Текст книги "Материя"

– Но ведь оттуда нет выхода… – начала было Анаплиан, потом поднесла руку ко рту, вытянула губы и нахмурилась, уставясь в пол. – Видимо, они открыли новый… – сказала она, больше себе самой, потом снова подняла глаза. – Так что теперь – Ксилискинская под контролем аултридий или?..

– Сначала позвольте заверить вас, что, насколько я понимаю, Пурлу и народу вашего отца ничто не угрожает. Поражение потерпели делдейны.

Анаплиан нахмурилась еще сильнее, но ее тело слегка расслабилось.

– Каким образом?

– Ваш отец победно завершил Войны за Объединение, как он их называл.

– Правда? – Анаплиан почувствовала облегчение и извращенное желание рассмеяться. – Да, времени он не терял.

– Похоже, делдейны решили, что станут следующей целью, и предприняли неожиданную, превентивную и решающую, как предполагалось, атаку на столицу вашего отца. По наущению… кого? Октов? Наследников?

– Это синонимы, – сказала Анаплиан, снова махнув рукой. – Можно и так и так.

– Окты обещали втайне провести армию делдейнов туда, где будет открыт новый портал в Ксилискинской башне, чтобы осуществить атаку и захватить город. В это время действовало перемирие, которое подписали и сарлы. Войска вашего отца поджидали неприятельские силы и уничтожили их.

Анаплиан недоуменно посмотрела на него:

– Зачем октам обманывать делдейнов?

– Это все пока лишь предположения.

– А что с аултридиями?

– Еще один вид последышей. В прошлом они поддерживали делдейнов. Считается, что они подумывают о военных и дипломатических мерах против октов.

– Гмм. Так зачем?.. – Анаплиан снова тряхнула головой. – Что же там происходит? – спросила она. Джерл Батра опять решил, что вопрос обращен не к нему, и женщина продолжила: – Значит, престол перешел к Фербину… ах нет, он, вероятно, тоже мертв. Тогда к Орамену? – На ее лице появилось озабоченное и одновременно скептическое выражение.

– Нет. Ваш младший брат слишком молод и пока не может унаследовать корону. До его следующего дня рождения власть будет в руках регента – человека по имени Мертис тил Лоэсп.

– Тил Лоэсп, – задумчиво проговорила Анаплиан и кивнула. – Хорошо, что жив хотя бы он. Он знает, что делать.

– Вашему младшему брату не угрожает опасность, как вы полагаете?

– Опасность?

На безликом лице Батры появилось подобие улыбки.

– Я всегда считал, что честолюбивым регентам, как и злым мачехам, обычно не удается сохранить незапятнанную репутацию. Но может, это лишь сказки.

– Все не так. – Анаплиан с облегчением вздохнула и вытерла глаза. – Отец и тил Лоэсп были лучшими друзьями с детства. Лоэсп всегда был предан отцу, и его честолюбие было пристегнуто к отцовскому, которого хватало на двоих. – Она отвела взгляд в сторону, и яркий тропический воздух – за два года она привыкла считать это место своим домом – показался ей таким же чужим, как по прибытии сюда. – Хотя… что я знаю? Ведь пятнадцать лет прошло.

Интересно, насколько изменился Фербин? А Орамен?

Отец, скорее всего, почти не изменился: Анаплиан знала его грозным, иногда чувствительным, в редких случаях нежным – и целиком сосредоточенным на своей цели. Целиком сосредоточенным – но одним глазом он всегда обозревал свою историю, свое наследство.

Может, она и вовсе не знала его? Бо́льшую часть времени отца не было дома – как тут узнаешь человека? Он вечно сражался где-то далеко. Но даже когда он возвращался в Пурл, во дворец, к своим наложницам и детям, его больше интересовали трое мальчиков, особенно Элим – старший и больше других напоминавший отца характером. Анаплиан была второй по счету, но при этом девочкой. Это плюс обстоятельства рождения единственной дочери короля отводили ей последнее место в отцовских симпатиях.

