Текст книги "Прирожденные лжецы. Мы не можем жить без обмана"

ГЛАВА 3
Великие выдумщики

Писатели по природе своей неспособны говорить только правду, и именно поэтому мы называем их работы художественной литературой.

Уильям Фолкнер

Мошенники, актеры, сумасшедшие

В 2004 году спутниковая телекомпания Sky подала в суд иск против Electronic Data Systems – крупнейшей фирмы, занимающейся предоставлением услуг в области информационных технологий (далее EDS). Sky обвинила EDS в том, что ее сотрудники сознательно ввели компанию в заблуждение по поводу стоимости и длительности разработки одного из IT проектов, и потребовала миллионы фунтов компенсации. Эксперты весьма скептически отнеслись к возможности победы телевизионщиков, ссылаясь на то, что дела подобного рода еще никогда не выигрывались ранее, и утверждая, что факт наличия в действиях EDS мошенничества, а не простого непонимания условий контракта невероятно сложно доказать в суде.

На тридцать седьмой день разбирательства исполнительный директор EDS Джо Галлоуэй, порядочность которого подпала под подозрение, встретился в зале судебного заседания с Марком Говардом, адвокатом Sky. Слегка отклонившись в сторону от приведения содержательных доказательств вины ответчика, Говард поинтересовался у Галлоуэя о степени магистра делового администрирования, присвоенной ему колледжем Конкордии американских Виргинских островов, упомянутой ответчиком в своих показаниях. Галлоуэй тут же принялся рассказывать о своей жизни на чудесном острове Сент-Джон. По его словам, он оказался там по поручению своего предыдущего техасского работодателя, который назначил его наблюдателем за разработкой проекта нескольких дистрибьюторских отделов компании Coca-Cola, а учеба в колледже была вызвана желанием повысить свою квалификацию. Для того чтобы добраться до острова или улететь с него, Галлоуэю приходилось пользоваться услугами «маленького четырех-, шестиместного пассажирского самолета». В своем рассказе он в мельчайших деталях описал все три основные здания колледжа, которые очень хорошо знал. Учебный процесс проходил в виде вечерних занятий, по три часа в день, несколько дней в неделю. Галлоуэй даже обещал предоставить суду свои учебные материалы и в итоге действительно принес курс лекций, страницы которого пестрели многочисленными пометками.

Галлоуэй говорил напористо и уверенно, впрочем, как и все время в ходе судебного разбирательства. Он, казалось, даже наслаждался моментом, и никакой сторонний наблюдатель (посвященный или непосвященный во все подробности дела) никогда бы не заподозрил, что Галлоуэй придумывает все это на ходу.

* * *

Психиатрическое исследование, опубликованное в 1985 году практикующим неврологом Антонио Дамасио, передает историю женщины среднего возраста с повреждением мозга, при котором у нее сохранилось большинство когнитивных (познавательных) способностей, в том числе связная речь. Тем не менее то, о чем она говорила, всегда было неожиданностью. Проверяя осведомленность пациентки о текущих событиях, доктор спрашивал ее о событиях фолклендской войны. Внимательно выслушав вопрос, она спонтанно начала описывать счастливый отпуск, проведенный ею на островах: свои долгие прогулки с мужем и покупку всяких безделушек в местных магазинчиках. На вопрос врача о языке, на котором там говорят, она тут же ответила: «На фолклендском, на каком же еще?»

Выражаясь языком психиатрии, у этой женщины наблюдался хронический конфабулез – довольно редкий синдром, проявляющийся, как правило, у людей, получивших повреждение мозга вследствие сильного удара (например, в автомобильной аварии). В медицинской литературе хронический конфабулез определяется как «формирование у больного вымышленных, искаженных или неверно истолкованных воспоминаний о каком-либо конкретном событии либо о всей предыдущей жизни, не основывающееся на сознательном желании обмануть»[7]7
  Данное определение соответствует термину конфабуляция. Тем не менее автор говорит о хроническом конфабулезе. В медицинском словаре это понятие определяется следующим образом: «Психопатологический синдром в виде наплыва конфабуляций, образующих один последовательно развивающийся рассказ или несколько отдельных рассказов с законченным содержанием». Интересно то, что с английского языка слово confabulating переводится как «фантазирование», что, в общем-то, почти полностью соответствует смыслу, вкладываемому в это понятие. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Подобное фантазирование – необычная форма проблем с памятью. В отличие от амнезии, при которой констатируются провалы в памяти, которые очень сложно восстановить, при конфабулезе происходит нечто другое: больные начинают придумывать свое прошлое. Но при этом они не забывают о настоящем мире – они изобретают альтернативную реальность.

