Текст книги "Материя"

– Ну, до свидания, моя дорогая девочка, – сказал Турында Ксасс. – Постарайтесь не получать царапин. Меня там не будет, чтобы вас спасать.

– Я уже понизила свои ожидания, – отозвалась Анаплиан; автономник помолчал, словно не зная, как реагировать. Анаплиан вежливо поклонилась. – До свидания, – сказала она обоим, повернулась и перешла в модуль.

Три минуты спустя она уже переходила из него в «Восемь выстрелов подряд» – скоростной сторожевик класса «Нарушитель», бывший наступательный корабль общего типа, который должен был доставить ее на рандеву к кораблю систем средней дальности класса «Степь» «Не пытайся делать это дома» – первое плечо ее сложного и долгого возвращения домой.

Подчиненный местному Разуму автономник провел Джан Серий в маленькую каюту. На борту корвета ей предстояло пробыть менее полного дня, но надо было где-то полежать и подумать.

Анаплиан открыла сумку и посмотрела, чтó лежит поверх ее нескольких костюмов и принадлежностей. «Не помню, чтобы я тебя брала», – пробормотала она и сразу же почувствовала неуверенность. С кем ведется этот разговор – с собой или нет (она инстинктивно попыталась просканировать прибор своим активным ЭМ-восприятием, которое, конечно, уже не работало)?

Нет, не с собой.

– Хорошая память, – сказал предмет внутри сумки. Он был похож на фаллоимитатор.

– Ты – то, что я подумала?

– Не знаю. А что вы подумали?

– Я думаю, ты – ножевая ракета. Или что-нибудь в этом роде.

– В общем, да, – сказало маленькое устройство. – Но с другой стороны, нет.

Анаплиан нахмурилась:

– Но в плане языка ты досадным образом напоминаешь… скажем, автономника.

– Вот это проницательность, Джан Серий! – весело ответила машина. – Да, я – и то и другое. Мои, Турынды Ксасса, разум и личность скопированы и перенесены в эту потрепанную, но вполне еще крепкую и очень мощную ножевую ракету. Слегка замаскированную, конечно.

– Полагаю, я должна благодарить вас за то, что вы обнаружили себя сейчас, а не позже.

– Ха-ха, я ни за что не позволил бы себе такую бесцеремонность. Или навязчивость.

– Вы, насколько я понимаю, надеетесь защитить меня от царапин.

– Именно. Или, по меньшей мере, разделить их с вами.

– Думаете, вам это удастся?

– Кто знает? Стоит попробовать.

– А посоветоваться со мной не думали?

– Я так и сделал.

– Так и сделал? Похоже, у меня куда более обширная потеря памяти, чем я считала.

– Я думал о том, чтобы посоветоваться с вами, но не посоветовался. Это чтобы вы зря не упрекали себя.

– Как мило.

– Таким образом, я принимаю на себя всю ответственность. В том, я надеюсь, невероятном случае, если вы не захотите видеть меня рядом с собой, я оставлю вас при посадке на «Не пытайся делать это дома».

– Батра знает?

– Искренне надеюсь, что нет. Узнай он, я провел бы остаток своей карьеры в Контакте, таская тяжести. Или что похуже.

– Это сделано полуофициально? – спросила Анаплиан, ни на секунду не утратив своей врожденной и хорошо развитой подозрительности.

– Бога ради! Это все моих рук дело. – Автономник помолчал. – Мне поручили защищать вас, Джан Серий, – сказал он теперь более серьезным голосом. – И я не какая-то слепая послушная машина. Я бы хотел и дальше защищать вас, еще и потому, что вы отправляетесь так далеко и будете вне зоны, находящейся под общим покровительством Культуры. На планету, где царит насилие. А ваши способности к защите сведены на нет. По этой причине я и предлагаю свои услуги.

Анаплиан нахмурилась.

– Кроме тех, для которых вы приспособлены, судя по вашей форме, – сказала она. – Я согласна.

