Текст книги "Я – есть Я. «Я-концепция»: творческие, философские, литературно-философские, логико-философские контексты (Книга 2)"

Третье. Чего или кого мне не хватало на научном пути? «Нам не хватало талантливых научных оппонентов. Я шел по пути, которую сам и начертил, пробивал идею, которую никто серьезным образом не анализировал, доказывал научную гипотезу, которую никто не толковал и не контролировал. Наконец, сделал научное открытие, сформировал научную теорию, а их же никто серьезным образом у нас здесь не поняли и не приняли». Между тем, на сегодня, именно проблема гуманизма и научной рациональности являются наиболее злободневными. Постнеклассическая наука возникла в семидесятые годы XX века и до сих пор ее игнорируют. А ведь именно она способствует существенному повышению уровня научно-мировоззренческой ориентации индивида в пользу рационального мировосприятия.

Во дворе XXI век, когда возникла необходимость парадигмального, системного и диалогичного подходов по устранению последствий научно-мировоззренческого кризиса. Между тем, постнеклассика пропагандирует плюрализм мнений, суждений, умозаключений. «Философизация науки» – это смыслоформирующая категория постнеклассики», а потому является основополагающим компонентом научно-мировоззренческой культуры. Приобретенное знание с комбинированным значением, инкорпорируясь во внутренний мир индивида, обличается в новые формы репрезентации – теоретизация, прагматизация, конкретизация, категоризация, концептуализация, методологизация, этизация, философизация. Высокая частота межтематического переключения и насыщения индивида абстрактными понятиями приводит к устойчивости его познавательной структуры, способствующий развитию у него адекватной научно-мировоззренческой культуры. Весь вопрос в том, до каких пор, ученые будут игнорировать новую научную рациональность, адекватную сложному миру и времени?

Четвертое. Действительно, гуманитарии обожают абстрактные рассуждения, а их труды иногда вычурны, непонятны, расплывчаты, в отличие от естественников и технарей, которые обожают логику. Но, а что делать, если сам мир нелогичен, что живой мир не укладывается в логические построения? Понимая это, я описал свою теорию языком логики, принятым у естественников и технарей. Более того, я попытался выразить найденную мною закономерность математическим уравнением. А потому, одно дело просто игнорировать теорию, другое дело попытаться вникнуть, но не понять. Так, что научное открытие – это не только и столько усидчивость, а это что-то еще результат более существенных свойств авторов. Весь вопрос в том, до каких пор, сами ученые будут способствовать расколу между естественно-научной и гуманитарной культур, вопреки общемировой тенденции их обязательного сближения?

Моя теория – это результат огромного труда по выискиванию и сопоставлению свыше ста двадцати триадных элементов, выявления трех новых парадигм, четырех научных принципов, пяти механизмов, а в совокупности открытие одного нового научного закона. Научная идея, гипотеза и открытие – это всегда новая ступень, новое качество накопившегося знания, а потому значимость их как уникального результата творческой деятельности для человечества всегда была великой. Научные открытия возникают не сразу, им вначале предшествует, как правило, выдвижение научной идеи. В области гуманитарных наук – это обобщенный теоретический принцип, объясняющая сущность неизвестной ранее связи между понятиями и/или концепциями. Затем, на этой основе формируется научная гипотеза – научно обоснованное предположение о неизвестной ранее связи между понятиями и/или концепциями. Лишь после доказательства научной гипотезы, она может стать научной теорией, то есть научным открытием – установление интеллектуальных связей между понятиями и/или концепциями, которые воспринимались ранее несвязанными.

Таковы этапы и сама логика научного открытия. Весь вопрос в том, до каких пор, ученые намерены полагаться на внезапное озарение, а не на системный научный поиск согласно вышеприведенного алгоритма? Исходным было то, что наука – это социокультурный феномен, выполняющий функцию единственно устойчивого фундамента научно-мировоззренческой культуры, так как именно ее культурно-мировоззренческая функция является одной из важнейших каналов взаимодействия науки на общество. В настоящее время человечество переживает время непростого диалога естественно-научной и гуманитарной культур.

