Текст книги "Бард. Часть 1. Дети Дракона"

Таверна «Десятая склянка»

Таверна «Десятая склянка» слыла в городе самым неспокойным местом. Стоя недалеко от порта, она пользовалась огромной популярностью как у моряков его светлости герцога, так и у моряков торговых судов, рыбаков, да и всех, кто так или иначе был связан с портом. А это была немалая часть простого люда города. Так что разориться тамошнему хозяину от недостатка клиентуры в ближайшее время не грозило.

Вот только клиентура эта в основном была беспокойная. Особой любви моряки разных сословий и кораблей друг к другу не испытывали, а уж когда речь заходила про военных, то можно было смело сказать, что между ними и гражданскими была явная антипатия.

Потому мирные поначалу пирушки зачастую заканчивались драками, нередко с применением оружия как с той, так и с другой стороны, так как те же рыбаки, при своем вроде как мирном ремесле, спуска давать не любили, а оружие держать могли не хуже иных воинов. Потому нередкое вмешательство стражников и морского патруля не было ни для кого удивительным.

Таверна же стала практически знаменитой после того, как совместным указом мэра и наместника в нее было запрещено входить людям, вооруженным даже ножом. Этот указ был прибит к входной двери и красовался на видном месте за спиной хозяина таверны, обычно находившегося за стойкой. Мало кого смущало то, что основная масса присутствующих не умела читать, в этом не было необходимости, эту достопримечательность знал весь город и мог процитировать наизусть.

И городская стража, и морской патруль не раз за вечер проверяли исполнение этого указа, жестоко наказывая лиц, пытавших его нарушить. Вообще, надо отметить, к ношению оружия в городе всегда относились с пониманием, поскольку вольный город имел свои традиции, и с этим приходилось мириться самому герцогу, который, кстати, запрещал лицам, не состоящим у него на службе, носить боевое оружие. В Мариине пошли на этакий компромисс, было решено – если оружие в ножнах, то все в полном порядке, если же оно по каким-то причинам было обнажено, это было серьезным преступлением против спокойствия города, что в итоге могло быть поводом к назначению солидного штрафа и даже заключению под стражу.

Как бы то ни было, возвращаясь к таверне, этот удивительный указ не только не отбил охоту у посетителей в ней бывать, но даже и увеличил. Потому хозяину пришлось раскошелиться и пристроить возле входа в заведение каменную комнатку с решетчатыми окнами, куда забывчивые клиенты были вынуждены сдавать свои клинки, дабы не нарушить указ.

Около полуночи в «Десятую склянку», переполненную матросами, протиснулся человек в черной бархатной маске, одетый в такой же бархатный костюм, задрапированный в черный плащ. В его руках была старая, видавшая виды лютня.

Пройдя до середины огромного помещения, человек словно выискивал кого-то в этом набитом людьми заведении и, по-видимому, нашел, так как смело пошел на ту половину зала, где гуляли матросы его светлости. Ибо они привыкли гулять, не смешиваясь с местным населением, которое хоть и питало признательность за недавние боевые подвиги матросов, но с особыми словами благодарности лезть не спешило. Что, в принципе, всех устраивало, так что на всеобщее братание рассчитывать не приходилось.

– Гляди, сержант, какой-то музыкантишко к нам пожаловал, с инструментом. Поди, боцман заказал нам, чтоб потешить, – проговорил один из матросов, критически оглядывая подошедшего незнакомца в маске.

– Дождешься от него, – проворчал старый воин, внимательно оглядывая прибывшего мутным взглядом. – Ты кто таков, чего хочешь? Если решил спеть, спой, мы народ приветливый, понравится – нальем вина, нет – все равно нальем, день такой, все бесплатно, слава его сиятельству господину наместнику. Вот только извиняй, жратва за деньги, про нее наместник позабыл.

– А на кой она, если выпивка дармовая, – захохотал рядом сидящий матрос.

– Да здравствует наместник и его щедрость, – послышался тост, и все, кто еще мог поднять бокалы, отсалютовали ими в честь оплатившего сегодняшнюю выпивку наместника, о чем свидетельствовал его штандарт, воткнутый возле входа в таверну со стоящим возле него часовым.