11. Голь и ночь

Орамен лежал в кровати с девушкой по имени Джишь и играл ее волосами – наматывал длинные каштановые пряди на палец, а потом отпускал. Его забавляло сходство девичьих кудряшек и колечек дыма, которые она выпускала, куря андж. Колечки неторопливо поднимались к высокому резному потолку. Дом располагался в модном и респектабельном районе города, куда вот уже многие годы наведывались придворные, и не в последнюю очередь – его брат Фербин.

Джишь протянула трубку принцу, но тот отмахнулся: нет, не хочу.

– Да брось ты! – хихикнула она, повернулась к Орамену и поползла к нему по широкой измятой кровати, чтобы навязать трубку силой. Груди ее покачивались. – Не капризничай!

И Джишь попыталась вставить трубку ему в рот. Он отвернул голову и оттолкнул трубку тыльной стороной ладони:

– Нет, спасибо.

Девушка, совершенно голая, села перед ним, скрестив ноги, и постучала черенком трубки по его носу.

– Почему Ора не хочет играть? Ора не хочет играть? – спросила она забавным хрипловатым голоском. Широкое веерообразное изголовье кровати позади нее было украшено картиной в розоватых тонах, изображавшей оргию полулюдей – сатиров и нимф этого мира – на перистых белых облачках, чуть шелушащихся по краям. – Почему Ора не хочет играть?

Он улыбнулся:

– Потому что у Оры есть другие дела.

– Какие дела, мой прекрасный принц? – Она затянулась и выпустила серое колечко дыма, отливавшее водянистым блеском. – Армия ушла в поход. Никого нет, погода теплая, делать совсем нечего. Поиграй со своей Джишь. Почему ты не хочешь?

Он потянулся к стакану с вином, стоявшему на прикроватном столике, но потом передумал.

– Я знаю, – сказала, улыбаясь, Джишь и полуотвернулась; силуэт ее груди нарисовался в дымчатом солнечном свете, что лился из окна на дальней стороне комнаты.

Девушка глубоко затянулась и с блестящими глазами повернулась к нему. Она подвинулась вперед и вниз, держа трубку в отведенной назад руке, запечатала его губы своими, открыла рот, полный дыма, и попыталась вдохнуть его в рот принцу. Но Орамен сам сделал резкий выдох. Джишь отпрянула, закашлялась, непроизвольно выпустила облачко горьких паров.

Трубка с громким треском упала на пол. Девушка снова закашлялась, поднеся руку ко рту, – казалось, будто ее вот-вот вырвет. Орамен улыбнулся, быстро сел, схватил ее руку, резко отвел в сторону и ущипнул. Джишь вскрикнула от боли. Фербин говорил, что многим женщинам нравится грубое обращение; Орамен считал это странным, но теперь решил проверить теорию брата.

– Я бы не стал навязываться тебе, моя дорогая, – сказал он. Лицо девушки покрылось непривлекательным румянцем, в глазах блеснули слезы. – И ты должна вести себя точно так же.

Он отпустил ее руку. Девушка потерла запястье, посмотрела на принца, потом шмыгнула носом и тряхнула волосами. Поискав трубку, она увидела ее на полу и свесилась с кровати, пытаясь дотянуться до вещицы.

– Что там у вас?

Над изголовьем показалось лицо Тоува Ломмы. В комнате стояли две большие кровати, которые можно было поставить бок о бок или изголовьем к изголовью, если требовалось относительное уединение. Тоув с парой девушек занимал вторую кровать. Его крупное лицо отливало потом. Тоув смотрел на них с улыбкой.

– Вы ведь не поссорились? – Взгляд его скользнул по спине Джишь, тянувшейся к трубке. – Гм, как аппетитно. – Тоув посмотрел на Орамена, кивая на ягодицы Джишь, которая возвращалась в кровать. – Не пора ли нам поменяться, мой принц?

– Пора, – согласился Орамен.

Рядом с Тоувом показалась одна из девушек и лизнула его ухо. Орамен кивнул в ее сторону.

– Кажется, ты там нужен, – сказал он Тоуву.

– Слушаюсь и повинуюсь, – подмигнул тот.