– Вы хотите, чтобы я оставил вас одну, Джан Серий? – спросил Батра.

– Что?

Она посмотрела на Батру.

– Я подумал, может, вы хотите побыть одна? Или поговорить? Как вам будет…

– Да, поговорите со мной, – кивнула Анаплиан. – Как обстоят дела сейчас?

– На том, что называют Восьмым уровнем? Стабильно. Короля оплакивают со всеми положенными…

– Его уже похоронили?

– Должны были похоронить семь дней назад. Моим данным восемь или девять дней.

– Ясно. Прошу прощения. Продолжайте.

– Празднуется великая победа. Быстро идет подготовка к вторжению в Делдейн. Ожидается, что оно произойдет в период между двадцатым и десятым днем, считая от сегодняшнего. Октов осудили их менторы – нарисцины, хотя те обвиняли в случившемся кого угодно, включая некоторых представителей своего народа. Аултридии, как я уже говорил, пригрозили возмездием. Нарисцины пытаются сохранить мир. Мортанвельды пока не вмешиваются, хотя они в курсе происходящего.

Анаплиан защемила двумя пальцами нижнюю губу, вздохнула и спросила:

– За сколько времени я смогу добраться до Сурсамена?

– Одну минутку, – сказал Батра и замолчал. Анаплиан решила, что он справляется с расписанием кораблей дальнего следования. Почему он так и не запомнил или хотя бы не накопил эту информацию? Возможно, он молчит намеренно, в знак осуждения: как ей пришло в голову оставить свой пост? – От ста тридцати до ста шестидесяти дней, – сказал Батра. – Разброс связан с переходом в мортанвельдское пространство.

Мортанвельдское пространство. Мортанвельды были наивысшим видом эволютов около Сурсамена. В ходе подготовительного курса Анаплиан была поражена полной трехмерной картой различных видов, населявших галактику и распространившихся настолько далеко от исходного места, чтобы понять: мы, безусловно, НЕ ОДНИ.

Стандартная звездная схема с подробным указанием влияния игроков, лучше других овладевших способами перемещения, была сказочно сложна, но все равно показывала только главные цивилизации. Группы, занимавшие две-три планетные системы, вообще не отображались, даже на голографических картах, заполняющих все поле зрения наблюдателя. Такие карты обычно перекрывали друг друга, часто были глубоко взаимосвязаны, медленно смещались, претерпевали непрерывные, постепенные, а иногда и резкие изменения. В итоге казалось, будто их составлял безумец, пробравшийся на картографическую фабрику.

Мортанвельды властвовали над огромным объемом пространства, и один его крохотный карман приходился на звезду, вокруг которой вращалась родная планета Анаплиан. Они присутствовали там или медленно распространялись в этом направлении дольше, чем существовала Культура. Потом две эти цивилизации пришли к соглашению о мирном и взаимовыгодном сосуществовании. Правда, мортанвельды считали, что их космический флот может использоваться лишь в самых неотложных случаях, когда затрагиваются их интересы.

Отдав два года, полных упорной и самоотверженной работы, изучению политики, географии, технологии и мифологии Прасадала – и почти не обращая внимания на события за его пределами, – Анаплиан поняла: она совсем упустила из виду, что Культура является не всегалактическим сообществом, а лишь небольшой его частью, обладая при этом немалой мощью и едва ли не вызывающей вездесущностью.

– Мне дадут отпуск? – спросила она у Батры.

– Джан Серий, – сказал проволочный куст; впервые у него не только шевельнулось мнимое лицо, но и расширились бока: так человек раскидывает руки, выражая определенную эмоцию, – вы сами себе хозяйка. Вас здесь ничто не держит, только вы сами. Можете уехать в любое время.

– Но примут ли меня назад? Сохранится ли за мной место в ОО, если я сейчас вернусь домой? Смогу ли я потом вернуться на Прасадал?

– Все это решаю не один я.

Батра отвечал уклончиво. Его слово, несомненно, имело вес, даже если окончательное решение, вероятно, принималось группкой корабельных Разумов, разбросанных по Культуре и галактике.

