Текст книги "Киберфилософия эвтаназии и биочипизации. Интервал абстракции"

Сторонники эвтаназии иногда говорят, что она представляет собой выбор не между жизнью и смертью, а между разными способами умирания и что если человек получает помощь при рождении, то почему он должен быть лишен ее при умирании [Царегородцев Г. И., Кармазина Е. В. Проблема эвтаназии в зарубежной медицинской этике // Вопросы философии. – 1984. – №2. – С. 111—122]. В-третьих, «выбрать смерть» и «достойно вести себя перед лицом смерти» – не одно и то же. Точно так же совершенно разные вещи «облегчить человеку процесс умирания» подобно тому, как облегчается процесс рождения, или убить его, «помочь, дать ему умереть» [Тихоненко В. А. Жизненный смысл выбора смерти // Человек. – 1992. – №6. – С. 19—29].

Четвертый. Поддержание жизни на стадии умирания, осуществляемое с помощью сложных технологий, обходится обществу слишком дорого. Этот аргумент является сугубо прагматическим и имеет, разумеется, свое значение в пределах практической организации системы здравоохранения. При рассмотрении вопроса об этической правомерности эвтаназии, необходимо отвлечься от сопряженных с этим финансовых, социальных, психологических и прочих внеморальных аспектов [Тищенко П. Д. Эвтаназии: российская ситуация в свете американского и голландского опыта / / Медицинское право и этика. – 2000. – №2. – С.30—38].

Следует подчеркнуть то обстоятельство, что этическая санкция эвтаназии увеличивает опасность злоупотреблений со стороны врачей и родственников, в особенности в отношение тех, кто находится в безнадежном состоянии. Мораль, как известно, является одним из последних барьеров, препятствующих посягательству на человеческую жизнь. Если же признать эвтаназию, то этот барьер снимается [Сабиров В. Ш. Этико-философский анализ проблемы жизни и смерти // Автореф. дис… канд. филос. наук. – М., МГУ, 1984. – 24 с.]. И что тогда станет с обществом? Общество, в котором пробита брешь в безусловном запрете на убийство, будет совершенно другим обществом.

Таким образом, не существует убедительных моральных аргументов, оправдывающих эвтаназию. Подобный вывод не отменяет ситуаций, когда надо принимать решение о том, продолжать или нет лечить безнадежного и мучительно страдающего больного. Такой вывод лишь обязывает выбор в пользу эвтаназии всегда считать злом. Однако, процесс легализации эвтаназии продолжается. Появляются все новые и новые формы управления этим процессом [Сальников В., Кузнецов З., Старовойтова О. Право на смерть в системе соматических прав человека // Современное медицинское право в России и за рубежом // Сб науч тр. – М: ИНИОН, 2003. – С 350—372]. Одним из таких организационных решений является создание этических комитетов из числа врачей, представителей медицинского персонала и администрации больницы, священники, философ-этик, юрист, работник службы социального страхования и др.

Полагают, что такой коллективный орган, достаточно полно представляют интересы общества и больного [Царегородцев Г. И., Кармазина Е. В. Проблема эвтаназии в зарубежной медицинской этике // Вопросы философии. – 1984. – №2. – С. 111—122]. В романе «Биовзлом» есть сюжетная завязка, когда специальная комиссия в составе психиатра, терапевта, эндокринолога, невропатолога, ревматолога, диетолога, кардиолога, физиотерапевта, психолога, геронтолога встречается с проживающими в «Доме престарелых». Из отчета комиссии:

– «В первые десять лет обитателями дома были исключительно старые, больные люди, у которых вообще не было детей и родственников, то есть «круглые сироты». Их число не превышал 70—100 человек. В последующие десять лет количество обитателей превысил 160 человек, среди них появились и лица пожилого возраста. В те годы среди обитателей изредка попадались лица, у которых дети и родственники были, но они, не то отказывались содержать человека, не то, по каким-то причинам, человек сам изъявлял отказаться от их опеки в пользу государственного содержания. Появились первые старики коренной национальности. В третьем десятилетии число обитателей дома превысил 250 человек. Причем, среди них уже превалировали лица пожилого возраста и те, которых дети и родные принудительно разместили здесь, так как стали обузой для них. В четвертом десятилетии картина ухудшилась еще больше. 330—350 обитателей. И это притом, что в столице и в регионах заработали четыре хосписа». По сути, такая статистика характерна для всех стран и свидетельствует об увеличении числа объектов эвтаназии».

