Текст книги "Гражданская война в Испании. 1931-1939 гг."

Глава 5

Мятеж мая 1931 года. – Поджоги церквей. – Заговоры монархистов. – Характер испанского анархизма.

10 мая 1931 года, через несколько дней после взрыва страстей, вызванных письмом кардинала Сегуры, группа армейских офицеров и аристократов, решивших хранить неизменную верность королю Альфонсу, собралась в доме на Калье-Алькала, одной из главных улиц Мадрида¹. Формально встреча была посвящена созданию Независимого монархического клуба. Но из граммофона раздавались звуки Королевского марша. Начала собираться толпа. Два припоздавших монархиста обрадовались при виде такого количества народа и закричали: «Да здравствует монархия!» Водитель их такси решительно отказался присоединиться к ним, провозгласив: «Да здравствует республика!» Монархисты нанесли ему удар, и тут же разнеслись слухи, что таксиста убили. Разъярившись, толпа подожгла несколько машин, на которых приехали монархисты, и мгновенно разрослась. Возбужденные демонстранты ворвались в редакцию монархической газеты «ABC» и предали ее огню. Гражданская гвардия рассеяла бунтовщиков, стреляя поверх голов. Тем не менее на следующий день снова начались волнения. Утром иезуитскую церковь на Калье-де-ла-Флор в самом центре Мадрида буквально сровняли с землей. На ее обугленных сгоревших стенах большими буквами написали: «Поделом воровскому племени!» В течение дня в Мадриде было сожжено еще несколько церквей и костелов². Несколько дней пожары полыхали в Андалузии, особенно в Малаге. Всю Испанию охватила тревога. По сути, никто не погиб, хотя несколько монахов едва успели унести ноги. Тем не менее республика осознала, что ее репутация подпорчена. Правительство публично осудило монархистов за то, что они спровоцировали волнения, и закрыло не только «ABC», но и «Дебаты». Новый военный министр Мануэль Асанья, которому пришлось впервые необдуманно высказать obiter dicta³, заявил, что он скорее предпочел бы спалить все церкви в Испании, чем причинить вред хоть одному стороннику республики.

Часть из тех, кто собрался в доме на Калье-Алькала, в самом деле планировали заговор с целью мятежа против республики. Они не получили на это одобрения короля Альфонса (тот был в Париже), который потребовал от своих сторонников (в том числе и армейских офицеров) преданности республике⁴.

За несколько дней до этих событий король дал весьма достойное интервью «ABC», в котором сказал: «Монархисты, которые хотят прислушаться к моему совету, должны не только не ставить препятствий на пути республики, но поддерживать все ее патриотические начинания. Выше всех формальных идей республики или монархии стоит Испания». Хотя, без сомнения, он считал, что такому подходу лучше всего поспособствует его возвращение в страну, нет никаких оснований считать, что дон Альфонс хотел осложнить положение нового правительства. В результате многие офицеры армии, военно-воздушных сил и флота в начале мая принесли присягу на верность новому режиму. Но не все изъявили желание сотрудничать с республикой. Заговорщиков вдохновляли генералы Оргас и Понте. Среди них был и Рамиро де Маэсту, в свое время представитель «Поколения 1898 года», бывший анархист, который успел побывать и послом, и журналистом, прежде чем стать ведущим теоретиком зарождающегося испанского фашизма. Примыкали к заговорщикам и поэт правого толка Хосе Мария Пеман, и наваррский интеллектуал Виктор Прадера, и юные монархисты, такие, как Сайнс Родригес, молодой, очень толстый («обилие плоти», называл он себя) эрудит и любитель богемы. Пока за стенами дома собирались гневные толпы, конспираторы приняли программу из трех пунктов. Они создадут новую и легальную монархическую партию, суть которой замаскируют под названием «Ревонасион Эспаньола»; будут выпускать периодическое издание «Аксьон Эспаньола» под редакцией Рамиро де Маэсту, которое обоснует правомерность мятежа против республики. При партии будет создан научный центр «для сбора текстов по вопросу о законности мятежа». Их организация станет обосновывать в армии «предпосылки к революции». Называться она будет «Унион милитар Эспаньола»⁵.

