Текст книги "Комната"

Собак натренировали быстро. По крайней мере, так показалось. Вообще-то, он точно не помнил, сколько именно времени это заняло, но ему подумалось, что время прошло как-то быстро, поскольку ему это дело очень понравилось. Особенно понравилось заставлять их неподвижно сидеть и не скулить, пока он прикрепляет к их носам их жетоны. Хотя, если подумать, то времени ушло немало. Особенно на то, чтобы их ладони и колени как следует загрубели. Боже, как же это было весело. Одно удовольствие было наблюдать за ними, ползающими на карачках по битому стеклу и гравию, а потом, когда их ладони загрубели достаточно для того, чтобы они могли ползать быстрее, эти их мозоли среза́лись, и все начиналось заново.

Хороши также были и бега по бетонной дорожке за механической сучкой, под светом прожекторов, следовавшим за ними по маленькому треку, освещавшим их потные телеса, и каждый раз, когда они пробегали мимо крошечной кабинки, где сидели абсолютно все здравые члены их семей, которых набили туда плотно, как селедок в банку, они останавливались, принимали молящие позы и лаяли, а он хлестал их плетью по исполосованным, окровавленным задницам, и гонка начиналась заново. Иногда он бежал за ними трусцой, смеясь и подгоняя их ударами плети. Бывало, он останавливал бега и объявлял перерыв, а они стояли на карачках, понурив головы и свесив языки, а он смотрел на их страдания и на то, как они хватают ртами воздух. Их легкие разрывала невероятная боль, а он втирал им соль с уксусом в рассеченную плеткой плоть и в их окровавленные ладони и колени, а потом бега продолжались по щелчку его плети, и они снова трусили по бетонной дорожке, пока не валились замертво от изнеможения. Потом их оттаскивали к их будкам, а они даже скулить были не в состоянии, несмотря на то, что их кожа – от макушек до пяток – была рассечена, исцарапана, обожжена трением о бетон, гравий, стекло и асфальт, по которым их тащили.

И каждый день, а иногда и по несколько раз за день, он проверял состояние их ногтей на руках и ногах. Начинал он обычно с рук, зажимая ногти плоскогубцами или отбивая их рукояткой плети, оставляя ногти на ногах на потом. И аккуратно все это замерял, делая пометки в своем маленьком черном блокноте. Иногда ему не удавалось тщательно осмотреть их или сделать замеры из-за того, что они были покрыты грязью и свернувшейся кровью, и он чистил их проволочной щеткой, охаживая их плетью, когда они начинали скулить от боли. И каждый раз, когда он их осматривал, делал замеры и тер их проволочной щеткой, ему становилось любопытно, когда уже, наконец, сквозь израненную плоть проглянет кость. И с каждым осмотром он все больше тратил времени на ногти на руках, оставляя на потом ноги, подобно гурману, смакующему каждый крохотный кусочек закуски в ожидании изысканнейшего десерта – кульминации пиршества. Он сбивал корку из запекшейся крови и грязи кончиком рукоятки плети, по одному пальцу за раз, перед обработкой проволочной щеткой, с последующими осмотром и замерами. Затем длинная тонкая игла втыкалась в кончик пальца до самой кости, с последующим замером глубины ее вхождения. После этого игла втыкалась в то место, где раньше находился ноготь. После того, как он неторопливо разобрался с каждым пальцем, он капал на палец йодом – медленно и долго. О своих псах он заботился как следует. Он не хотел, чтобы у них развилась какая-нибудь инфекция. О, нет. Ему нужны были здоровые собаки. Он хотел, чтобы его песики играли и резвились. Да, они должны радостно носиться по долинам и по взгорьям. А еще у них должны быть сильные и здоровые передние конечности, иначе как они смогут выкапывать кости и закапывать собственное дерьмо? Закончив капать йод на пальцы, он останавливался, чтобы полюбоваться делом своих рук, а потом нагибался и осматривал их ноги. Некоторое время он разглядывал их, делая в уме заметки о состоянии изношенности кожи на пальцах. На тщательный осмотр уходило немало времени, поскольку многое нужно было еще осмотреть и замерить. Нужно было проверить не только изношенность ногтевых пластин и кончиков пальцев, но также и состояние кожи на сочленениях и суставах.