Нужно признать, что способ принятия решения говорит о его чрезвычайности. Оно чрезвычайно как минимум в двух отношениях: во-первых, адекватно осмысленное, оно является ответственностью невыносимой тяжести и отсюда необходимость коллективного распределения этой тяжести; во-вторых, будучи выходом за этически допустимые пределы, оно чревато беспредельностью злоупотреблений, отсюда – всестороннее представительство, чтобы более надежно блокировать возможные злоупотребления [Burgleigh M. Death & Deliverance. Euthanasie in Germany 1939—1945. – Köln, 2002. -387 s.].

В целом, биоэтический анализ аргументов «за» и «против» эвтаназии показывает, что в данном случае речь идет о проблеме, которая, по-видимому, не решается в рамках логически строгих и эмпирически достоверных суждений [Юдин Б. Г. Право на добровольную смерть: против и за // О человеческом в человеке. – М.: Изд-во полит. лит-ры, 1991. – С. 247—261]. Она остается, в конечном счете, делом выбора, который хотя и апеллирует к рациональным аргументам, стремясь прояснить свои основания, тем не менее, предшествует им.

Эвтаназия есть вопрос научно строгого знания лишь во вторую очередь. В первую очередь она является делом выбора, изначальной ценностной позицией, задающей смысл и предопределяющей направленность человеческих действий [Тихоненко В. А. Жизненный смысл выбора смерти // Человек. – 1992. – №6. – С. 19—29].

Об эвтаназия как объекте этико-философского анализа. В философии проблема эвтаназия всегда занимала видное место. Осмысление этого явления идет вот уже много столетий с широким разбросом суждений. На протяжении 2500 лет эвтаназия оставалась под безусловным запретом в медицине, а обществом расценивалась как преступное и преследуемое по закону деяние [Скрипник А. П. Моральное зло в истории этики и культуры. – М.: Изд-во полит. лит-ры, 1992. – 349 с.].

Эвтаназия, в рамках фашисткой доктрины «расовой гигиены», была единодушно осуждена мировой общественностью, а обвинительный приговор, вынесенный в 1947 г. по делу нацистов-медиков, лег в основу медицинских кодексов [Нюрнбергский процесс. Сборник материалов. – Т.2. – М.: Юрид. лит., 1951. – 608 с.].

Начиная с середины прошлого столетия, однако, отношение к прекращению жизнеподдерживающих мероприятий становится все более терпимым: сначала оно допускалось по отношению к пациентам с неопределенно долгой утратой сознания («вегетативное состояние») с разрешения тех лиц, которые представляли их интересы, затем эта практика включила в себя больных с менее выраженной патологией при условии их предварительного волеизъявления [Крылова Н. В. Эвтаназия: уголовно-правовой аспект // Вестник Московского университета. – Серия 11. Право. – 2002. – №2. – С.20—28; Петросян М. Е. Эвтаназия как моральная и правовая проблема // США. Канада. Экономика, политика, культура. – 2002. – №2. – С.50—56].

В 70-е годы прошлого века началось становление биоэтики – дисциплины, стимулированной бурным развитием медицинских технологий и включающей в себя рассмотрение возникающих при этом этических и правовых коллизий, в том числе проблемы эвтаназии, по поводу чего во всем мире развернулись бурные дискуссии, в которых открыто были поставлены под сомнение авторитет и целесообразность традиционных нормативов медицинской этики, включая Клятву Гиппократа [Трофимов A.B. Врач. – М.: Медицина, 1994. – 290 с.]. Шла институциализация биоэтики и начало постепенного вытеснения гиппократовского кодекса из практической медицины.

В медицине советского периода эвтаназия рассматривалась в качестве узкоспециального раздела, затрагивающего исключительно сферу медицинской этики и оцениваемого однозначно негативно, к тому же актуального только для стран Запада: «В условиях социалистического общества существуют этические вопросы, касающиеся жизни и смерти, но нет основы для их правового обсуждения. У советских людей есть только одно право – право на жизнь» [Щепин О. П., Царегородцев Г. И., Ерохин В. Г. Медицина и общество. – М.,1983. – С.297]. Проблематизация и широкое обсуждение феномена эвтаназии в бСССР было инициировано в конце 80-х гг. в русле общего разворота социогуманитарного знания к «феномену человека» [Фролов И. Т., Юдин Б. Г. Этика науки. – М.,1986. – 233 с.; Фролов И. Т. О человеке и гуманизме. – М.,1989. – С.344—346].

