Текст книги "Живым не дамся смерти. 1. 1/2"

Глава 5

Промежуточные станции назначения

– И где он? – из-за резкого, насквозь и до мозга костей пронизывающего ветра, прозвучал так же обрывисто вопрос человека, с ног по голову закутавшегося в своё очень ветхое одеяние, чем-то похожее на плащ монашествующего пилигрима, скрывающего от мира сего под капюшоном не только своё лицо, но и свои помыслы.

Сам же пилигрим обладал не только неустойчивым и неусидчивым характером, не дающим ему хоть на мгновение задержаться на одном месте, но настолько немалым ростом, что его можно было счесть за великана среди людей. Что в свою очередь предопределяло его не среднестатистический шаг на бренной земле, а в данном случае по скалистой и безжизненной местности, из которой состояла эта свинцового исполнения округа гнева богов и перепутья судьбы, которую мерил своим большим шагом пилигрим, прохаживаясь вдоль берега реки, не менее, чем сам берег будоражащий умы своей зловещностью и мёртвой бесконтрольностью хаоса в себе. Вот только вступи твоя нога в эту водную заводь первобытного ужаса и хаоса, то ты в одно мгновение будешь обречён, поглощённый жизненным предначертаньем этой реки заклятой смерти, ещё называемой Стиксом.

И сбивающий с ног сквозняк безнадёжности, ледяной холод и стужа обречённости, принизывающие собой все клетки местной атмосферы и редкого здесь полуживого организма, создавали собой предпосылки предвзятости к своему теряющему способность мыслить будущему у людей, оказавшихся на этом берегу мира. И то возникшее на этом берегу реальности скопление и скученность людей, было отражением вот такой обречённой на безнадёжность своего спасения реальность, где спасения в самом себе уже не виделось и не имело шансов, и люди искали его друг в друге, прижимаясь друг к другу, пытаясь получить друг от друга чуточку сохранившегося тепла, при этом насчёт поделится своим не всегда об этом могла идти речь.

И все эти люди, оказавшиеся здесь не по своей воле, а для этого пришёл свой час и срок, как блуждающий и прохаживающийся вдоль берега человек только по одному виду, каждый момент имели в виду то, что делается со стороны реки, откуда каждый момент ими ожидалось появление лодки со своим кормчим Хароном. Кто единственный имел лицензию на перевозку душ людей из этого безрадостного и холодного мира живых, согреваемого только людским сердцем, в мир мёртвых, где уже можно не беспокоиться о поддержании своего внутреннего сердечного тепла и жара, об этом там есть кому позаботиться. И по совокупности ваших земных дел вам определят достойную ваших дел цену.

– А что ты так нервничаешь и дёргаешься? – усмехается сам себе этот долговязый человек в капюшоне, при этом так он ёрничает в свою сторону не своим прежним голосом, а в нём как будто произошла мгновенная деформация его реальности и значения личности, и на первый план его естества вышла полная ехидства и злокозненности женская сущность. У которой совсем другие взгляды на окружающее, и она не будет испытывать в себе неопределённость в своих решениях, ещё называемое терпением, а она, считая, что баланс жизни достигается только через её подведение к смерти, и сразу выводит это сальдо. – Ты прекрасно знаешь, что всему свой срок. – Говорит она.

– Значит пришёл срок понервничать. А в твоих устах слышать слово «прекрасно», до дрожи в сердце впечатляет. – Через такой же мгновенный деформационный переход в своём лице, даёт ответ он.

– Ты неисправим. – Отвечает она.

– Как и ты. – Даёт ответ он.

– Это единственное, что нас объединяет и связывает. – С ледяной неизбежностью констатации этого факта говорит она. – Вот только зачем мне всё это, я не пойму.

– Чтобы друг друга сдерживать. – Делает предположение он.

– Не хочешь ли ты сказать, что ты равен мне. – Зловеще проговорила она.