Орамен уставился в потолок. Насколько же все изменилось! Как сильно он вырос – а ведь прошел всего месяц после смерти его отца. Он узнал женщин, научился курить и пить и официально простился с армией, ушедшей в поход. Он нашел несколько красивых слов для общения с девушками (хотя им и не требовалось слов – хватало звона монет в кошельке) и для прощания с армией. Он сам сочинил эту короткую речь – ту, что предложил тил Лоэсп, он отверг как тщеславную и нескромную; регент изо всех сил старался скрыть неудовольствие. Итак, речь была в основном его собственным творением. Кое-что он позаимствовал из «Дома с многими крышами» Синнела, были и вставки из речи палача в третьем акте «Барона Лепесси» Проуда-младшего.

И вот она ушла, сказочно прекрасная армия, под яркими знаменами и снежно-белыми облаками пара, сопровождаемая разнообразными звуками – бряцанием, шипением, завыванием, рокотом, грохотом, одобрительными криками, – ушла за славой, чтобы расправиться с почти беззащитным теперь Делдейном и воплотить в жизнь великий план короля Хауска: объединить Восьмой и все, что лежит за его пределами. После этого наступит золотой век мира, о котором говорил отец, и тогда его сын, то есть Орамен, сможет повести свой народ еще дальше, превзойдя Хауска в славе и достижениях.

Так это выглядело в теории. Сначала требовалось выиграть сражение. Армия избрала неочевидный путь и будет отсутствовать дольше, чем можно было предположить. Результат от этого становился еще более определенным (считалось, что делдейны расположили остатки своих сил у определенной портальной башни, так что их ждет сюрприз и неминуемый разгром), хотя заранее ни в чем нельзя было быть уверенным. Орамену не позволили идти с армией, сказав, что он еще мальчик и не стоит рисковать единственным оставшимся принцем. Особенно после того, что случилось с Фербином…

Он не мог сказать точно, хочется ему идти или нет. Это было бы любопытно, и Орамен жалел, что ни один из отпрысков упокоившегося короля не увидит этой последней великой кампании. Он зевнул. Ну да бог с ним. Сомнительно, что в войске найдется один из сотни, который не хотел бы оказаться сейчас на его месте.

Отец несколькими сезонами раньше спрашивал Орамена, не хочет ли он заглянуть в такой дом, – но принц чувствовал себя неготовым. Не совсем, конечно: уже года два Фербин щедро потчевал его историями об оргиях, и местом действия чаще всего выступали подобные дома. А потому Орамен знал, что там происходит и что от него требуется. Но все же настоящие ощущения были поразительно сильными. Практика оставляла теорию далеко позади. Он пожелал Ширу Рокассу счастливой жизни на покое.

И еще Тоув – едва ли не самый лучший, самый услужливый, самый предупредительный и надежный друг, какого только можно пожелать. Принц сказал ему об этом и был рад, когда лицо приятеля озарилось счастьем.

Джишь набивала очередную трубку. Орамен посмотрел на нее, прислушиваясь к звукам с дальней стороны изголовья, потом не спеша сбросил ноги на пол и стал одеваться.

– Мне нужно идти, – сказал он девушке.

– Да никуда тебе не нужно, – возразила она с озорным лицом и повела головой. – Вот он не хочет уходить.

Орамен опустил глаза – желание снова вернулось.

– Это не я, а только мой член. – Он постучал себя по голове. – А она хочет уйти.

Девушка пожала плечами и зажгла трубку. Орамен натянул брюки, встал и заправил рубашку за пояс. Когда он повернулся к дверям, Джишь мрачно поглядывала на него сквозь клубы серого дыма, держа в руке его ботинки.

– Фербин на этом бы не остановился, – сказала она.

Орамен сел в изножье кровати, подтащил к себе девушку и тихо проговорил:

– Ты спала с моим братом? – Он поднял глаза. Изголовье другой кровати ритмично раскачивалось. – Только тихо, – предупредил он.

– Несколько раз, – сообщила Джишь с каким-то робким вызовом. – Смешной он был. Совсем не такой, как теперь говорят. Уж он-то остался бы.