– А, Странник, не обманул ведь бродяга, проходи смелее, – раздался голос из глубины зала.

Это был один из тройки, кого «кошка» так метко прозвала Цербером. «Одна голова», – как сказал себе Странник. Хотя если приглядеться, две другие были неподалеку и уже изрядно навеселе.

– Я же говорил тебе, сержант, что пригласил сказителя, который поведает о северной войне. И вот он пришел. Имейте в виду, кто попробует его обидеть, будет иметь дело со мной, и это вовсе не шутка, я дал ему слово, что он уйдет отсюда целым и невредимым, а то помню, как вы напоили прошлого рассказчика.

– Ну что ж, проходи к нашему столу, Странник, – кивнул сержант, указывая на освободившееся возле него место.

– Только не просите его сыграть на этой вещице, – громко икнула другая «голова» Цербера, указывая рукой на старенькую лютню, – играет он еще хуже нашего кока.

Это замечание вызвало бурю хохота, понятного только присутствующим матросам.

– Значит, хочешь рассказать нам о северной войне? Интересная тема и почти не тронутая мастерами эпических поэм, а если кто и начнет рассказывать, такого наворотит. А я пустомель не жалую. Так что, если ты будешь совсем уж завираться, не обессудь, прикажу выкинуть из таверны, что бы тебе там Сим не пообещал. У меня там, понимаешь, брат погиб, так что для меня это тема больная.

– Всей правды о тех днях никому не ведано, – пожал плечами Странник, – поскольку те, кто там кровь проливали, так их совсем немного осталось. А кто и остались, неохотно о тех днях рассказывают. А тот воин, который мне это поведал, похоже, правду говорил, по крайней мере, верил в то, что говорил. Я это за милю чую. Правду.

– Ох, страшная эта сила, правда, – внимательно посмотрел на Странника сержант, – страшная и опасная. Ну-ка ребята, налейте сказителю да жаркого положите, авось не обеднеем, – обратился он к сидящим рядом морякам.

– Спасибо, сержант, выпить вправду нужно, пока до вас шел, горло пересохло, а вот поем опосля, в городе так наелся, что пока повременю, а за заботу спасибо.

– Воля твоя, тут никто никого не принуждает, пей, ешь, сколько душа запросит.

Странник, отпил из оловянного кубка и, положив лютню на колени, негромким голосом начал повествование.

– …Так вот, причалили они к первому поселению, а там их и ждут уже. Поселок не поселок, становище, огороженное деревянным частоколом, из-за которого глядят воины, луками ощетинившись. Они-то как рыболовов потопили, два суденышка упустили, видать те-то тревогу и подняли. Ну, не получилось с разбегу и ладно, честный бой он всегда почетнее, только бы подмога не подошла, мало ли тут где еще селение. А день уже к вечеру подходить стал. Капитан решил лагерем встать, а поутру уж штурмовать. Охрану, как положено, выставил, да только все пустое. Ночью из-за частокола повылазили воины, подобрались тайно и всю стражу перерезали. Могли и больше бед наделать, да только сторожевые тревогу-то подняли, тут бой и завязался. Только северяне за частокол ушли да стали оттуда стрелами отбиваться, да метко как. Так до утра и перестреливались. Больше двадцати человек в той вылазке порезали да десятка два стрелами утыкали.

Осерчал капитан, не привык он по ночам воевать, не по-рыцарски это, говорит, а раз так уничтожить всех, как собак. К утру механики баллисту соорудили, и пошла тут потеха. Разнесли ворота и полстены и пошли вперед строем, щитами прикрывшись. Не выдержали северяне современного построения, все там полегли, хотя бились отважно и мужественно. За свои жизни цену взяли немалую. Только, вот что удивительно, когда бой закончился, оказалось, что из защитников настоящих воинов почти и не было, все молодежь да женщины, ну и стариков с десяток. А ведь ни один так просто свою жизнь не отдал.