Анаплиан подняла одну бровь:

– Попробуйте высказать предположение.

– Я думаю, что в ОО вас снова примут. Сюда? Могу только догадываться. Как по-вашему, сколько вы будете отсутствовать?

– Не знаю, – сказала Анаплиан.

– Мы тоже не знаем. Вряд ли вы отправитесь обратно спустя несколько дней после прибытия. Возможно, вас не будет в течение стандартного года. Или дольше. Кто знает? Придется найти вам замену.

Конечно, система имела известную долю гибкости. Коллеги могли ее заменить – по крайней мере, на время. Лееб Скоперин лучше других знал, чем занимается Анаплиан в своей части планеты, и, казалось, инстинктивно понимал ее цели и методы. Он мог бы взять на себя ее обязанности без особого вреда для дела. К тому же на его попечении был начинающий агент, который принял бы часть нагрузки. Правда, так не могло продолжаться вечно. Одно дело, когда у тебя есть возможность немного расслабиться, и совсем другое – когда человек долго чувствует себя бездельником. Поэтому, с учетом поставленных задач, платформа не была переукомплектована персоналом. Батра был прав – придется подыскивать ей замену.

– Вы могли бы дать мне корабль, – сказала Анаплиан. Это позволило бы ей быстрее добраться туда и обратно.

– Гм, – сказал Батра. – Проблематично.

Эта формула была для него одним из нескольких способов отказа. Культура в данный момент проявляла максимум такта, чтобы никоим образом не задеть мортанвельдов. Официально причина не объяснялась, но существовали любопытные объяснения, а одно даже было принято всеми по умолчанию.

Анаплиан вздохнула:

– Понятно.

Впрочем, она вполне могла и остаться. Зачем возвращаться домой? Чтобы отомстить за отца? Но согласно сарлским традициям, месть не являлась дочерним долгом. К тому же сарлы, видимо, собирались с лихвой отомстить – и задолго до того, как Анаплиан успеет попасть на планету. Так или иначе, ее отца признают агрессором. Упреждающий удар, предпринятый делдейнами, несомненно, был именно упреждающим ударом – попыткой помешать сарлским войскам под предводительством короля Хауска захватить страну.

Ее возвращение может лишь ухудшить и без того плохую ситуацию. И так хватало всякой свистопляски. Слишком уж долго она отсутствовала. Люди, наверное, не помнят ее, многое изменилось. К тому же она была женщиной. Прожив пятнадцать лет в Культуре, Анаплиан почти забыла, что воспитывалась в крайне женоненавистническом обществе. Она, конечно, может вернуться и попытаться что-то изменить, но станет лишь объектом насмешек, издевательств, презрения. Орамен умен, хотя слишком молод. Но ведь ему ничто не угрожает? Тил Лоэсп о нем позаботится.

Ее долгом, вероятно, было остаться здесь. Раз она пошла на это, надо продолжать дело и завершить то, что необходимо завершить. Анаплиан знала, что от ее работы зависит ход прасадальской истории, которая, возможно, не всегда будет развиваться так, как ей хочется; пусть эта история будет кровавой, но она, Джан Серий Анаплиан, влияет на происходящие события – и притом в лучшую сторону. На Восьмом – и на Девятом, если делдейнов действительно вынудили участвовать в этом, – она будет бессильна, а то и навредит.

Нет, не этому ее учили.

Отец, говоря откровенно, отдал ее в Культуру, чтобы уплатить долг чести. Нет, ее прислали не в качестве заложника, гарантирующего выполнение неких обязательств; не предполагалось также, что ее образование продолжится и она вернется, став идеальной невестой для иностранного принца, брак с которым закрепит союз или победу в далеких краях. Ее пожизненный долг состоял в том, чтобы служить Культуре и тем отплатить за помощь, предоставленную (через человека по имени Ксайд Хирлис) ее отцу и сарлскому народу. Король Хауск без всяких экивоков дал понять дочери, что не рассчитывает больше ее увидеть.