– Не сомневаюсь, – сказал Орамен и поглядел ей в глаза, затем улыбнулся и протянул руку, чтобы потрепать девушку по щеке. – Мне и правда нужно идти, Джишь. В другой раз.

Он побрел к двери, все еще держа в руке ботинки. Когда дверь тихонько закрылась, Джишь упала на кровать и вперилась в потолок, откинув в сторону руку с трубкой. Несколько мгновений спустя Тоув, тяжело дыша, поднял голову и недоуменно посмотрел поверх изголовья на Джишь, на пустую, если не считать девушки, кровать.

– Пошел пописать? – спросил он.

– Если так, то этот маленький хер пошел ссать во дворец. И забрал свою сраную одежку.

– Черт! – Голова Тоува исчезла. Несколько мгновений спустя он, невзирая на протесты, тоже начал одеваться.

* * *

– Доктор Джильюс?

Кабинет врача располагался на нижнем этаже заднего крыла дворца, в нескольких минутах ходьбы от покоев короля, от которых отделялся двумя коридорами и длинной галереей под свесом крыши. Место было на удивление тихим, хоть и располагалось так близко к центру событий. Королевские покои выходили на аптекарский огород, расположенный так, чтобы улавливать как можно больше света; для этого же там устроили террасы. Постучав несколько раз в дверь, Орамен обнаружил, что она открыта, перешагнул порог и снова позвал доктора. Было известно, что Джильюс в своей лаборатории ставит всякие опыты и порой не слышит (или делает вид, что не слышит), как его зовут.

Орамен прошел дальше по коридору, свернул под арку и оказался в какой-то комнате – видимо, приемной. Окна здесь выходили в маленький сад, высоко в небе виднелись облака.

– Доктор Джильюс? – снова позвал Орамен.

Перед окнами стояло нечто вроде стола, заваленного книгами, шкатулками, флаконами и ретортами. До принца донесся слабый звук падающих капель и едкий запах. Он прошел через приемную и убедился, что там никого нет. Ему не хотелось будить доктора, в случае если тот спит. Звук капель стал громче, а горький запах – сильнее.

– Доктор?..

Орамен застыл в изумлении.

Доктор сидел в деревянном кресле, обильно украшенном резьбой, голова его лежала на столе. Похоже, когда она падала на стол, несколько пузырьков и склянок опрокинулись, а другие разбились и отлетели в сторону. Капали на пол пролитые жидкости; одна из них дымилась, а когда капли падали на деревянный пол, раздавалось шипение.

Из обнаженной левой руки Джильюса торчал шприц с полностью утопленным штоком. Невидящий взгляд доктора был устремлен на медицинские принадлежности, разбросанные по столу.

Орамен невольно поднес руку ко рту.

– Господи, доктор Джильюс, – сказал он и сел на пол, боясь, что ноги могут подкоситься.

Вскоре он поднялся, откашлялся и оперся на стол. Тяжелые пары висели низко в воздухе.

Орамен подался вперед и распахнул два окна, выходящих во двор. Потом, глубоко вздохнув, дотронулся до шеи доктора, чтобы прощупать пульс, – и удивился, даже устыдился дрожи в своей руке. Кожа Джильюса была холодной, пульс не прощупывался.

Орамен оглянулся, даже не зная, что надеется увидеть. Тут царил беспорядок, но, вполне вероятно, он царил тут всегда. Ни записки, ни нацарапанного трясущейся рукой предсмертного послания.

Значит, надо известить дворцовую стражу. Но тут взгляд Орамена задержался на шприце. Там, где игла вошла в кожу, виднелась кровь, а вокруг – царапины, синяки, маленькие ранки, словно доктор с большим трудом попал себе в вену и проколол несколько раз кожу, прежде чем нашел нужное место.

Орамен снова коснулся обнаженного запястья Джильюса, рядом с синяками, и опять закашлялся, вдохнув пары. Потом он поднял другой рукав докторской рубашки и увидел такие же синяки и царапины. Подлокотники кресла были широкими и плоскими.

Опустив рукав, Орамен отправился на поиски охранника.

