Текст книги "Бард. Часть 1. Дети Дракона"

Он все сидел и сидел в темной беседке, наигрывая на воображаемой лютне прекрасный мотив влюбленного сердца. А в его голове рифмовались слова о бесконечной любви к самой прекрасной девушке на свете.

Его размышления прервали торопливые легкие шаги, которые, если бы не его уникальный слух, можно было бы принять за шуршание травы на ветру. Он сразу их узнал, это была Алиса, он встал и почтительным поклоном встретил ее появление.

Она с разбегу кинулась ему на шею и жадно впилась в его губы.

– Я чуть не умерла от разлуки с тобой, – прошептала она. – Я их всех выпроводила. Пойдем ко мне, – она взяла его за руку и потянула за собой.

Дом словно вымер, по крайней мере не было слышно ни одного звука, кроме тех, что издавались шагами двух влюбленных и их мимолетными поцелуями. Казалось, дом затаился и нескромно подсматривает за этой красивой парой, которая то и дело останавливалась, чтобы слиться в объятиях.

– Идем, – потянула она его на третий этаж, где располагалась ее спальня. Но стоило ей войти в эту маленькую девичью комнату, как вся ее решимость улетучилась, и в ее широко открытых глазах появились страх и сомнение.

– Что со мной, что я делаю, – прошептала она еле слышно.

Мил встал на колено, нежно дотронулся до кисти ее руки, поцеловал каждый ее пальчик, шепча нежные успокаивающие слова, склонился к ее ноге, нежно приподнял ее. Алиса чуть взвизгнула, покачнувшись, ухватилась, чтобы удержаться на ноге, за спинку кровати. Мил поставил ее ногу себе на колено, снял с нее туфлю, нежно растер своими пальцами усталую стопу, припал к ней губами в долгом поцелуе.

– Что ты делаешь, – прошептала она, когда его рука пробежала по икрам к бедру. – Не надо, – жалобно прошептала она, потянув его вверх.

Он послушно поднялся, повинуясь ее движению, нашел ее губы, и вновь они слились в жарком поцелуе.

– Я люблю тебя, Мил, – произнесла она, обвивая его шею руками.

– Я люблю тебя, Алиса, – выдохнул он в ответ.

Его руки проникли ей за спину, расстегнули крючки на платье, помогли соскользнуть с ее обессиленных рук и с мягким шуршанием упасть у ее прекрасных ног.

– Я люблю тебя, Мил, – прошептала Алиса, падая, увлеченная им на мягкую кровать.

– Я тоже люблю тебя, Алиса, – жарко зашептал он ей в ухо.

Его рука потянула за шнур балдахина, и тот послушно упал, закрывая их от нескромных глаз.

Бунт

Рассвет застал наместника великого герцога в своем кабинете в расположении казарм, куда он спешно был вызван комендантом Мариины. Прибыв из загородной резиденции, где он давал прием своим офицерам и первым лицам города во главе с мэром и вынужденный их покинуть в разгар веселья, наместник не излучал добродушия. Мало того, он был крайне раздражен и недоброжелательно, чуть прищурившись, смотрел в открытую дверь, в сторону нервно ходившего по коридору приемной коменданта, пригласить которого он только что приказал.

– Так в чем дело, господин Фат, – произнес он, пытаясь изобразить на лице хоть капельку радушия.

Понимая, что скрыть раздражения в голосе ему не удалось, он бросил притворяться и сделал пригласительный жест в сторону кресла, стоящего напротив того, в котором он сидел.

– Благодарю Вас, – произнес комендант, входя в кабинет, но тем не менее не садясь. – Я прошу прощения, ваше сиятельство, что прервал Ваш прием, и благодарю Вас, что Вы покинули гостей, но дело неотлагательное.

– Что случилось, господин Фат? – снимая перчатки с рук и бросая их на столик, спросил наместник, с отчаянием почувствовавший, что вернуться к гостям ему сегодня не удастся, а потому решить с мэром одно важное дело не получится.

– В городе назревает бунт, Ваше сиятельство, и стража только-только поспевает являться в те места, которые вызывают особое беспокойство. Но мы не всесильны и, к сожалению, не можем быть везде одновременно.