– Одинаковые характеристики нашей неисправимости на это указывают. – Отвечает он.

– Опять ты со своей математикой. – Теперь уже она нервно одёрнулась. Дальше она хотела ещё добавить остроты в их диалог, но была перебита своим оппонентом. – А может он почувствовал обман? – Вдруг задаётся этим вопросом он, глядя в сторону горизонта речной бесконечности.

– Кто он? – не сразу сообразила она.

– Харон. – Делает уточнение он.

– Каким образом? – оглянувшись в сторону скопления людей на берегу, замерших в своём смирении перед неизбежным, задалась вопросом она.

– Если секрет знают двое, то это уже не секрет. – А вот к чему это сказал он, и что это ещё за намёки такие, она только так, как может понимает и это вызывает у неё чуть ли не исступление и ярость. И до такой степени, что она, преломив все сдерживающие её барьеры, выходит из той органической и гармонирующей себя организации внешнего движения жизни, в котором аккумулировалась её бесконечно смертельная энергия. И она, через дефрагментацию своей прежней реальности и физической визуализации своего внешнего образа вырвавшись из этой навязанной ей связки единства со своей полной противоположностью, анодом, по квалификационной сетке второго я этого единства разностей потенциалов, где ей отводилась роль катода, наконец-то, обрекла своё физическое я, вобрав в своё новое визуальное и метафизическое сохранение своё представление себя и что ей было свойственно, представилась не в слишком отличном от прежнего своего я образе. Стоя теперь напротив своего прежнего я в таком же точно виде – бесконечной смиренности перед непреложными и назидательным.

– И что это всё значит? – обращается с этим вопросом к своему полному, за исключением разве что того, что спрятано за пределами темноты капюшона, отражению он.

– Так-то мне стало слишком тесно с тобой. – Говорит она. – А что насчёт моего внешнего представления, то не думаешь ли ты, что это только твоё. – Проводя руками по себе, добавляет она. – Ну а то, что я консервативна и верна своим истокам, то мог бы похвалить меня за это.

– Ты знаешь, о чём я тебя спрашиваю. – Жёстко спрашивает он.

– Не знаю. – С не меньше жёсткостью отвечает она. И на этом всё это не закончилось бы, если до них недонёсся заунывный гул реки, оглашающий о появлении лодки Харона. И теперь все взгляды людей и не только их направлены в сторону всё более отчётливо вырисовывающейся из горизонта бытия сознания лодки и гребца на ней. И вся вокруг и в себе действительность замирает на своё определённое этих приближением лодочника к берегу.

И только тогда, когда лодка сталкивается с берегом, охватившее всех находящихся на берегу пассажиров этого без бренного пути оцепенение отпускает в своё лёгкое расслабление, и все внимательно наблюдают за действиями этого сурового к вашей действительности лодочника, известного как Харон.

Харон же, причалив лодку вполне себе вместительных размеров, указывающих на огромную физическую силу и жилистость Харона с виду ничего из этого в себе не демонстрирующего, при этом справляющегося с лодкой в таких бурных условиях движения реки, выходит из неё и останавливаясь на краю берега, принявшись внимать тому, что ему будет представлено.

– Ваше время вышло. – Косясь в сторону одиноко стоящей на пригорке фигуры, оглушает округу своим голосом Харон, взбудоражив всех собравшихся на берегу людей, принявшихся в себе собираться и по одиночке отрываться от общей массы, подходя к Харону. Быстро окидывающего взглядом нового своего пассажира после того, как получал от него плату за проезд – обол.

Правда, не обходилось и без своих заминок, когда, к примеру, в руки Харона клалось два обола, которыми снарядили в путь своего родственника его предприимчивые наследники. И тогда Харон демонстрировал в себе тонкое чувство юмора, заявляя следующее. – Все едут по общему тарифу и экспресс услуги здесь не предусмотрены. В том числе и круиз по маршруту в обе стороны через реку Стикс.