Не важно, насколько хорошо они бегали и насколько высоко поднимали конечности. Все равно в конце концов они уставали и тащились по гравию, асфальту, стеклу и бетону. Он радостно наблюдал за тем, как они бегут, стараясь поднимать конечности повыше, засекая секундомером время, видя их искривленные болью морды, когда они все равно проигрывали. И чем больше они бегали, тем в худшее состояние приходили их нижние конечности. Поначалу он осматривал их каждые несколько минут, чтобы высчитать, как быстро стираются волосы с их лап. А когда лапы лысели полностью, он тщательно их осматривал, пытаясь вычислить, когда сквозь израненную кожу проглянет сухожилие. И еще он постоянно делал полароидные снимки, чтобы увидеть, действительно ли кость становится белее от изношенности. И с каждым забегом кость обнажалась все больше, а он делал свои замеры, тщательно все записывая и высчитывая и радуясь тому, что цифра все увеличивается. А потом снова втыкает иглу в те места, где повреждения наиболее очевидны.

Еще он увлекся математической игрой, стараясь вычислить коэффициент соотношения скорости стирания кончиков пальцев на ногах и ногтей. Из своих вычислений он знал, насколько быстро они стираются от бега. Изобрести формулу, точно определяющую разницу, у него не получалось, но он испытывал большую радость и воодушевление от того, насколько хорошо у него получалось предсказывать результаты перед каждым забегом. И, само собой разумеется, так же, как с передними конечностями, очистка, снятие струпьев и обработка проволочной щеткой проводились медленно, неторопливо и с большим удовольствием.

Безусловно, все эти процедуры были чрезвычайно болезненными, и эти чертовы животные вопили и орали, пока с помощью плети он их не научил приличным манерам, и впоследствии они лишь тихо поскуливали и подвывали. Также, чтобы они не дергались и не вырывались, их надо было как следует стреноживать для нормального проведения различных замеров и осмотров. Он задействовал различные методы, в зависимости от настроения. Если ему хотелось послушать, как они скулят и воют, он просто приковывал их конечности к полу их будок. В таких случаях они всегда начинали дергаться, пытаясь вырваться, скулили и пронзительно визжали, особенно когда он колол их иглой. Конечно же, он был осведомлен об опасности заражения от уколов иглой, в частности, столбняком, а потому аккуратно нагревал иглу на огне свечи, чтобы быть уверенным, что игла самым тщательным образом стерилизована.

Но иногда ему приходило настроение послушать другой звук, аккомпанирующий его осмотрам, и тогда он надевал на них удушающие ошейники, привязывая их поводки к креплениям в стене. И если они начинали дергаться и вырываться, скуля и завывая, их ошейники медленно затягивались у них на шеях, и издаваемые ими звуки затихали, и очередной внезапный взрыв боли отзывался едва слышным хрипом их глоток. А он стоял и смотрел на то, как синеют их вывалившиеся языки, смотрел на выпученные глаза, в которых был только абсолютный неконтролируемый ужас, и любовался синеватым оттенком, который приобретала их кожа. Потом он ослаблял их ошейники, и процедура осмотра начиналась заново. Это были его любимые средства осмотров и замеров. Он мог долго играть с их конечностями, заставляя их скулить на самой высокой ноте как можно дольше, слушая, как постепенно, медленно их визги глохнут, переходя в горловой хрип. Дополнительного удовольствия добавляло то, как они начинали биться в судорогах, когда у них в легких заканчивался воздух. И каждый раз, ослабляя ошейники, он делал замеры отметин на их шеях, чтобы понимать, насколько туже еще можно было их затянуть. Главной целью было понять, как далеко он мог зайти, не убив их при этом. Вот с этим придется повременить. Он сделает это только тогда, когда игра ему наскучит. Тогда он просто позволит им умереть, а затем замерит отметины на их шеях, чтобы посмотреть, насколько близко они были от смерти в прошлые разы. Возможно, он просто позволит одному из них умереть, а второго оставит в живых. Но это потом. Сейчас об этом не стоило беспокоиться. Ведь можно придумать еще много разных веселых игр.