Пациенты с подобным расстройством почти никогда не замечают свое болезненное состояние, настойчиво выдвигая самые невероятные объяснения происходящему – почему они находятся в больнице и почему беседуют с врачом. «Оправдывающая» деталь может быть, например, такой: «Моя работа – разговаривать, и я охотно отвечу на все ваши вопросы».

Один пациент, отвечая на вопрос о происхождении небольшого шрама (результат хирургического вмешательства), объяснил, что во время Второй мировой войны нечаянно напугал девушку, которая, защищаясь, трижды выстрелила ему в голову; к счастью, рядом оказался врач, вернувший его к жизни. Когда у того же пациента спрашивали о судьбе его семьи, то он начинал в подробностях рассказывать, как все ее члены умирали у него на руках, а иногда говорил, что они были убиты на его глазах. Другие пациенты выдают еще более неправдоподобные истории, например, о своих путешествиях на Луну, участии в походе Александра Македонского в Индию или о личном присутствии на Голгофе во время распятия Иисуса. Однако люди с хроническим конфабулезом вовсе не желают никого обманывать – просто они с головой погружены в то, что нейропсихолог Моррис Москович называет «правдивым обманом». Пребывая в неизменной неопределенности, от которой, к слову, они и сами страдают, пациенты вынуждены рассказывать свои истории окружающим, чтобы более-менее сформировать, выстроить и объяснить то, что в силу своей болезни понять не могут.

Хронический конфабулез, как правило, ассоциируется с повреждениями, затрагивающими лобную долю головного мозга, а особенно те ее участки, функции которых – саморегуляция и самоконтроль человека. Когда пациент слышит вопрос, адресованный ему, то отдельные слова инициируют в его сознании целый ряд ассоциаций. Это вполне естественно для любого человека – слово «шрам» точно так же может навести нас на мысль о боевом ранении, старых фильмах или историях, вечный спутник которых – смертельная опасность. Но вы не позволяете этим случайным мыслям проникнуть в свое сознание, а если и позволяете, то не будете открыто выражать их. Здравый смысл подсказывает вам, что вы не участвовали во Второй мировой войне и что нельзя быть одновременно и убитым и спасенным. В случае с конфабулезом этого не происходит, и пациенты наугад совмещают свои реальные воспоминания с вымыслом, сокровенными желаниями и надеждами, в результате чего рождаются сложные и запутанные истории.

Изучение хронического конфабулеза дает нам некоторые сведения, на основании которых мы можем судить о человеческом разуме: в частности, оно обнажает наше сентиментальное пристрастие к изобретательности. Мы от природы склонны к фантазированию и придумыванию историй, в которых сочетаются наш личный опыт и воображение. Но мы держим себя в определенных рамках, не позволяющих оторваться от реальности. В некотором смысле в большинстве случаев мы просто-напросто используем наши мозговые сенсоры. Все люди выдумщики, но только одни из нас прикладывают немного больше усилий к самоконтролю, а другие, как люди с хроническим конфабулезом, – чуть меньше. Мы понимаем, кому и какие истории можем рассказывать, если хотим, чтобы слушатели нам верили.

* * *

Марк Говард, вероятно, был удивлен продолжительностью и детальностью импровизации Галлоуэя. Но он казался довольным и не собирался прерывать рассказ, потому что точно знал, что Галлоуэй врет. В ходе подготовки к судебному разбирательству адвокаты Sky досконально изучили прошлое ответчика. В частности, они узнали, что на острове Сент-Джон нет и никогда не было никакого колледжа Конкордии и иных высших учебных заведений, равно как не было и отделов компании Coca-Cola. Не было там и аэропорта, а потому прилететь на остров было бы весьма затруднительно. Что касается курса лекций, предоставленных для рассмотрения, то по штрихкоду и маркировке было определено, что брошюра является собственностью библиотеки Миссури, которая, как можно было догадаться, находилась неподалеку от дома Галлоуэя.

