Текст книги "Безумству храбрых"

Иар Эльтеррус
Безумству храбрых…

Облака бежали над поросшим сухой травой полевым аэродромом, обещая скорый дождь, легкий ветерок немного облегчал удушливую жару, а июль 42-го выдался жарким. Особенно последняя декада. Впрочем, до жары ли было усталым пилотам? Отнюдь…

Советской армии пришлось оставить Донбасс и Ростов-на-Дону, отступив на левый берег Дона – слишком сильным оказался натиск немецких войск. Тимошенко не смог справиться, не удержал плацдарм. Выжившие в страшных боях рядовые от усталости едва не падали, но все равно держались до последнего – слишком хорошо знали, уже знали, что принес враг на родную землю. Слухи о творимом немцами на оккупированных территориях любого заставляли сжимать кулаки от ярости и драться, не жалея себя. Одна Хатынь чего стоила… Такого не прощают.

Немного в стороне от летного поля лежал у рощицы в тени чахлых деревьев человек в летной форме и задумчиво жевал сорванную только что травинку. Не слишком высокий, коренастый, очень широкоплечий. Черты лица рубленые, жесткие, холодные глаза светло-голубые, короткие волосы темные.

Он не обращал ни малейшего внимания на то и дело проходящих мимо пилотов и техников, они тоже предпочитали не беспокоить недавно вернувшегося с боевого вылета человека. Тем более этого человека – с капитаном Анатольевым в n-ском ИАПе предпочитали не связываться. Слишком острый язык, абсолютное неприятие авторитетов, способность заставить подчиниться любого, даже имеющего более высокое звание. Да и в морду дать он не стеснялся, в случае чего, и это почему-то сходило ему с рук. Наверное, потому, что летал Анатольев, как бог. То, что он творил в воздухе на своем ЯКе, казалось попросту невозможным, ни один другой пилот не мог повторить его трюков. И немцев поэтому капитан бил лучше всех, на его счету было больше сбитых, чем у любого другого из полка.

Анатольев придвинулся к дереву и сел, опершись спиной об ствол, затем достал из поясного планшета короткую толстую сигару и закурил. Все вокруг поражались, не понимая откуда он берет во время войны сигары, да еще и в таком количестве – угощал ими капитан любого желающего, но они были настолько крепкими и вонючими, что желающих почти не находилось. На вопросы, даже вопросы особиста, капитан что-то нехотя бурчал о ленд-лизе. Как ни странно, особист поверил и отстал, хотя обычно убедить его в чем-либо было почти невозможно. Некоторые суеверные летчики даже поговаривали, что Анатольев колдун – уж больно ему везло.

Капитан на россказни не обращал ни малейшего внимания, он вообще говорил с кем-либо сугубо по делу, никто ничего не знал о его близких, но воевал Анатольев с такой яростью, что становилось ясно – его семья, скорее всего, погибла. Не может человек совершенно не иметь инстинкта самосохранения, а Анатольев его не имел – творимые капитаном трюки не раз едва не вызывали инфаркт у командира полка, подполковника Терещенко. Да о чем речь, капитан столько раз бросался в самоубийственные атаки, что другие пилоты уверились – он ищет смерти.

– Опять наш «колдун» сигары свои вонючие шмалит… – скривившись от едкого дыма, проворчал проходящий мимо рощицы лейтенант Гоглидзе, высокий худой грузин.

– Бр-р-р… – поежился старший лейтенант Сомов. – Дня три назад курева не было, так я сдуру у него сигарку попросил…

– Да ну? – оживился идущий позади них техник Панкратыч, плотный усатый мужичок лет пятидесяти, мастер на все руки. – Нешто кто в полку не знал, что енти сигары курить низя?

– Да слыхал я, но сам раньше не пробовал… – смутился Сомов. – Курить хотелось до смерти! Он дал с лыбой кривой, глядя на меня, что на того таракана. Я затянулся и чуть не сдох. Как это курить-то можно?! От одной затяжки кишки в узел завязались!

– «Колдун» как-то курит, – хмыкнул Гоглидзе, покосившись на безмятежного Анатольева, окутанного клубами сизого дыма.

– Самолет вчерась он снова угробил, – вздохнул Панкратыч. – Мне Демченко жаловался, что больше пяти сотен пробоин, возле кабины усе в лохмотья, а сам он целехонек. Точно колдун!

– Колдовства не существует, – с апломбом заявил Сомов. – Как и бога.

– Ну, не существует, так не существует, – не стал спорить техник, втихомолку повертев пальцем у виска, ему до измышлений комсомольцев дела не было, в бога старик верил и в церковь по возможности захаживал.

– Народ, идем в столовую! – помахал издалека младший лейтенант Ермолаев, совсем еще мальчишка девятнадцати лет отроду. – Повара обещались сегодня плов узбекский сварганить! Мне сказали, чтобы всех позвал.

После этого парень повернулся к Анатольеву и вздохнул – опять придерется, он всегда придирается. Но делать было нечего, и Ермолаев подошел, вытянулся по стойке смирно и отдал честь.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан!

– Обращайтесь, – лениво посмотрел на него Анатольев.

– Приказано звать всех на обед! – доложил младший лейтенант.

– На обед? – приподнял бровь капитан и одним текучим движением, словно кот, встал на ноги. – А ты, дитя поколения младого, неизвестного, когда устав как следует выучишь?

– Так я выучил, товарищ капитан! – возмутился Ермолаев.

– Кто тебе это сказал? – на лице Анатольева нарисовалось искреннее изумление. – Ты сам так решил?..

