Текст книги "Песок"

Чувствуя, как песок ест глаза, Коннер попытался вслепую нашарить отцовские ботинки. Его перевернуло вниз головой, и нужно было вспомнить, где верх. Вспомнить. Проклятье, он не мог дышать. Не мог сглотнуть. Ударив одной рукой по выключателю под языком левого ботинка, он вытащил другой рукой оголовье из кармана. «Ну, давай же, Роб, – подумал он. – Давай, братишка».

Коннер прижал оголовье ко лбу, но ничего не почувствовал: слишком много песка набилось между контактами. Проклятая штуковина перевернулась вверх ногами – вот в чем дело. Провода выходили сверху. Он попробовал еще раз и на этот раз сумел ощутить песок. Он понятия не имел, хватит ли ему сил. Нужно было оказаться сильнее Райдера. В глазах потемнело. Ну же, давай! Отчаянным усилием он не столько разрыхлил песок, сколько взорвал его. Он вскинул руки, ожидая удара и надеясь, что это действительно окажется верх, а затем почувствовал, как песчаная стена над ним распадается, как его рука вырывается на поверхность и следом за ней поднимается из песка голова, а за ней и все тело.

Поток песка сбил других парней с ног. Коннер стоял на четвереньках, сплевывая превратившуюся в грязь крошку. Наконец он перестал кашлять и хрипеть, черная пелена перед глазами спала. Чувствуя слабость в руках и ногах, он нашарил оголовье и попытался его надеть, прежде чем на него снова набросятся. Проклятье, ботинки оказались столь же сильны, как и целый костюм. Такого просто не могло быть. Чертов Роб…

Чья-то рука ухватила его за пальцы и крепко их сжала, так что хрустнули кости. Коннер выронил оголовье, морщась от боли. Райдер опустился на колено, отбрасывая длинную тень, и лицо его исказилось в злобной гримасе.

– Решил, будто ты дайвер, малыш? – Коннер увидел, как Райдер хватает его оголовье свободной рукой и резким движением обрывает провода. – Патруль бы тебя за такое похоронил. – Он потряс оголовьем перед лицом Коннера, еще сильнее стискивая его пальцы. – Тебе повезло, что я ничего им не скажу. Так что я только что спас тебе жизнь. – Райдер сплюнул в песок и бросил оголовье. – Ты передо мной в гребаном долгу. Не забывай об этом, сученыш. Ты передо мной в долгу точно так же, как любой мужик в Спрингстоне в долгу перед твоей клятой мамашей.

Он пнул Коннера в ребра, будто подчеркивая свои слова, и парни снова рассмеялись. Песок задрожал, расступился, и они, нырнув, скрылись под ним.

Коннер прижался лбом к теплому песку, глубоко дыша. Сплюнув, он увидел, что песок окрасился в цвет заката. «Такова моя жизнь, – уныло подумал он. – Но уже недолго осталось».

15. Грехи отца

Поднявшись, Коннер отряхнулся и ощупал ребра. Глоток воды смыл бóльшую часть крошки изо рта. Злость его прошла, когда он посмотрел вниз – не на розовый песок между отцовскими ботинками, а на старое оголовье, свернувшееся среди путаницы оторванных проводов.

Нагнувшись, он поднял оголовье и снова его осмотрел. Райдер наверняка бы его выпустил, просто хотел поиздеваться. Черт побери, следовало только переждать. Но ботинки… Он помнил, насколько твердым казался песок, стиснувший прошлым вечером ноги Роба. Окинув взглядом тренировочные дюны, он посмотрел в сторону школы. Ему все еще нужно было купить вяленое мясо, но сперва он решил кое к кому заглянуть. Его путешествие сегодня вечером становилось лишь еще интереснее. Следовало показать эти ботинки другу.

За углом школы тянулся ряд лавок, обслуживавших дайверов: подержанные костюмы, маски, инструменты для ремонта, ласты, электроника и все прочее, необходимое в их профессии. То была индустрия, порожденная насущной необходимостью. Практически все во Спрингстоне, Шентитауне, Лоу-Пэбе, Пайке и садах на западе было построено из того, что находили в глубине песков добытчики – те же самые дайверы, которые занимались земляными работами. Водяные, газовые и нефтяные насосы полностью зависели от дайверов. На этой индустрии основывались все прочие. Именно поэтому дань, которую брала смерть, нисколько не уменьшала число полных энтузиазма добровольцев, и именно поэтому выстраивались очереди желающих попасть в дайверскую школу, многим из которых это так и не удавалось.