Через несколько дней после выступления Галлоуэя Говард предоставил суду сертификат о присвоении степени магистра делового администрирования, выданный колледжем Конкордии – «неаккредитованным институтом, присваивающим различные научные степени», основываясь лишь на «жизненном опыте», – на имя… его собаки Лулу. Адвокат не отказал себе в удовольствии обратить внимание суда на то, что Лулу получила более высокие выпускные баллы, чем Джо Галлоуэй. Более того, к свидетельству было приложено и рекомендательное письмо, выданное Лулу за подписью ректора и первого проректора колледжа.

Пожалуй, наиболее примечательная сторона в обмане Галлоуэя – его поразительное тщание. Как только Говард начал спрашивать его о полученной степени, наиболее верным решением было бы просто указать на ее происхождение и прибавить, что к рассматриваемому делу это не имеет непосредственного отношения. Он мог бы отклонить бóльшую часть вопросов Говарда, ссылаясь на то, что не помнит подробностей своих студенческих лет, но вместо этого придумал длинную и детально проработанную историю о своей жизни на острове. То есть Галлоуэй продемонстрировал что-то вроде того, что эксперты в области обмана назвали бы «сомнительным удовольствием», так как это удовольствие явилось результатом его глупости, а не плодом воображения.

Объясняя решение, вынесенное в пользу Sky, судья сказал, что та видимая легкость и уверенность, с какой Галлоуэй врал о своем образовании, полностью разрушила доверие к его показаниям и разъяснениям, в том числе и в вопросах бизнеса. Ложь о получении степени магистра, по словам судьи, – это одно, но Галлоуэй продемонстрировал кое-что другое: «Изумительную предрасположенность к нечестности». В соответствии с постановлением суда, EDS предстояло выплатить Sky более двухсот миллионов фунтов компенсации.

* * *

В фильме Брайна Сингера «Обычные подозреваемые»[8]8
  В российском прокате – «Подозрительные личности». – Примеч. пер.


[Закрыть] полицейские безнадежно пытаются выйти на след Кайзера Созе, жесткого и неуловимого преступника, имеющего вес в криминальном мире. Несмотря на то что Созе приписывали множество кровавых дел (все его жертвы погибали при ужасных обстоятельствах), о нем ничего не было известно, даже о его внешности полицейские имели весьма смутное представление. В своем расследовании полиция полагалась на показания Роджера Кинта по прозвищу Болтун (в фильме эту роль сыграл Кевин Спейси), неприметного хромого человека, которому была обещана защита и неприкосновенность в обмен на любую информацию о Созе.

На одном из допросов Болтун сообщил следователю, что группа профессиональных налетчиков, в которую он входил, стала жертвой шантажа со стороны адвоката Кобаяши, который действовал от имени Кайзера Созе. Кобаяши принудил группу к уничтожению крупной партии наркотиков, принадлежащей конкурентам Созе. В ходе операции погибли все, кроме Болтуна и еще одного налетчика. Болтун сказал также, что кое-что знает о прошлом неуловимого преступника. Выяснилось, что Созе начинал как мелкий наркоторговец, работавший исключительно в своей родной Турции. Но после того как венгерская мафия убила его ребенка, он, желая отомстить, стал профессиональным убийцей. Показания Болтуна вывели полицию на след человека по имени Дин Китон (Гэбриэл Бирн), который, по-видимому, и был Кайзером Созе.

Однако в последней сцене фильма следователю, работающему с Болтуном (а заодно и нам), становится ясно, что Кайзер Созе – не кто иной, как сам Болтун. С одной стороны, его «откровения» были тщательно продуманной ложью, а с другой – импровизацией, полной мелких деталей, подхваченных на лету. В частности, разглядывая доску объявлений, висящую в кабинете, где проходил допрос, следователь узнавал не только отдельные слова, но даже целые фразы, звучавшие из уст Болтуна. В полной прострации (Болтун уже отпущен) следователь роняет чашку, из которой потягивал кофе во время допроса. В режиме замедленной съемки мы видим, как чашка падает на пол и разбивается. На печати производителя, проставленной на дне, отчетливо читается: КОБАЯШИ.