Толпа, протестовавшая на Калье-Алькала против встречи монархистов, на первых порах состояла из простых прохожих, праздно гулявших в воскресный день, но их возбудило кажущееся покушение на республику. Но продуманные поджоги церквей (и наверное, редакции «ABC»), состоявшиеся на другой день, – это уже дело рук анархистов.

В те времена испанские анархисты насчитывали в своих рядах не менее полутора миллионов мужчин и женщин. Подавляющее большинство их точнее было бы считать синдикалистами, входящими в большой всеобщий профсоюз CNT. Он был основан в 1911 году, чтобы координировать деятельность многочисленных профсоюзных организаций Испании. Они были сторонниками уничтожения формального правительства и замены его системой договоров и соглашений между профессиональными группами. В CNT неизменно господствовали активные и воинственные анархисты, склонные к насилию. Когда в начале двадцатых у CNT появилась возможность договорного сотрудничества с режимом, реформистов выставили из профсоюза. Активные анархисты создали тайное общество, число членов которого никогда не публиковалось. Его цель заключалась в стремлении утвердить в CNT анархистские идеалы во всей их чистоте. Это общество, наводившее страх на всех, называлось FAI – Федерация анархистов Иберии⁶.

Основные цели испанских анархистов практически не изменились со времени появления в Испании в 1868 году первых эмиссаров Бакунина. До этого революционные социалистические идеи, которые так активно обсуждались в Северной Европе, почти не имели приверженцев в Испании, хотя в Севилье и Барселоне возникали ростки кооперативного движения. Нескольких интеллектуалов из церковных и творческих кругов привлекли идеи федерализма и перехода власти к трудовым коммунам, Прудона и Фурье. Но в 1868 году в Мадрид прибыл депутат итальянского парламента Фанелли⁷, некогда соратник Гарибальди, а теперь страстный поклонник Бакунина, ведущая фигура в Интернационале. Хотя Фанелли говорил только по-итальянски и по-французски, а среди его слушателей (в основном печатников) немного понимал французскую речь лишь один из десяти, его идеи произвели исключительное воздействие. К 1873 году в Испании уже было 50 000 последователей Бакунина, на первых порах известных как последователи Интернационала, а потом принявших имя анархистов. Они считали себя носителями великой новой истины. Государство, основанное на идее покорности власти, по их мнению, моральное зло. Оно должно уступить место самоуправляющимся структурам – муниципальным, профессиональным и другим, которые будут добровольно заключать друг с другом соглашения. Преступников должна карать общественность. Бакунин, излагавший эту точку зрения, без сомнения, как и Толстой, испытывал ностальгию по русской деревенской жизни, которую знал с детства. Хотя испанцам, среди которых эти идеи дали столь пышные всходы, не было свойственно подсознательное стремление к предельной простоте, противостоящей жесткому диктату государства средневековых деревенских общин и независимых провинциальных коммун, которые процветали в Испании, как и во всей Европе⁸.

В 1871 году спор между Марксом и Бакуниным привел к расколу испанского отделения Интернационала. Основная масса анархистов в Испании последовала за Бакуниным. Меньшинство – социалисты – сформировало свою марксистскую партию. Первые анархисты – главным образом печатники, школьные учителя и студенты, – направившись прямиком к труженикам Андалузии, начали проводить продуманную политику просветительства. Революционные возмутители спокойствия шли от одной деревни к другой, подобно бродячим монахам. Они организовывали вечерние школы, в которых крестьяне учились писать; проповедовали трезвость, вегетарианство и верность мужьям, осуждали моральное зло, которое несут с собой кофе и табак. После того как в 1881 году профсоюзы получили легальный статус, анархисты стали утверждаться в Барселоне, куда в поисках работы перебирались многие андалузские крестьяне⁹. Забастовки, которые, как правило, носили воинственный характер, стали оружием, с помощью которого анархисты добивались создания своего общества. Тем не менее даже после создания в 1911 году CNT не существовало забастовочных фондов, так как анархисты предпочитали тратить средства на жесткие и решительные действия, а не на продолжительные переговоры, требовавшие финансовых затрат. Андалузские рабочие были слишком бедны, чтобы платить регулярные взносы. В 1936 году в руководстве профсоюза был всего лишь один платный работник.