По мнению Бернарда Шоу (1856—1950), «обилие завистников пугает, но их отсутствие – настораживает». По И. Канту (1724—1804), зависть представляет собой злонравный образ мыслей, а именно досаду от того, что мы видим у других [Кант И. Критика чистого разума, 1781]. Словом, справиться с чьей-то завистью едва ли возможно, разве что поселиться на необитаемом острове, никому об этом не сказав. Зная характер человека, мы понимали, что вряд ли он одолеет собственную печаль о нашем достижении, обошедшего его самого стороной? Мог ли он принудить себя радоваться тому, что инстинктивно он отвергает? Я не желаю своей коллеге зла и понимаю, что такое зависть, как она может менять человека до неузнаваемости и толкать на ужасные поступки. Также я понимаю, что мы с ней обе заражены тщеславием. В противоположном случае я бы так болезненно не реагировала на ее выпады в моею сторону, продиктованные желанием умалить мой вклад в работу и уничтожить все мои достижения. Этот опыт, скорее всего, нужен мне для врачевания души от тщеславия, но в то же время понимаю, что обижаясь на него признаю в то же время в себе тщеславие. Понимаю, конечно же, что лучше средство против тщеславия – это смирение, то есть спокойный и очень простой взгляд на себя и происходящее вокруг, когда человек воспринимает происходящее адекватно. Ан нет! Как человеку тщеславному важно, чтобы и другие непременно говорили бы обо мне и моем открытии. Хотя, всю жизнь я позиционировал себя человеком скромным, застенчивым и не тщеславным.

Завистливые коллеги могут нанести серьезный удар по карьере, испортить отношения с другими сослуживцами, стать причиной серьезных неприятностей, связанных с работой. Завидующий, как правило, не уверен в том, что может добиться тех же достижений. Завидовать может и большая часть коллектива. Однако, не следует путать с недоброжелательным отношением, недопониманием и конфликтами, продиктованными иными мотивами. Иногда это носит печать злопыхательства, критиканства и перехода на личности. Такое бывало не редко, если не постоянно. В этой связи, я давно осознал, что не следует провоцировать зависть в коллективе, нужно постараться оставаться всегда в тени. Между тем, это не всегда удается. Я не обладал таким качеством, которое я бы назвал пониманием устройства жизни и аппаратных игр, не обладал и административными способностями, иногда совершенно не понимая пружины непростой общественной жизни Академии наук. Вот почему, мне приходилось далеко непросто работать в самом Президиуме Академии наук на таких должностях, как Главный ученый секретарь, Председатель отраслевого отделения, требующих способностей безошибочно находить правильный тон общения с сотрудниками множества академических институтов, обладать умением слушать, управлять, приказывать, заставлять. Меня спасала моя готовность работать, мое упорство и терпение. Я понимал, что в борьбе за справедливость нужно научится отстаивать свои взгляды и суждения. Всегда молчаливый на Общих собраниях Академии наук, я однажды эмоционально выступил вопреки моим убеждениям вести себя сдержанно. Речь шла о сохранении нынешнего статуса русского языка в стране. Я всегда был уверен, что в Академии наук безоглядный переход на кыргызский язык обозначает конец фундаментальной науки в Кыргызстане, учитывая, что это вызовет неимоверные сложности использования научных и информационных ресурсов, прежде всего, на постсоветском мире.

Вообще, русский язык – это средство приобщения нашего народа к мировой культуре, литературе, науке, новым технологиям. Можно запросто спрогнозировать, что существенно пострадает научный, образовательный и культурный процесс в республике, который опирается на огромную соответствующую базу русского языка. Сохранение и развитие русского языка необходимо для становления и самовыражения кыргызской интеллигенции и, прежде всего, ученых. Надо исходить из того, что замкнутость в своей языковой среде закрывает доступ отечественной науки на мировой уровень. Научная мысль не может развиваться изолированно, а потому новые результаты и разработки кыргызских ученых, опубликованные исключительно на кыргызском языке, останутся закрытыми для мирового научного сообщества. Вот почему, на постсоветском пространстве русский язык является полноправным языком научной и академической коммуникации. Поддерживая публикации на русском языке, мы вносим свой вклад в формирование глобальной исследовательской повестки. Русский язык – язык науки, культуры, коммуникации. Вот-так пафосно пришлось выступить. Сразу же после моего выступления, ряд членов Академии наук накинулись на меня, обвинив меня в не патриотизме, перейдя на личность и указав на то, что я, как главный ученый секретарь должен был стать чуть-ли главным проводником процесса перехода на государственный язык в научной сфере.