Как и Болтун (обратите внимание, как просто и точно подобрано прозвище для этого персонажа), люди с хроническим конфабулезом складывают свои рассказы из всего, что попадается им на глаза или вливается в уши. Фолклендские острова? – и вот уже готова история о незабываемом отдыхе. Абсолютно все истории страдающих конфабулезом образуются спонтанно – собеседнику достаточно спросить о чем-то или просто сказать какое-нибудь слово, и человека уже не остановить. Это как в джазе – саксофонист, поймавший музыкальную фразу пианиста, может развивать ее до бесконечности. К примеру, пациентка с указанным расстройством может сказать своей подруге, пришедшей навестить ее, что находится в госпитале потому, что работает психиатром, и что человек, стоящий неподалеку (настоящий доктор), – ее ассистент, с которым они совершают обход больных. Более того, люди с конфабулезом, как правило, крайне изобретательны. Об этом можно судить по тому, с какой легкостью они придумывают согласованные с общим контекстом слова. В частности, один пациент, размышляя над тем, какая участь постигла Марию Антуанетту, пришел к выводу, что ее «суицидировала» собственная семья. В этом плане они чем-то похожи на писателей, которых Генри Джеймс однажды описал как людей, живущих в мире собственных произведений.

И Болтун Кинт, и женщина, взахлеб рассказывавшая историю отдыха на Фолклендских островах, используют один из основных процессов творческого мышления. В «Трактате о человеческой природе» философ Дейвид Юм пишет:

«Создание монстров и совмещение несовместимого не доставляет нашему воображению проблем больших, чем постижение знакомых нам естественных объектов… Несмотря на кажущуюся независимость мыслей, при ближайшем рассмотрении мы обнаружим, что наша фантазия существует в довольно узких рамках и что вся творческая сила сознания – не более чем возможность смешать, переместить, увеличить или уменьшить давно знакомую нам материю. Стоит подумать о золотой горе, как в нашем сознании соединяются два явления: гора и золото, с которыми мы, безусловно, давно знакомы… Проще говоря, все материалы для созидательного мышления извлекаются из наших внешних и внутренних ощущений: смешивание и упорядочивание которых относятся к области действия нашей воли и разума».

Уильям Джеймс (брат Генри) называл способность создать в романе внутренние связи между идеями «многополярным мышлением», то есть таким образом мышления, при котором «только неожиданность ограничена правилами».

Когда я спросил писателя Уилла Селфа о его творческом процессе, то он ответил примерно в том же ключе, описав созидательное мышление как постоянную готовность обращать внимание на малейшие объекты окружающего мира и аспекты их чувственного восприятия; для создания образного сопоставления они мысленно «складываются» вместе с другими наблюдениями.

Давайте рассмотрим замечательный пример творческого взгляда на процесс фантазирования, представленный в документальном фильме Мартина Скорсезе «Нет пути назад», посвященном самому началу карьеры Боба Дилана.

На дворе 1966 год, Дилан стоит на углу улицы в Кенсингтоне (Лондон). На нем синий замшевый жакет, модные солнечные очки «Ray Ban» и узкие штаны. Он впервые в Великобритании, и у него приподнятое настроение (которое могло, а может, и не могло быть вызвано использованием «особых» средств). Дилан идет вдоль трех небольших магазинчиков, вслух читая вывески:

МЫ ЗАБЕРЕМ, ПОСТРИЖЕМ, ПОМОЕМ И ВЕРНЕМ ВАМ ВАШУ СОБАКУ

ТАБАК И СИГАРЕТЫ

ЖИВОТНЫЕ И ПТИЦЫ, ПОКУПКА И ПРОДАЖА

Прочитанное он использует как материал для целого ряда фраз, частично основывающихся на детской рифме, частично на поэзии битников. Пританцовывая и размахивая сигаретой, смеясь над собственной изобретательностью, Дилан на ходу начинает что-то вроде игры в ассоциации, делая это поразительно быстро:

Я хочу найти собаку, что отчистит мою ванну возвратит мне сигарету и отдаст табак животным, заплатив при этом птице…

Где б найти такое место, что отмоет мою птицу, даст мне денег за собаку, заберет мою сережку, где куплю я сигареты и продам свою же ванну…

Я ищу такое место, где душа моя свободна, где мою отмоют птицу и возьмут мою собаку…