Настоящий перелом сознания в отношении к эвтаназии был связан с публикациями и выступлениями академика АМН СССР, писателя и публициста С.Я.Долецкого (статья «Дай жить и дозволь умереть» в газете «Комсомольская правда» от 24 марта 1992 года). Свою позицию он обосновывал, во-первых, интересами общества, все менее способного, по его мнению, нести постоянно возрастающее бремя поддержания жизни обреченных и бесперспективных в плане выздоровления больных, а, во-вторых, соображениями гуманности по отношению как к самому страдающему человеку, так и к его близким, вынужденным разделять его боль и страдания [Те Е. Некоторые правые, морально-этические и другие аспекты эвтаназии в России // Сборник научных трудов. – Уфа, 1999. – С.56—60]. Его публично поддержал известный советский философ Э.Ю.Соловьев:

– «Каждый умирающий имеет право на эвтаназию в узком и жестком значении этого понятия, то есть на медицинское содействие самоубийству. Речь идет о праве одних только умирающих людей, обреченность которых медицински неоспорима. Хотя, вообще-то говоря, давно пора бы понять, что дозволение на содействие самоубийству уже изначально заложено в понятии прав человека, как и идея отказа от смертной казни» [см. Э.Ю.Соловьев. Статья «Достоинство последнего часа» в газете «Общая газета» от 12 мая 1993 года].

В рамках научного дискурса проблема эвтаназии получила освещение в первой половине 90-х гг., (А.П.Огурцов, Б.Г.Юдин, П.Д.Тищенко и др.). Особо следует отметить работы И.Т.Фролова по осмыслению феномена эвтаназии в ракурсе мировой философской мысли [И.Т.Фролов. Вопросы философии. – 1992. – №10; И.Т.Фролов. Вопросы философии. – 1994. – №3]. Достаточно интенсивный обмен мнениями с учетом новых общественных реалий прошел среди медиков и юристов. Свою точку зрения на эвтаназию – в подавляющем большинстве положительную – высказали главные врачи первых в России стационаров для умирающих больных (хосписов) А. Гнездилов и В. Миллионщикова, а также юристы [Павленко А. Н. Искусственное и естественное // Новая философская энциклопедия. – Т.2. – М. 2001. – С.159].

В публикациях говорилось о том, что проблема эвтаназии является реально значимой для здравоохранения и общества в целом, а также о том, что она явно выходит за пределы медицины, она открыта дальнейшему обсуждению в среде философов, методологов [Введение в биоэтику / Под ред. Б.Г.Юдина, П.Д.Тищенко. – М.,1998. – С.280—294; Гусейнов А. А., Апресян Р. Г. Этика. – М.,1998. – С.425—434; Этика. Под ред. А.А.Гусейнова и Е.Л.Дубко. – М.,1999. – С.464—485].

Несмотря на активное обсуждение проблемы, сохранялся известный «удерживающий паритетет» между сторонниками и противниками эвтаназии. Пока никто из них так и не сумел выработать убедительных аргументов для подтверждения своей точки зрения и обосновать приемлемые алгоритмы решения проблемы. Тем не менее, в ряде стран был принят ряд постановлений, упрощающих процедуру пассивной эвтаназии, но в целом все прецеденты такого рода остаются спорными и не стали повседневной практикой. В среде самих врачей по данным социологических опросов число сторонников и противников эвтаназии распределяется приблизительно поровну [Карп Л. Л., Потапчук Т. Б. Проблема эвтаназии: «за» и «против» // Социс. – 2004. – №2. – С. 136—137].

Все авторы, изучавшие проблему эвтаназии отмечали ее сложность в виду «двусоставностью»: во-первых, является безусловной принадлежностью профессиональной медицины; во-вторых, включенность этой проблемы в широкий общекультурный контекст [Фомичев Е. К. Эвтаназия как форма реализации права на смерть: общетеоретический аспект // Автореф. дис… канд. юрид. наук. – Тамбов, 2006. – 32 с.].