– Бунт? О чем Вы, комендант? Город веселится.

– Да? В таком случае я бы предпочитал, чтобы он грустил. Хорошо веселье, – пожал плечами комендант, – я вынужден задействовать весь свой состав стражи, хотя, надо отметить, уже собрать его было непросто. К тому же большинство из них, мягко говоря, несколько не в форме.

– Попросту говоря, они пьяны, – кивнул наместник.

– Ну да, – согласился комендант, – я даже не рискнул выдать им в руки оружие.

– Говорите яснее, господин Фат, с чего бы вдруг в законопослушном городе вспыхнуть бунту. Кто зачинщики, и какие меры Вы приняли к усмирению горожан? Перво-наперво надо найти зачинщиков и изолировать их от остальных.

– Это уже сделано, Ваше сиятельство.

– Отлично, кто они?

– Моряки Вашего флота, Ваше сиятельство.

– Называйте моих людей матросами, от Вашего «моряки» несет рыбой.

– Матросы Ваших кораблей «Отважный» и «Суровый», Ваше сиятельство.

– Серьезное обвинение, комендант, я далек от мысли, что Вы шутите.

– Я бы не позволил бы себе шутить с Вашим сиятельством.

– Итак, – кивнул наместник, – подробнее.

– Все началось с того, что они буквально устроили настоящее побоище в «Десятой склянке».

– Опять этот злосчастный кабак, давно надо стереть его с лица города.

– Конечно, и все моряки и матросы Вашего сиятельства разбрелись бы по всему городу. Со всеми вытекающими последствиями. Уж лучше иметь одно гнойное место и держать его на контроле.

– Хорош контроль, если там устроили побоище, – пожал плечами наместник.

– Соглашусь, здесь я здорово оплошал, но, к моему сожалению, Ваше сиятельство, я не могу быть в нескольких местах одновременно.

– К моему, тоже, – несколько примирительно произнес наместник, – и где же эти зачинщики находятся сейчас?

– В местной тюрьме, Ваше сиятельство, спят мертвецким сном.

– Спят? Они что, упились до такого состояния? Я не верю, да моих матросов невозможно споить за такой короткий срок. Я бы понял, если бы они пьянствовали пару дней…

– Тем не менее факт остается фактом, – пожал плечами комендант.

– Хорошо, пока оставим сей факт. С чего начались беспорядки?

– Очень трудно докопаться до истины, но хозяин злосчастного заведения утверждает, что матросы пригласили к себе сказителя, который поведал им о северной войне. История так себе, особо ничем не примечательна, но вроде как матросам понравилась. Затем кто-то предложил сказителю спеть, что он и сделал. С этого все и началось. Песня, которую спел так называемый сказитель, взбесила матросов, и они хотели его избить, но наткнулись на противодействие со стороны местного населения. Завязалась потасовка, которая переросла в настоящее побоище.

Матросы довольно быстро одержали верх над нашими бедными моряками, вынудив их бежать, устроили погоню, ворвались в рыбацкую деревню и, надо отметить, получили там достойный отпор. Пролилась кровь, тут подоспел я и мои люди. Следом прибыл морской патруль, нам удалось урегулировать инцидент, арестовав самых буйных. Но, Ваше сиятельство, все это получило огласку, народ негодует, и теперь горячие головы пытаются выяснить отношение с добропорядочными матросами и офицерами, принимающими участие в праздновании. Ни к чему хорошему это тоже не привело, Ваши люди умеют за себя постоять, а я, к сожалению, как уже говорил, не могу быть везде одновременно.

– Понятно, – задумчиво произнес наместник, – а что этот сказитель? Который к тому же еще и певец.

– Ему, по-видимому, удалось скрыться, я, к моему сожалению, не расспросил про его участь.

– Хорошо, я понял Вас, господин Фат, я беру расследование этого инцидента под свой личный контроль. Можете быть уверены, виновные понесут наказание.

– Я прощаюсь с Вами, Ваше сиятельство, у меня напоследки маленькая просьба.