Когда же практически вся эта партия людей, кроме одной так и не поднявшейся на ноги фигуры, переместилась в лодку, Харон, сверяясь взглядом с одиноко стоящей на пригорке фигурой, выжидающе в её сторону посмотрел и обратился с вопросом. – Кому-то особое приглашение нужно?

На что звучит мёртвая тишина, которую Харон считает, как неуважение к нему и чуть ли не пренебрежение ко всему тому, чем он тут занимается. Мол, хоть заорись тама, мне плевать. И я как лежала (а это была она), так и буду лежать. Мне спешить, как сам понимаешь, некуда и не зачем. За мои то грехи, я ещё и рвалась бы туда, где мне за них держать ответ. Ага, щас! Если кому-то и нужно в этом деле поспешать, то уж точно не мне. Так что отвалите все, а я буду продолжать всех вас, терпил, дальше изводить своим нетерпением.

– Кто она? – обращается с этим вопросом Харон уже к этой одиноко стоящей фигуре. А вот сейчас, после этого вопроса Харона выясняется, что видимость как всегда обманчива. И отделившаяся от этой одиноко только с визуальной точки зрения фигуры точно такая же фигура, направившаяся в стороны лежащей отказницы, указала на двойственность и двоякость этого одиночества.

– Она та, кто требует для себя особого подхода. – Говорит та часть одиночества, за которое отвечает Она.

– Кто сказал? – задаётся вопросом Харон.

– Я. – Пронзительным взглядом посмотрев на Харона сказала Она в этот сосредоточении своей явственности.

– А что она скажет?

– Она ничего сказать не может. Её уста запечатаны оболом. – Отвечает Она.

– Так вот с чем связано ваше поручительство. Вы проявили небрежность, а оплачивай её мне. Так не пойдёт. Одного поручения заместо платы будет недостаточно. – Резюмирует себя Харон.

– Что ещё нужно? – спрашивает Она.

– Либо найдёте собой утерянное, либо потребуется согласование с принимающей стороны. А это уже оргвыводы. – С какой-то прямо бюрократией сказал Харон.

– Это ведь только формальности. – Говорит Она.

– Таковы правила. – Непреклонен Харон.

– И на чём сойдёмся? – задаётся вопросом Она.

– У вас есть время до моего следующего прибытия. А там уж, что вами будет выбрано, то так и будет. – Отвечает Харон, после чего разворачивается и занимает своё рулевое место на лодке. Которая вскоре отчаливает от берега, оставляя за собой рябь безнадёги.

– И как всё это понимать? – с этим вопросительным раздражением подошёл Он.

– Надо искать обол. – Отвечает с долей удивления Она, не понимая, что тут ещё не ясно. Но у её оппонента наличествует куда как более глубокий взгляд на происходящее. С которым он подошёл сюда, к переднему краю проблемы, и принялся прохаживаться вдоль берега, вокруг до около своего раздражения и туманно прояснённой мысли. – Это что тогда получается! – с возмущением заявил Он. – Что у них там ходит и существует параллельно живому миру своя целая сходная система ценностного оборота. – Потрясая чем-то звонким в своих карманах, нервничал Он, заставляя тем самым её с подозрительностью всматриваться в сторону его карманов, откуда издавался столь для неё знакомый звон монет. Который и рождал весьма интересные мысли.

– Вот же жлоб! – теперь уже Она занервничала от возникших сомнений в сторону не полной честности его по отношению к ней. Она то всегда о нём думала, как о наивном простофиле, а тут вон как получается – Он, прикидываясь этим простодушным простофилей, обвёл её вокруг пальца. И Она уже совсем не уверена в том, что тот обол Психеи бесследно пропал. И он, наверняка, присоединился к той горсти монет, которой наполнял свою скупую душу Он. А по следам вот таких выводов у неё рождаются новые вопросы.