Действительно, даже при первичном рассмотрении требует четкого определения таких фундаментальных, оценочно нагруженных и сложных для формализации понятий, как «сущность человека», «жизнь» и «смерть», «смысл жизни», «моральный выбор», «гуманизм» и т. д. Именно в медицине через проблему эвтаназии высвечивается принципиально новое положение человека в современной культуре, обусловленное не столько непосредственно технологическими инновациями, сколько их «антропологической нагруженностью» [Франк С. Л. Реальность и человек. – СПб.: РХГИ, 1997. – 452 с.].

Вплоть до последней четверти XX в. мироотношение человека определялось мерками классической эпохи. Воздействие человека на мир и его кругозор оставались по сути локальными: поле человеческой деятельности в основном совпадало с данными непосредственного чувственного восприятия, возможности человека выражали потребности его телесно-физической данности, даже, воздействуя на природу, человек лишь вписывался в нее, развивая ее формы [Философские и социальные проблемы медико-биологических наук. – М.: Изд-во Ун-та дружбы народов, 1989. – 138 с.].

В последние же десятилетия XX в. положение радикально изменилось: жизнь человека все больше стала определяться факторами искусственного порядка, что сделало ее более комфортной, но в то же время и более зависимой [Философский энциклопедический словарь. – М.: ИНФРА-М, 1999. – 576 с.].

Следует особенно отметить наглядность вышеуказанной тенденции в медицине, непосредственно ориентированной на человека, где тенденция к всесторонней «медикализации» жизни современного человека и увеличению набора медицинских услуг, причем все чаще не столько с лечебной, сколько с эстетической, репродуктивной или психологической целью повышают комфортность существования отдельного индивида. Но при этом, требуя коррекции и контроля над той или иной искусственно смоделированной его «частью», вводят эти отчужденные от него части в некую искусственную систему организационных программ, которые уже по-новому воссоздают естественную организменную целостность человека, что подчас дает основания говорить о трансформации медицины в «биовласть» [Тищенко П. Д. Био-власть в эпоху биотехнологий.– М.,2001. – С.133].

В указанных условиях эпохи, человек как бы помещается в «корсет» технологических, психологических, идеологических, организационно-политических и иных процедур, отнюдь не синхронных с его спонтанной жизнью. «Если раньше основой – «материалом» для создания искусственных продуктов выступала внешняя природа, то в настоящее время в качестве такого «материала человек начал использовать самого себя – генная инженерия, фетальная терапия, трансплантология и искусственные органы, искусственное оплодотворение и суррогатное материнство, искусственное продление естественной жизни и т. д. становятся нормой бытия современного человека», – пишет А.Н.Павленко [Павленко А. Н. Искусственное и естественное // Новая философская энициклопедия. – Т.2. – М.,2001. – С.159].

Существует теория телесности, согласно которой, если изощренные инструментальные методики помножить на рост запросов по поводу улучшения людьми своей собственной «естественной природы», то вполне реальной представляется перспектива скорой легализации «соматических прав человека», которые предоставят ему право распоряжаться своим телом, в том числе преобразовывать его при помощи медицины, предусматривая «модернизацию, реставрацию и даже фундаментальную реконструкцию посредством радикального изменения функциональных возможностей организма техническими или медикаментозными средствами. Сюда же можно отнести и право на эвтаназию, то есть право на распоряжением своей жизни [Крусс И. П. Личностные («соматические») права человека в конституционном и философско-правовом измерении: к постановке проблемы // Государство и право. – 2000. – №10. – С.43].

В настоящее время есть основания сомневаться в том, что обладает ли сегодня современная медицина соответствующим регулятивным потенциалом? Дело в том, что до недавнего времени медицины сохраняла за собой социальный институт «практического гуманизма», обладала собственным внутренним этическим кодексом в виде Клятвы Гиппократа, которая могла изрекать «Не дозволено!», «Не навреди!» [Философские и социально-гигиенические аспекты учения о здоровье и болезни. – М.: Медицина, 1975. – С.51—53].