CNT делилась на две группы, хотя даже сами члены профсоюза вряд ли обращали на это внимание. Первая, городские рабочие Барселоны, были подлинными синдикалистами, которые утверждали «вертикальный» характер организации общества, впервые предложенного во Франции в конце XIX столетия. Предполагалось, что все рабочие одной фабрики делегируют своих членов в «синдикат», который и обсуждает с другими синдикатами все бытовые и производственные вопросы. Вторая группа состояла из сельских анархистов, главным образом из Андалузии, чья теория представляла собой идеализацию собственного городка, пуэбло, все обитатели которого в сотрудничестве избирают устраивающее их местное правительство. Значимость этого идеала подчеркивалась вторым значением слова «пуэбло», что означало «народ», то есть народ, противостоящий высшим и средним классам. Тонкость была в том, что сторонники этой теории считались чужаками в своем городе.

В Андалузии анархистские забастовки с требованием повышения заработной платы или сокращения рабочего дня (если не золотого века, к которому стремились их лидеры) часто приводили к успеху, ибо крупные землевладельцы и их управляющие страшились тактики насилия, к которому прибегали забастовщики. В Барселоне же борьба между рабочими и владельцами фабрик была долгой и кровавой, поскольку у последних был неисчерпаемый резерв рабочей силы. В результате в 90-х годах XIX века анархисты перешли к террору. Одновременно им широко стали пользоваться их единомышленники в России, с которыми некоторые испанские анархисты поддерживали личную дружбу.

В начале XX века анархисты стали предметом ненависти. Они вербовали в свои ряды всех, кто хоть каким-либо образом протестовал против буржуазного общества, включая обыкновенных преступников. В 1927 году FAI представляла собой целую армию штурмовых отрядов, которые вели более или менее постоянную войну с остальной Испанией. FAI исходила из своих фантастически высоких идеалов. Но ее члены считали, что свободы можно достичь пистолетом вкупе с энциклопедией. Они были склонны верить каждому прочитанному слову. Читая слова Бакунина о том, что новый мир будет построен, когда последнего короля повесят на кишках последнего попа, они испытывали желание немедленно проверить, так ли это. Их страстная убежденность вела к «пропаганде действием», что вызывало панику среднего класса. Анархисты претворяли ее в жизнь поджогами церквей – как в мае 1931 года¹⁰. Их вера в насилие находила отражение во внезапных жестоких политических, а порой и всеобщих забастовках, которые вспыхивали то в одном городе, то в другом. Анархисты не брезговали и убийствами. Они не имели отношения к другим движениям, и им была отвратительна сама мысль стать политической партией в нормальном смысле слова.

В 30-х годах XX века лидером движения стал Хосе Гарсиа Оливер, который проводил умную тактику. Мистер Сирил Конноли, английский критик, описывал его цель как «уничтожение зверя в человеке». Но сам Оливер отсидел в тюрьме за насильственное преступление. Во время Гражданской войны, когда он стал министром юстиции, один из его помощников, принимая дрожащего архивариуса, предложил тому пожать руку, которая убила 253 человека¹¹. Среди других ведущих лидеров анархистов были Федерика Монтсень, известная представительница интеллектуальных кругов Барселоны; выдающийся организатор стекольщик Хуан Пейро и два человека, имена которых неразрывно связаны с насилием, – Дуррути и Аскасо. Дуррути, уроженец Леона, еще ребенком работал металлистом в Барселоне. Здесь он встретил Аскасо, пекаря и официанта. На пару они совершили много преступлений, после чего покинули Испанию. Дуррути и Аскасо бродяжничали по Южной Америке и держали в Париже книжную лавку анархистской литературы. Среди их самых громких преступлений – убийство архиепископа Сарагосы¹², покушение на короля Альфонса в 1921 году, убийство в Мадриде женщины-кружевницы и знаменитый налет на Банк Испании. Тем не менее они были не обыкновенными преступниками, а мечтателями, склонными к насилию. Достоевский был бы горд создать такие характеры. Можно ли осуждать испанскую буржуазию, если она трепетала от страха, зная, что двухмиллионную армию рабочих возглавляют два таких неуправляемых человека?¹³

Примечания

¹ Она тянется от Пуэрта-дель-Соль до Гран-Виа. В 30-х годах XX века Калье-Алькала считалась основной улицей кафе в Мадриде. Тут размещались кафе тореадоров, писателей, художников, артистов и так далее. В 1960 году все эти заведения уступили место зданию большого банка.