Наверное, эта сцена из фильма кажется не только забавной, но и в какой-то степени захватывающей, потому что она буквально обнажает ключевую операцию импровизационного творчества: всем известные словесные элементы меняются местами до тех пор, пока не получится что-то новое. Конечно, мы можем назвать такую импровизацию бессмысленным и малоинтересным стишком, но именно с этого зачастую начинается искусство: с силы неожиданных словесных комбинаций[9]9
  Обсуждение творчества Дилана зачастую связано в темой лжи и обмана, особенно когда речь заходит о каких-либо биографических аспектах. В самом начале карьеры Дилан сообщил корреспондентам в Нью-Йорке и о том, что вырос в Галлопе, Нью-Мексико, жил в Айове, Южной Дакоте, Северной Дакоте и Канзасе, и о том, что освоить гитару ему помогли легендарные Арвелла Грей и Мэнс Липскомб. На самом деле к тому времени он успел пожить только в Миннесоте и Нью-Йорке и никогда не встречался ни с Греем, ни с Липскомбом. Это именно такая история, которую мог бы рассказать человек с хроническим конфабулезом. История, в которой смешиваются правда, вымысел и исполнение несбыточных желаний. Разница только в том, что Дилан конечно же знал, что это не более чем выдумка.


[Закрыть].

* * *

В 1996 году в ходе довольно известного судебного дела о клевете член кабинета министров Великобритании Джонатан Айткен подробно изложил историю, ярко иллюстрирующую весь тот ужас, который ему пришлось пережить после того, как его имя было опорочено одной из газет. Он рассказал, как однажды утром вышел вместе с дочерью Александрой из своего дома на улице Лорд Норс в Вестминстере и оказался в толпе журналистов. Напуганная агрессивным поведением представителей прессы, Александра расплакалась, и Айткен быстро посадил ее в свою служебную машину. Вскоре после того, как они отъехали, за ними помчалась машина с папарацци. В итоге получилась настоящая погоня, проходившая в самом центре Лондона. Айткену удалось оторваться от преследователей только благодаря небольшой хитрости: он заехал в испанское посольство, где пересел в другой автомобиль.

Джонатан Айткен, богатый, респектабельный и четко выражающий свои мысли человек, определенно имел склонность к мелодраме. За год до описываемых событий во время пресс-конференции он заявил, что собирается подать в суд на газету «Guardian», добавив: «Если мне придется бороться с раковой опухолью подкупленной и прогнившей журналистики нашей страны, вооружившись острым мечом правды и верным щитом британской Честной игры, то так тому и быть. Я готов принять бой. Бой против лжи и тех, кто ее распространяет».

Дело, растянувшееся более чем на два года, сопровождалось рядом встречных исков со стороны «Guardian», представители которой утверждали, что Айткен напрямую связан с торговцами оружием из Саудовской Аравии и, более того, встречался с ними в отеле «Ritz» в Париже, еще когда занимал должность правительственного министра. Выдвигая свой боевой лозунг, Айткен прекрасно знал, что информация, предоставленная газетой, правдива, и семимильными шагами шел к тому, чтобы проиграть судебное дело, которое, забегая вперед, раз и навсегда поставит крест на его репутации и карьере.

Начнем с того, что Айткен необдуманно смело начал процесс, упустив тем самым ряд неплохих возможностей урегулировать назревающий конфликт с минимальным уроном для репутации; вместо этого он предпочел сделать ставку на то, что ему, возможно, удастся победить своих врагов. Журналистов «Guardian», с самого начала знавших, что Айткен врет, а вместе с ними и общественность (уже по завершению дела) изумило то, с какой экзальтацией высокопоставленный политик пытался ввести суд в заблуждение. Конечно, чередой «маленьких» обманов он стремился укрыть большую ложь, связанную с оружием, но детали, казалось, порождали возбужденные чувства Айткена. Так же как и Галлоуэй, он все дальше и дальше забирался в опасные дебри, потакая собственной склонности к фантазированию, которая, как ему казалось, может спасти его.