На сегодня моральные и технико-научные компоненты медицины определенно рассматриваются как две различные, неперекрывающиеся области: во-первых, сама медицина как клиническая технология и умение; во-вторых, медицины как соотношение нормы и патологии; в-третьих, расслоение на реализатора и потребителя «медицинских услуг». В условиях такой радикальной трансформации медицины положения самого человека в системе всей современной культуры стала неопределенной, а нормативная часть или иначе «медицинская этика» ощутимо ослабила свое влияние на практику [[Сенюта Л. К. К вопросу об эвтаназии // Международная научно-практическая конференция «Динамика научных исследований». – Днепропетровск: Наука и мир, 2002. – С.56-556-557].

Нужно отметить, что некоторые философы усматривают тут признаки глубинной социокультурной деструкции, опасность и угрозу будущему всего человеческого рода. «Ибо если человек может выбрать себе лицо или пол, то это предполагает полную перестройку сознания, отказавшегося от памяти, наличие не только средств для выполнения этих операций, но и их исполнителя» [Неретина С. С. Смерть как условие бессмертия // Человек. – 2002. – №4. – С.51]. Другие философы оценивают положение иным образом, приветствуя проекты сращивания компьютера с человеком или живо обсуждая перспективы его клонирования [Назаретян А. П. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры. – М.,1996. – С.163; Зубаков А. П. Куда идем? К экокатастрофе или экоэволюции? // Философия и общество. – 2001. – №4. – С.127—156].

Философ Х. Гулинг ставит вопрос чрезвычайно широко, начиная с проблематичности самого решения человека подвергнуть свою жизнь опасности ради изменения внешности или пола и заканчивая рассмотрением права генной инженерии вообще называться областью медицины. То, что образ действий при этих манипуляциях серьезно противоречит нормативам медицины, не вызывает у автора сомнений. Однако, сама попытка усомниться или даже критически отнестись к возможностям современной биомедицины, считает Гулинг, может быть оценена только отрицательно – как проявление мировоззренческого бессилия, т.е. «пессимизма» по отношению к технологическим перспективам [Х. Гулинг. Портрет Дориана Грея. Некоторые соображения о наших поисках физического и эстетического совершенства. – Человек. – 2001. – №4. – С.66—69].

Существуют два вида негативной позиции: во-первых, «естественный» вид пессимизма выражает скепсис по отношению к биотехнологическим инновациям, но не приводит к требованиям их полного запрета; во-вторых, «неоправданный тип пессимизма» требует полного запрещения работ в этом направлении и представляет собой «выражение идеологического пораженчества» [[Силуянова И. В. Биоэтика в России: ценности и законы. – М., 1997. – С. 166—176]. Поскольку в ближайшем будущем остановки технологического развития не предвидится, и темп инноваций безусловно будет лишь ускоряться, то существенной чертой грядущей культуры будет опасность, нарастающая пропорционально росту продуктивного потенциала [Гвардини Р. Конец нового времени // Это человек. Антология. – М.,1993. – С.283].

Таким образом, необходима взвешенная и критическая позиция по отношению к трансформациям человека в составе культуры и ее артефактов, беспристрастное продумывание причин и возможных последствий вмешательства в его природу. И в качестве первого шага такого осмысления, надо заявить, что эвтаназия – это общекультурная проблема, которая в силу своей «антропологической нагруженности» выдвинута в сферу медицины, но решаема только в масштабах философского дискурса, поскольку только философии как рефлексии на всеобщее под силу анализ предельных оснований культуры.

Очевидно, философия выступает как теория культуры, а медицина – как ведущий антропологический институт современности, в котором сконцентрировались ее противоречия и конфликты, выразившиеся в смещении сложившихся нормативов и стандартов, в размывании прежней, очерченной императивом «не вреди!» границы между «можно» и «нельзя», в переоценке традиционного отношения к жизни и смерти. Проблема же эвтаназии в этом свете представляет собой наиболее наглядное выражение того обстоятельства, что в современной культуре сдвинулись и «поплыли» все формы, и прежде всего – образ самого человека! [Сержантов В. Ф. Человек, его природа и смысл бытия. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1990. – 359 с.].

Следует согласиться с тем, что возникла принципиально новая ситуация в человеческой истории. Все типы культур, предшествовавшие современной, отличались от нее не только большей «погруженностью» в природу и не только большей замедленностью социокультурной динамики, но и тем, что в той или иной мере гарантировала устойчивость неких базисных социокультурных оснований, выраженный в виде принципа «антропологической неприкосновенности» (!). Сейчас же гуманизм сдает свои позиции одну за другой. В этом плане, следует упомянуть, что по мере ускорения темпов социальных изменений период заката новых нравственных учений становился все короче [Хабермас Ю. Будущее человеческой природы. На пути к либеральной евгенике. – М., 2002. – С.11—12]. Взамен гуманизма наступает время карианства, трансгуманизма.