Сейчас мы стоим на берегу реки, в которую войти дважды, к сожалению, никому не суждено, наступило время собирать камни, разбросанные в течение полувека нашей жизни. Согласно моей теории смерть человека не укладывается в привычные рамки биологического измерения. Когда человека настигает смерть, то он становится бесформенной онтологической массой с утратой будущего навсегда, тогда как любая болезнь лишь сужает у человека горизонты будущего, хотя, постепенно ведет к постоянной его утрате. В этом аспекте, оппозицию «жизнь» / «смерть» нужно сменить на оппозицию «Жизнь» / «антиЖизнь». Так логичнее, ведь когда биологическая смерть у человека уже наступила, тогда все шансы категорически утрачены. Это тотальный конец человека, когда даже реаниматологам делать нечего. Вероятно, потому правы мыслители, которые говорили «Зачем бояться смерти? Когда наступит смерть, то нас уже нет!». Так вот миссия врачей – это борьба с «антиЖизнью», а то, что с такой миссией врачи справляются, безусловно, составляет законную нашу гордость. Чем не утешение?

Самое большое мое желание сейчас – пусть еще продлится жизнь. На мой взгляд, нужно отрешится от жизненных негативов, как говорил Фома Аквинский (1225—1274), «…отдаться тяготению к счастью и смыслу…», то есть постараться жить в согласии с сами собой, не обращая серьезного внимания на негативы вокруг. Однако, при этом категорически не надо уповать на Бога! – утверждаю я, обращаясь к своим коллегам, детям. Мы же медики особой закваски, не признающие суеверия и идолопоклонства, то есть прошедшие строгую школу научного атеизма. В этом плане, не следует забывать об эстафетном принципе нашей эволюции, как медиков и мировоззренчески состоятельных личностей. Верить в Бога в XXI веке – в веке атомов и кватового мышления – все же аут! Уже тогда, полвека тому назад я все же преодолел в себя мракобесие, а сейчас я уверен в том, что в народе наступило время засилья религии всех мастей в мозгах и особенно прискорбно, религиозное мракобесие «процветает» в головах нового поколения медиков. Абсурд, когда современный человек, а тем более медик, вдруг поверит в то, что человек – это существо, скомканная из грязи. А ведь лукавят в этом даже маститые ученые-медики, которые так сказать «ползком пробирались по всем закоулкам человеческого организма, исправляя их по ходу как ошибку природы». Самое обидное то, что сами ученые-мозговеды долдонят о промыслах Бога, вычисляя «параметры» этого промысла в нумерологии. Все это не что иное, как откровенное предательство морали, смысла, ценностей нашего научно-медицинского братства.

Завершая главу хотелось бы вернутся к сути назиданий отца. Конечно же, горько жалел о том, что в свое время не вникал в его суждения, считал его слишком суровым, поздно понял, что правда была за ним. «Эх, знал бы сейчас отец, что я стал уже чуточку другим! Прости, отец, я великим не стал, но я стал похож на волка, как ты хотел меня видеть!». Здесь нужно пояснить. Отец почему-то всегда считал волка благородным хищником. Временами меня мучают мысли о несостоявшемся главном разговоре с отцом. Помнится, в школьном моем возрасте, в его присутствии все замирало, в воздухе ощущалось звенящее напряжение, а его упреки звучали, как удар хлыстом, отбивая желание прислушаться. Конечно, мне надо было пересилить себя, отбросить свою боязливость. Однажды, когда я уже стал главным хирургом района и уже приобрел некоторое уважение среди населения, он как-то сказал: – «Работая военкомом в годы Великой Отечественной войны мне приходилось собирать и отправлять людей на войну. А каково было доставлять в семьи похоронки с фронта. Когда все радовались Победе, я безутешно плакал по землякам, не вернувшимся с войны». После некоторой паузы он продолжил: – «Вижу, ты прикипел к хирургии и тебя не отговорить от нее. Ты пойми, что самое дорогое у человека жизнь! Заклинаю тебя, будь сверхответственными в своем деле! Если ты хочешь учится, то поезжай, я не буду противится, ибо, я понимаю, чем больше у тебя будет хирургических знаний, умений и навыков, тем более грамотным и умелым хирургом будешь. Мне будет от этого поспокойнее».