* * *

Как и всем хорошим собачкам, еду им приходилось выпрашивать. Как еще таких тупых животных можно чему-то научить? Полагаю, надо начинать с азов. Порка и электрошокер помогут в обучении. А теперь умоляйте меня, сукины дети. Нет. Нет. Не так. Он отошел, посмотрел на них, покачал головой, потом отхлестал их как следует и врезал им электрическим зарядом по яйцам. Ноги от пола не отрываем, суки. Нет. Нет. Еб вашу мать. Он засунул им в задницы по электрошокеру и несколько долгих мучительных секунд держал их включенными. Колени должны быть согнуты под углом в 45 градусов. Чертовы тупые шавки. Он тыкал электрошокерами в их задницы, хлестал их плетью, потом останавливался на минуту в раздумьях. По-другому, видимо, вы учиться не хотите. Радостное волнение наполняло его, когда он готовился к тому, чтобы научить этих чертовых шавок попрошайничать. Они научатся правильно сгибать колени и, свесив лапы, горестно заглядывать в глаза. Уж он-то их научит.

Его руки дрожали от возбуждения, когда он прикручивал один конец провода к их яйцам, а другой к вкрученному в пол штырю. Потом он натягивал проволоку так, чтобы их колени были согнуты под правильным углом. Потом он обвязывал их яйца еще одним проводом, а другой конец этого провода цеплял за потолочный крюк и затягивал так, чтобы они и на дюйм двинуться не могли без ощущения, будто их яйца зажимают тисками. Он расхаживал вокруг них подобно арт-критику, рассматривающему статую, изучая каждый дюйм проделанной работы. Его возбуждение было настолько сильным, что все его нутро дрожало от кишок до самого горла. Да, подготовка была закончена. Колени были согнуты под правильным углом, и теперь он мог сконцентрироваться на том, как им правильно держать лапы, как правильно держать голову, и на обучении тому печальному взгляду гончей, который должен всегда быть у них в глазах.

Но сначала они должны понять, что именно их ожидает, если они вздумают пошевелиться. Он сунул им в задницы по электрошокеру и, слушая их вопли, наблюдал за дергающимися в судорогах телами, отчаянно желавшими поймать момент, когда боль отступит. Он орал на них, разъясняя, что они псы, а потому должны скулить и выть, а не орать как люди, еще сильнее вдавливая электрошокер. Потом в ход шла плеть-семихвостка. Он хлестал их до тех пор, пока они не начинали выть, и только тогда откладывал в сторону плеть и выдергивал из задниц электрошокеры. Чуть отойдя назад, он любовался со стороны их мучительными рывками и судорогами, их выпученными от боли глазами. Их яйца рвали провода, а электрические разряды пробирали до кишок.

