцию «филии» (дружбы равных) как агонистической основы подлинного сообщества. Свою роль сыграла также выдвинутая Ницше идея государства как сочетания «сотни глубоких одиночеств», а кроме того, кантовская «необщительная общительность». Формулировка Беньямина – eine Freundschaft der fremden Freunde, дружба между друзьями, сохраняющими дистанцию в своих отношениях (C, 57), – опирается на диалектику одиночества и сообщества, к которой он часто возвращается в письмах этого периода. Эта формулировка будет накладывать отпечаток на его отношения с другими людьми до конца его жизни. Одиночество следует культивировать как предпосылку подлинного сообщества, которое может быть только сообществом отдельных разумов и отдельных сознаний. В этом убеждении скрывается источник сложных стратегий дистанцирования, которыми отмечены практически все взаимоотношения в жизни Беньямина: его строго формализованные манеры, сохранение им непроницаемой стены между своими друзьями и тщательное уклонение от обсуждения личных вопросов и в беседах, и в переписке.

В то же время конструктивное или плодотворное одиночество само по себе предполагает живое сообщество:

Где в наши дни те, кто одинок? К этому, к одиночеству их могут привести только идея и единение на основе идеи. Я уверен в том, что одиноким может стать лишь человек, для которого идея (вне зависимости от того, что это за идея) стала его собственной; полагаю, что такой человек не может не быть одиноким… Глубочайшее одиночество – одиночество идеального человека по отношению к идее, которое уничтожает его человеческое начало. И такого глубочайшего одиночества мы можем ожидать только от идеального сообщества… Условия одиночества среди людей [Einsamkeit unter Menschen], с которым в наши дни знакомы столь немногие, еще предстоит создать (C, 50).

Беньямин намекает на то, что он имеет в виду, ссылаясь на «условия» глубокого одиночества в сообществе, идеального разрушения «слишком человеческого», в другом своем письме этого времени, написанном летом 1913 г., в котором он говорит о своем чувстве, «что вся наша гуманность – жертва духу», и о том, что по этой причине не терпит никаких личных интересов, «личных чувств, личной воли и разума» (C, 35). Может показаться странным, что эти предписания, выдающие в их авторе не только носителя абстрактного юношеского энтузиазма, но и поборника строгой морали, исходят от человека, который менее чем через 10 лет ради личного удовольствия будет страстно собирать редкие книги и оригинальные произведения искусства, а также тщательно охранять свое личное пространство даже от ближайших друзей (при этом нельзя не отметить, что в то же время он нападал на понятие частной собственности, буржуазное в своей основе). Но такие противоречия были типичны для его многогранного характера и соответствовали тому, что он назовет «противоречивым и текучим целым», сформировавшимся на основе его убеждений (см.: BS, 108–109). В глазах Беньямина философское и политическое начала никогда не были взаимоисключающими, и он постоянно стремился стать своим человеком в группах, в которые почти всегда плохо вписывался если не по идеологическим причинам, то в силу своего темперамента. В письме от 23 июня 1913 г. он мог написать: «Искупление неискупляемого… есть провозглашаемый нами всеобщий принцип» (C, 34)[24]24
  По всей видимости, Беньямин цитирует слова из несохранившегося письма Герберта Бельмора (адресата данного послания): «Стремиться к искуплению неискупляемого – вот подлинная пытка Данаид [das Unerlösbare erlösen zu wollen]» (C, 34). Кому принадлежит авторство этой фразы, не ясно.


[Закрыть]. В данном случае Беньямин стоит и на аристократических, и на эгалитарных позициях, так же, как и в позднейших, более выдержанных заявлениях, сделанных им в пору нищеты и жизни на чужбине.