Задумались командиры, что ж будет, когда основные силы подтянутся. Ну, на войне как на войне. Загрузили, что могли найти в этом поселке, порезали весь скот, пожгли, что не взяли с собой, и дальше двинулись

Только у второй остановке их уже целая армия ждала. Не стали северяне запираться в стенах, а вышли на простор и ждали, когда противник к берегу подойдет. Капитан не стал мешкать и высадился на берег, опасаясь, что те нападут раньше, чем он успеет армию в строй поставить. Но нет, северяне не сделали и шага, пока последний воин не ступил на землю, и даже построиться позволили и уж тогда в бой пошли. Вот когда настоящая сеча началась. Их ведь ни стрела, ни пика остановить не могла. Сломали они стройный строй пикинеров, телами своими сломали, не помогла ни выучка строевая, ни тактика военная. И будь их на полсотни поболее, чем было, разметали бы они пришлое воинство по берегу. Да только ни сила их дикая, ни бесстрашие неведомое не помогли им, полегли они на поле все как один.

Только, вот беда, победители-то радоваться и не спешили. Считай, каждый второй полег в этой стычке, в этом бою, в этой сече. Да еще треть от оставшихся была покалечена и изранена. Весь берег был в трупах, все кругом было красно от крови.

Дальше идти, каков смысл, понеся такие потери, надо было только домой. Ведь варвары, они словно заговоренные, в них по две стрелы торчит, а им хоть бы что, глаза бешеные, изо рта пена, рубится, словно и боли не чувствует, пока в сердце ему меч не воткнешь или голову с плеч не срубишь. Вот вроде уже и кровью истек, а все норовит в горло вцепиться.

Гораздо позднее разгадку нашли. Пьют они перед боем зелье особое, на ядовитых грибах настоенное, и дает это зелье им силу удвоенную да к боли нечувствительность. А что самое главное – видят они предков своих умерших, что сидят за накрытым столом и наблюдают за потомками своими, чтобы те славу боевую блюли. Глядят да подбадривают. А те от их слов еще бесстрашнее в бой кидаются. Где ж их победить простой силушкой.

Страшные воины, очень страшные. Хорошо, что у них императора нет единого, который собрал бы их под одно знамя да повел одной армией. А иначе бы не совладать с такой силищей.

Странник помолчал, отпил из кубка, оглядел притихшую залу и продолжил.

– Порешили командиры, что с такими потерями дальше в поход идти смысла нет. Погрузили корабли, чем смогли, отловили детишек да девиц молодых, прятавшихся по горам, остальное все пожгли, что на корабли погрузить не смогли, да повернули домой. Только вот не судьба была им отчий дом увидеть да родных обнять.

– Да уж, – стукнул кулаком по столу сержант. – В тот год, говорят, разразился страшенный шторм в тех краях, невиданный шторм, который, по слухам, и уничтожил флотилию.

– Да, я слышал эту версию, сержант, люди говорили, что разгневанные бессмысленной жестокостью северные боги наслали на корабли небывалые шторма, потопившие экспедицию, – кивнул Странник.

– Ты ври да не завирайся, Странник, какой такой излишней жестокостью? Что дома сожгли, так и правильно сделали, иначе через год они опять бы голову подняли. Что женщин и детей в полон повели, так это из покон веков повелось, – вскипятился один из моряков.

– Брать в плен, чтобы сделать рабами? – уточнил Странник.

– Да хоть бы и так, это не большая компенсация за положенные жизни, – согласился тот.

– Не могу с Вами спорить, господин моряк, да, наверное, это и не имеет смысла, когда я говорил, что они разгневали чужих богов, то имелось в виду, что северяне не берут людей в рабство, не жгут дома, не оставляют после себя пустоту.

– Не правда твоя, – стукнул ладонью сержант, – знаю точно, что многих раненых варвары взяли в полон, я говорю о втором походе.

– Да, я понял, господин сержант, – помолчав мгновение и пригубив вина, кивнул Странник, – есть только одно маленькое отличие. Жизнь этих несчастных, я имею в виду пленных, мало чем отличалась от жизни самих варваров. У них временно отняли свободу, а в остальном они жили так же, как и все остальное племя.