Вообще, следует отметить, что утрата человека статуса «антропологической неприкосновенности», которой он обладал вплоть до последних десятилетий, свидетельствует о том, что эти «модели, гарантированные метафизикой» стали нефункциональными, то есть выработали потенциал своей продуктивности. Возникает вопрос: неужели гуманизм выработался?

Закономерно, что человек в этих условиях легко может быть превращен (и превращается!) в «человеческий материал» – в один из многих утилизируемых современной техникой материалов, «включая сырье „человек“ для технического производства неограниченной возможности изготовления всего» [Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. – М.,1993. – С.190]. Например, в инкубатор стволовых клеток, в субстанцию для изготовления фармакологических препаратов или в набор органов для последующей пересадки, что делает легализацию эвтаназии крайне потребным условием для реализации проектов подобного рода.

Сам факт возникновения проблемы эвтаназии в современной культуре и медицине, подобно сигналу тревоги, есть индикатор «срыва» в ее базисных основаниях и выхода ее на некую предельную – «антропологическую» – границу, за которой начинается либо этап «окончательного потребления ради полного израсходования», то есть переход культуры в «пустоту», в небытие, либо этап воссоздания культуры на новых основаниях. Задача философии заключается в том, что определить те «надломы» в основаниях новоевропейской культуры, которые привели к ликвидации принципа «антропологической неприкосновенности», проявляющей себя в том числе и через легализацию эвтаназии. [Тузова Т. М. Ответственность личности за свое бытие. – Минск: Наука и техника, 1987. – 156 с.].

Надо признать, что последовательная эволюция «соматических» прав в направлении, заданном современными тенденциями жизни, может повлечь итоговую для человека потерю: утрату самого человека. В какой-то момент может появиться совершенно новый антропоид [Крусс В. И. Личностные («соматические») права человека в конституционном и философско-правовом измерении: к постановке проблемы // Государство и право. – 2000. – №10. – С.47].

Таким образом, проблема эвтаназии, будучи включенной в медицинскую проблематику, является онтологически конститутивной для всей современной культуры. А. Камю писал: – «есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема – проблема самоубийства», сегодня, в начале XXI в. с известной долей полемичности можно сказать что «есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема – проблема эвтаназии» [Камю А. Бунтующий человек. – М.,1990. – С.24].

В рамках биоэтического направления философии формируется современная концепция гуманизма, приобретает зримые конкретные черты глобальная этика человечества. Суть биоэтических ситуаций заключается в том, что вовлеченные в них люди оказываются вынужденными взять на себя ответственность за установление пределов собственного существования [Тузова Т. М. Ответственность личности за свое бытие. – Минск: Наука и техника, 1987. – 156 с.]. Причем подобного рода выбор может быть сделан только при участии представителей самых разных наук – врачей, философов, юристов, теологов, политиков, экономистов.

Однако в целом проблематика биоэтики остается философской и главными действующими лицами на ее поприще оказываются все же философы – профессионалы, так как только на основе общемировоззренческих и общеметодологических решений, которые призваны и способны предложить лишь философия и этика, могут быть решены эти проблемы [Фролов ИЛ. О человеке и гуманизме. – М.: Мзд-во полит, лит-ры, 1989. – 559 с.].

Философы и юристы множат аргументы «за» и «против» эвтаназии, выявляющие недостатки той и другой позиции. В это же время складывается парадоксальная ситуация: не решенная теоретически, продолжающая быть предметом дискуссии как проблема, эвтаназия уже внедряется в жизнь, в медицинскую практику, в юридические законы. Практика подгоняет теорию, опережает ее, не оставляет времени для долгого обсуждения, она опровергает теорию, корректирует ее, торопится апробировать все ее результаты, нетерпеливо требует решений [Пороховская Т. И. Роль системы ценностных ориентаций морального сознания в регуляции поведения личности // Автореф. дис… канд. филос. наук. – М.: Изд-во МГУ, 1981. – 27 с.].