Что ж, в этом он оказался прав.

Когда о сделке заговорили впервые, в Анаплиан боролись противоречивые чувства: гордость, ибо ей отводили столь важную роль, – и горечь, ибо отец теперь отвергал ее окончательно и бесповоротно. Но все ее существо торжествовало, и это чувство преобладало над остальными.

Наконец! Наконец она покинет это идиотское болото, сможет развиваться так, как хочется ей, а не отцу и не обществу, которое боится и унижает женщин. Возможно, взятые на себя обязательства придется выполнять всю жизнь, но это позволяло ей убраться подальше от Восьмого, от сарлов и от тех ограничений, которые она с каждым годом своего девичества чувствовала все сильнее. При ином развитии событий ей пришлось бы жить среди всего этого. Да, у нее будут обязанности, но в далеких экзотических местах, и служить она станет более важному делу. Может, даже такому, которое подразумевает действия, а не простое угождение мужу, рассчитывающему на целый королевский выводок.

Отец счел представителей Культуры изнеженными дураками: когда он предложил взять на службу одного из своих детей, Культуру заинтересовала Анаплиан, а не ее братья. Даже Ксайд Хирлис упал в глазах короля, когда предложил отправить в Культуру маленькую Джан. Между тем, насколько знала Анаплиан, Хирлиса отец ставил выше всех, кроме разве что тила Лоэспа.

Ее отец даже не стал делать вид, будто его расстраивает такой выбор, – пусть себе забирают скандальную, вечно недовольную, никчемную дочь, только бы не одного из драгоценных сыновей. Если, конечно, она хочет уехать. Представители Культуры ясно дали понять, что принуждать ее не станут. Как только они спросили, выбора у девочки, конечно, не осталось: отец расценил сделку как идеальную и стал торопить дочь с отъездом, прежде чем Культура прозреет и передумает. Но Анаплиан в любом случае сделала бы именно такой выбор.

Она притворялась. Она притворялась (перед отцом и двором), что не хочет уезжать в Культуру – точно так же от невесты ждут, что она «не захочет» переезжать к мужу. Анаплиан предполагала, что представители Культуры поймут: это лишь игра ради соблюдения приличий, следование традициям. Так и случилось, и, когда пришло время, она уехала вместе с ними. И ни разу не пожалела об этом.

Настигали – и нередко – приступы тоски по дому и братьям. Даже по отцу. Бывало, она много ночей подряд засыпала со слезами на глазах. Но ни разу, ни на одно мгновение не пожалела о сделанном выборе.

Значит, ее долг состоял в том, чтобы остаться здесь. Так сказал и отец. Так считала Культура – даже руководство Особых Обстоятельств, которое рассчитывало на нее: надо было остаться. Никто на Восьмом ее не ждал. А если бы она вернулась, то вряд ли принесла бы пользу.

И все же: что такое долг? Что такое обязательства?

Она должна была вернуться и чувствовала это нутром.

Она помолчала несколько мгновений, потом сделала то, что всегда совершала с неохотой: включила свое невральное кружево и вышла через него в громадный, поразительно живой метамир – вариант мегабанка данных Культуры, приспособленный под нужды Особых Обстоятельств.

Перед ней мгновенно открылась шумная фантасмагория, затопившая все вокруг. Анаплиан в этой ошарашивающей, будто бы остановившейся, вспышке времени нырнула в океан сигналов, которые воздействовали на все ее усовершенствованные органы восприятия. Это немыслимое буйство избыточных ощущений сначала приняло форму воображаемой сферы, окружившей ее. Параллельно возникло странное, но вполне убедительное ощущение, будто можно одновременно видеть все части сферы в таком красочном варианте, какого не позволяло даже улучшенное зрение. Непосредственно воспринимаемая поверхность этого громадного охватывающего шара была тоньше паутины, но в то же время она словно бы соединялась с самыми потаенными нервами женщины – эта грандиозная, изощренная имитация заполняла каждую клеточку ее существа. Ее мысль проникала до самой удаленной из мембран, каждая из которых испускала собственные пульсации, воздействующие на органы чувств, точно линза, объединяющая различные глубины в одном поле зрения.