Он уселся на пол перед ними, чтобы полюбоваться их выпученными глазами и свисающими языками, с которых капала слюна. Он смеялся и смеялся, но не слишком громко, чтобы не заглушать их завывания. После долгих мучительных лет пытки они нашли наконец позицию, в которой легче переносилась боль. Их дыхание было быстрым и стесненным, и он орал на них, чтобы они дышали нормально. Он хватал электрошокер, и в их глазах появлялся ужас, а их языки быстро высовывались изо рта, и они дышали как гончие псы. Так-то лучше. Хорошие песики. Он так и сидел перед ними, уставившись на провода, затянутые на их яйцах. А потом он заметил едва заметное движение их колен, когда они попытались сохранить свое положение в безболезненной позиции, и мышцы его рта напряглись в предвкушении. Он заметил движение напряженных мышц и сухожилий в их ногах и бедрах и почувствовал болезненную борьбу, происходившую в телах его псов, когда они пытались удержать найденную с таким трудом позицию. Он слышал их молитвы о том, чтобы их мышцы не сводило судорогой. Он чувствовал, как бесконечно тянется для них время и как они в отчаянии молятся о том, чтобы провода порвались или чтобы их хозяин умер или исчез куда-нибудь и оставил их в покое. Они молились о чем-то, что могло прервать их мучения. Боже, как же приятно было чувствовать их отчаяние и безнадежность! Видеть боль не только в их глазах, но и во всем теле, в каждом мускуле и сухожилии их тел. И чем больше он чувствовал болезненную неподвижность их времени, тем незаметнее и приятнее было его собственное время. И чем сильнее их внутренности сводило спазмами боли, тем более легковесным и свободным становилось его тело. И чем дольше он наблюдал за их страданиями в их аду, тем больше осознавал и ценил свой собственный рай. Он не пытался выдумать для них новые трюки. Он был согласен нежиться в своей вселенской радости, пока они бесконечно страдают от боли.

А потом его грезы были прерваны жужжанием мухи. Он попытался от нее отмахнуться, но она снова и снова возвращалась, с жужжанием летая вокруг его лица, окончательно развеяв сладостные чары, и он яростно набросился на нее, проклиная за назойливость. Внезапно он остановился и разразился громким смехом, ошарашившим его спутанных проволокой животных. Он смеялся все громче, глядя на выражение полнейшего смятения и мрачного предчувствия на их и без того искаженных болью лицах. А он встал и сказал им, что на мёд можно поймать гораздо больше мух, чем на уксус. Он любовался гримасами на их лицах, и его собственное лицо расплывалось в широкой ухмылке. И так, усмехаясь, он стоял и смотрел на них какое-то время. Я скоро вернусь, мои дорогие лучшие друзья человека. Не скучайте тут без меня. Я ненадолго. Он громко расхохотался и вышел из их конуры. Вскоре он вернулся с банкой мёда. Встав перед ними, он открыл крышку банки и дал им понюхать содержимое. Видите? Мёд. С широчайшей ухмылкой он медленно наклонил банку и вылил мёд на их яйца и члены. Это правда. Поверьте мне. Это происходит на самом деле. С помощью мёда можно поймать гораздо больше мух, чем с помощью уксуса. Он уселся в несколько футах от них, откинулся поудобней и с довольным предвкушением стал ждать.

С нежной улыбкой он вытянул ноги и, склонив голову набок, наблюдал за их лицами и глазами. Разглядывая прекрасное выражение ужаса на их лицах, он чувствовал напряжение в их телах. Каждая мышца, каждая жила и сухожилие были напряжены со всей возможной силой в попытке сохранить неподвижность. Он тщательно и подолгу изучал их лица и глаза, поглощая каждой клеткой своего тела ту красоту, которую видел в этом только он один. Это была самая потрясающая красота, которую он когда-либо мог наблюдать воочию. И они на самом деле были прекрасными животными. Их выгнутые языки были толстыми и мокрыми, а их хрипы прекрасным музыкальным сопровождением к его волнительному состоянию. Затем к глубокому и постоянному ритму их тяжелого дыхания плавно и возвышенно присоединяется лирическая мелодия квартета мух. Их жужжание было подобно звуку виолончели, наложившемуся на четко выделяющийся пунктир басового аккомпанемента. Выпученные от боли глаза следили за их прекрасными мерцающими формами. Оооооооо… …какое потрясающее, прекрасное зрелище. Он начал подпевать низким контрапунктом, испытав наивысшее спокойствие и расслабленность, при этом не теряя возбуждения, продолжавшего пульсировать в его теле. Его голова слегка покачивалась в такт музыке, а затем его лицо озарилось широчайшей улыбкой и он начал петь – лечу на луну на прозрачных крылышках. Он смеялся и смеялся, напевая эту строчку снова и снова. Потом он перестал смеяться, сел прямо, посмотрел на своих животных и широко раскинул руки. Вот так вот бывает. Он снова рассмеялся, но быстро посерьезнел, увидев, что мухи устремились к мёду. Вот сейчас и начнется веселуха.