Конечно, в разных племенах разные традиции, несколько отличающиеся от всех других, в некоторых пленников приносили в жертву или просто убивали. Но такие племена скорее исключение, чем правило.

В основном жизнь пленника мало чем отличалась от других жителей, он ел то же, что и остальные, работал столько же, сколько и все. Конечно, его ранг в иерархии племени был самым низким, но тут уж ничего нельзя было в первое время сделать. По прошествии года старейшины племени решали судьбу пленного, смог ли он своим трудом искупить тот ущерб, какой он нанес племени, или нет. Если да, то он был свободен и мог по своему желанию либо попытаться вернуться домой, либо продолжать жить в племени как свободный человек.

– И опять ты лжешь. Все, кому довелось вернуться домой, просто бежали от этих недоумков, – возразил опять моряк.

– Заткнись, Пройдоха, – оборвал его сержант, – в твоих словах есть доля правды, Странник, но, думаю, нам не время затевать спор, мои ребята спорить особо не любят, так что давай-ка лучше продолжи рассказ.

– Я сказал, что слышал такую версию про небывалый шторм, потопивший все корабли экспедиции, – кивнул Странник, – только тот воин, чей рассказ я вам пересказываю, был несколько другого мнения об окончании этой истории. Недалеко от знакомых мест на экспедицию действительно налетел шторм, но далеко не он был причиной, что сотни доблестных воинов не вернулись домой.

Дело было в пленниках, которых они везли в трюмах своих кораблей. Когда разразился шторм, они буквально потопили корабли пробив днища.

– Что за бред ты несешь, Странник, чем это они могли пробить днища, голыми руками? Ты, наверное, никогда не был в трюме корабля, – усмехнулся тот, которого сержант назвал Пройдоха.

– Я действительно никогда не был на корабле и ничего не могу возразить Вам, но хочу напомнить – не я придумал эту историю. Я просто пересказал вам ее содержание, стараясь не переврать ни единой строчки. А человек, который мне ее рассказывал, и которому я склонен верить, утверждал, что когда начался шторм, пленники взбунтовались и, пробив днище в трюме, потопили корабли.

Корабли нашли выброшенными на берег через несколько дней и официально объявили всю команду погибшей. Но, по-видимому, это было не совсем так. Кто-то, несомненно, выжил, иначе откуда этот почтенный воин мог почерпнуть столько информации?

В тот год, как впрочем и в два следующих, никто больше не потревожил «победителей». Казалось, справедливость была восстановлена, а злодеи наказаны, только вот посреди зимы на четвертый год в город Нысва на самой окраине, где только живет цивилизованный народ королевства Шимия, забрел обмороженный и еле живой путник, в котором уже после его смерти опознали одного из участников экспедиции. Так вот, он принес ужасную весть. Ничто не забыто, и варвары готовы идти войной на жителей королевства, чтобы сжечь их дома, убить их женщин и увести в свои суровые земли детей.

Наверняка этот отчаянный воин спас много невинных жизней, ибо, как показывает история, намерения варваров были серьезны, и, если бы не вмешательство Визии, их амбиции вряд ли бы можно было так скоро пресечь.

Но это, господа, уже совсем другая история.

Слова медленно угасли под потолком таверны. Странник замолчал, допил вино из бокала и приподнялся, словно собираясь уходить.

– Да уж, про дальнейшие дела, я и сам могу тебе рассказать пару историй, – зловеще усмехнулся сержант.

– И не ты один, сержант, – кивнул Пройдоха. – Всё же кровушку там проливали все, а всю славу, как всегда, заграбастали визийцы.

– Монстры их возьми, Визия всегда была слабым воином, но хорошим политиком. Они хитры, как лесные звери, и подлы, как падальщики, – воскликнул один из моряков.

– Да уж, грустную историю ты нам рассказал, Странник, грустную и, похоже, правдивую, – задумчиво проговорил сержант, – давай выпьем с тобой за всех тех, кто так и не вернулся из того похода. И за тех, кто отстоял тогда Шимию, гори она огнем и все ее жители.

Он выпил до дна свой кубок и положил голову на лежащие на столе руки. За столом повисла мрачная тишина.