Считалось, что для человека или человекоподобного существа это буйство восприятия есть максимально возможное приближение к тому, что испытывает Разум. Только вежливость не позволяла большинству Разумов указывать, что эта имитация является страшным огрублением, неадекватным эрзацем, бесконечно испорченным, низведенным до самого примитивного уровня вариантом того, что чувствуют они сами в каждый миг своего существования.

Анаплиан, не успев толком подумать об этом, вызвала диаграммное, дополненное данными, изображение нужной части галактики. Звезды показывались гиперболизированными точками своего истинного света, их солнечные системы – эллипсами в логарифмическом масштабе, а их общий цивилизационный облик определялся группами нот (согласно традициям Культуры, последовательность аккордов была составлена из математически чистых полнотональных гамм, звучащих постоянно от низа до верха и назад). На дополнительном прозрачном экране показывалось расписание соответствующих кораблей, а доступные маршруты были уже изображены при помощи цветового кода, в порядке убывания скорости. Толщина нити указывала на размер корабля, вероятность рейса определялась по насыщенности цвета, комфорт и отношение к пассажирам характеризовались набором запахов. На нитях имелся еще узор, делавший их похожими на канаты: он указывал на принадлежность корабля.

По большей части Анаплиан видела круги и эллипсы. Более сложные фигуры, сверх того, возникали там, где корабли должны были описывать замысловатые траектории между звездами в течение нескольких десятков или сотен стандартных дней.

На прозрачном экране, вроде бы сама собой, появилась еще одна линия, почти идеально ровная: она показывала, за сколько времени можно добраться до места, используя ближайший из Быстрых корветов Культуры. Оценочное время пути составляло двенадцать с небольшим дней; правда, почти столько же времени корабль добирался бы до Прасадаля, чтобы взять ее на борт. Другие корабли могли бы долететь быстрее, но находились от Прасадаля слишком далеко. Проекция содержала долю позитивной неопределенности – она учитывала только те корабли Культуры, которые в последнее время сообщали о своем местонахождении. Вполне вероятно, некий корабль Флота быстрого реагирования, не транслировавший свои координаты, находился еще ближе и мог положительно ответить на запрос.

Но эту возможность отрезали – Батра выразился вполне определенно. Раздосадованная женщина убрала прозрачный экран. Придется лететь предписанным маршрутом: ее, словно эстафетную палочку, будут передавать с корабля на корабль. Довольно сложный вариант.

Невральное кружево Анаплиан проделало немало сложной работы, предугадывая, чего бы ей хотелось, еще до того, как она сама это поняла. Каким бы сказочно удобным и технически впечатляющим это ни выглядело, подобное свойство кружева беспокоило Анаплиан сильнее всех остальных и заставляло обращаться к нему как можно реже. По большому счету, ей даже не требовались дополнительные сведения, чтобы проверить приближенные цифры. Среди этого безумного переплетения линий существовал лишь один очевидный маршрут. На путешествие потребуется не меньше ста двадцати девяти дней, если отправиться в ближайшие двое суток и при условии, что мортанвельды не выкинут чего-нибудь. Многое, похоже, зависело от того, решит ли мортанвельдский большой корабль «Сверхкритическая аккреция, заполнение полости Роша, стадия общей оболочки», следуя из одного шарового скопления в другое, заглянуть на петлемир Сьаунг-ун.

Анаплиан уже собиралась отключиться, но тут ее начал беспокоить пока еще смутный вопрос: что же такое эти большие корабли мортанвельдов и петлемиры? И тут же перед ней начала расцветать целая иерархия все более сложных ответов: кружево, с оголтелым энтузиазмом чересчур восторженного ребенка, которого просят продекламировать стихотворение, поспешило извлечь и предъявить всю доступную информацию. Анаплиан отключила кружево с каким-то внутренним хлопком и вышла из этого мира с обычным чувством облегчения и неясной вины. Фантомный отголосок кружева успел сообщить, что сердце ее только-только завершает биение, начавшееся при подключении.