– И откуда они у него там взялись, когда у меня ничего из такого в карманах нет? – задалась вопросом Она, и тут же многое для себя поняла насчёт того, кто всегда тебя обманет и будет обманывать, скрывая все свои подлые намерения под своей лицемерной серьёзностью и основательностью. – Ему почему-то доступен этот ценностный сплав, тогда как всё это проходит сквозь мои руки, утекая в реку времени, как вода в песок. Ему дана возможность сохранять, когда я полностью стираю из того, что было. И как теперь быть? – а вот этот её вопрос относился к будущему и был по делу.

– Не подавать виду, что мне всё это известно. – На этом моменте остановилась Она. Вслух же Она задалась другим вопросом. – И что это для нас может значить?

Он вдруг, как будто застанный на чём-то врасплох остановился на месте, бросил взгляд на неё, и тихо проговорил. – Надо искать связи, связывающие эти два мира.

Глава 6

По следам

– Вопрос на засыпку. – Без всякого предисловия на приветствие и на как ваши дела, что для этого места нахождения может показаться не к месту, сказал не в бровь, а сразу в лоб и в заслезившийся глаз (так будет геологационно верней и ближе), высокий, как жердь, человек настырной бескровности и в тот же момент невероятной дерзости в себе. И всё это вместе взятое относилось к работнику судебно-медицинских служб, приписанного к месту окончательной регистрации граждан (МОРГу), к кому с вот таким нарративом, корёжащим слух голосом, как ржавым ножом по жестяной поверхности, как по кругу обратился этот некто. Отчего работник приёмного отделения МОРГа, так неожиданно для себя разбуженный сперва, а затем перехваченный этим неизвестным, странного очень вида, от которого той же ледяной стужей веяло, что и от основной клиентуры МОРГа, с кем ему приходилось иметь тут дело, несколько в себе опешил, не зная пока что как реагировать на такой к себе подход.

– Что приводит ваших основных клиентов в эту точку итоговой регистрации? – задаётся этим вопросом на засыпку неизвестный.

– Каждого по-своему. – Отвечает работник МОРГа, протирая заспанные глаза.

– Не кажется ли вам тогда странным то, что при наличии стольких разных жизненных путей, они, эти пути, чтобы вы не делали, всё равно приводят в одно место. – Продолжает умничать этот сложный для понимания работника МОРГа человек. И не поймёшь его, чего ему, собственно, тут надо.

– Вас кто-то конкретно интересует? – уже собранным и уверенным голосом задаётся вопросом работник МОРГа, кого, конечно, можно поначалу сбить с толку, но только на короткий промежуток времени. Всё-таки он каждый день, а часто за полночь имеет дело с такой изнанкой человеческого я и жизни, что он перестал чувствительно, сердечно и вообще как-то реагировать на то волнение, за которое отвечает человеческое сердце.

– Нас интересует поступившая вам вчера вечером неопознанная личность свидетеля своей смерти. – В разговор вдруг влезает вышедшая на первый план своего я, молодая и яркая представительница современности, – её яркость определялась не колором её помады и туши, а той самой выразительностью своего внешнего вида, которую в себе подчёркивают эмансипированные представительницы женского пола, категорично отказавшиеся от всего женского, нося на себе брючный костюм, минимум красочного антуража и беспрецедентно ледяной, пробирающий до самых поджилок взгляд надменности и своего уверовывания в том, что вам уже ничем не поможешь, – до этого момента не вмешивающаяся в этот разговор и стоящая позади своего напарника.

– Как-как вы сказали? – неожиданно для всех тута переспрашивает современницу работник МОРГа, видимо из-за своего отшельнического образа жизни (а таковы издержки этой специфической организации труда, мало кто желает и дальше иметь дело с таким человеком, кто большую часть дня проводит с трупами и людьми неживыми) переставший делать верные оценки реальности. И современница, слегка опешившая и покоробленная от такого к себе вопросительного подхода этого смотрителя последнего пристанища человеческой души перед её отправкой в дальнейшее путешествие, – он явно начал упиваться своей значимостью и властью перед людской беззащитностью, – сразу мало что поняла из того. что себе решил позволить этот всего лишь привратник в обитель исключения, как на внутреннем сленге того места, где по штатном расписанию числится эта современница и её напарник, зовётся МОРГ. Но она сдержалась от заслуженного этим привратником примечания его в одно пустое место, и повторила свой вопрос.