² В Испании все здания религиозных общин, в которых жили монахи и монахини, именовались «конвентами».

³ Obiter dicta (лат.) – неофициальное мнение судьи. (Примеч. пер.)

⁴ Это подтверждается генералом Эррерой, который как постельничий последовал за королем в Париж. Но король уговорил его вернуться в Испанию.

⁵ Свидетелем всего вышесказанного был Бертран Гаэлл, чей рассказ в целом подтверждается официальным изданием «История крестового похода». История заговоров против республики теперь имеет обширную литературу. Так, в частности, утверждается, что вышеупомянутый союз состоял исключительно из младших офицеров, хотя их главой был полковник Бартоломео Барба, которому помогали офицеры связи по всей Испании.

⁶ Пейрат считает, что в 1936 году в него входило 30 000 членов.

⁷ Анархизм Фанелли обрел активную форму после того, как его заставили заплатить за проезд по железной дороге, хотя как депутат он имел право на бесплатный проезд.

⁸ Как ни парадоксально, но проникновению революционных идей в среду испанского рабочего класса способствовала сама церковь, впоследствии немало пострадавшая из-за них. Приверженность церкви к общинным взглядам, ее пуританская враждебность инстинктам конкурентной борьбы – все это сделало идеи Фанелли естественным продолжением старых верований.

⁹ В течение столетия население города выросло со ста тысяч почти до миллиона.

¹⁰ Поджоги церквей – феномен не столько анархистский, сколько чисто испанский. Первый такой факт зафиксирован в 1834 году, когда испанский рабочий класс решил, что церковные иерархи предали их интересы ради торжества аристократии и «новой буржуазии».

¹¹ Хотя это свидетельство привел конкретный человек, его нельзя считать достоверным.

¹² Биография Дуррути, вышедшая во время Гражданской войны, приводит следующую версию этого преступления: «Дуррути и Аскасо услышали, что в Сарагосе творится несправедливость. Поэтому они явились в город из Барселоны и убили кардинала Солдевилью, который был главным сторонником реакции».

¹³ В течение 30-х годов XX века CNT делилась между самыми крайними противниками существующего общества, возглавляемого FAI и синдикалистами во главе с Анхело Пестаньей, который допускал определенное сотрудничество с обществом. Противоречия длились до 1936 года, когда на конгрессе CNT в Сарагосе синдикалисты снова вошли в CNT, хотя Пестанья остался вне его.

Глава 6

Анархистские забастовки. – Республиканская Конституция. – Кастильбланко. – Закон о земле. – Условия сельского хозяйства в Испании.

Заговоры и пожары мая 1931 года предупредили правительство об опасностях, которые, по всей видимости, подстерегают его и справа и слева. Естественно, министры не знали подробностей планов монархистов. И к анархистам они не относились с той серьезностью, которую те заслуживали. Поджоги церквей были сочтены их чистой провокацией. Состоявшиеся в июне выборы доказали, что большинство народа поддерживает режим. Выборы исходили из приблизительных подсчетов: один член кортесов представлял примерно 50 000 мужчин-избирателей. Без сомнения, это были самые честные выборы, когда-либо происходившие в Испании. В результате избрали 116 социалистов, 60 радикальных социалистов и 30 членов Республиканской партии действия Асаньи (и те и другие, поддавшись уговорам Асаньи, сочли себя либералами); 90 радикальных последователей Лерру и 22 прогрессиста, сторонника Алькалы Саморы. Кроме того, были избраны 43 члена каталонской «Эскерры» и 16 – галисийских националистов из партии Касареса Кироги. Предполагалось, что все они в целом будут голосовать совместно с правительством. Против них правые могли выставить только 60 членов. Большинство – представители партий среднего класса, склонных предоставить республике шанс. Было только 19 членов «Renovación Española» («Обновленная Испания»), легальной монархистской партии, которые только в прошлом месяце на тайной встрече достигли соглашения между собой. Правительство чувствовало себя в безопасности. Даже ряд бурных забастовок, организованных в июле и августе CNT, не поколебал это чувство уверенности. Тем не менее во время всеобщей забастовки в Сан-Себастьяне погибло три человека. Правительству пришлось также пустить в ход артиллерию, чтобы разогнать всеобщую забастовку в Севилье, где было убито тридцать человек и более двухсот ранено. То была крупная политическая акция. Правительство так и оценило ее и посчитало такие действия оправданными. Тем не менее с тех пор как Ларго Кабальеро стал министром труда и UGT полностью поддержало правительство, насильственных действий со стороны рабочего класса избежать было невозможно.