Окты использовали сотни своих крупнейших лифтов и с полдюжины шахт, перегоняя кабины-суда, как торговец – костяшки на счетах при подсчете дневной прибыли. Кабины заполнялись людьми, животными, двигателями, артиллерией, самоходами, продовольствием и материалом на Восьмом, потом быстро опускались на Девятый, чтобы разгрузиться и мчаться назад по башне Иллсипин за новым грузом. Несмотря на скорость кабин, это заняло целый день – в таком титаническом предприятии задержки были неизбежны. Животные в лифтах пугались, не желали заходить или выходить (пугливее всех оказались хефтеры, самые многочисленные из вьючных животных), роазоариловые цистерны протекали, грозя пожарами, паровые самоходы ломались (один взорвался уже в лифте, не повредив его, но поубивав многих пассажиров – октам пришлось извлечь кабину и очистить ее), происходили сотни других несчастных и не очень случаев, немыслимо затягивавших процесс.

Регент тил Лоэсп и фельдмаршал Верребер кружили на своих лиджах у слабо освещенной башни Иллсипин, наблюдая, как огромная армия собирается с солнечной стороны – там было лишь немногим светлее. Затем, по-прежнему в сопровождении эскорта, они приземлились на холме перед долиной. Над ними и вокруг них в темных небесах летели разведчики на лиджах и каудах – едва заметные тени, выслеживающие врагов. Но те, похоже, и не подозревали об их присутствии.

Гелиостатик Оаусиллак, который, казалось, низко парил над долиной в направлении дальполюса, проливал на эту сцену убийственный красноватый свет. Тил Лоэсп подошел к Верреберу, снял летные перчатки и потер рукой об руку.

– Все идет хорошо, фельдмаршал? – спросил он.

– Идет-идет, не сомневайтесь, – заверил его Верребер, отдавая своего лиджа на попечение слуги.

Дыхание животного клубами поднималось в воздухе.

Здесь даже воздух иной, подумал тил Лоэсп. На каждом уровне, вероятно, был свой запах, но это теперь выглядело тактическим различием – здесь же он имел дело с различием стратегическим, с чем-то основополагающим.

– Нас не обнаружили. – Тил Лоэсп снова окинул взглядом собранную армию. – Пока этого достаточно.

– Мы пришли необычным маршрутом, – сказал Верребер. – Мы далеко от цели. Даже дальше, чем от дома.

– Расстояние от дома не имеет значения, пока окты остаются нашими союзниками, – возразил тил Лоэсп. – От дома нас отделяет чуть больше часа.

– Пока окты остаются нашими союзниками, – эхом отозвался Верребер.

Регент уставился на него пронзительным взглядом, потом медленно отвел глаза.

– Вы им не доверяете, да?

– Не доверяю? Доверие – не то слово. Они будут делать то или иное, и эти действия будут соответствовать их обещаниям или не будут. То, что руководит октами, скрыто за столькими слоями непереводимых мыслей, что речь тут можно вести и о чистой случайности. Их чужеземная природа исключает такие человеческие понятия, как доверие.

Тил Лоэсп еще никогда не слышал от Верребера столь пространных речей. Уж не занервничал ли фельдмаршал?

– Доверять октам так же странно, как любить их, – кивнул он.

– Тем не менее пока они держат слово, – заметил Верребер. – Сказали, что обманут делдейнов, и обманули.

– У делдейнов может быть другая точка зрения.

– У обманутых всегда другая точка зрения, – изрек фельдмаршал, не сдаваясь.

Тил Лоэсп не мог не думать, что теперь они находятся в таком же положении, что и делдейны, когда их армия месяц назад выходила из Ксилискинской башни. Делдейны тогда, несомненно, были убеждены, что окты предоставили им специальный допуск в обычно недоступную башню для неожиданного вторжения в исконные сарлские земли.

Ух, как они, верно, надувались, полагая, что теперь окты на их стороне! Наверное, слушали такие же россказни о том, что окты, мол, прямые наследники строителей пустотелов, и так же снисходительно кивали. И верно, считали свое дело правым – тем более когда это признали великие державы. Наверняка именно так они и думали. Тилу Лоэспу казалось, что никто никогда не сомневался в своей правоте, и все разделяли странную веру в то, что одна только страстность в защите убеждений, пусть и ошибочных, делает их истинным.