Он посмотрел на наместника и, увидев, что тот выжидающе молчит, продолжил:

– Уведите всех Ваших воинов по казармам, Ваше сиятельство, а я тем временем наведу в городе порядок. Через пару дней все успокоится и прояснится.

Комендант откланялся, вышел из кабинета, и его каблуки процокали по приемной.

Наместник просидел в кресле, обдумывая сказанное, затем резко встал, прошелся несколько раз по кабинету, взялся за шнурок звонка, неспешно дернул его и бросил вошедшему слуге:

– Барона О’Лина ко мне, срочно, капитана береговой охраны, секретаря, и общий сбор капитанов кораблей, бегом.

Он повернулся спиной к закрывшейся двери и вновь стал мерить шагами свой кабинет.

– Да что ж это такое, все усилия насмарку, только-только все потекло по необходимому руслу…

Из всех названных лиц первым прибыл капитан личной охраны, господин О’Лин, что, впрочем, было и не удивительно, поскольку он прибыл в казармы вместе с наместником.

– Ваше сиятельство, – поклонился он.

– Отдайте команду бить в набат, капитан. Весь гарнизон в казармы, матросов на корабли, корабли на рейд.

– Вы ждете нападения, господин граф?

– Нет, я хочу, чтобы ни одного человека, состоящего на службе Его Высочества, не было праздношатающимся в городе. Исполняйте. Да, – добавил он, – заберите всех матросов из городской тюрьмы, им там не место, что бы ни думал по этому поводу комендант, только быстрее, капитан.

Час спустя в кабинете наместника было тесно от офицеров. Суровые обветренные лица большинства из них показывало, что это настоящие «морские волки», которые, насупившись, смотрели на распекавшего их наместника и с презрением косились на разряженных береговых крыс, присутствие которых делало претензии наместника еще более обидными.

– …Никакой дисциплины, болтаются где хотят, пьют, дебоширят, задирают местное население, которое, кстати, обязаны защищать. Хотя, конечно, это так называемое местное население никогда особо не выделялось своими верноподданническими чувствами. Да еще и крайне недовольное тем, что им приходится оплачивать содержание наших кораблей. Идиоты, да без нас их давно бы уже разграбили да продали на восток. Но это совершенно не означает, что я оправдываю поведение матросов, устроивших сегодня дебош, – поправился наместник, поймав себя на мысли, что его гневная речь увела его немного не в ту сторону, куда он планировал.

Гнев наместника иссяк, он уселся в свое кресло и замолчал. По кабинету пронесся еле слышный вздох облегчения, обычно гнев наместника был более суров, а нотации более длинны. Тем не менее присутствующие с замиранием ждали продолжит ли наместник выволочку.

– Значит так, господа, – продолжил более спокойным тоном наместник, – объявляю казарменное положение, каждый человек должен быть на виду. Корабли поставить на рейд, с командой провести дознание, виновных наказать по всей строгости. Капитанам предоставить мне рапорта. Выполняйте. Капитан Кивин, задержитесь.

Офицеры вышли из кабинета, стараясь не особо стучать сапогами по паркету, помня, что это всегда раздражало наместника. Через минуту в кабинете кроме наместника остались капитан О’Лин, секретарь наместника, и капитан «Сурового» господин Кивин, коренастый мужчина в годах, исподлобья поглядывавший на всех остальных.

– Вы провели хоть какое-то расследование, господин Кивин, ведь это Ваши люди чуть не разнесли весь порт?

– Не все мои, господин наместник, – хладнокровно парировал капитан, – там было много чьих людей, но моих да, большинство. На сколько смог, я действительно провел предварительное дознание, а когда барон О’Лин привез мне моих озорников, все стало на свои места.

– Расскажите нам про эти места, – усмехнулся наместник, которому импонировала уверенность капитана.

– На первый взгляд все очень просто, господин наместник, это-то и настораживает.

– Не говорите загадками, капитан.

– Мы полностью виноваты, Ваше сиятельство, – скорбно покачал головой капитан, – мои детки перепились, как подмастерья, до такого состояния, что даже не могут точно сказать, из-за чего вспыхнула драка. И почему она вылилась за территорию этого кабака. Невероятно.

– Меня это тоже удивляет, капитан.