Таким образом, актуальность проблемы эвтаназии обусловлена не только необходимостью критического анализа этой проблемы, причин ее возникновения и тенденций развития, но и потребностями практического использования результатов ее философского осмысления. Острота этой проблемы породила многообразие подходов к ее решению. Причем различные позиции имеют не только теоретическую подоплеку, они отражают противоречия и различия в самой медицинской и юридической практике.

Как известно, эволюция отношения к эвтаназии обусловлена двумя основными факторами: во-первых, развитием медицинских технологий; во-вторых, движением за права человека. Под воздействием этих причин множатся точки зрения по этой проблеме. Основная масса работ по ней выходит на Западе. Среди их авторов такие философы, как Ф. Фут, П. Хер, Дж. Рэгелс, Т. Салливэн, Й. Камюзар, Г. Вильяме. Показательным является то, что если раньше в основе большинства подходов к проблеме эвтаназии лежал постулат о «святости жизни», то теперь на смену ему приходят принципы «автономии пациента» и «качества жизни», а основными аргументами при моральном оправдании эвтаназии выступают «милосердие» и «справедливость» [Проблемы биоэтики. – М.,1993. – С.151].

Несмотря на то, что проблема эвтаназии обсуждается на Западе уже более трех десятилетий, единой концепции по ней не создано. Основной причиной является различия религиозных воззрений, философских направлений и культурных традиций, которых придерживаются ученые, обсуждающие эту проблему [Полищук О. В США снова споры: а принадлежит ли человеку смерть? // Эхо планеты. – 2005. – №15. – С.23—33].

Резко негативное отношение к эвтаназии высказывается и в существующих пособиях по медицинской деонтологии. Однако в реальной практике врачам довольно часто приходится нарушать этот запрет, фактически проводя так называемую пассивную эвтаназию в форме прекращения жизнеподдерживающего лечения, либо выписки из больницы безнадёжна больного пациента. Законодательный же запрет эвтаназии формулируется в самом общем виде и, по существу, не может действовать как работающая правовая норма [Роксин К. Уголовно-правовая оценка эвтаназии //Современное медицинское право в России и за рубежом // Сб. науч. тр. РАН, ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. и др. / Отв. ред. О.Л.Дубовик, Ю.С.Пивоваров. – М.: ИНИОН, 2003. – С.373—389].

Вышесказанное не может не насторожить философов. Прежде чем стать нормой права эвтаназия должна быть подвергнута всестороннему осмыслению с точки зрения философии и нормативной этики. Только на основе разработки общей концепции, может быть продуктивным рассмотрение её частных аспектов. До сих пор нет очень мало философских работ, где было бы предпринято специальное исследование этой проблемы. Пробел этот восполняется многочисленными публикациями, где раскрываются отдельные методологические аспекты проблемы. К ним можно отнести работы А. Я. Иванюшкина, Б. Г. Юдина, И. Л. Фролова, Г. И. Царегородцева, П. Д. Тищенко, Н. С. Малеина и др. А имеются ли какие-либо закономерности? Имеются! Вот один из них. Чем ближе врачи к «изголовью тяжелобольного», тем более терпимы они в отношении к эвтаназии.

Делая возможным поддержание жизни в таких ситуациях, в которых ещё совсем недавно это было немыслимым, вооруженные современными технологиями врачи нередко делят тяжёлые страдания безнадежно больных пациентов. Сами же пациенты далеко не всегда считают такие действия врачей по отношению к себе оправданными [Рейчелс Дж. Активная и пассивная эвтаназия // Этическая мысль. -1990. – М.: Изд-во полит. лит-ры, 1990. – С.205—214].

Мнения авторов разделились по нескольким направлениям. Часть из них отрицают эвтаназию как не совместимую с принципом активного гуманизма (Г. И. Царегородцев, А. А. Гусейнов). При этом часто апеллируют к понятию «святости жизни», основными аспектами которого являются следующие: во-первых, с актуализацией морально-этического отношения к жизни человеческого существа связано само направление нравственного прогресса; во-вторых, опыт свидетельствует, что убийство другого человека это противоестественный акт [Царегородцев Г. И., Карамзина S.B. Проблема эвтаназии в зарубежной медицинской этике // Вопросы философии. – 1984. – №12. – С.111—122; Гусейнов А. А. О прикладной этике вообще и эвтаназии, в частности // Философские науки. – 1990. – №6. – С.84].