К осени комитет новоизбранных кортесов подготовил вариант Конституции. И тут правительство допустило грубую оплошность. Было связано слишком много надежд с тем, что новый режим воздержится от подготовки текста Конституции. И это стало серьезной ошибкой – Конституция республики представляла собой в высшей степени противоречивый политический документ, полный эмоциональной и уклончивой фразеологии, содержащий много статей, совершенно неприемлемых для большинства влиятельных, обладавших властью испанцев. Либералы 1931 года повторили ошибку многих своих предшественников XIX века. С их точки зрения, новый режим должен был выражать только их собственные политические взгляды. Так, набросок Конституции начинался словами: «Испания представляет собой демократическую республику тружеников всех классов, организованных в режиме на основе свободы и справедливости». Правительство «исходит из народа», и все граждане признаются равными. Страна отказывается от войны как средства национальной политики. Не признаются никакие аристократические титулы и звания. И мужчины и женщины могут голосовать с 23 лет.

Даже эти положения были достаточно противоречивыми, а последовавшие за ними статьи, относящиеся к религии, вызвали неподдельную бурю негодования. Выплаты государства священникам приостанавливались на два года, хотя их заработная плата была частью компенсации, которая выплачивалась церкви за конфискацию земель в 1837 году. Все религиозные ордена были обязаны зарегистрироваться в министерстве юстиции. Если принималось решение, что они представляют собой опасность для государства, их распускали¹. Ордена, которые требовали дополнительных обетов, кроме трех канонических, распускались в любом случае. Это был просто способ отделаться от иезуитов, которые обычно требовали клятвы на верность папе. Ни один орден не имел права на собственность большую, чем это нужно для существования, а также заниматься коммерцией. Все они должны были ежегодно представлять государству декларации о доходах. Образование предполагалось строить на основе «идеалов человеческой солидарности». То есть религиозному образованию был положен конец. Полагалось получать официальное разрешение «на все публичные манифестации религиозного характера», такие, как пасхальные и рождественские шествия. Допускались разводы.

Включение таких подчеркнуто антиклерикальных статей в текст Конституции Испанской республики оказалось политической глупостью. Осуществление таких условий было бы под силу лишь более счастливой и справедливой Испании. Можно понять, что Асанья, который добился смягчения самых жестких требований, вволю настрадался от братьев-августинцев в школе мрачного Эскориала. Тем не менее было бы куда умнее отложить этот полный разгон церкви до лучших времен. Стоило бы дождаться, пока место августинских и иезуитских учебных заведений займут светские школы такого же уровня. Ибо при всех своих недостатках монашеские ордена содержали в стране лучшие, и практически единственные, средние школы. Даже либеральная пресса осудила эти меры. Но Асанья гремел в кортесах: «Не говорите мне, что это противоречит свободе. Речь идет об общественном здоровье». Впоследствии все испанские католики, если они хотели критиковать образовательную или религиозную политику, оказывались в положении, требующем вообще отвергать Конституцию республики.

Дебаты в кортесах по поводу этих клерикальных статей вызвали первый из многочисленных правительственных кризисов Второй республики. Премьер-министр Алькала Самора и министр внутренних дел Мигель Маура, оба католики, подали в отставку. Спикер кортесов социал-реформист Бестейро, временно занимавший пост президента Испании, обратился к Асанье с призывом сформировать другое правительство. Поскольку в ходе дебатов о религиозных проблемах Асанья возглавлял правительственные партии, выбор пал, естественно, на него. Его выдвижение несказанно разгневало радикала Лерру, который вместе со своими девятью десятками сторонников перешел в оппозицию. Но и после этого правительство осталось резко антиклерикальным, ибо в него вошли новые либералы, единомышленники Асаньи и социалисты. Тем не менее Алькала Самора согласился стать первым президентом республики. Без сомнения, его соблазнили и солидный должностной оклад и высокое звание. Так что нельзя утверждать, что католики были полностью отстранены от управления государством.