Все были идиотами.

Нет ни правых, ни виноватых, есть только эффективность и неспособность, сила и слабость, коварство и доверчивость. Преимущество тила Лоэспа состояло в том, что он знал это. Но знание не обеспечивало ему морального превосходства – на сей счет он не заблуждался.

Он сам, Верребер, армия и сарлский народ по-настоящему могли рассчитывать лишь на то, что их планы каким-то образом отвечают планам октов и будут отвечать, пока все не завершится. У октов имелись свои резоны, чтобы желать падения делдейнов и возвышения сарлов. У тила Лоэспа были свои соображения об этих резонах и о том, почему они выбрали этот, далеко не очевидный маршрут. Но он охотно признавал, что сейчас сарлы – это просто инструмент, которым окты пользуются в своих целях. Все будет не так, когда он, Лоэсп, сможет влиять на положение дел. А пока что окты манипулировали ими.

Однако перемены все равно неизбежны, думал он. Бывают времена и обстоятельства, когда еле заметное, но решительное движение влечет за собой каскад весьма серьезных событий. И тогда использующий может стать используемым, а инструмент – рукой и даже мозгом, стоящим за рукой. Разве не был он, Лоэсп, правой рукой короля? Разве не был он образцом доверенного и отважного помощника? Но когда пришло время, разве не нанес он удар с силой, внезапно проявившейся и копившейся всю жизнь? Вот она, обратная сторона незаслуженного почтения и подобострастия!

Он убил своего короля, человека, которому он, по мнению всех окружавших его людей (а не готовой поверить во все толпы), был обязан всем. Но он-то знал правду: быть королем означает быть главным забиякой в стране забияк и забитых, главным фанфароном и шарлатаном среди сборища хвастливых жрецов и запуганных приспешников, в чьих головах редко заводятся мысли. Король не обладал врожденным благородством или даже правом царствовать. Идея наследственной передачи престола была сплошной глупостью, если престол доставался таким ничтожествам, как марионетка Орамен и безнадежный пьяница Фербин. Жестокость, воля, беспощадное применение власти и силы – вот что обеспечивало авторитет и влияние.

Побеждал тот, кто ясно понимал устройство этого мира. Тил Лоэсп видел, что Хауск может довести сарлов лишь до определенного предела, но не дальше. Король этого не видел. И потом, он не понимал, что даже у самого доверенного помощника могут быть свои планы, желания и амбиции – и воплотятся они наилучшим образом лишь при его, короля, устранении. Хауск доверял тилу Лоэспу, а это было глупо. У короля было затуманенное, искаженное зрение. А если ты находишься на королевской высоте, приходится платить за недомыслие.

И вот он убил короля, но это почти ничего не значило. Убить короля или убить простолюдина – какая разница? Большинство людей понимало, что их жизнь ничего не стоит, что любая жизнь может оборваться в любой момент. Они так высоко ценили свою жизнь только потому, что не имели ничего другого, а не потому, что думали, будто она так важна в мировом масштабе. Дабы убедить людей в этом, требуется религия. Но он позаботится о том, чтобы сарлам проповедовали не высокое предназначение личности, а смирение и покорность.

Он понимал теперь, что в связи с убийством Хауска сожалеет лишь об одном – о том, что это случилось так быстро. У бывшего короля даже не было времени по достоинству оценить произошедшее, поразмыслить перед смертью о том, что, вероятно, происходило все эти годы в голове его преданного слуги.

Но это были мелочи.

Пока что войско двигалось без потерь – на три четверти, даже больше, армия благополучно переправилась, и на Восьмом оставалось достаточно сил, чтобы пресечь любую отчаянную атаку делдейнов.