Его лицо моментально напряглось, он сконцентрировался, одновременно пытаясь наблюдать за происходящим с животными и стараясь увидеть каждый дюйм их тел. Его взгляд перелетал от лица к паху, от паха к ногам, потом снова к лицу, и, где бы он ни фокусировал его, тут же начинал волноваться, что упустит что-то важное в других местах. Он быстро исключил наблюдение за происходящим ниже бедер, поскольку и так ощущал бурлящее там напряжение, судороги и спазмы. Вместо этого он сконцентрировал свое внимание на их промежностях, чуть выше яиц, периодически поднимая взгляд, чтобы посмотреть на их высунутые языки и выпученные глаза. Он было подумал, что нужно бы замерить, насколько именно выпучиваются их глаза и вытягиваются языки, но отмел эту идею, боясь упустить что-то более интересное и важное.

Потом квартет прервал концерт и отдыхал, подкрепляясь мёдом, а он с упоением наблюдал за дергающимися в спазмах мышцами под аккомпанемент громкого хрипения и тяжелого дыхания. Но тут появился еще один звук. Этот звук пронизал аккомпанемент хрипов и ту лирическую мелодию, которая все еще звучала в его голове. Это было стаккато их сердец. Затем их мускулы напряглись, и эту музыку сменил наипрекраснейший звук из всех возможных. Их вопли.

Некоторое время он с упоением слушал, потом схватил электрошокер и пошел к ним. Его глаза вперились в глаза собачек, не отклоняясь ни на долю дюйма. А вот такие звуки нам не нужны. Что скажут соседи? Из него вылетела серия смешков. Сколько же миллионов они заплатили за того рембрандта? Сколько бы ни было и сколь красивой ни была та картина, ничто не сравнится по красоте с тем, что сейчас вижу я. Ничто не может быть настолько возбуждающе прекрасным, чем этот беспросветный ужас в их глазах. С ликованием он вглядывался в их глаза. В его глазах был экстаз. Он наслаждался прекрасным зрелищем и небесной музыкой жужжания мух, поедающих мёд с их гениталий, убаюкивающей какофонией их придушенных вскрикиваний, пульсирующим битом их сердец. Вы же знаете, что красота в глазах смотрящего. Его смех торжествующе возносился над музыкой, когда он снова и снова втыкал электрошокеры в их промежности, а их вопли вселяли в него все больше и больше энергии, и его тычки становились сильнее и сильнее, а потом он останавливался и созерцал это произведение искусства. Его тело дрожало от переизбытка возбуждения и энергии, и каждая клетка его существа тряслась и вибрировала, а музыка вдохновляла его действовать шокерами как дубинками. Его глаза поглощали каждую деталь живых полотен, которые он создавал, – красоту выпученных глаз, распухших языков, румянца плоти, крохотных бусин пота, блестящих, переливающихся и стекающих, капля за каплей, в выпученные глаза, обжигая их, и тягучей слюны. Он размахивал дубинками шокеров как кистями до тех пор, пока в музыкальном сопровождении не возникла необходимость в разрушительном грохочущем крещендо. Он обошел их сзади, запихнул инструменты своего творчества в их сраные задницы и крутил ими, пока не добился желаемого, и это крещендо вознесло его над самим собой, а его тело задрожало от удовольствия такой силы, что инструменты выскользнули из его рук и он медленно опустился на пол. Он не сводил глаз с торчащих из их задниц электрошокеров, пока небесная музыка не погрузила его в умиротворенное забытье. Он повернулся на бок, подложив сложенные руки под щеку. Его ноги были слегка согнуты в коленях, а тело настолько расслабленно, насколько это вообще возможно.