Поспешно миновав оживленные субботние рынки в дайверском районе, Коннер свернул в извивавшийся вдоль дюн переулок и вошел в лавку Грэхема. Раздражающе звякнули дверные колокольчики. Стены внутри были увешаны артефактами: зеркала и часы, насосы и моторчики, мотки проводов и трубы, ящики с болтами, шайбами и гайками. С высокого потолка свисали останки десятков велосипедов – Коннеру пришлось пригнуться, чтобы под ними пройти.

Большинство товаров, которые усеивали стены и свисали со стропил, принес сюда сам Грэхем, а остальные он выменял на другие свои находки. Несмотря на внешний вид и иногда встречавшиеся ценники, вряд ли что-то из этого предназначалось на продажу. Чтобы убедить Грэхема расстаться с какой-нибудь стиральной машинкой, приходилось упрашивать его неделями. С ним можно было лишь торговаться, и Грэхем всегда получал то, что хотел. К тому же они с отцом Коннера были хорошими друзьями, что позволяло ему заниматься любимым делом даже без официальной дайверской карточки от Гильдии.

– Грэхем?

Коннер прошел за прилавок и заглянул в мастерскую. Грэхем поднял взгляд от верстака. В одной руке он держал проволочную щетку, а в другой нечто похожее на деталь ружья.

– Привет, Кон, – улыбнулся он. – Вроде ты собирался в поход в эти выходные?

– Сегодня вечером. Покупаю воду и кое-какие другие вещи, пока Роб проветривает палатку. Слушай, ты не мог бы на кое-что взглянуть?

Грэхем передвинул очки выше на переносицу.

– Конечно, – ответил он. – Добыл что-то интересное?

– Ты же знаешь, что мне не разрешается нырять.

– Судя по песку в твоих волосах, что-то не похоже.

Коннер дотронулся до волос, и с них посыпался песок. Он виновато уставился в пол:

– Извини…

– Забудь, – отмахнулся, будто от мухи, Грэхем. – Тут все равно никогда не бывает чисто. Так что там у тебя?

– Тут Роб соорудил оголовье. – Коннер полез в карман и, достав устройство, протянул его Грэхему. – Провода оторваны…

Грэхем небрежно взглянул на оголовье. Перегнувшись через верстак, он внимательно посмотрел на болтавшиеся на поясе Коннера провода, затем бросил взгляд на его ноги.

– Отцовские ботинки, – объяснил Коннер.

– Вижу. У тебя что, костюм под одеждой?

– В том-то и дело, что нет. Ты же знаешь Роба… В общем, я застал его прошлой ночью, когда он пытался с их помощью нырять. И у него не так уж плохо получилось…

– Дайвинг – ваше семейное ремесло, – сказал Грэхем. – Гильдия совершила ошибку, когда тебя не приняла.

– Угу. В общем, тут только одни ботинки, видишь? Никакого костюма. Но я почувствовал, чтó они могут сотворить с песком, и мне стало интересно, видел ли ты раньше что-то подобное.

– Почувствовал? – переспросил Грэхем. – И как глубоко ты погрузился?

Коннер бросил взгляд через плечо, удостоверяясь, что они одни.

– На метр. Может, на два.

Усмехнувшись, Грэхем вывернул оголовье наизнанку и поправил закрепленный на верстаке фонарь на длинном шарнирном рычаге.

– С таким народ уже забавлялся. С парой ботинок вполне можно развлечься – покататься по песку, окунуться по щиколотку и тому подобное. Но для дайвинга они не годятся. Если не сумеешь удержать песок, чтобы он не давил тебе на грудь, не сможешь дышать. А даже если сумеешь, то у тебя все будет страшно болеть, когда вернешься на поверхность. Это Роб спаял?

– Угу.

Грэхем оторвал взгляд от оголовья:

– Он поспособнее, чем ты.

– Да, знаю.

Грэхем вовсе не хотел его обидеть – жестокость была ему несвойственна. Но порой хватало сухого замечания, чтобы ощутить нечто похожее. Грэхем освободил место на верстаке, отодвинув длинный металлический ствол, и включил паяльник.

– Могу я взглянуть на ботинки?

– Конечно. – Коннер вытащил провода из штанин и скинул отцовские ботинки. – Он поместил источник питания в левую подошву.