– Ладно бы перепились пару человек, ну десяток, но когда все? Вопрос. Далее, все говорят о несмываемом оскорблении, которое было нанесено Вашему сиятельству и светлейшему герцогу каким-то сказителем. Но конкретно ни один человек не может повторить самих «оскорбительных фраз», говорят в общем. Хотя тут как раз все понятно, что тут упомнишь в их-то состоянии.

– Опоили их, что ли, – пожал плечами О’Лин.

– Вот именно, – поддержал его капитан Кивин. – Узнать бы, кто поставлял вино. Далее, – продолжил капитан, видя, что наместник ждет продолжения, – матросы попытались схватить этого певуна, не буду кривить душей и говорить, чтобы отдать его в руки правосудия, нет, они просто решили намять ему бока. К сожалению, это не удалось, местное население как-то странно среагировало на это желание и встало на его защиту. Встретив непонимание, мои молодцы обиделись, а когда этому счастливчику удалось сбежать, и вовсе рассвирепело. Ну а дальше случилось то, что случилось.

– Хорошо, капитан, идите, я обдумаю Ваш доклад.

Капитан склонил голову и вышел из кабинета.

– Ну что думаете, господа? – спросил наместник оставшихся.

– Думаю, все это очень плохо, господин граф, – поклонился ему секретарь, человек, лицом больше смахивающий на грызуна, – плохо со всех сторон. Бьюсь об заклад, мэр сейчас строчит жалобу герцогу, расписывая во всех красках злодеяния, совершенные Вашими молодцами. Офицеры недовольны тем, что Вы так жестко их распекали, считая этих обывателей виновниками данного неприятного инцидента, которые, по-видимому, уйдут от ответственности. Ведь я как понимаю, принимать сейчас какие-то жесткие меры Вы не собираетесь?

– Продолжайте, господин секретарь, – чуть скривил губы наместник.

– Это и правильно, нам ни к чему сейчас никакие резкие телодвижения. Недовольство местного населения растет, несмотря на принимаемые нами меры. Все эти мелкие неприятности, которые сыплются на нас в последнее время, обязательно становятся достоянием общественности и тоже не добавляют любви к нам. В конце концов, наш великолепный план по поднятию авторитета флота Его Высочества и Вашего в итоге потерпел полное фиаско в связи с последними событиями. У меня в голове рождаются всякие нехорошие мысли, господин граф, не подтачивает ли нас какая-нибудь тайная оппозиция.

– Да откуда ей тут взяться, Вашей «тайной оппозиции»? Тут политики-то никакой, одна торговля, прибыль, пошлины, налоги. Скукота полнейшая. Тут, господин Боше, ни тайной, ни явной оппозиции, мэр имеет столько власти в руках, сколько не имеет любой другой градоначальник, и они еще пытаются говорить о свободном городе. Глупцы.

– Тем более Вам, Ваше сиятельство, необходимо сконцентрироваться на сближении, так сказать, с господином мэром и его семьей.

– Не заговаривайтесь, господин Боше, Ваша близость к герцогу еще не дает Вам права так со мной разговаривать, – вспылил наместник.

– Я не хотел ничего сказать, что воспринялось бы как двусмысленность, Ваше сиятельство, но Вы отлично знаете, что герцог очень желал бы этого брака.

– И стать посмешищем всего герцогства, – фыркнул наместник.

– Ну что Вы, граф, стать наместником всей прибрежной провинции и к тому же, если, конечно, дело выгорит, добавить к Вашему прекрасному титулу коронку пфальцграфа Мариинского. Довольно неплохой куш, – пожал плечами секретарь.

– Хорошо, господин секретарь, я понял точку зрения Его Светлости, но сейчас я хотел бы, чтобы Вы занялись расследованием этого инцидента.

– И незамедлительно, – поклонился секретарь и в ответ на небрежный жест наместника вышел из кабинета.

– Чем хуже у меня идут дела, тем он наглее, – пожаловался он капитану своей охраны.

– Только прикажите, господин наместник, и я собственноручно сверну шею этой крысе.

– Не сейчас, Освальд, – покачал головой наместник, – не сейчас.