Возможно, они все еще сохраняли преимущество внезапности. Небольшой аванпост разведчиков на лиджах (специально выделенных делдейнами, чтобы наблюдать за башней и сообщить, если через нее попытаются напасть) быстро уничтожили во время первой картины этого последнего акта войны. Сделать это доверили новосозданной Регентской гвардии, лучшим из лучших, и та блестяще выполнила задание. Делдейны не знали проволочного телеграфа. Самыми быстрыми средствами связи у них были оптический телеграф, световые сигналы, почтовые птицы и посыльные на крылатых животных. Командир элитной части, занявшей этот маленький форт, заверил, что посыльного оттуда отправить не успели.

И тем не менее делдейны на этом же этапе – на выходе из Ксилискинской башни, – видимо, тоже испытывали уверенность. Через сколько времени до них дошло, что они не просто потерпели неудачу, но были обмануты? В какой момент они поняли, что не нанесут сокрушительного поражения врагу, более того – сами его потерпят, и что война в это утро будет не выиграна, а проиграна?

В какой мере мы заблуждаемся, спрашивал себя тил Лоэсп, как часто и разнообразно нас используют? Он все еще помнил иноземца Ксайда Хирлиса, который почти двенадцать долгих лет назад пришел к ним с мрачными прогнозами касательно будущих военных действий на их уровне.

Ксайд Хирлис предрекал: ведомые первым своим повелителем, они придут к пониманию того, что новые открытия в области дистилляции, металлургии и взрывчатых веществ положат конец прежним рыцарским обычаям. В ближайшем будущем, по словам Хирлиса, воздух отдадут разведчикам, посыльным и силам быстрого реагирования. Существовало изобретение под названием «проволочный телеграф», и оно могло доставлять информацию быстрее самого быстрокрылого лиджа и надежнее телеграфа оптического. Хирлис призывал пользоваться этим достижением. А дальше, говорил он, их ждут еще более великие открытия. Позднее возникла путаница – то ли Хирлис указывал на изобретателя, уже создавшего этот аппарат, то ли указывал изобретателю, в каком направлении работать.

Забудьте о великой рыцарской традиции, о дворянах, восседающих на благородных каудах или лиджах, говорил Хирлис; стройте пушки повышенного калибра, стройте их больше, усовершенствуйте их, давайте больше пушек большему числу людей, обучайте воинов, вооружайте должным образом, сажайте на скакунов, на колесные или гусеничные машины, приводимые в движение паром (пока еще паром), чтобы получить преимущество. Или же вы заплатите поражением, если другие раньше поймут, куда дует ветер перемен.

Хауск, молодой и неопытный человек, лишь недавно ставший монархом маленького сражающегося королевства (к удивлению, а поначалу – к разочарованию и даже недоумению тила Лоэспа), ухватился за эти идеи, как утопающий за соломинку. Тил Лоэсп со всей другой знатью пытался отговорить его, вывести из заблуждения, но Хауск стоял на своем.

Некоторое время спустя до тила Лоэспа начал доходить ропот таких же, как он, аристократов – нечто посерьезнее недовольного ворчания. Тогда-то ему и пришлось сделать выбор. Это был поворотный момент в его жизни. Он сделал свой выбор и предупредил короля. Вожди были казнены, рядовые заговорщики потеряли свои земли и подверглись опале. Некоторые стали презирать тила Лоэспа, другие восхваляли его, а король проникся к нему бесконечным доверием. Несговорчивая знать аккуратно удалила главное препятствие на пути перемен – самое себя, – и реформы свободно понеслись вперед.

Одна победа следовала за другой; скоро стало казаться, что нет ничего, кроме побед. Армии под командованием Хауска и тила Лоэспа сметали все на своем пути. Ксайд Хирлис к тому времени давно уже уехал, чуть ли не до начала реформ, и его быстро забыли. О нем вообще знали немногие, и большинство из этих немногих имело все основания принижать роль иноземца в наступлении эры инноваций, прогресса и бесконечных военных успехов. Но Хауск продолжал воздавать ему должное – правда, только в частных беседах.

Но что оставил после себя Хирлис, какой курс задал он? Не превратились ли они каким-то образом в его орудия? Не исполняли ли они даже сейчас его заветы? Не сделались ли марионетками, игрушками, этакими безмозглыми зверьками? Может, им позволят дойти до определенной точки, а потом (как сам тил Лоэсп поступил с королем) остановят их в шаге от триумфального успеха и отберут все?