Во второй половине залы, где собрались гражданские, которые тоже затаив дыхание слушали о чем повествует Странник, наоборот, началось бурное обсуждение услышанного.

– Тихо вы, – крикнул Пройдоха, – не видите, мы грустим.

– А мы веселимся, – захохотали напротив.

– Ах вы… – он вскочил с места сжав в ярости кулаки.

– Угомонись, Пройдоха, разве им понять слово «боевое братство»? Быдло оно и есть, – горестно поднял голову осоловевший сержант

– Что ты сказал, рыба ты морская? – соскочил какой-то мужчина, обиженный таким обращением.

– Тихо, не надо ругаться, ведь сегодня праздник, – произнес заплетающимся голосом какой-то юнец, – эй ты, как там тебя, Странник, иди сюда и сыграй нам на этом инструменте, если ты, конечно, умеешь играть, и он у тебя не вместо посоха.

– Ну почему бы не сыграть, я как раз перед тем, как зашел в ваш прекрасный город, столкнулся с одним бардом, и он проиграл мне в кости одну интересную балладу.

– Э, нет, дружище, – произнес Сим, – иди играй на их половину, второй раз я этот кошачий концерт не вынесу.

– С чего это ты распоряжаешься, Сим, он мой гость, пусть играет здесь, – произнес икая сержант. – Поставьте стул господину Страннику, чтобы ему было удобно петь, – стукнул он кулаком по столу.

Странник не спеша расположился на стуле, слегка подкрутил что-то в своем инструменте, послушал, как он звучит, кивнул, по-видимому, оставшись довольным, откинулся на спинку стула и рукой попросил тишины. Затем провел рукой по струнам, извлекая из инструмента чистый мелодичный звук. Пауза. И вдруг резкий чуть рваный приглушенный ритм и под стать ему хриплый голос начал героическую балладу…

– Ах ты, собака сухопутная, – посреди песни негодующе воскликнул Пройдоха, – ты кого «злобным старцем» назвал? Уж не старого ли герцога. Братцы, да вы что, не понимаете, что ли, это он нас подлыми гиенами назвал, «ворвавшимся в гнездовье вольных морских птиц», это, значит, мы «поправшие свободу гордого народа».

– Да морду ему надо начистить за такие слова, – хором поддержали Пройдоху некоторые моряки.

– Ну-ка тихо, чего разорались, – поднялся со своего места Сим, – не годится так со сказителем обращаться.

– Заткнись, Сим, ты, я вижу, давно уже с местными спелся, в охотку, видать, ночными караулами вокруг них кружить, – не унимался Пройдоха.

– Я сказал, только троньте Странника, это мой гость, – наклонил голову Сим, выбираясь из-за стола. Вслед за ним стали подниматься другие «головы Цербера», судя по выражению лиц, не совсем понимавшие, о чем идет спор.

– Сержант, да проснись ты, – попробовал разбудить заснувшего Пройдоха, – опять эта троица местную шелупонь защищает.

– Это кто шелупонь, ты, медуза, – повскакивала со своих мест местная молодежь.

– Заткнитесь, сосунки!

– Закрой створки, устрица.

– Братцы, полундра, наших оскорбляют.

И тут мало-помалу началась полная неразбериха, моряки, что с одной, что с другой стороны повыскакивали из-за столов и, перейдя от оскорбительных слов, коими поливали друг друга, к более решительным действиям, навели в только что мирной таверне полный бедлам.

Странник, прижимая к груди лютню, медленно пятился к дверям, остерегаясь повернуться к морякам спиной.

Тем временем хозяин, по-видимому, привыкший к такого рода происшествиям, быстро опустил специальные ставни на свой буфет и стойку, уберегая стоящие там бутылки от всякой неприятной случайности. Затем, опасливо пригибаясь, юркнул в смежную комнату, дверь в которую была у него за спиной.

– Беги отсюда, – рыкнул на Странника Сим, оказавшийся возле него со своими двумя соратниками и не давая ополоумевшей толпе разнести тут все окончательно. – Ну-ка угомонились все, – прорычал он и тут же упал с раскроенной стулом головой.