Расследование так называемого инцидента, к сожалению, почти ничего не дало. Вопрос господина Кивина о том, кто поставил вино, разрешился сразу, вино было поставлено из погребов его сиятельства, поэтому расследование в этом направлении практически сразу и прекратилось, тем более что во время драки в таверне оба бочонка пострадали. Пострадали – это было мягко сказано, их разбили вдребезги, соответственно расплескав все остатки содержимого.

Насчет сказителя, главного виновного в начале масштабной драки, то его следы затерялись. Было ясно только одно – его прозвище Странник, он не так давно в городе, еще не успел примелькаться в питейных заведениях. Пригласивший его матрос Сим находился не в лучшей форме, попросту говоря, лежал в лазарете с разбитой головой, и пояснить по его поводу ничего не смог. Ну да, пригласил, но кто он и откуда, знать не знал и вообще вел себя агрессивно настолько, насколько мог в таком состоянии. Два его товарища, безотлучно в свободное время находившиеся при нем, вообще не смогли произнести и пару слов без грозди сопроводительных идиоматических выражений, которые не несли никакой ценной информации.

Поиски этого Странника были поручены лучшим дознавателям, успехи которых пока, надо отметить, не впечатляли. Хотя, если верить некоторым слухам, которые каким-то невероятным способом стали достоянием, как говорится, общественности, периодически в разных местах города и в разное время появлялись люди, выдающие себя за Странника, рассказывающие разные истории, несколько компрометировавшие власть предержащих, а в некоторые времена даже исполнявшие крамольную песню так не понравившуюся матросам герцога.

Изловить этих людей или человека, если это действительно был Странник, не удавалось, что приводило в бешенство наместника, который был уверен, что весь город вошел в сговор, чтобы досадить ему. А через десяток дней наместника отозвали в столицу с отчетом перед герцогом. Поговаривали, что мэр действительно обратил внимание Его Светлости на неподобающие действия некоторого числа матросов его флота. И герцог вызвал наместника, как говорят политики, «для консультаций».

Ловушка

Лето заканчивалось, и самые жаркие дни сменялись понемногу торжественным приходом осени. Город жил своей обычной жизнью и, казалось, все неприятности в прошлом, все разногласия остались позади.

Мил, по совету Гортензии, поселился в маленьком домике неподалеку от Старого города, где зажил роскошной жизнью столичного любимца. Стараниями Алисы, которая почему-то решила, что эта идея пришла в ее прекрасную головку первой, мэтр воспринял это известие без особых возражений. Мало того, будучи обличен почетной ролью распорядителя творческим расписанием даровитого ученика, он получил кой-какие моральные и материальные дивиденды.

С легких рук Алисы и Гортензии, которые были первыми заводилами и порой определяли модные течения, «бархатный» голос господина Милл И’Усса вошел в моду, а сам он был нарасхват на светских мероприятиях. Не сказать, что это давало ему такую уж большую финансовую прибыль, тем более что немалая часть гонораров оставалась в ведении мэтра, но Мил был в том возрасте, когда деньги были не самым главным в жизни. Он просто упивался той известностью, которая свалилась на него. Когда тебя узнают на улицах, мило улыбаясь на твое приветствие. Когда барышни, присаживаясь в приветливом реверансе, так мило краснеют и опускают глазки, а их матери с удовольствием приглашают отобедать. Когда отцы семейства на полном серьезе спрашивают мнения о тех областях, в которых Мил никогда не чувствовал себя достаточно грамотным, и снисходительно прощают его промахи.

Но и, что кривить душой, даже те деньги, которые ему удавалась зарабатывать, позволяли ему вести довольно приятный образ жизни, оплачивать не самую дешевую квартирку, одеваться в не самые дешевые наряды.

Бурный роман с Алисой был полон таких потрясений, что заслуживает отдельного описания, и был полон невероятной страсти. К сожалению, продолжился он недолго, после месячного отсутствия в город вновь прибыл наместник, и поползли упорные слухи, что он, всерьез очарованный дочерью мэра, испросил разрешение у герцога попросить ее руки. Знающие люди утверждали, что именно поэтому и уезжал наместник, а никак не по жалобе мэра, который и сам «спал и видел», как бы примкнуть к высокородному сословию, а посему не рискнул бы таким образом испортить отношение со столь желанной партией.