Наступило нечто вроде пробуждения – но после снов, где все было лучше прорисованным, более живым, прекрасным и даже правдоподобным, чем в реальности. Это было второй причиной, по которой Анаплиан не любила пользоваться кружевом. Интересно, подумала она, а каково нормальное состояние для Джерла Батры?

– Прошу прощения. Я думаю, что должна лететь, – сказала она.

– Думаете, Джан Серий? – печально спросил Батра.

– Я лечу. Я должна лететь.

– Понятно. – Теперь в голосе того, кто походил на пушистый маленький куст, вроде прозвучала извиняющаяся нотка. – Такое решение будет вам кое-чего стоить.

– Я знаю.

6. Схоластерия

Фербин отц Аэлш-Хауск’р и его слуга Хубрис Холс скакали по разбитой дороге через лес облакодрев в направлении схоластерии Ксилискин-Анджринх. Они решили двигаться долгой полуночью гелиодинамика Гуим, тускловато-красное сияние которого напоминало розовый шрам на горизонте дальполюса. Пока что они только дважды съезжали с дороги: в первый раз – чтобы избежать встречи с отрядом конных ихтьюэнов, во второй – когда вдалеке показался паровик. Внешность принца изменилась: Холс выбрил ему голову, а волосы на лице Фербина росли быстро (они были темнее волос на голове и почти каштановыми, что непомерно его раздражало). Он снял все свои кольца и другие королевские украшения и оделся в то, что Холс нашел на поле боя.

– С трупа? – пролопотал Фербин, оглядывая себя с ног до головы.

Холс счел за лучшее не сообщать принцу загодя о происхождении этой одежды. Облачаться в штатское для Фербина было внове.

– При беглом взгляде я не заметил на нем ран, ваше высочество, – резонно возразил Холс. – Только небольшое кровотечение из ушей и рта. И мертв он был уже дня два-три, так что все вши давно уже сбежали от холода. К тому же это был человек благородного происхождения – маркитант, если не ошибаюсь.

– Какого там благородного! Купец. – Фербин закатал рукава, выпростал руки и покачал головой.

Если воздушные силы и проводили рекогносцировку – маловероятную при такой темноте, – принц и его слуга ничего не заметили. Никто не пикировал с высоты, намереваясь разобраться, что это за путники – Холс на своем рауэле и Фербин на мерсикоре, которого слуга привел на руины над рекой четырьмя днями ранее. Чтобы не уснуть по дороге, они жевали корень крайла: у Холса оказались запасы в седельном мешке. Это придавало их разговору довольно комический, на взгляд Хубриса, оборот. «Двое жвачных», – подумал он, но сказать об этом Фербину не решился.

– Хубрис Холс, твой долг – сопровождать меня, если я все-таки решу лететь.

– Позволю себе не согласиться, ваше высочество.

– Никаких несогласий. Долг есть долг. Твой или мой.

– Что касается королевства и королевских законов, то в этом я с вами не спорю, ваше высочество. Но в том, что выходит за их пределы, – тут вопрос спорный.

– Ты слуга, а я – принц! И ты должен делать то, что тебе говорят, черт тебя подери, даже будь я мелким дворянчиком с развалюхой из кирпича, шелудивой клячей и кучей детишек. Но как слуга принца, наследного принца, прибавлю я, королевского дома Хаусков… – От упрямства слуги у Фербина даже дыхание перехватило – принц был полон недоумения и недовольства. – Мой отец высек бы тебя, Холс. Слышишь? А то сделал бы и кое-что похуже. Черт тебя побери, я ведь законный король!

– Ваше высочество, я теперь с вами и буду оставаться с вами до этой академии, а потом последую туда, куда вы сочтете необходимым, если только не пересечете рекомендованные вам пределы. До этого момента я буду рядом с вами, преданный, как всегда.

– А за пределами ты тем более должен оставаться со мной! Куда бы я ни отправился!