Глава 2

«Я-концепция»: творческие контексты

В данной главе изложены творческие контексты «Я-концепции» и комплекса неполноценности. Концепция творческого «Я» является самым главным конструктом адлеровской теории, ее высшим достижением. Хочу подчеркнуть, что тема творчества является одной из основных в моей жизни, как результат познания и пережитого внутреннего опыта. Именно в творческих подъемах и прорывах преодолевался мой комплекс неполноценности. Так или иначе, как мне кажется, мой комплекс неполноценности и составляет основу для развития моего творческого «Я», если учесть тот факт, что с детства я отличался продуктивным воображением и часто страдал о того, что излишне концентрировался на своей внутренней жизни. Даже во взрослый период, я с горечью замечал, что меня, многие плохо понимали главное во мне, а потому в моем сознании всегда звучала фраза «Счастье – это когда тебя понимают». А между тем, я больше, чем кто-либо из моего окружения пытался открыться людям, в том числе в своих произведениях, то в образе придуманного своего прототипа, то прикрываясь псевдонимами (Кара Дабан, Хаа Энди). Писал о событиях, о времени, постоянно производя их оценку, будучи то в роли моралиста, защищавшего идеи человека в критические моменты, то в роли пропагандиста, показывающего метаморфозы человеческого в человеке, то в роли популяризатора науки. Была у меня такая необходимость, чтобы проявить себя, с намерением, чтобы быть понятным, воспринятым. Причем, все это несмотря на свою природную застенчивость, закрытость, закомплексованность.

По З. Фрейду (1856—1939) и А. Адлеру (1870—1937), застенчивые люди склонны оттачивать свои творческие способности, чтобы воплотить это воображение в мир и материализовать свои чувства [Фрейд З. Психология бессознательного, 1990]. Авторы подчеркивали, что застенчивые люди чрезвычайно чувствительны к чувствам и эмоциям других, что позволяет им преуспевать в творчестве или же на таких должностях как психолог, социальный работник или учитель [Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии, 2015]. В отношении себя, хочу сказать, что даже хирургия во многом интересовала меня, как специальность, тесно связанная с критическими моментами в жизни человека – хирурга, с одной стороны и, больного, с другой стороны, с соответствующими всплесками их эмоций, стресса, трагедий в процесс их взаимоотношения. Как мне кажется, именно это заставляло меня, как творческого человека размышлять, оценивать и додумывать о критических реакциях не только больного и его родных и близких, но и самого хирурга в ситуациях вынужденного взаимодействия.

Согласно законов психики, стиль жизни человека формируется под влиянием его творческих способностей. Так или иначе, именно эта творческая сила отвечает за цель жизни человека, определяет метод достижения данной цели и способствует развитию социального интереса, влияя на восприятие и память. Все мои исследования проблем «переносимости» больных, «дозволенности» операций, «регламента» самого оперативного вмешательства – это не что иное, как снижение риска операции, удержание хирургии в нравственно-моральных рамках профессиональной деятельности, поиск сбалансированного противовеса всем спонтанным реакциям и рефлексам больного, с одной стороны и, хирурга, с другой стороны. Таким образом, на мой взгляд, невозможна творческая философская мысль, если нет сферы проблематического, нет мучительных усилий разрешить новые вопросы, нет искания истины.

Наблюдая над творческим процессом в самом себе, я иногда поражался несходством того, что мне говорили и думали обо мне другие люди. Возможно, процесс мысли и познания во мне протекал иначе, чем обыкновенно его описывают. Философы академического типа предпочитали меня называть мыслителем, очевидно, обозначая этим в моем лице философа более вольного, менее методического типа. Как правило, мои мысли внешне отрывочны, но они являются результатом осмысленного синхронизированного умозаключения с его дискурсивным выводным мышлением. В этом аспекте, анализ и синтез в какой-то мере являются характерной стороной моей философского творчества, что, в сущности, обеспечивает осмысление связи отдельного, частичного с целым.