Все это наложило неприятный отпечаток на отношения Мила и Алисы, он стал несколько подозрительным, она раздражительной и нервной. В такие моменты Мил укорял ее в высокомерии и невнимательности, что приводило только к обострению ссор.

Обычно в ответ на упреки она начинала злиться и в пылу гнева сетовала на то, что не может выдернуть «занозу из сердца», коей был сам Мил, и вновь зажить той прекрасной свободной жизнью, какой она жила до него.

В такие моменты он отворачивался от нее и тихо говорил:

– Бросить бы тебя, да вот не могу, твоя красота сжигает мое сердце, а твое отсутствие его просто убьет. Пусть я буду медленно сгорать, ведь боль ничто по сравнению с разлукой.

После таких слов Алиса обычно становилась более мягкой и сердечной, но ее нежность длилась недолго, и они вновь вставали на грань разрыва.

А что же Гортензия? Она, как ни странно была всегда рядом с этой невыносимой парой. «Принцесса и бард» произносила она с усмешкой, «два самых невыносимых существа». Смотреть на их роман, который, как они надеялись, был известен, только им троим, было для нее сущей мукой. Ибо самый отважный мужчина всех времен изводил ее сердце любовью, признаться в которой она не хотела никому.

Говоря о самом отважном мужчине, конечно же, подразумевался Странник, поскольку она привыкла различать «слащавого» барда, который своим «бархатным» голосом разбивал все женские сердца города, и маленького закутанного в черный плащ человека, с готовностью следовавшего по ночам в любое указанное ей место, рассказывая там своим хриплым голосом о неведомых странах, о вольных городах. Иногда певшим старинные баллады, зажигавшие в сердцах огонь.

Странник объяснялся ей в любви каждую ночь, когда они переодевались в маленькой комнатке с отодвигающемся камином. И она верила каждому его слову, которые обжигал своей страстью и огнем, и готова была изменить данной себе когда-то клятве, только бы быть с ним. Но только вскоре наступал день, и отважный Странник исчезал, уступив место совершенно другому человеку.

Гортензия нашла Мила на их любимом месте на высоком скалистом утесе, с вершины которого открывался захватывающийся вид на бескрайнее море, величественно уходящее далеко за синеватую даль.

– Привет, Мил!

– Здравствуй, Гортензия, – хмуро произнес он, поднимая на нее свои ясные грустные глаза.

– Ну что опять случилось такого непоправимого?

– Не знаю, а что, что-то случилось? – Мил попытался улыбнуться.

– Я только что от Алисы, она вне себя, получила какое-то письмо, сначала долго пожирала его глазами, затем разревелась, что, надо тебе сказать, явление настолько редкое, насколько и удивительное. А потом началось что-то невообразимое. Короче, я решила оттуда улизнуть, чтобы эта страшная буря не задела ненароком и меня.

– А причем тут, извините, я? – пожал плечами Мил, изображая на лице невинность.

– На свете очень мало людей, чьи письма могли бы так подействовать на Алису, и мне кажется, я догадываюсь, кто мог быть одним из этих людей.

– Она что, дала тебе его почитать? – возмущенно проговорил Мил.

– Почти. Она бросила его на свой столик из черного дерева, ну тот, который ей якобы привезли из далеких восточных стран.

– Я понимаю о каком столике ты говоришь, Гортия, – нетерпеливо пожал плечами Мил, – и что дальше?

– Короче, я бросила на это письмо только один взгляд, там были стихи, по крайней мере строчки были как у стихов.

– И что?

– Знаешь, у нас с Алисой не так много знакомых, которые любят связывать слова в стихотворные строчки.

– Вот еще, чтобы послать девушке стихи, необязательно писать их самому.