Конституция наконец была принята кортесами в конце 1931 года. Правительству осталось лишь выпустить немалое количество законодательных актов, которые введут в действие статьи Конституции. Первым делом министры занялись «Законом о защите республики». Конституция провозглашала, что в случае чрезвычайного положения на тридцать дней отменяются все свободы. Новый закон давал право министру внутренних дел запрещать все публичные собрания. Это положение подверглось атаке со стороны правых, которые посчитали, что оно прокладывает путь к диктатуре. Но в последний день 1931 года произошел кровавый инцидент, который привлек внимание всей страны.

В далеком пустынном районе Эстремадуры располагалось небольшое пуэбло Кастельбланко, где жили 900 человек. Условия жизни ничем не отличались от всего этого региона. Тут особо не голодали. О насилии не знали. Тем не менее местное отделение CNT обратилось за разрешением провести митинг. В нем было отказано. Анархисты решили настоять на своем. На защиту власти явилась гражданская гвардия.

В то время в ее рядах по всей Испании числилось порядка 30 000 человек. Она была организована в 1844 году, чтобы защищать порядок и спокойствие в сельской местности, в которой долгое время господствовали бандиты. Они использовали методы партизанской войны, доказавшие свою действенность в войне против Наполеона. Гражданская гвардия была организована наподобие армии, ею командовали офицеры в военных чинах, и возглавлял ее генерал. В ее составе были солдаты и офицеры регулярной армии. Облаченные в зеленую униформу, в треуголках, эти полицейские силы, обитавшие в мрачных казармах, вели себя как армия захватчиков. Гражданские гвардейцы никогда не служили в той части страны, откуда были родом. Им не позволялось общаться ни с кем из жителей той деревни, где они были расквартированы. Гражданская гвардия пользовалась репутацией жестокой и безжалостной силы. «Если кто-то вступает в ряды гражданской гвардии, – заметил Рамон Сендер, – то тем самым он объявляет гражданскую войну всем остальным»².

В Кастильбланко в 1931 году гражданская гвардия была столь же непопулярна, как и по всей Испании. Гвардейцев постигла ужасная судьба. Когда они попытались воспрепятствовать митингу CNT, на них напало все население деревни. Четверым размозжили головы, выкололи глаза, а трупы изуродовали. На одном из трупов впоследствии насчитали 37 ножевых ран. И так же, как в Фуэнте-Овехуне, поселке, чьим именем была названа пьеса Лопе де Веги, привлечь убийц к суду оказалось невозможным. Ответственность пала на всю деревню, а не на кого-либо из ее жителей. За этой трагедией последовали примерно такие же, хотя не столь драматические, события в других пуэбло. В Аренальдо успех оказался на стороне гражданской гвардии, которая дала выход бессмысленному чувству жестокой мести; но в Сальенте, в долине Льобрегат недалеко от Барселоны, CNT захватила и удерживала его несколько часов, подняв над ним красный флаг и объявив себя независимой общиной³.

Повторяемость таких взрывов насилия со стороны рабочего класса против режима, похоже, наконец заставила правительство задуматься над решением фундаментальных социальных проблем, которые вызывали волнения испанских рабочих. Особое внимание следовало уделить сельскому хозяйству Испании.

В 1936 году работоспособное население Испании насчитывало 11 миллионов человек. Два миллиона можно было отнести к среднему классу, два – к его нижнему слою (торговцы, мелкие художники). Четыре с половиной миллиона были заняты в сельском хозяйстве, два или три работали в промышленности или на шахтах. Последней группе, благодаря хорошей организации и потребности в угле, первой удалось добиться сравнительно неплохих условий жизни. Сельскохозяйственные районы на севере, северо-востоке и на Средиземноморском побережье вплоть до Валенсии состояли из приусадебных участков, достаточно больших и плодородных, чтобы прокормить семью. Среди них кое-где встречались крупные поместья. Кроме того, эти районы, в которых была проложена лучшая в стране ирригационная система, были сравнительно близки от промышленных центров Каталонии и Басконии. Остальная же часть сельской Испании пребывала в бедности. В обеих Кастилиях, в Андалузии и Эстремадуре из 1 026 412 «землевладельцев», плативших налоги, 847 548 довольствовались доходом менее одной песеты⁴ в день в ценах 1936 года. На северо-западе, в Галисии, где многие мелкие собственники обрабатывали скромные клочки бесплодных земель, положение было примерно таким же. В Ламанче и Новой Кастилии на земле работали главным образом фермеры-арендаторы и мелкие собственники. В провинциях Андалузия и Эстремадура преобладали большие запущенные поместья, в которых кормилось множество безземельных батраков. В 1936 году условия жизни во всех этих районах были примерно такими же, как во времена Реконкисты или даже при римлянах. Летом работники могли зарабатывать до шести песет в день, но это в виде исключения. От весны до осени, четыре или пять месяцев, средний заработок этой прослойки колебался между 3 и 3,5 песеты в день. Остальное время года они оставались без работы. Эти сельскохозяйственные рабочие жили в больших запущенных деревнях, которыми славится юг Испании, и никогда не отдалялись от них, ибо тут была жива средневековая потребность собираться всем вместе, чтобы легче держать оборону. В этих пуэбло агенты землевладельцев набирали рабочую силу, когда в ней возникала потребность. С рассветом жители, «одетые в поношенные холщовые куртки и сандалии из пеньки», собирались на деревенской площади, которая становилась своеобразным рынком рабов. Тех, к кому не было никаких политических или производственных претензий, набирали на работу. Но и всем остальным находилось дело, ибо их могли взять на работу в соседней деревне – или даже в Португалии.