Когда я пишу, то иногда чувствую, что мысли обгоняют текст, создавая впечатление, что текст формируется сама собой, что мысль даже изначально связана с внутренним словом. Мне остается шлифовать текст, внося лишь некоторые исправления, по ходу обдумывая написанного. Поэтому в моей манере писать, безусловно, есть и некоторая синтаксическая небрежность, и ненужные повторы, и несобранность мыслей. Раньше, да и сейчас у меня происходят мучительные сомнения, найдут ли понимание мои мысли у читателя через мои писанины и книги. В этом аспекте, лично меня, обыкновенно, мои произведения никогда не удовлетворяли. Если честно сказать, я боюсь вновь прочитать изданную мною книгу, дабы не расстраиваться, зациклившись на обнаруженных при повторном вникании, просчетах и недочетах текста. Интересно, что самые важные, основоположные для меня мысли приходили в голову в моменты, которые могут многим показаться неподходящими для так называемого «кабинетного» философского мышления. Иногда случайные наблюдения и их осмысление были важнее для формирования новых мыслей, чем углубленное чтение философских произведений. Этим хочу подчеркнуть, что чтение книг не есть главный источник моей мысли, хотя я всегда много читал и читаю. Все же главным источником моей собственной философии является события жизни, моей врачебной, педагогической, научной, организационной и общественной деятельности.

Творчество, как процесс человеческой деятельности, создающий качественно новые материальные и духовные ценности – есть труд и созидание. Как выглядит автопортрет человека, с головой ушедший в работу? С одной стороны, созидательность, как познание закономерностей объективного мира и через него поиск и формирование новой реальности, а с другой стороны, одержимость работой, носящий на себе стигматы человеческого рода, когда работяга дорожит «потом лица своего», который превращает его в знак отличия и который суетится и мается, находя в этом радость. Мне кажется, у меня никогда не было настоящего отпуска, потому что именно на отпуск брал самые трудные задания, которых планировал решить в тишине и покое на даче. Там мой стол всегда был завален книгами и бумагами, там я писал большинство своих книг, монографий, правил диссертации моих учеников. Тогда как дом у меня, по сути, не было рабочего кабинета. Статьи, диссертации, отчеты писал, главным образом, в своем рабочем кабинете, зачастую задерживаясь там допоздна.

Помнится, свою первую кандидатскую диссертации писал приспособив под стол фанерный ящик из под посылки. В те годы мы, жена и четверо детей ютились в двухкомнатном домике, сданном под найму. Как-то один мудрец сказал, что «отрешенный и оглушенный работой человек, никогда не выйдет из состояния вечного хотения, стремления, достижения». Вот-так, я, под влиянием своей тени, то есть комплекса неполноценности, получал способность мечтать, желать, стремится к действию, бросаться в него с жаром, забывая себя, добиваться, а затем все начинать заново, но в другой области познания и работы. Сброшенный в этот мир, чтобы научиться выбирать, человек обречен на деятельность, на поступки, и сможет выполнить это творческое предназначение, только если подавить в себе созерцателя и станет деятелем – таково умозаключение многих мыслителей прошлого и настоящего.

Что же представляет собой творческая натура? Творчество – это одержимость трудом, мистическая интуиция, воображение, хобби, предназначение, работа? У меня никогда не было ощущение некоей предназначенности, не было и хобби, если не считать обыкновенное бродяжничество, под которым я понимаю бесцельное путешествие «по долам и горам». Для меня дорога всегда была заманчивой, маня меня отмерить дальнюю даль. Именно вышагивая ее я собирал свои мысли, шел и размышлял, меньше всего обращая внимание на то, что происходит в то время вокруг меня и дороги. В этом смысле, я мало понимаю пеших или моторизированных туристов, которые вольно или невольно путешествуют по дорогам, затрачивая свое время на отдых, встречу с новыми людьми, красотами природы, знакомство с достопримечательностями мест, испытанием себя на прочность. Особенно меня воодушевлял безбрежный простор степей, горные тропы и вершины, а также бурные реки и морская даль. В эти моменты у меня появляется какая-то эйфория, окрыленность от настоящей свободы.

С детства искренне завидовал цыганам с их вечной веселой путевой жизнью, по-настоящему наполненной свободой, с их стремлением дойти до горизонта и далее пойти за горизонт. А еще в детстве завидовал дервишам, бродящих по селам с заплечной торбой и посохом в руке. В моих детских воображениях рисовался мой путь с дервишем или цыганским табором на край земли. В своих книгах «Клон дервиша» (2016), «Икс-паразит» (2022), «Грани отчаяния» (2014), я, в какой-то мере олицетворял, одухотворял жизненный стиль дервишей, и что скрывать, иногда представляя себя самого дервишем, идущим по дороге жизни – свободный на все четыре стороны, ничем необремененный, далекий от условностей и суеты жизни, представленный самому себе. В моем идеале, настоящие дервиши знают цену пути, они не только ищут в дороге истину и знания, а несут их с собой.