И принялся измываться над бедным младшим лейтенантом, отпустив беднягу только минут через пять. Тот сразу бегом ринулся прочь, поминая про себя чертова «колдуна» матерными словами. Ну вот что ему надо? Зачем пристает? Чего добивается? Похоже, просто сволочь…

Анатольева в полку не любили. Признавали его мастерство пилота, уважали, но терпеть не могли все равно – уж больно неприятный человек. При этом в бою всегда выручал своих, положиться на капитана можно было всегда, никогда не подводил. Бесила его манера с вежливым видом издеваться над человеком. Причем, чаще всего без причины.

Пилоты собрались в столовой и дегустировали вкуснейший плов – повара и в самом деле расстарались, сварив такую вкуснятину, что можно было руки до локтя обглодать. То и дело раздавались возгласы восхищения и благодарности. Старший повар, Мустафа Гамбалиев, довольно оглаживал длинные усы – не зря возились, довольны ребята. И это хорошо, их вкусно кормить надо, чтобы немца лучше били.

Краем глаза он заметил входящего в столовую Анатольева и незаметно скривился – этот, как вкусно ни приготовь, все равно обхает. И что за человек такой? Ничего святого у него нет!

Капитан взял себе тарелку плова, пару кусков хлеба и молча принялся за еду. Судя по его мрачному виду, настроение у лучшего пилота полка было совсем не радужное, а значит, неприятностей стоило ожидать всем остальным. Анатольев не преминет испортить настроение и им.

Командир полка вздохнул – сколько раз он говорил с капитаном, пытаясь объяснить тому, что не надо так относиться к сослуживцам. Но это ничего не давало. Анатольев даже на него самого смотрел, как на тлю. Одна эта его кривая гадливая ухмылочка чего стоила…

Сомов потянулся еще за куском хлеба, но не успел взять его – на улице часто забухали зенитки, а затем взревела сирена тревоги. Пилоты, побросав ложки, вскочили и ринулись наружу, на ходу натягивая летные шлемофоны, которые обычно носили при себе – на всякий случай.

Снаружи стало совсем пасмурно, тучи низко нависли над полевым аэродромом, начинал накрыпывать мелкий дождик. Поначалу пилоты не поняли, что произошло, а когда до них дошло, то многие замерли в растерянности – невзирая на огонь зениток, на посадку заходил самолет. Причем – немецкий самолет, мессершмитт!

– Немчура совсем умом двинулась?.. – выразил общее мнение капитан Котельников, покосившись на стоящего рядом спокойного как удав Анатольева, уже закурившего вонючую сигару.

Пилоты принялись обсуждать странное происшествие, высказывая множество предположений. От того, что это кто-то из своих бежал из плена, до того, что немецкий коммунист решил сдаться. Но пистолеты достали все, видя, что севший мессершмитт катится к ним. Да и охрана с винтовками вовремя подоспела.

Самолет был весь измочален, особенно кабина. Фонарь разлетелся на куски, внутри виднелась голова пилота без шлемофона. Светловолосая голова. Наконец, мессершмитт остановился, остатки фонаря сдвинулись, и наверх легким движением выбрался худощавый человек в черном эсэсовском мундире. Невзирая на бесчисленное множество попаданий в кабину и вокруг нее на нем не было ни царапины.

– Хенде хох, немчура проклятая! – наставили на него винтовки бойцы охраны.

– Да пошел ты на …!!! – ответил немец, а затем выдал такую десятиэтажную матерную конструкцию, что пилоты просто заслушались, восхищенно цокая языками.

– Не, не немец, наш, – констатировал майор Левченко, сам известный матерщинник. – Так ругаться только наши могут.

Человек в эсэсовском мундире спрыгнул на траву и двинулся к пилотам. Бойцы охраны на всякий случай продолжали держать его на прицеле, хотя после матерной тирады несколько успокоились.

– Вы кто? – ступил навстречу командир полка, отодвинув порывавшегося что-то сказать особиста.

– Штандартенфюрер СС Курт Зольген, – представился немец. – Впрочем, это всего лишь местное имя, не имеющее никакого отношения к настоящему. Мне нужен лаг-адмирал Онотолле, аппаратура показала, что он где-то здесь.

Внезапно толпа пилотов раздалась, словно кто-то прорывался из ее глубины. Вперед буквально вылетел капитан Анатольев, его губы тряслись, глаза стали даже не круглыми, а квадратными. Таким взволнованным этого всегда невозмутимого человека не видел никто и никогда.

– Вы!!! – ошарашенно выдохнул он. – Вы живы?!! Но каким образом?!! Я же сам видел, как ваш крейсер затянуло в пространственную аномалию! От него даже пыли не осталось!

– Разрешите доложить, господин лаг-адмирал! – вытянулся эсэсовец. – Сработала экспериментальная система спасения экипажа, о которой докладывали представители Оенского института, за мгновение перед входом в аномалию она выбросила спасательные капсулы. Но избежала общей с кораблем судьбы только одна – моя. Каким-то чудом. Однако перегрузки были таковы, что я три дня пребывал без сознания. После того, как пришел в себя, обнаружил, что остался один. Весь флот погиб, насколько я понимаю?

– Да, – резко ответил Анатольев. – До этой минуты я был уверен, что, кроме меня, вообще никто не спасся.

– А наша родина?..

– Ее больше нет, стат-полковник, никого живого там не осталось. Вторая половина торианского флота совершила самоубийство – вспышка излучения после взрыва уничтожила все живое на планете.

Он опустил голову и с бессильной яростью сжал кулаки, в глазах задрожали две слезинки, по щекам заходили желваки. Лаг-адмиралу никогда не дано

...

конец ознакомительного фрагмента