– Ваше высочество, прошу прощения… Моя верность – то, что остается в кастрюле, когда все выварится, так сказать, – это верность трону, а не вашему доброму высочеству. Если вы пересекаете границы владений вашего отца, то, насколько я понимаю, моя обязанность – в том, чтобы вернуться к источнику власти. А он, по моему разумению, располагается в Пурле, в королевском дворце, при условии, что все обстоит нормальным образом. Там я должен получить новые инструкции от… ну, не знаю, от того, кто их даст…

– Холс, ты что – юрист?

– Спаси господи, ваше высочество!

– Тогда заткнись. Твой долг – оставаться со мной. И закончим на этом.

– Прошу прощения, ваше высочество, но мой долг – хранить верность королю.

– Но я и есть король! Разве ты мне не долдонишь уже четыре дня, что я – законный наследник?!

– Ваше высочество, извините за резкость, но вы – некоронованный король, который твердо намерен удалиться от своего трона.

– Да! Для того, чтобы спасти свою жизнь. Искать помощь, чтобы потом вернуться и предъявить свои права на трон, если на то будет воля МирБога. И должен отметить, что, поступая таким образом, я следую самым почтенным примерам. Разве МирБог не находит убежище от забот здесь, в сердце нашего благословенного мира? Разве сами сарлы не бежали от преследований со своей родины на наш возлюбленный Сурсамен?

– И все же, ваше высочество, быть королем – значит выполнять некоторые обязанности. Нужно дать знать народу, что вы живы.

– Неужели? Отлично. – Фербин решил принять умеренно-саркастичный тон. – Значит, ты мне даешь советы? И что еще должен король?

– Ваше высочество, он должен действовать по-королевски и, если требуется, брать власть силой, а не отдавать ее…

– Хубрис Холс, не смей читать мне проповеди о том, что такое быть королем! И тем более не учи меня королевским обязанностям!

– Ни в коем случае, ваше высочество. Я соглашаюсь с вами целиком и полностью. Чтение проповедей – это дело схоластов-отшельников, к которым мы держим путь. На этот счет у меня нет возражений.

Рауэл Холса заржал, словно в знак согласия. Оба скакуна, обученные ночной езде, в буквальном смысле могли спать на ходу. Правда, время от времени им требовались тычки, чтобы оставаться на дороге.

– Я сам решу, в чем состоит мой долг, Холс. Мой долг в том, чтобы не погибнуть от рук тех, кто уже убил одного короля и глазом не моргнув убьет и второго – меня!

Холс поднял взгляд на почти богопротивную громаду Гиктурианской башни, устремляющейся, как судьба, ввысь, слева от них. От ствола, подпирающего небеса, отходили поросшие травой и лесами склоны – тем круче, чем ближе к вершине. Там, близ ровной, пугающей поверхности башни, земля и листва взрывались зеленой волной, контрастируя с бледностью гигантского цилиндра: тот мерцал в низком красном свете, словно кость давно умершего божества.

Холс откашлялся.

– Эти документы, что мы ищем, ваше высочество… они не действуют в обратном направлении?

– В обратном направлении? Что ты хочешь этим сказать, Холс?

– Может, они позволят вам спуститься в ядро и увидеть МирБога? – Холс понятия не имел, как все это действует. Он никогда не интересовался религией, хотя за подачку всегда был готов пропеть хвалу церкви. Холс давно подозревал, что МирБог – лишь еще один полувымысел, служащий для сохранения привилегий могущественных и богатых. – И вы узнаете, не поможет ли вам тамошнее Божество. – Он пожал плечами. – Это избавит нас от необходимости выбираться на поверхность, а оттуда – к внешним звездам.

– Это невозможно, Холс, – терпеливо сказал Фербин, стараясь не вспылить от такой детской болтовни. – Октам и – слава Богу – аултридиям запрещено общаться с МирБогом. Им не позволено спускаться в ядро. А потому и нам тоже.