Признаться, еще два десятилетия тому назад, иногда мне безумно мечталось пройти пешком тысячекилометровый путь от Бишкека до свое далекого родового села Кара-Даван, что в Ляйлякском районе. Да и сейчас, когда мне уже под семьдесят, если бы кто меня позвал в такую дорогу, я бы наверняка не устоял. Признаться, я всегда мало понимал туристов, охотников, рыболовов, спортсменов, удивляясь их в несерьезности, тратить свое драгоценное время на «погоню за мячом, за зайцем, за рыбой, за впечатлениями», бесцельно выжимая из себя адреналин. Для меня такое времяпровождение «не вариант», тогда как для меня имеет значение не столь «объект преследования», сколь сама гонка. Хотя, я допускаю, что у вышеперечисленных людей такой же интерес к процессу, а не к предмету внимания и вожделения. Нет, да нет у меня появляется мысль о том, что азартные, по сути, люди готовы на многое, лишь бы отвлечься от мыслей о самих себя. А как понять феномен истинных болельщиков? Невольно приходит мысль о том, что у армии болельщиков и у людей, различного рода хобби появляются оттого, что они не могут усидеть наедине с сами собой. Видя их азарт и гоночные потуги, скажем на футбольном поле, ко мне всегда приходят мысли старика Хоттабыча: «раздать каждому футболисту по мячу и исчерпать, таким образом, проблему их гонки по стадиону за единственным мячом». Понимаю, что и в науке существует дух соперничества. Если в спорте уступать в силе – это акт необходимости, а не воли, то в науке – уступать интеллекту – это также акт необходимости, а не воли. Если в спорте уступать в силе – это акт благоразумия, то в науке, морали, нравственности – это, наоборот, акт категорического неблагоразумия.

Н.И.Бердяев (1874—1948) в своей книге «Самопознание» (1940) отмечал, что к числу людей творческих можно отнести лишь теоретиков, художников, ученых, изобретателей, писателей, вопреки общему мнению о том, что им может стать любой художник, поэт, композитор. Автор пришел к выводу о том, что необходимо отделить «особый творческий талант» от «творческих способностей к самоактуализации», существенным аспектом которого является особый вид восприятия мира. По Платону (428 г. до н.э.) – это «божественная одержимость», по Э. Гарману (1996) – «животворное дыхание бессознательного», по А. Бергсону «мистическая интуиция», а по З. Фрейду (1856—1939) – «инстинкт созидания» [Фрейд З. Психология бессознательного. – М., 1990]. Так или иначе, творческие люди живут в реальном мире природы, чем в созданном из слов мире концепций, абстракций, ожиданий, верований и стереотипов. К. Роджерс (1902—1987) подобрал великолепное определение таким творческим людям – «идеально функционирующая личность».

Очевидно, к такой категории людей я себя никак не отношу, так как отягощен выраженным комплексом неполноценности, предполагающий ту самую «открытость ощущений» в человек. Люди с «открытым ощущением» могут быть, как и невротики, растерянными, испуганными, анархичными, хаотичными, сомневающимися, неуверенными, неопределившимися, неаккуратными и неточными, но лишь в определенных жизненных и профессиональных ситуациях. Между тем, они всегда отличаются выраженным эго и яркой индивидуальностью, они легко забывали о своем эго, поднимались над своим «Я» и сосредоточивались на эффективное решение проблемы. То есть они умеют интегрировать и интегрироваться. Такие «интеграторы» в сущности самодостаточны, они придерживаются принципа: «Никого не бойся – ничему не верь, ничего не бойся – никому не верь», а живи ярко, выразительно, не боясь самого себя, ни своих желаний, эмоций, мыслей и суждений. А люди с комплексами, наоборот, возводят стену, призванную защитить их от страха, который по большей части находится внутри их самих.