С набором неизвестных слов два его товарища бросились на обидчиков, а Странника схватил за руку молодец, который заказал песню.

– Да бежим же, – прошипел тот, таща его к двери, за которой скрылся хозяин этого неспокойного заведения.

Дверь, на удивление, была не заперта, и парочка в мгновении ока юркнула за нее под истошный вопль Пройдохи:

– Да уйдет же, братцы, уйдет, – затем в дверь что-то стукнуло.

– Запор, запор, – просипел хозяин, у которого от страха сел голос.

В один момент дверь была заблокирована.

– Уф, – произнес юнец. – Ты, балда, тебе же ясно было сказано, сразу беги.

Странник не успел ничего ответить, поскольку тяжелые удары в дверь отвлекли его внимание.

– Бегите отсюда, милые, бегите. Боюсь, дверь не выдержит, – испуганно пошептал хозяин.

– Давно надо было ее укрепить, – хладнокровно произнес юнец, потянув Странника в другой конец комнаты, – так нет, все жадничаешь.

Последние слова он произнес уже возле второй двери, которая выходила на улицу.

Они побежали по ночному городу и через некоторое время смешались с празднующей толпой и, не привлекая внимания, скрылись в переулке. Через десяток минут оказались у ступенек маленького невзрачного домика на тихой безлюдной улице. Юнец негромко постучался в дверь, и мгновенно, как будто их уже ждали, ее открыл молчаливый слуга, так же быстро ее закрывший, как только они переступили порог.

Еще несколько шагов, и они остались одни в маленькой комнатке, где на двух стульях висели два роскошных костюма.

– Надеюсь на твою скромность, Мил, – произнес юнец.

– Гортия, – изумился тот, только сейчас поняв, кто перед ним.

– А ты кого думал увидеть? – улыбнулась она. – Времени нет, ты давай переодевайся, только отвернись, тут, к сожалению, нет занавеси. – Она подошла к нему, развернула его лицом к стене перед стулом и добавила: – Не вздумай подглядывать, упадешь в моем мнении ниже некуда.

– Вот еще, не очень и хотелось, – пробормотал он.

Мил скинул с плеч плащ, камзол и стал одеваться в белоснежный бальный костюм с большой полумаской, шляпой и перчатками.

Покончив с одеждой, он стал прислушиваться к шуршащей за спиной одежде.

– Как я спел? – кокетливо спросил он.

– Убила бы тебя.

– В смысле?

– Ты был настолько красноречив, что я до сих пор удивляюсь, как мы оттуда выскользнули.

– На тебя не угодишь, – пожал плечами Мил.

– Причем тут не угодишь? Можешь повернуться. Я что тебя просила?

Мил повернулся и увидел Гортензию в таком же белом костюме, вытирающей лицо влажным полотенцем.

– Отлично выглядишь, – кивнул Мил.

– Спасибо.

– Мне жаль, что тебе не понравилось, – вздохнул Мил.

– Мне понравилось, только ты вместо колкой баллады спел чуть ли не политический памфлет. За это можно угодить не только в тюрьму, а еще куда похлеще.

– Но тебе понравилось?

– Мне – да, это было что-то. Предел моих мечтаний. Вот только что с тобой сейчас делать, – вздохнула Гортензия.

– В смысле?

– Не думаешь ли ты, что наместник оставит все происходящее на самотек, будет проведено расследование, боюсь, кто-нибудь сможет связать приглашение странника и его появление на площади.

– И что?

– К сожалению, кроме меня еще один человек знает, кто может скрываться под этим именем.

– Алиса, – догадался Мил. – Неприятно. Я тут давеча с ней рассорился.

– Действительно неприятно, – кивнула Гортензия, подходя к камину и нажав какой-то рычаг, отодвинула его от стены. – Идем.

– Куда ведет этот ход?

– В дом одного очень старого учителя танцев, думаю, нам не стоит мозолить глаза страже Старого города, мы идем к Алисе и уже сильно опаздываем.

– К Алисе? Она пообещала меня убить, если я ей покажусь на глаза.