Он мог бы ответить пространнее, но поперхнулся частицей пережеванного крайлового корня, зашелся в приступе кашля и несколько минут отплевывался и хрипел, отказываясь от неоднократных предложений Холса стукнуть его по спине.

* * *

Гиктурианско-Анджринхская схоластерия располагалась на невысоком холме, в одном дне пути от Гиктурианской башни, если следовать к близполюсу: громадная колонна возвышалась почти посредине между Пурлом и схоластерией. Как и большинство схоластерий, эта имела неприступный вид, хотя и не была укреплена. Сооружение походило на вытянутый низкий замок без куртины. В двух башнях размещались телескопы, а не пушки. Наружные же стены, раскрашенные в самые разные цвета, приобрели залихватский вид, но принцу все равно показались мрачными. Фербин всегда испытывал трепет перед такими местами и их обитателями. Потратить жизнь на учение, размышления и созерцание – что за бездарное расточительство! Его одолевало то презрение к тем, кто отказывает себе в удовольствиях ради абстракций вроде познания, то чувство, близкое к почтению. Принца сильно впечатляло, что по-настоящему умные люди добровольно выбирают такой образ жизни.

В одно из таких мест отправилась бы Джан Серий, будь у нее возможность выбора. Но выбора у нее, конечно, не было, к тому же Культура взяла ее к себе. В своих письмах домой она описывала оплоты учености, очень похожие на схоластерии. У Фербина создалось впечатление, что она многому научилась. («Слишком многому», – как иронически-насмешливо заметил отец.) Более поздние письма, казалось, намекали на то, что сестра стала кем-то вроде воина, почти непобедимого. Поначалу в семье решили, что Джан Серий спятила, хотя, вообще-то, воительницы существовали. Прежде все они были убеждены, что все это в прошлом, но, с другой стороны, кто мог знать наверняка? Образ жизни иноземцев – верховников, менторов, Оптим и бог знает каких еще – выходил за пределы их понимания. Бо́льшая часть жизни была рядом долгих оборотов колеса Фортуны – белая полоса, черная полоса. Возможно, воительницы являлись частью бесконечно странного и непознаваемого будущего.

Фербин надеялся, что сестра стала воительницей. Если он доберется до нее или сумеет связаться с ней, не исключено, что Джан Серий сумеет ему помочь.

Справа от них все ярче разгоралась заря медленного, ленивого гелиодинамика Обор. Они проехали мимо начинающих схоластов, которые трудились в полях, садах и ручьях, окружавших беспорядочное нагромождение ярко раскрашенных зданий. Те кивали, выкрикивали приветствия, снимали шляпы. Фербин подумал, что они выглядят почти счастливыми.

Сарлские города все чаще давали приют схоластериям или похожим на них заведениям. Впрочем, обучение в этих городских школах имело более практический уклон, чем в древних схоластериях, обычно отдаленных и располагавшихся в сельской местности. Многие купцы и даже некоторые дворяне стали посылать своих сыновей в эти современные университеты. Фербин слышал про один такой – в Решиге, куда принимали только девочек. (Правда, все знали, что жители этого, к счастью отдаленного, города давно спятили.)

– Не вижу телеграфных проводов, – сказал Холс, обведя взглядом пестрые здания. – Может, это и к лучшему. Посмотрим.

– Что-что? – спросил Фербин.

* * *

Фербин редко молился. Он знал, что это грех; правда, грех благородный, всегда говорил он себе. Он был уверен, что терпение и даже внимание не безграничны даже у богов. Каждый отказ от молитвы приводил к тому, что в божественном суде становилось чуточку менее многолюдно, а значит, освобождалось место для более достойных, менее везучих людей, чьи молитвы благодаря Фербину получали больше шансов быть услышанными среди шума, наверняка стоявшего там. На самом деле его даже утешало сознание того, что его молитвам – молитвам принца – наверняка отдали бы предпочтение в суде МирБога: голос Фербина, естественно, звучал бы громче. А потому своим скромным, самоуничижительным отсутствием он приносил гораздо больше добра, чем кто-нибудь менее высокопоставленный, шедший на такое же самопожертвование.