– К вам вчера поздно вечером поступила без признаков жизни неопознанная личность свидетеля своей смерти. Будьте так любезны, нас к ней проводить. – Отчеканивая прямо слова, проговорила более чем убедительно современница, по совместительству сотрудник следственного отдела под значимым кодовым именем Алиса, как она этому привратнику отрекомендуется с помощью своих верительных грамот из прошлого, а сейчас с помощью своего служебного удостоверения. Где и будет до этого дерзкого и в чём-то привередливого привратника доведён весь спектр полномочий, дающих право Алисе проходить туда, куда она хочет, просить то, что ей нужно и всему этому должен содействовать он, привратник с основательным именем Пантелеймон.

А Пантелеймон, что за вредная и малоустойчивая всё-таки личность, и он с одного и даже со второго раза не понимает того, что от него требуется и просят. И он вместо того, чтобы сразу проявить гражданскую сознательность и инициативу, предложив Алисе всего себя, – я к вашим услугам, – начинает тут надсмехаться и иронизировать над тем, над чем грешно и кощунственно смеяться. И Пантелеймона в такой своей без рассудочности поведения не оправдывает нисколько даже то, что он отупел и притупился в чувствах и нравственности, круглосуточно также бывало, проводя всё своё служебное время в обществе людей, для кого всё человеческое осталось в прошлом и чуждым.

– Интересно вы его обозначили. – Вот так иронизирует Пантелеймон над тем, над чем не стоит насмехаться. – Свидетель своей смерти.

А вот Алисе Стальевне для вас, удивительно и непонятно такое слышать. О чём она так прямо и говорит. – Не понимаю, что у вас вызвало этот всплеск невежества. – Замечает за Пантелеймоном эту рецессию умственного потенциала Алиса Стальевна. – Пока же не проведены следственные мероприятия и не выяснена причина, приведшая нашего подопечного в то самое состояние, которое констатируется, как смерть, мы не можем записать его не только в обвиняемые, но и в подозреваемые в своей смерти. Так что он пока что привлекается в качестве свидетеля. И по мере следствия мы это всё и выясним. И как понимаете, что в таком деле до окончания расследования, под подозрением находятся все.

– И я тоже? – с насмешкой над тем, над чем смеяться себе дороже, вопросил Пантелеймон, чья неисправимость в деле своей упрямости и вот такая преступная беспечность, прямо обескураживает и настораживает.

– Вы в первую очередь. – Без тени возможности иронии и шутки проговорила Алиса, своей нечеловеческой сквозь Пантелеймона холодностью взгляда всё же сумев вогнать Пантелеймона в трепет ужаса при виде раскрывшейся перед ним бездны отчаяния, стоящей в бездонно мёртвых глазах Алисы, куда и обратно шло бесчисленного количество лестниц, и как было дано понять Пантелеймону, то одна из них предназначалась для него.

– Веди. – Раздаётся голос напарника Алисы. И Пантелеймон, не задаваясь больше лишними вопросами, проводит до пункта назначения, прозекторскую, в такую спозаранку его потревоживших сволочей, как по ним (по его не званным гостям) вне себя выведенный прошёлся Пантелеймон. Правда, не без своих заминок и происшествий, без которых редко сопровождается путь по незнакомым и в первый раз вижу местам.