– Что ты ей, интересно, сделал? – внимательно посмотрела она на него и спустилась в темный проем потайного хода.

– В том-то и дело, что ничего, – пожал плечами Мил, спускаясь за ней.

Камин встал на место, отрезав путь назад. Послышался треск – это Гортензия с помощью «неугасаемого уголька» зажгла свечу.

– Придется тебе с ней помириться, я тебе немного помогу, но это тебе будет дорого стоить, – приглушенным голосом проговорила она, – всё, бежим, мы правда опаздываем и можем провалить мою комбинацию, да еще подвести людей.

Она развернулась и быстрым шагом устремилась вперед.

Через некоторое время, никем не замеченные, они вышли в заброшенном саду возле старого дома, вплотную примыкающего к саду мэра. Накинув черные плащи с капюшонами, они подошли к ограде, где Гортензия отодвинула железный прут.

– Идем, – шепотом произнесла она и скользнула в сад.

– Хитро, – усмехнулся Мил.

– А то, ты думаешь, как Алиса сбегает по ночам из дома.

– Я думал, у нее все свидания в саду, – проговорил Мил и прикусил язык, поняв, что вновь сболтнул что-то лишнее.

– Так-так, – посмотрела на него Гортензия, – мы это еще с тобой обсудим.

– Ну, где вы пропали, – послышался шепот из-за кустов, и к ним подошли их «близнецы» в абсолютно таких же костюмах и с масками на лицах, – мы уже третий раз выходим, Алиса уже что-то заподозрила.

– Держите плащи, – прошептала Гортензия, – я придумала неплохую шутку, завтра расскажу, обхохочетесь, а теперь идите.

Она увлекла своего спутника в знакомую уже беседку, сняла с него маску и бросила ее у входа.

Посидев несколько минут, напряженно вслушиваясь, она взяла Мила за руку.

– Там кто-то идет, – почти неслышно произнес он, – двое.

– У тебя слух под стать твоему зрению, – фыркнула Гортензия, – поцелуй меня.

Мил бережно ее обнял и притянул к себе. Губы встретились, слегка коснулись друг друга и слились в нежном долгом поцелуе.

– Так-так-так, и кто это шалит? – любопытный голос прервал столь тесные объятья.

Гортензия от неожиданности вскочила с лавки, и с ее лица соскользнула маска.

– Гортензия, так я и знала, ну кто еще мог прийти в белом мужском платье, милая, ты такая предсказуемая, я с самого начала вечера знала, что это ты. А кто это с тобой?

Алиса, а это была она, опустила свою маску на длинной палочке, которой от удивления перестала прикрывать лицо.

– Господин Милл И’Усс? Это Вы? Что Вы тут делаете? Так вот кто как привязанный ходил весь вечер за этой предательницей.

– Почему это я предательница? – с упреком спросила Гортензия.

– А разве уводить чужих кавалеров – это не предательство? – строго спросила ее Алиса и так многозначительно посмотрела на сопровождавшего ее молодого человека, все это время стоявшего несколько поодаль от действующих лиц, что он невольно отошел еще дальше.

– Но Алиса, – почти жалобно проговорила Гортензия, – ты сказала давеча, что отвергла его ухаживания окончательно.

– И что?

– Ну, если он тебе не нужен, ты могла бы поделиться, – очень тихо произнесла Гортензия, – мы ведь подруги, – почти жалобно закончила она.

– Ну, может быть, – неуверенно согласилась Алиса. – Ну а ты, – обратилась она к ушедшему вглубь беседки Милу, делавшему вид, что ему не слышен шепот девиц, – как ты смел сюда явиться, после того как я тебе это запретила?

– Я все еще надеюсь, – тихо прошептал Мил.

– Что?

Мил потупил глаза.

– Эмм, – позвала Алиса своего молодого человека.

– Да, моя принцесса, – откликнулся тот.

– Проводи леди в дом, – она натянуто улыбнулась Гортензии, которая спешно приводила себя в порядок, – да держи язычок за зубами.

– Алиса, – с упреком покачал молодой человек головой.