Как известно, для создания стоящего произведения требуется не только просветление, вдохновение, пиковое переживание, но и тяжкий труд, большой опыт, беспощадная самокритика, стремления к совершенству. Если в творчестве самоактуализации на первом месте стоит личность, а не ее достижения, то для творческого человека, прежде всего, имеет значение его достижения, а потом уже личность со всеми его слабостями, в том числе комплексами. Наверняка, подумают люди, что я выбрал философию, как человек с выраженным комплексом неполноценности, замкнувшийся целиком на себя, страдающий от различных депрессивных фобий и маний. Благо, что подавляющее большинство таких вот людей, по натуре своей философы заняты сами собой, предаваясь самосозерцанию, поиску смысл жизни в глубинах собственного «Я». Таков, возможно, мнение большинства, знающих меня и мой комплекс неполноценности.

Рене Декарт (1596—1650) писал: «я освободил ум от всяких забот и обеспечил себе безмятежный покой, дабы на свободе серьезно предаться решительному ниспровержению всех моих прежних мнений» [Декарт Р. Размышления о первой философии, 1641]. Выходу моей книге «Моя тень» предшествовало издание моей объемной книги «Сущность теней» (2022). Мой «период молчание» длился недолго и книга «Моя тень» не появилась будто из ниоткуда, можно было ожидать, что за изложением «биографии» моего маленького рода, появится вот такая моя философская авторизованная «биография». В жизни у меня очень редко бывали моменты высокой радости или пронзительной печали. С детства мне казалось, что я не способен на такие чувства и сколько себя помню, всегда ощущал какую-то малопонятную для меня тоску. Согласно точек зрения психологов, тоска – это сильное душевное томление, за которым стоит желание к обладанию чем-либо или кем-либо, подпитываемое воспоминаниями из прошлого или мечтами из будущего. У меня же тоска в особенности сильно усиливалась после какого-либо личного достижения, будь то окончание школы, института, рождения детей, защита диссертации, получения ученых званий, награждений. Но были и моменты острой неуверенности в себя, депрессии, разочарования, в особенности часто при наступлении круглых дат моего рождения.

Помнится тяжело перенес пятидесятилетний день рождения, когда я шагнул в зрелый возраст, перешагнув некий рубеж. Оглянулся назад в ушедшую молодость, которую, как мне показалось, я просто проспал, потратил впустую. Почему-то остро ощутил, что в молодости больше спал, нежели бодрствовал, действовал, жил, творил, что допустил много непоправимых ошибок, что мало чего добился в жизни и работе, мало внимания уделял семье, детям, родителям. Хотя к этой ключевой дате – пятидесятилетию – успел защитить кандидатскую и аж две докторской диссертации по медицине и философии), получил почетное звание «Заслуженный врач Кыргызской Республики», создал самостоятельную кафедру, а также как мне долгое время мечталось, Проблемную лабораторию клинической и экспериментальной хирургии.

Таким образом, был даже повод не испугаться ощущения непонятного краха, какой-то безысходности жизни. Но вот меня почему-то накрыла тоска, пустота, одиночество. Целый месяц такой тоски, злости на самого себя, ощущение тщетности, уныния. Лишь потом я понял, что это была экзистенциальная тоска, которая, как подчеркивают психологи, срабатывает как трамплин. В бессонные ночи лежал и анализировал, переосмысливал, сопоставлял, мечтал. Со злостной частотой в голове всплывали неприятные воспоминания, чувство вины, обиды, зависти. Разумеется, понимал, что за всеми этими чувствами и состояниями стоял тот же мой комплекс неполноценности с его феноменом, имя которому максимализм.

Трудным для моей психики был и переход в разряд пожилых людей, когда мне исполнилось шестьдесят лет. Однако, к этому переходу я в какой-то степени готовился. С нетерпением ждал выхода на пенсию по выслуге лет (60 лет), чтобы получить полную свободу. Многие, в особенности те, кому уже было старше семидесяти лет, выражали свое удивление и непонимание моему ожиданию пенсионного возраста, советуя просто отказаться от привычки постоянно возвращаться в прошлое или заглядывать в будущее, а жить не только полноценной жизнью сегодняшним днем, а настроится даже на будущие десятилетия. Они оказываются были правы. Но, когда возраст неуклонно приближается к семидесяти и после полного ухода с официальной работы, нет-да-нет, наступает чувство неудовлетворенности собой. Однако, отрезвляет осознание того, что уже ничего не сможешь спланировать что-либо серьезное даже на ближайшее время, осознаешь, что даже твой завтрашний день не очевиден.