Чему также сопутствовало то, эти незваные гости, сволочи по жёсткому недосыпу и мнению Пантелеймона, были не просто обыватели, кого вдруг настигла трагическая весть о каком-то своём непутёвом родственнике, кому давно и всегда пророчили вот такой скоропостижный исход из своей жизни, а он, вот же новость, на этот раз не подвёл такие на его счёт ожидания всех его знакомых и родственников в том числе, правда только слишком неожиданно, а это были представители тех структур жизни, которые регулируют правила и процессы жизни. И они имеют приоритетное право перед таким, как Пантелеймон обывателем, на доступ туда, куда они и когда укажут.

Так при проходе по несколько мрачновато освещённым коридорам МОРГа, ведомые Пантелеймоном сотрудники специальных служб, занимающиеся поиском истины, как опять же Пантелеймон, на этот раз более разумно и вдумчиво о них рассудил, – они на основании выстраивания логических цепочек, через улики и фактаж, ищут причины из этих следствий, – своим неспешным, с задержками на пути ходом, давали понять Пантелеймону, что они от него не только что-то утаивают, а они, как минимум, с ним не честны в том плане, что они здесь никогда не были. И хотя они этого в разговоре с ним не утверждали, всё же Пантелеймон не такой наивный служитель МОРГа, и он умеет слышать и понимать значение употребления некоторых слов вот такими людьми из специальных служб.

И когда этот сурового и хмурого вида тип весь в чёрном и с такими же очками на своём вытянутом лице (и не пойми что он из себя строит), заявил ему: «Давай веди», то он таким образом косвенно указывал на то, что они тут в первый раз и без него не найдут дорогу до прозекторской, где расположены холодильные камеры, в которых хранятся люди, прибывшие для своей окончательной регистрации в качестве не живых субстанций, перед своей отправкой в последний путь.

И вот эти представители специальных служб, двигаясь сзади от Пантелеймона так, как им того хотелось и заблагорассудилось, что нисколько не было похоже на то, что они провожались и тем более велись Пантелеймоном, из-за чего ему приходилось раз за разом сбавлять свой ход, перебрасываясь шепотом и словами на чём-то там останавливались (уж точно не на своих словах), и как пронималось Пантелеймоном, кто никогда не опустится до того, чтобы за людьми приглядывать и ловить их на чём-то своём, то они там что-то искали из того, что они могли потерять тогда, когда здесь никогда не были (это была тонкая ирония Пантелеймона; ага, развесил уши и всему поверил).

При этом эти, всё более и более непонятного для Пантелеймона качества люди, по ходу вот такого своего подозрительного движения во всю заговаривают уши Пантелеймона якобы касающимися впереди всех их ожидающего дела разговорами.

– Что нам о нём известно? – и вот для чего задаётся вот таким вопросом сурового вида оперативник. Вот и Пантелеймон совершенно не представляет. Тем более об этих фактах вслух при постороннем сообщать, то это вообще преступная халатность. Если только всё это не является прикрытием какой-то сложной комбинации. Мы, мол, этого лопуха прозектора специальными словами заговорим, а как только он, что за лопух такой, проникнется ответственностью за оказанное ему доверие, то можно будет делать что душе пожелается. К примеру, заняться анатомическими исследованиями, на которые никто разрешение не давал и не даст в ближайшие годы. Эти типа не этично и всё такое. Но когда предлагается столько денег, то не этично и не разумно будет отказаться от этих денег. В общем, вот так его, лопуха, на такой наив решили развести эти коррумпированные оборотни в погонах.

– Работал на доверии. – Даёт ответ Алиса Стальевна после совсем ни о чём задержки.

– И кого он таким образом обманул? – с долей иронии спрашивает суровый оперативник, демонстрируя в себе особый взгляд на этику отношений между людьми, находящимися по разные стороны закона, когда он при исполнении.

– Уж точно не смерть. – Симметрично заданному вопросу отвечает Алиса Стальевна, по всей видимости одного мировоззрения со своим напарником на вот такие аспекты жизни.

– А если пока отодвинуть в сторону судьбу, то какие есть предположения на его счёт. Кто решил не быть им обманутым, клиент или босс? – спрашивает напарник Алисы Стальевны.