Фермеры-арендаторы в этих районах в основном находились на том же положении, что и прочие два класса. Они зависели от милости своих лендлордов, у которых на короткие сроки арендовали землю. Обычно платили арендную плату: натурой или деньгами в зависимости от урожая и полученных доходов. Зависели они также и от ростовщиков, которые ссужали им деньги на приобретение рабочего инвентаря.

Большинство землевладельцев в Андалузии и Эстремадуре почти не занимались своими поместьями и работниками. Правда, если им это было выгодно, они все же возделывали землю. Но многие относились к ним как к далеким колониям и лишь изредка навещали. Они доверяли управление своей собственностью местной власти, касикам, которые обеспечивали и политическую стабильность на местах. Те же, что относились к своим батракам как к рабам, тем не менее были почти столь же бедны и безденежны, как и их арендаторы. Они жили в большом доме в окружении слуг и домочадцев, но не могли позволить себе на поезде поехать в Мадрид, не говоря уж о проживании там в гостинице.

Проблемы испанского сельского хозяйства были незаживающей язвой, влияние которой сказывалась на всей стране, и источником силы анархистов. Ибо самыми активными сторонниками CNT всегда были безземельные батраки Андалузии и те жители провинции или их дети, которые перебрались на заводы Барселоны. Если бы республика, прежде чем нападать на церковь, занялась аграрной реформой, то почти все, кроме нескольких крупных землевладельцев, поддержали бы реформаторов. И действительно, аграрный закон 1932 года, представленный в кортесы, почти не встретил сопротивления. Он относился только к Андалузии, Эстремадуре, трем провинциям Кастилии (Сьюдад-Реаль, Толедо, Саламанка) и Альбасете в Мурсии. Все необрабатываемые поместья размерами больше 56 акров должны были перейти в распоряжение Института аграрных реформ, который платил за них компенсацию. Он оценивал суммарную стоимость участка исходя из налоговых поступлений⁵. Государство обеспечивало сохранность земель и затем передавало их или отдельным крестьянам, или их кооперативам⁶. В обоих случаях новым собственником земли становилось государство.

По словам Ларго Кабальеро, который продолжал оставаться министром труда, этот закон стал попыткой «лечить аппендицит аспирином». Он не затрагивал Галисию или большую часть Кастилии, где условия были почти такими же плохими, как и на юге, и лишь осторожно касался такого вопроса, как сельскохозяйственные кредиты. В нем не было никаких новых планов по немедленному орошению засушливых земель. В то время орошались лишь полтора миллиона гектаров, три процента от всей страны. Ирригация могла бы ввести в оборот культурного землепользования еще 6 миллионов акров. Но даже в таком виде закон мог бы стать началом решения аграрной проблемы в Испании, улучшив бедственное положение крестьян. Ведь из-за удивительного разнообразия климата и качества земель самые большие в мире урожаи (кроме кофе) созревали в Испании. Несмотря на небольшое количество осадков, бедные почвы и обилие каменистых поверхностей, Испания могла бы стать страной с процветающим сельским хозяйством. Ведь еще Гиббон при римлянах назвал ее «изобильной страной».