Он не был уверен, сколько именно продолжалась эта тренировочная программа – дни или недели. Сколько бы времени это ни заняло, она была восхитительной и чрезвычайно эффективной. Боль – лучший учитель. Во время прочих фаз обучения он просто хлестал их плетью-семихвосткой за любые ошибки, но слишком много времени не тратил – лишь возвращал их к начальному этапу. Как он не раз говорил, он просто связывал их проводами, чтобы они быстрее обучались.

Превращение копов в хороших сторожевых собак, всегда остающихся бдительными, было еще одной фазой обучения, требовавшей их подключения к проводам. Это не только было необходимо для тренировок, но и давало ему достаточно времени для отдыха. В конце концов все свелось к тому, что он стал их учить всегда держаться начеку, вне зависимости от времени суток. Поначалу он просто заходил к ним в будки посреди ночи, ничуть не заботясь о соблюдении тишины. И если они продолжали спать, он будил их плетью. Потом он уходил, предупредив их о том, чтобы они всегда начинали лаять – при каждом постороннем звуке. Это была скучная, но необходимая обязанность. Поначалу он хлестал их плетью, возвращаясь через полчаса-час, но если они не начинали гавкать, слыша звук открываемой двери, он связывал их проводами и оставлял так на ночь.

Через несколько дней он составил расписание, позволявшее максимально эффективно использовать время для отдыха и тренировок. Он оставлял их связанными в течении дня, а сам уходил спать. Через несколько дней они уже были начеку и поднимали лай, едва он приближался к двери. Он начал делать пометки в блокноте, фиксируя, насколько близко он подходил к двери, прежде чем они начинали лаять, так что теперь он располагал свидетельствами их прогресса. Наконец однажды ночью они лаяли и выли, слыша его, почти идеально, и каждый раз он находился все дальше от них, и тогда он дал им возможность отдохнуть, сняв по одному проводу с каждого. Он похвалил их и потрепал по холке. Он внимательно присматривался к ним, – облегчением было пронизано все существо собачек, – и они повалились на пол и уснули за секунду. Он тут же всыпал им плетей, сказав, чтобы они держали языки высунутыми, как и положено собакам, или он снова привяжет их проводами. Или, может, мне ваши языки прибить к полу гвоздями, если это поможет вам с послушанием? Он разразился хохотом, увидев, как они запаниковали, тотчас же вывалив языки. Он бросил им по косточке и ушел, смеясь, оставив их отдыхать.

Примерно через час он прокрался в их будку, тихо встав над ними. Псы продолжали дрыхнуть. Он покачал головой и ткнул в их задницы электрошокеры. Вы никогда не научитесь, как я погляжу. Позднее, когда он уходил, они были распяты на проводах на весь остаток ночи, чтобы полностью обратиться в слух и лаять при его приближении, и только после этого он освобождал их из мучительных пут. Он же спокойно и крепко проспал до полудня.

В конце концов, по доброте душевной и оттого, что ему наскучило одно и то же, он позволил им спать до самого утра сколько им влезет, а на следующий день приступил к новой фазе тренировок.

На самом деле он заметил, что они плохо едят. Правильно выпрашивать еду они уже научились, не без помощи проводов, конечно же, и, когда он бросал им объедки со своего стола, чаще всего они ловко подхватывали их на лету, но им еще предстояло учиться и учиться. До сих пор он позволял им пить воду из плошек, но теперь пришло время научить их делать это правильно. Он объяснил, что от них требуется, потом подвел их к их плошкам и просто сказал ублюдкам, чтобы они лакали. Через несколько часов тычков электрошокерами они научились. Периодически он проверял, как они справляются, но они были хорошими песиками и быстро осваивали новые трюки. Не то, как он им периодически со смехом говорил, яйца в проводах запутаются.