Эмм подал руку Гортензии, и они не спеша удалились в сторону дома.

– Так что ты здесь делаешь, – повторила свой вопрос Алиса, убедившись, что они остались одни.

Мил опустился на одно колено, завладел ее рукой и с жаром прошептал:

– Я не могу без Вас жить, Принцесса, я потерял покой и сон после Ваших безжалостных слов. Я живу как во сне, не понимая ничего в происходящей суете, я живу только надеждой, что увижу Вас, и Вы простите меня.

– Что за бред Вы тут несете? Я ловлю Вас целующимся с моей лучшей подругой, а Вы утверждаете, что любите меня. Кто из нас бредит?

– Я хотел вызвать в Вас ревность, после того как Вы прогнали меня. Я специально ходил за Гортензией весь вечер, хотел, чтобы Вы терзались.

– Я терзалась? Глупец, да я даже не знала, кто находится под этой маской.

– Да? Я как-то не подумал об этом, – расстроенно произнес Мил.

– Вы мужчины почти поголовно идиоты, – вздохнула она, – но что делать, других, к сожалению, нет. Уходите сейчас же из этого дома и никогда сюда не возвращайтесь.

– Нет, Алиса, – отчаянно покачал головой Мил, – я не уйду, пока не получу Вашего прощения.

– Вот еще глупости, разве можно простить за такое преступление.

– Какое преступление, Вы ведь сами мне посоветовали быть настойчивее.

– Да, но вы были беспрецедентно наглы.

– Алиса, я просто потерял голову от любви, разве можно за это наказывать, я был безумен от страсти. Но что вы хотите, – жарко шептал он, сжимая ее руку, – я был в нескольких волосках от прекрасного, в нескольких мгновениях от желанного. Ни один мужчина не смог бы устоять перед Вами.

Как ни строг был взгляд Алисы, но чем дальше он нанизывал свои слова друг на друга, тем сильнее ее обволакивал его тихий и вкрадчивый голос, шептавший ей слова, которые она желала услышать. И ее словно толкнуло в его объятья. Сердце затрепетало и распахнулось той нежности, какую только может излучать желанный мужчина.

– Что я делаю? – прошептала она, отдаваясь его поцелуям.

– Ты даришь счастье одинокому сердцу, приют уставшей душе, покой и наслаждение любящему тебя мужчине.

– Ты невозможно хорош, Мил, думаю, что ни одна женщина на свете не сможет устоять перед твоими чарами, – вздохнула Алиса.

– Забудь их всех, кроме тебя на свете не существует больше никого. На земле есть только одна женщина, это ты, есть только одно блаженство, только то, что могут подарить твои губы, руки, тело.

– Ты невыносим, Мил, я не могу оторваться от тебя, а меня ведь там ждут, сейчас мы должны идти встречать восход солнца.

– Пусть идут, а я встретил свое солнце, Алиса.

Они стояли, прижавшись друг к другу, и, казалось, даже сердца громко стучат в унисон, сливая звуки в одну бесконечную музыку.

– Хорошо, – решилась Алиса, – жди меня здесь, я скоро приду.

Они разжали объятия, и она выскользнула из беседки, сделала пару торопливых шагов, остановилась и вдруг неожиданно спросила:

– А она хорошо целуется?

– Кто? А… – Мил мгновение промолчал, – знаешь, это все равно что сравнить шикарную розу с маленькой полевой ромашкой, как солнце с едва заметной звездочкой, как бурное море с тихим озером.

Алиса улыбнулась и убежала в сторону дома.

– И это действительно правда, – прошептал Мил, – вот только не совсем понятно в чью пользу такое сравнение? Знаю точно, Каралиэль отдает предпочтение полевым цветам, по крайней мере, так говорят, а у Светлой Королевы самый безупречный вкус. А океан, он завораживает и пугает, особенно таких как я, сухопутных лесных жителей, больше привыкших к спокойствию тихих прекрасных озер.

Так он сидел и молча разговаривал сам с собой, непрерывно глядя на бесконечное число прекрасных и далеких звезд, которые, если вернуться к его поспешному сравнению, ни в чем не уступают нашему солнцу.