– Наверное, но мне показалось, что я наверняка угадаю автора. Я сбежала от Алисы, послала слугу узнать, дома ты или нет, узнав, что нет, пораскинула мозгами, где ты можешь быть, и вот я здесь. Я вижу тебя сидящим на холодных камнях, грустно уставившимся в бездонную даль. Таким грустным я тебя вижу, только когда вы ссоритесь с Алисой, так что я жду объяснений. А если ты будешь продолжать делать из меня дурочку, я тебя просто побью. И не вздумай мне сказать, что будешь защищаться.

Мил долго молчал, глядя вдаль, наблюдая, как солнце готовилось закончить свой дневной путь и устроить феерический закат.

– Дни стали заметнее короче, и вечера уже значительно прохладнее, но камни все еще теплые, можешь мне поверить, – грустно начал он. – Лето кончилось, осень, скоро и ей придет время, придут холодные дожди и ветра, которые охладят наши головы и сердца, спрячут наши слезы, и все встанет на свои места. – Он помолчал и, не дождавшись от Гортензии никакого ответа, продолжил: – Мы поссорились вчера, наговорили друг другу лишнего. Потом вроде как помирились…

– Как ты видишь, наши дальнейшие отношения и вообще наше будущее? – спросила Алиса, натягивая себе на плечи покрывало, и, словно кошка, прижалась горячим телом к Милу, все еще тяжело дышащим, с капельками пота на лбу.

– Я не знаю, – поцеловал он ее в макушку, как всегда целовал после того, как они отрывались друг от друга. – Я живу настоящим, и я счастлив. У меня есть любимое дело, которое мне нравится, которое нравится другим, в том числе и тебе. Я учусь у мэтра, а он называет меня лучшим учеником.

– А я?

– Что ты, милая? Ты рядом, я счастлив с тобой и пытаюсь сделать тебя как можно счастливее.

– Но я хочу большего.

– Не понимаю тебя, я отдаю тебе все, чем я богат, все, что я имею, свой голос, свой талант, свою душу, свою любовь. Мне нечего больше бросить к твоим ногам.

– Может быть. Но все это украдкой, втайне от всех. Как будто мы делаем что-то нехорошее, постыдное. Я хочу, чтобы все знали, что мы любим друг друга.

– Но разве нам плохо с тобой?

– Мил, любимый, мне так хорошо с тобой, что временами кружится голова, разрывается сердце. Я полна тобой.

Ее горячее тело еще плотнее прижалось к нему.

– Разве тебе этого мало, – чуть обиженно прошептал он, выскальзывая из ее объятий.

– Не уходи.

– Я хочу пить, ты сегодня была так горяча, что меня мучает жажда.

Он встал с кровати, накинул на себя атласный халат, подошел к столику и налил два бокала красного вина.

– Держи, – протянул он ей.

– Не хочу, – покачала она головой и спустила с кровати на пол ноги, придерживая покрывало на груди. – Я же говорю тебе, я хочу, чтобы все знали о наших чувствах.

– И как ты это себе представляешь? – недоуменно произнес Мил.

– Ты глупый, – засмеялась Алиса, – какой ты глупый.

– Ты хочешь выйти за меня замуж? – с изумлением догадался Мил.

– Знаешь, каждая девушка стремится выйти замуж, что бы она по этому поводу ни говорила другим. Так уж распорядилась природа.

– Да я не спорю, – смутился Мил. – Просто это так внезапно.

– И ты, конечно, еще не готов, – фыркнула Алиса, – знаешь, мужчины редко бывают готовы к такому повороту в их жизни.

Увидев, что Мил не спешит с ответом, она встала с кровати, обернула покрывало вокруг тела и, подойдя к столику, на который Мил поставил бокал с вином, пригубила немного.

– Я больше люблю сладкие сорта, а не такую кислятину, – поставила она бокал на стол.

– Да? Не замечал. Я так стал предпочитать сухие вина, они более ярко раскрывают вкус букета. Налить тебе другого? – Мил посмотрел на нее.

– Нет, спасибо.

Она повернулась к нему спиной, подошла к креслу, на котором в беспорядке валялись ее вещи, и стала не спеша одеваться.

– Я бы не торопила тебя, Мил, – произнесла она, – просто, знаешь, один человек сделал мне предложение, и отец настаивает, что бы я дала ответ.