– Интересно, – проговорил Грэхем. Взяв с верстака увеличительное стекло, он заглянул в ботинок и вынул кожаную стельку, затем осмотрел второй. – Похоже, он освободил место в правом ботинке, чтобы держать там провода и оголовье. И маску тоже. – Он посмотрел на Коннера. – На метр, говоришь?

Коннер кивнул.

– Гм… – Грэхем уставился в потолок. – Не мог бы ты их мне на какое-то время оставить?

Коннер нахмурился:

– Извини, нет. Я просто надеялся, что ты сможешь снова припаять провода. У меня есть немного денег.

Взяв паяльник, Грэхем попробовал его жало на язык. Услышав шипение, Коннер поежился и стиснул зубы. Грэхем начал прикладывать провода к контактам, похоже наконец поняв, каким образом Роб доработал оголовье.

– Ты каждый раз глаз не сводишь с маски в той витрине. С зеленой, – сказал он, не отрываясь от работы. – Готов обменять ее и почти новый костюм на эти ботинки.

Коннер не знал, что ответить.

– Э… Гм… Спасибо за предложение, но это ботинки моего отца.

– Всего лишь старые ботинки. Которые не были больше нужны даже ему самому.

Закончив работу, Грэхем подул на оголовье, и от паяльника поднялся завиток дыма. Он выжидающе посмотрел на Коннера.

– Что ж, я подумаю. – Коннер потянулся к ботинкам. – Сколько я тебе должен за починку?

Грэхем с неохотой вернул ботинки.

– Вот что – обещай, что никому и ни на что их не обменяешь, и мы в расчете. По рукам?

– Ладно, – ответил Коннер, зная, что в любом случае ни на что не обменяет отцовские ботинки после того, что ощутил под толщей песка. – По рукам.

– Отлично, – улыбнулся Грэхем. – Скажи Робу, пусть заглядывает, когда будет возможность. Он уже несколько недель тут не появлялся.

– Угу… – Коннер запихнул оголовье в подошву одного из ботинок и надел их, оставив шнурки не завязанными. – Я знаю, что от Роба может быть немало пользы. Если со мной что-нибудь случится, а Палмера не будет рядом, чтобы присматривать за Робом…

– Я обещал вашему отцу, что присмотрю за вами, – ответил Грэхем. – Я тебе об этом уже говорил. Вполне серьезно. Так что не беспокойся.

– Спасибо.

Коннер собрался уходить, но остановился на пороге.

– Завтра тот самый день, да? – спросил Грэхем.

Коннер кивнул, но не обернулся. Старик Грэхем был чертовски проницателен. Его слезящиеся глаза могли заглядывать в песок намного глубже, чем глаза любого другого. Он мог с первого взгляда сказать, как что устроено. Если бы Коннер решил попрощаться, задать еще один вопрос, даже просто стер бы влагу со щеки, старик бы все понял. Он понял бы, что завтра не просто обычная годовщина, но начало новой жизни.

16. Долгая прогулка

– Чтоб Палмеру песка нажраться! – заорал Роб, поправляя большой рюкзак на плечах. С тех пор как они вышли из дома, он постоянно жаловался, что ему приходится тащить столь тяжелый груз. – Он нам обещал!

– Наверняка у него есть свои причины.

Честно говоря, Коннер уже утомился защищать старшего брата. Ему изо дня в день приходилось стараться, чтобы маленький Роб не разочаровался во всей их семье. Подобно грудам песка, которые, казалось, становились все выше с каждым поколением, на младших сваливался весь груз семейных ошибок. «Бедняга Роб», – в очередной раз устало подумал Коннер.

Они с братом обогнули Спрингстон по пути к Ничейной земле. Избегая открытых дюн, они держались ближе к окраинам, с подветренной стороны от домов и лавок. Закрыв рты платками, они почти все время молчали, лишь изредка перекрикивая шумные порывы ветра. По дороге им встретилась сбежавшая курица, которая кудахтала и хлопала крыльями, а за ней гналась женщина в развевающемся платье, зовя ее по имени. Вдали, за краем поселка, виднелись мачты вереницы сарферов. Коннер слышал, как звенят свисающие фалы, ударяясь об алюминиевые мачты. Одинокий парус, затрепетав, поймал ветер, и сарфер, набирая скорость, устремился на запад, в сторону гор, за грунтом для садов или, возможно, чтобы обменяться товаром в маленьком городке Пайке. Коннер с братом продолжали идти на восток. Он окинул взглядом горизонт в поисках других беженцев, семей с тяжелым грузом на плечах, но почти никто не покидал город в конце недели. Днем исхода был понедельник, а также по какой-то причине среда. Возможно, потому, что среда была самым гнетущим днем, дальше всего отстоящим от выходных.