– 50 на 50. Хотя я бы поставила на второй вариант. – Ответила Алиса Стальевна.

– Значит, всё может быть. – А вот итоговые выводы сурового оперативника никому здесь не понравились, включая его самого. И на этом они закончили, оставшись каждый при своём.

И ладно бы все эти задержки в этих коридорах и все эти разговоры прикрытия, но вот когда они начали преодолевать последний лестничный путь, ведущий в прозекторскую, – если честно сказать, то Пантелеймону совершенно непонятен был замысел того мудака, кто придумал такое архитектурное препятствие для попадания внутрь в помещение прозекторской (типа я прошёл свой земной путь, а дальше всё пусть катится к чёрту, по накатанной), – то вот здесь-то этот напарник Алисы, чьё имя отчего-то до сих пор было неведомо Пантелеймону, а ведь он вначале ознакомился с удостоверением этого громилы, ткнувшему его ему в нос, не слишком и удивил Пантелеймона, когда споткнулся на одной из ступенек и чуть не посчитал все ступеньки носом. Где он при этом себя и раскрыл окончательно перед Пантелеймоном, эмоционально отреагировав и заодно проговорившись о своей личностной подноготной (вот так он воспитан, на одних не цензурированных выражениях и форменных ругательствах) и о том, что он здесь уже ранее был.

– Что за бл**ь, хренотень! – резко и жутко ахнул суровый сотрудник, содрогнув устои местной атмосферы грохотом своего падения, и хорошо, что только под себя, без скатывания вниз по ступенькам. Видимо большая масса этого сотрудника, не позволила силам инерции взять в нём верх. – И опять на том же месте. – Возмущённо проговорил сотрудник, и тем самым себя раскрыл перед Пантелеймоном. Только с виду увальнем и отрешившимся от здравой мысли отшельником, а так-то он всё видит и замечает, и его не проведёшь. Из чего у него сразу возникли свои вопросы по следам раскрытия такой информации об этих посетивших его ни в свет, ни заря людях.

– Что-то здесь не так. – Рассудил про себя Пантелеймон. – Они однозначно себя выдают не за тех, кто они на самом деле есть. А иначе, зачем эти все недоговорки, недомолвки и игры в угадайку. – Правда, пока у Пантелеймона нет более существенных доказательств… чего? он пока недостаточно этого понимает (а может это такая игра), и он не может быть настолько наивным, чтобы лезть на рожон.

– Под ноги смотреть надо, Тот, а не куда бы то ни было. – Усмехается Алиса, как выясняется, очень язвительная и ехидная особа. – И на чём ты опять запнулся, витая в облаках? – а вот и другая сторона объяснения этих слов напарника Алисы, со странным очень именем Тот (как понял за него Пантелеймон). Из которых многое что для Пантелеймона проясняется. Первое, это то, что его позиция не вмешательства и не встревания была верной, во-вторых, он узнал много интересного из отношений между этими напарниками, и ещё раз убедился в том, что с Алисой Стальевной шутить даже не стоит пробовать.

– Да вот надумал, что для того чтобы найти искомую вещь, нужно пройти тот самый путь, на котором она была утеряна. – Говорит Тот, поднимаясь только сейчас на ноги. А чем он всё это время занимался, то и не поймёшь.

– И как, нашёл? – уже без всякого ехидства спросила Алиса Стальевна.

– Пока что нет. – Даёт с какой-то прямо иносказательностью ответ Тот.

– Тогда идём дальше. – Говорит Алиса, поворачиваясь к Пантелеймону, ожидающего их. После чего они заканчивают свой спуск до двери в прозекторскую. Здесь, на площадке у двери, Пантелеймон организует остановку, чтобы отыскать в карманах ключи. Где он после их нахождения в одном из карманов и их вынимания, вставляет ключи в замочную скважину, и…с долей удивления застывает на одном месте.