– Скажи «нет», – вспылил Мил, с удовольствием наблюдавший за ее точеной фигурой, – или ты не любишь меня?

– Причем тут это, Мил? Я могу сказать «нет», но я должна объяснить свой отказ.

– В каком смысле? Разве то, что ты его не любишь, это не достаточный повод?

– Какой ты странный, ну, конечно же, нет. Любовь и супружество не всегда идут рядом, разве ты этого не знаешь?

– Супружество должно быть только по любви, иначе человек обречен на одиночество.

– Ты странный, Мил. Конечно, то, о чем ты говоришь, мечта каждой девушки. Но если ты не в курсе, не всем мечтам суждено сбыться. Вряд ли мой ответ отцу, что я не люблю этого человека, будет достаточен для отказа.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Понимаешь, это очень хорошая партия, просто замечательная, ни одна девушка не может устоять против такого предложения. Ни один человек не поймет причин отказа.

– И все же тебя что-то останавливает?

– Ты бесчувственное бревно, Мил, – тихо произнесла Алиса, заканчивая одеваться и поворачиваясь к нему, из ее глаз медленно текли жемчужные слез. – Меня останавливает любовь к тебе.

Она подошла к столу, взяла в руки бокал, отпила из него.

– Мне пора, любимый, – тихо прошептала она, – я бы очень хотела, чтобы ты принял решение. Отец требует, чтобы я дала ответ как можно быстрее. Он говорит, что не хочет давить на меня, но в то же время всеми силами дает понять, что это будет самым верным решением в моей жизни.

– Кто он, Алиса?

– Вообще-то это секрет, – она выдержала паузу, – это граф Волер, наместник герцога в Мариине.

– Понятно. Выходи за него, это действительно блестящая партия.

– Ты самое толстокожее существо на свете, если можешь шутить в такой момент, – улыбнулась Алиса. – Мой отец очень любит меня, думаю, он не будет долго сопротивляться, – она смутилась, как-то беззащитно улыбнулась. И не совсем правильно истолковав молчание Мила, нежно обняла его, и поцеловала. – Ладно, не ревнуй, мне уже пора, пока, – еще раз поцеловала его, она выскользнула из комнаты.

Хлопнула дверь, и Мил остался в одиночестве.

…А потом я написал ей письмо.

– Можно узнать, что ты ей написал? – неожиданно суровым тоном произнесла Гортензия.

– Ты же читала.

– Я не читала, только бросила взгляд и поняла, что это были стихи.

– Понятно, – он покачал головой и замолчал.

– Вот только не надо делать трагических пауз, или ты даешь мне понять, что это тайна?

– Это, конечно, тайна, – начал Мил, но споткнулся на слове тайна, поглядев в ее лицо, – но тебе можно.

– И я так думаю, ну-ка изобрази.

Мил поднял на нее грустные глаза и продекламировал тихим и печальным голосом:

 
Ты лети, голубка, на свободу,
В милые края, в любимый дом.
Я неволить ни к чему не буду,
Пусть растает все, как летний сон.
Я уже не раз с тобой «прощался»,
А потом метался до утра,
Я любил тебя и восхищался,
Но теперь уже пора, пора…
Только что-то очень, очень больно
Укусила за сердце тоска.
Вспоминаю облик твой невольно
И шепчу себе: «Она ушла».
Разлетелось сердце на осколки,
На обломки вся моя душа.
Где ты, где ты, милый голос звонкий?
«Ее нет, она уже ушла».
Ты лети, лети, моя голубка,
Хотя что я, вовсе не моя.
Просто помни, что в одном сердечке хрупком
Есть всегда местечко для тебя.
 

– Какой ты все-таки эгоист, Мил, – покачала головой Гортензия, – ведь она ждала от тебя не этого, неужели ты не понимаешь? Она ждала, что ты позовешь ее с собой. Откроешь ей сердце и станешь ее мужем. Мил, проснись, что с тобой? Ты же вместо всего этого говоришь: «Милая, катись-ка ты куда хочешь», а чтобы твои слова не были уж откровенно грубы, добавляешь: «Я буду тебя всегда вспоминать». Не будь ты моим другом, сказала бы я, кто ты.