Поравнявшись с большой стеной, они с Робом плотнее завязали платки, поправили защитные очки и свернули навстречу ветру, туда, откуда доносился отдаленный грохот. Коннер шел первым, служа защитой от ветра для Роба. В стороне виднелась приближавшаяся окраина Спрингстона. Город находился возле границы Ничейной земли – всего в нескольких часах пути пешком, – будто бросая некий вызов. Но город тоже выглядел испуганным, словно уткнувшись в песок за высокой стеной, защищавшей от ветра, дюн и страха.

Несколько самых высоких пескоскребов тошнотворно кренились к западу, готовые рухнуть. Одно из этих зданий жители покинули несколько лет назад – настолько оно трещало и тряслось. И тем не менее отказывалось падать. С течением времени чувство опасности ослабло, и пошли разговоры среди желающих вернуться. Коннер знал, что некоторые уже так и поступили – по ночам в окнах запретных зданий плясал бледный свет, который был виден из Шентитауна. На эти квартиры уже начали заключать сделки, в то время как дельцы принимали ставки: рухнет пескоскреб или останется стоять. Настроения менялись подобно ветрам в переулках.

Коннер шагал, склонив голову набок, чтобы песок не бил в защитные очки, и представлял, с каким грохотом рухнут эти шаткие пескоскребы, раздавив дома в их тени, похоронив живущих там людей, расплющив лавки и мастерские. Бедняки на западе, должно быть, испытывали ежедневный ужас, живя возле опасных сооружений, которые построили их богатые соседи. Для тех, кто жил в их тени, на кону стояли не деньги, но сама жизнь.

Однажды рухнет и большая стена. Коннер прекрасно это понимал, особенно сейчас, когда они миновали границу Спрингстона и он вновь увидел стену сбоку, как это бывало дважды в год. Сзади на стену давила вся пустыня, медленно и неумолимо в течение десятилетий завывающий ветер наносил груды песка, песчаные бури обрушивались на древние укрепления, заслоняя яростными порывами полуденное солнце. Коннер знал, что, когда стена рухнет, начнется настоящий ад, и радовался, надеясь, что не доживет до этого.

– Что ты туда набил? – спросил Роб приглушенным из-за платка и ветра голосом.

Коннер подождал, пока брат его нагонит.

– Как обычно, – солгал он, видя, что Роб согнулся почти пополам под тяжестью рюкзака. Коннер собирался тащить его сам, чтобы не вызывать ни у кого подозрений. Палмер нес бы палатку, а Роб – лампу и свой спальный мешок. «Гребаный Палмер», – проворчал про себя Коннер, впервые задумавшись о том, какая судьба ждет отцовскую палатку в отсутствие старшего брата. Роб наверняка достаточно легко доберется до поселка, поскольку ветер будет дуть ему в спину, но палатку, скорее всего, ему придется бросить, поскольку некому будет помочь ее свернуть или дотащить домой.

– Может, остановимся попить? – спросил Роб.

– Конечно.

Коннер опустил свой большой рюкзак на песок, и Роб едва не упал на спину, сбрасывая свой. Коннер слышал, как в нем плещутся дополнительные фляжки с водой. Вполне хватит на восемь дней пути туда и обратно – он убеждал себя, что дальше в любом случае не пойдет.

– Двенадцать лет, – сказал Роб.

Сев на рюкзак со снаряжением, он опустил платок и вытер затылок. Ткань покрылась дырами и обтрепалась по краям. Коннер почувствовал себя крайне дерьмовым братом.

– Угу, двенадцать лет. – Коннер поднял очки на лоб и стер склизь[12]12
  Склизь – песок, собирающийся внутри очков и вокруг глаз.


[Закрыть] из уголков глаз. – Не могу поверить, что столько прошло.

– Так и есть. И это значит, что в этом году мне будет двенадцать.

– Угу.

Коннер подумал, не ждал ли он столь долго лишь потому, что знал – теперь брат сможет обойтись и без него. В двенадцать лет Роб мог официально стать учеником в дайверской лавке. Он мог получить жилье и еду за то, чем и так уже занимался на стороне. Грэхем наверняка бы его взял. И Коннер знал, что Глоралай присмотрит за ним, как если бы это был ее собственный младший братишка…

– Зачем мы взяли столько вяленого мяса? – спросил Роб.