Какое-то время ушло на то, чтобы научиться закапывать и выкапывать косточку, но это было проще, чем заставить их жевать хрящ, пролежавший пару дней в земле. Однако он считал важным научить их этому как можно скорей. В будущем может и пригодиться, кто знает. Вдруг они потеряются где-нибудь в лесу и им придется питаться какими-нибудь гнилыми останками какого-нибудь дохлого животного. Собака должна суметь выжить, невзирая на обстоятельства. А еще это был хороший способ напомнить им, что они псы. Был еще один плюс в том, что им приходилось есть тухлятину. Когда он давал им сочные собачьи консервы, это казалось лакомством, и они должны были это ценить. Поначалу они не понимали, что он делает это для их же блага, сколько бы он им это ни объяснял. Гниющий и грязный хрящ почему-то вызывал у них тошноту, и они заблевывали свою еду. Он сочувствовал им и хорошо их понимал, но знал, что обязан обучить своих животных как следует. Вздыхая и чуть посмеиваясь, он привязывал их проводами так, чтобы они не могли отодвинуть свои морды дальше пары дюймов от еды. К сожалению, по-другому вы учиться не хотите. Пока это не будет съедено, другой еды вы не получите. Через какое-то время – он не помнил, сколько это заняло, – они-таки сожрали хрящи. Поначалу он оставлял их без еды, чтобы голод подкрепил обучение, но это занимало слишком много времени, а им еще многому предстояло научиться. Потому он заставил их есть с помощью электрошокеров. Он называл эту роскошную трапезу хрящ а ля блевота, засовывая шокеры поглубже в их задницы, со смехом приговаривая: ешьте, ешьте. Вскоре они принимали любую еду с благодарностью и пожирали ее с волчьим аппетитом.

Однажды, к концу этого тренировочного периода, случилось кое-что, отчего он расхохотался так, что едва не выпустил из рук провода, которыми спутывал своих животных. Когда мясо выкапывалось из земли, в нем всегда ерзали десятки крошечных червей, которые тоже любили тухлятину, и поначалу это было проблемой, пока псы наконец не поняли, что черви тоже еда. Свежатинки не будет, объяснял он им. Но однажды в извлеченном из земли мясе оказалось немалое количество муравьев, и некоторые из них, слегка заблудившись, заползли в нос к одной из собак. Пес жалобно взвыл и бешено закрутил головой, едва не оторвав скрученные проводами яйца. Он со смехом наблюдал за тем, как обезумевшее животное мечется в судорогах. Это было невероятно. Должно быть, муравьи запаниковали, обнаружив, что застряли в чьем-то носу, и бешено рванули к свободе, опасаясь липких соплей, но не справлялись с потоком всасываемого встречного воздуха, который затягивал их все дальше и дальше в темноту. И чем больше пес пытался высморкать гигантских муравьев из носа, тем сильнее дергался, затягивая провода на своих яйцах. Это было так забавно, что он чуть не потерял сознание от смеха. Он очень хотел спросить псину, что хуже, свербеж в носу или петля, затягивающаяся на яйцах, но все смеялся и смеялся, и долго не мог обрести дар речи. Наконец, он вывалился из будки весь в слезах и соплях от дикого хохота.

Потом он решил, что настало время научить их правильно заниматься любовью. Его собаки сильно отличались от обычных псов, однако он знал, что сексуальное влечение весьма развито у всех животных, а потому нужно было научить их правильно заниматься сексом. С самим актом соития проблем не должно было возникнуть, но вот с прелюдией… Но он любил своих животных и готов был помочь им по мере сил. Ко всему прочему, они были крупными животными, а значит, им требовалось больше обучения, чем обычным псам. Но они были как следует привязаны и готовы внимать, поэтому с обучением он проблем не видел.