– Что-то не так? – задаётся вопросом Алиса Стальевна, при виде такой обмороженной задержки в лице Пантелеймона.

– Ничего не пойму. – Посмотрев на Алису Стальевну, говорит Пантелеймон. – Я точно помню, что их закрывал, у меня на этот счёт есть свой бзик, я по несколько раз проверяю двери на предмет их закрытия, прежде чем уйду. А сейчас они открыты.

– Тогда ничего больше не трогайте. – Говорит Алиса Стальевна, самой собой отодвигая Пантелеймона от дверей в прозекторскую. К которой также ближе смещается Тот. Здесь они перекидываются взглядами, которых им для понимания друг друга достаточно, после чего Алиса встаёт с того боку от дверей, куда они будут открываться, тогда как Тот встаёт с другой стороны, к тому месту, где они сейчас будут раскрыты. Ну а Пантелеймон отошёл вглубь развивающейся на его глазах ситуации, и принялся ждать… А вот чего, то он не знает. И будет лучше не нагнетать в себе напряжённую ситуацию.

Ну а дальше всё происходит очень быстро и только отчасти так, как в кино про штурм забаррикадировавшихся в помещении террористов, взявших в заложники ваше время и деньги. Только без громогласных заявлений переговорщиков о бесцельности и бесперспективности дальнейшего сопротивления этих падл и негодяев отличным парням из спецназа, предупредительных выстрелов и взрывов шумовых гранат, выноса дверей стеновым орудием и панических и визгливых криков неразумных подонков, вдруг посчитавших себя всех умней и ловчей людей из спецназа, и взявших то, что им не принадлежит. А ворвавшийся молниеносно и чуть ли не бесшумно внутрь помещения прозекторской через открытую Алисой дверь Тот, в тот же момент поставил всех, кто это всё видел, перед фактом того, что… А вот над этим вопросом придётся хорошенько подумать, глядя на то, что перед всеми предстало в помещении прозекторской.

Конечно, людям с бурной и местами слишком извилистой на события и выдумки фантазией, могла бы такая бредятина представится, которая не умещается ни в какие разумные пределы и рамки, – основной контингент этого помещения, покойники, будут подловлены на том, что они не полностью успокоились после своего перехода в это качественное, после жизненное состояние, – но здесь, окромя возможно Пантелеймона, кто мог запросто сбрендить, проводя столько здесь времени, таких людей с бурной фантазией не было (только в пределах разумного) и им поэтому представилась картина соответствующая тому, что можно увидеть, когда видишь мир в причинно-следственной связи. Даже если всё увиденное не сразу поддаётся разумному объяснению.

– У вас всегда здесь такой порядок? – задался вопросом Тот, вглядываясь в обстановку беспорядка и отчасти хаоса, который накрыл помещение прозекторской. И на этот раз Пантелеймон, всё это время держащий в себе марку человека независимого и не прогибаемого, сдал в себе и выглядел растерянным при виде того, что произошло в помещении прозекторской.

– Я не понимаю. – Только и проговорил Пантелеймон в полной растерянности.

– У вас есть ещё какой-нибудь вход, типа чёрного, в это здание? – задаётся вопросом Тот.

– Нет. – И только озвучивает этот свой ответ Пантелеймон, как со стороны их прихода сюда раздаётся громкий дверной хлопок, похожий на тот, когда двери захлопываются из-за вдруг возникшего сквозняка. На что следует моментальная реакция со стороны всех здесь находящихся людей, правда очень разная. Так Тот тут же бросился вверх по лестнице, как можно понять, то к входным дверям, чтобы, как минимум, не дать себя запереть тем человеком, кто так себя обнаружил. Хотя, скорей всего, тот человек унёс уже свои ноги отсюда, раз он выбрал для себя такой скрытный уход. Что же касается Алисы Стальевны и Пантелеймона, то они хоть и остались стоять на месте, всё же они это по разному делали.