Оторвав взгляд от горизонта, Коннер увидел, что его брат копается в рюкзаке.

– Закрой, – сказал он. – Осадка[13]13
  Осадок – песок на дне любого вместилища.


[Закрыть] наберешь.

– Но я есть хочу.

Коннер полез в карман:

– У меня есть еда на дорогу. Закрой клапан.

Брат послушался. Похоже, остального содержимого рюкзака он не видел. Роб сел спиной к ветру, жуя ломоть хлеба. Ветер доносил издали барабанный бой и грохот Ничейной земли, казавшийся ближе, чем в прошлом году, и еще ближе, чем в позапрошлом. «Скоро, – подумал Коннер, – эти барабаны станут бить в Спрингстоне. Скоро они будут бить в груди у каждого, сводя всех с ума».

Тучи песка рассеялись, и с неба обрушились лучи палящего солнца. Так было весь день – либо одно, либо другое. Ночью был лишь холод и звериный вой. Всевозможные мучения, которые доставляла жизнь, работали посменно, так что какое-то всегда было на посту. Такова была дань, которую, подобно извлекаемой из земли воде и нефти, платил каждый за то, что нечаянно родился.

– Идем, – сказал Коннер, поднимаясь на ноги. Поправив платок, он опустил очки на глаза. – Если будем так засиживаться, придется разбивать лагерь в темноте.

Его брат без единого слова встал, и Коннер помог ему надеть рюкзак. Он поднял тяжелую палатку с фонарем, спальным мешком, стойками и москитной сеткой, и оба, оставив позади большую стену, зашагали в сторону грохочущего барабанного боя, пусть и не в его ритме.

17. Бык и мальчик

Легенда гласила, будто великий бог Колорадо и белый бык Сэнд[14]14
  Сэнд (Sand) – песок (англ.).


[Закрыть] не всегда враждовали. Созвездия в небе не всегда выглядели так, как сейчас, ибо звезды, очерчивавшие силуэты человека и зверя, движутся подобно планетам, пусть и медленнее.

В древние времена звезды, обозначавшие великого воина, располагались плотнее, и мужчина выглядел всего лишь мальчиком. Но даже в юности он проявил способности охотника и воина. Он и бык, чей хвост всегда указывал на север, были в те времена лучшими друзьями. Они мчались по небосводу, бросая ему вызов, смеясь и завывая, играя и охотясь. Вместе они правили всем сущим, ибо копье и копыто были куда более явным мерилом власти, нежели земля или титул. В мире под ними царило спокойствие, и повсюду, подобно мягчайшему песку, текла вода.

Но белый бык принадлежал не мальчику, а его вождю, главе Клана. Сэнд был королевским быком, священным животным, на которое нельзя было охотиться. И потому, когда Сэнд вернулся после долгого отсутствия со шрамом на шкуре, в том обвинили копье Колорадо. Сэнд мычал и мычал, заявляя, что это вовсе не так, но никто, кроме Колорадо, не мог понять стенаний быка. Остальные слышали в них только боль, что лишь распаляло их гнев.

Главу Клана вывели из шатра и попросили выступить судьей. Подойдя к своему пострадавшему быку, он внимательно обследовал рану, и, когда его рука окрасилась кровью, он заявил: «Это копье мальчишки».

Разъяренные соплеменники прогнали мальчика. Они швыряли в него камни, которые разбивались на все более мелкие камешки, и продолжали швырять, пока камней больше не осталось. Мальчик по имени Колорадо перезимовал за зазубренными вершинами, где его не мог достать никакой камень. Так началась зима, которая длилась десять тысяч веков. Все это время пояс великого воина Колорадо ни разу не поднимался над горизонтом, как обычно бывало в холодные месяцы. И месяцы оставались холодными очень долго.

Дождь замерзал, превращаясь в лед – столь тяжелый, что там, где когда-то были равнины, возникли долины. Камни, которыми когда-то изгнали мальчика, теперь покрывали старый мир. Песок и лед поочередно погребали под собой Клан.