Когда он объяснял, что именно от них в этот раз потребуется, у них это вызвало явное отвращение, но он терпеливо продолжал объяснять, что они должны быть хорошими песиками, а хорошие собаки всегда сначала принюхиваются. Он сказал им, что не видит необходимости читать им лекции о самой процедуре соития. Все видели, как это происходит у животных, и имеют представление о прелюдиях перед самим актом любви. Вы такие же, как дети на улицах или фермах, которые смеются и тычут пальцем в кобелей, обнюхивающих задницу сучки. Вспомните, сколько раз вы совали нос в щели своих женушек и вылизывали их дочиста. Это практически то же самое, разве что женушка теперь выглядит по-другому и вам придется нюхать и вылизывать задницы друг друга. Только не говорите мне, что это дерьмовая идея, ХАХАХАХАХАХАХА……хахахахахехехе. Нужно мыслить позитивно. Вам не придется продираться сквозь заросли лобковых волос. Это то же самое, как если бы вам досталась молодая лысая киска, хахахахахаха. Собакам нравится киски вылизывать.

Ладно. Приступаем.

Он сел на пол, откинувшись на стену, и легонько потянул за провода. Ты будешь мамочкой, а ты папочкой.

Он дернул за провод, привязанный к папочке, напоминая ему о том, что сначала нужно использовать нос. Он спокойно наблюдал за тем, как сучка застыла в ужасе, ожидая тычка в задницу холодного носа и мокрого языка своего товарища. А тот стоял за ней, уставившись на голую жопу, и все лучи света и все тени сходились на темной и мокрой точке ануса. Пес с большой неохотой сделал попытку слегка сократить дистанцию между своим носом и напрягшейся задницей, но автоматически остановился, ожидая неизбежного рывка провода.

Но их любимый хозяин за провод не дергал. Он наблюдал за сценой с полным пониманием ситуации. Дергать за провод сейчас необходимости не было. Он с тихой гордостью смотрел на свидетельство того, что его долгая и кропотливая работа наконец принесла свои плоды. Они стояли на четвереньках, как собаки, их языки были высунуты и тряслись, в точности как у собак. Они дышали как собаки. Они выглядели и пахли как собаки. И он знал, что они не играют, не притворяются. Они были собаками. Его согревала радостная гордость. Пока он наслаждался умиротворяющей безвременностью этой сцены, его радость и тепло множились и множились от понимания того, что для них время было бесконечным и живым, наполненным парализующим страхом того, что он в любой момент может дернуть за провод и им все равно придется заниматься этим омерзительным действом. Было потрясающе лицезреть их снаружи и чувствовать, что у них внутри. Он пожалел о том, что не вел подробный фотоотчет. Но в этом и не было необходимости. Он и так очень хорошо помнил, чем они являлись до того, как он приступил к их дрессировке, и ценил плоды своих трудов, глядя на них, опершись на стену и сжимая провода в кулаке.

Он невесомо парил в бесконечном времени, а они чувствовали его сокрушающую тяжесть…

Ладно, педик сраный, он дергает за провода, ну-ка быстро нос ей в жопу засунул.

Его гончие завыли, а он, держа провода внатяг, руководил их движениями подобно кукловоду. Нюхай, сука, нюхай, он дергает, направляет, быстро суй свой нос этой сучке в жопу. Вот так вот. Нюхай. Нюхай, ублюдок, нюхай. Хорошенько вдохни. Давай, давай. Суй, падла. Суй глубже, ублюдок. Молодец. Хороший пес. А теперь как следует вдохни… Да. Вот так. Теперь поцелуй ее туда, чтобы она почувствовала твою любовь… Хороший пес. Снова. Да. Снова. Хороший, душевный такой поцелуй. Быстро. Сунул язык туда. Внутрь. Глубже. Глубже. Я же вижу, что не полностью. Глубже, вонючая мерзкая шавка. Глубже. Утопи свою морду в грязной заднице этой сучки. Хахахахаха. Хороший песик. Молодец. Наслаждайся медком. Хахаххахахахаха……