Однако поддаваться таким мыслям не следует. Немного осторожности да общие соображения на тот счет, как действовать в худшем из вариантов, – это вовсе не помешает. Но предаваться сомнениям и позволить дурным предчувствиям взять верх – значит способствовать такому развитию событий, какого он более всего опасался. Нет, он не поддастся. Все были настроены на успех – если нанести удар сейчас, победа окажется в кармане. И тогда появится территория, на которой окты могут быть уже не полными хозяевами.

Тил Лоэсп поднял нос и принюхался. В воздухе стоял запах гари, чего-то неприятно сладкого, – его разносил ветер, который понемногу усиливался. Тил Лоэсп уже чувствовал его во время сражения у Ксилискинской башни и тогда отметил это про себя. Война теперь отдавала жженым дистиллированным роазоариловым маслом. Отныне само сражение пахло дымом. Тил Лоэсп еще помнил время, когда на войне господствовали запахи крови и пота.

– Ах, какой ужас вам пришлось пережить!

– Ну, вряд ли это сравнится с тем, что пришлось пережить доктору.

– Да, конечно. Но когда вы увидели доктора, его уже ничто не волновало. – Реннеке перевела взгляд с Орамена на Харн. – Разве нет, мадам?

– Да, весьма неприятное происшествие.

Харн, дама Аэлш, была одета в великолепное, крайне строгое траурное платье красного цвета. Она сидела в окружении своих самых приближенных фрейлин и не столь приближенных дам и господ, которых пригласила в свои апартаменты внутри большого королевского дворца, – меньше чем в минуте ходьбы от тронного зала и палат дворцового майордома. В салоне Харн собралась небольшая группа избранных. Орамен узнал знаменитого художника, актера и импресарио, философа, певца, актрису. Присутствовал здесь самый модный и красивый городской священник – он сидел отдельно, среди застенчивых молодых дам: длинные черные волосы отливали матовым блеском, глаза сверкали. Последним штрихом были несколько пожилых аристократов, слишком дряхлых для войны.

Орамен смотрел на Харн – та с отсутствующим видом поглаживала спящего инта, что свернулся у нее на коленях, – мех зверька был выкрашен в красное, в тон платью, – и спрашивал себя, зачем его сюда пригласили.

Он улыбнулся Реннеке, представив ее обнаженной. Джишь и ее подружки стали для него образцом – теперь есть с кем сравнивать! Была тут и еще одна из фрейлин Харн – стройная девица с волосами в мелкие кудряшки, по имени Рамиль. Она привлекла внимание принца и, казалось, не возражала против его интереса к себе. Рамиль отвечала Орамену застенчивым взглядом, но на лице ее все время мелькала улыбка. Он увидел, как Реннеке поглядывает на молодую женщину и мечет в ее сторону гневные взгляды. Может, удастся использовать одну, чтобы заполучить другую. Орамен начал понимать скрытую механику таких дел. И потом, конечно же, эта актриса – самая красивая из женщин в комнате. В ее взгляде была какая-то свежая откровенность, симпатичная ему.

– Насколько мне известно, доктор увлекался самыми действенными из возбуждающих средств, что используются в его профессии, – сказал священник и отхлебнул настойки из бокала.

Общество собралось, чтобы распробовать модные напитки, большей частью недавно привезенные из стран, ставших новыми сателлитами большого королевства. Настойки были безалкогольными, хотя некоторые оказывали несильное наркотическое воздействие.

– Он был слабым человеком, – изрекла Харн. – И неважным врачом.

– Значит, такова была его судьба, согласно звездам, – сказал невысокий человек, которого Орамен видел прежде и даже, кажется, узнал. Новый любимчик Харн – астролог. (Философ, выбравший место как можно дальше от астролога, хмыкнул, покачал головой и пробормотал что-то ближайшей к нему фрейлине. Та посмотрела на него пустым, хотя и вежливым взглядом.)