Миновали бесчисленные луны и тысячи ветров. Ставший теперь мужчиной, Колорадо однажды преследовал в горах кайота, и след привел его через вершины к его народу. Он отсутствовал столь долго, что никто его не узнал, даже великий бык Сэнд, который постарел, шкура его поседела, глаза затуманились, а шрам на боку превратился в черную неровную отметину. Не узнал и Колорадо своего старого друга по охоте. Слишком много прошло лет. Мир перевернулся с ног на голову. Древние карты были перерисованы и изучены заново.

Единственным напоминанием о случившемся был черный шрам на шкуре Сэнда, и старый бык знал о своей ране лишь то, что ее причинило копье в руке Колорадо. Так началась война быка и повзрослевшего мальчика. Человек и Сэнд стали врагами, не в силах вновь обрести гармонию. Вымысел стал правдой. Истинная история того, как Колорадо спас жизнь быку, затерялась в веках. Никто не помнил, как стая кайотов вцепилась в шкуру Сэнда, как их прикончил могучий удар копья Колорадо, который задел в том числе и быка, ранив его плоть. Правда растаяла, подобно слоям льда. Остался лишь большой шрам на шкуре быка, подобно тому как в равнинах, где охотился Колорадо, образовалась зазубренная линия в земной коре, отмечавшая границу Ничейной земли.

Коннер знал эти легенды, но не верил в них. Будучи уже достаточно взрослым, он знал разные версии подобных историй. Многое из того, что он слышал в детстве, изменилось, и ему казалось, что перемены эти происходили на протяжении веков. Когда зарождались легенды, песок, из которого состояли дюны, вероятно, был сплошным камнем.

Но впереди простиралась долина, откуда никто не возвращался, – прямо перед их с Робом палаткой, в десяти шагах от неровной границы. Граница была вполне настоящая – по пустыне прошла трещина, будто открытая рана в бычьей шкуре. И через нее ветер нес песок. Песок из Ничейной земли над незаживающей раной.

Ничейная земля. Несмотря на название, Коннер не знал никого из своих ровесников, кто не рискнул бы выбраться к расселине лишь для того, чтобы перепрыгнуть через нее и обратно. Это был вызов, который с дрожью принимал любой мальчишка, табу, о котором шептались во время долгих походов, ежегодные вымышленные истории про какого-нибудь парня, который поскользнулся и свалился в расселину и чьи вопли слышались до сих пор. «Настолько там глубоко, – неизменно предупреждал с зловещей улыбкой кто-то из старших ребят. – Свалишься и будешь падать вечно, не переставая кричать, пока не постареешь и не умрешь».

Коннер слышал в детстве подобные предупреждения, а позже точно так же предупреждал других. Когда он сам впервые отправился в поход, ему было девять лет, и он знал, что подобие крика на самом деле издает ветер. Что же касается тех мальчишек, которые якобы ежегодно находили в ущелье свою смерть, то их имен никто не знал. Не было ни похорон, ни рыдающих матерей. Только парни постарше, пытавшиеся напугать малышей.

Сама расселина, через которую отважно прыгали мальчишки, имела в ширину всего два шага. Оказавшись на другой стороне, они дрожали от страха перед шумными богами в глубине долины, чувствуя на лицах ветер и песок и думая о предупреждениях отцов, совершивших в юности тот же поступок. А потом прыгали обратно, облегченно вздыхая при мысли, что ритуал пройден.

Так что насчет того, что никто оттуда не возвращался, – это просто так говорилось, хотя там побывал каждый, оставшись целым и невредимым. Но Коннер, как и все остальные, знал, что у легенд и законов не столь жесткие границы, как эта. Их можно было пытаться преодолеть, но до определенного предела. И опасность для жизни заключалась в том, что никто не знал, где именно этот предел, точно так же как Колорадо не знал, как победить врага, сражавшегося с его другом, как прицелиться достаточно точно, чтобы попасть только в одного.

Пока Коннер обо всем этом размышлял, они поставили палатку, развели костер и молча подогрели хлеб и похлебку. Они зажгли фонарь, а потом пили воду из крышечек и делились историями о давно умерших и давно отсутствующих, и все это время Коннер продолжал размышлять. В ту ночь он лежал в отцовской палатке, глядя на красный отблеск углей снаружи, и думал о легендах, о том, как так вышло, что любой мальчишка мог перепрыгнуть через ту расселину и остаться в живых, но никто из них по-настоящему не верил, что ступил на Ничейную землю. Всерьез, по-настоящему. Ибо оттуда не возвращалась ни одна душа.

По крайней мере ни один живой человек.