В показаниях Айткена присутствовал специфический, отчасти даже изысканный элемент: он, как настоящий писатель-романист, использовал ложь для того, чтобы представить все свои действия в выгодном свете. Напыщенный тон пресс-конференции однозначно повлиял на его дальнейшее поведение в ходе судебного разбирательства, во время которого Айткен позиционировал себя как истинного патриота, со всех сторон окруженного безосновательной, пагубной и горькой критикой. Рассказ о том, как его преследовали журналисты, не имел прямого отношения к делу, но у него было особое драматическое предназначение: представить политика в качестве великолепного энергичного героя.

Дело Айткена было закрыто 17 июня 1997 года, когда адвокаты «Guardian» представили неопровержимые доказательства того, что истец пытался ввести суд в заблуждение в отношении истинных целей своей парижской поездки. До этого момента создавалось ощущение, что актерский талант Айткена вполне может привести к победе в суде. Тем не менее сторона обвинения шаг за шагом разрушала видимую непоколебимость его честности. Первая брешь была пробита, когда суду предоставили неотредактированную пленку, на которой была запечатлена та самая встреча Айткена с журналистами на Лорд Норс. Оказалось, что события разворачивались несколько иначе, чем их описывал истец. Его действительно застигли на пороге собственного дома, но дочери Александры в тот момент с ним не было. Министр в одиночестве сел в машину и уехал без какого-либо преследования со стороны журналистов.

Истории, рассказываемые пациентами с хроническим конфабулезом, не являются абсолютно непредсказуемыми, как и рассказ Айткена. Эти люди скорее стремятся идеализировать события, обычно помещая себя в самый центр героической драмы. Они не готовы к тому, чтобы принять правду о своем состоянии и его причинах, и поэтому их рассказы являются чем-то вроде метафорического объяснения собственного затруднительного положения.

Айкатерини Фотопулу, психиатр из Королевского колледжа Лондона, специализируется на теории и практике лечения конфабулеза. Она рассказала мне об одном из своих пациентов, очень ярком молодом человеке, оконщике, которого она назвала РМ. Парень, летевший на большой скорости, попал в автомобильную аварию, в результате которой получил повреждение головного мозга. РМ очень быстро пошел на поправку и восстановил большинство своих когнитивных способностей, но, тем не менее, у него развился хронический конфабулез, именно поэтому он стал пациентом Фотопулу.

Незадолго до аварии он тяжело переживал развод родителей и, видимо, поэтому в ходе своей болезни неоднократно пересказывал, как убеждал их остаться вместе, добавляя красок.

Желание пациента переписать свою историю не всегда является очевидным. Тот же РМ любил щегольнуть своей отчаянной храбростью. Многие из его историй заканчивались жестокой и кровавой развязкой: например, он объяснял, что ехал на огромной скорости потому, что ему нужно было спасти свою девушку (иногда сестру) от разбойного нападения. Он конечно же успел приехать вовремя и убил преступника, посмевшего поднять руку на дорогого для него человека. Полиция прибывшая на место происшествия чуть позже, оценив ситуацию, поблагодарила героя…

Со временем Фотопулу поняла, что РМ рассказывал подобное потому, что чувствовал свою вину в аварии и придумывал для себя героическое оправдание – такое, как спасение сестры или девушки, во время которого он якобы и получил серьезную травму. Таким образом парень просто пытался «переписать» собственную память.

Как врач, Фотопулу научилась читать рассказы своих пациентов между строк, ведь только так она могла найти ключ к разгадке их стремления придать значимость тем вещам, о которых они сами догадывались очень слабо, но которые, тем не менее, волновали их. К примеру, еще один ее пациент, богатый итальянский бизнесмен, также получивший повреждение головного мозга, постоянно нервничал из-за того, что якобы потерял коробки с очень важными документами. Фотопулу расценила это как его попытку метафорически описать свои проблемы с памятью.

Зигмунд Фрейд с легкостью распознал бы в подобных рассказах стремление пациентов к исполнению собственных желаний, с которым большинство из нас сталкивается во время сновидений. Фрейд искал скрытый психологический смысл не только в речи и сновидениях своих пациентов, но и в их творчестве. В частности, он отмечал, что в большинстве романов, авторами которых являются мужчины, преобладает «герой, находящийся в центре внимания, к которому автор всеми способами пытается привлечь нашу симпатию» – например, спасением попавшей в беду женщины. Для Фрейда сновидения, сочинение неправдоподобных историй и ложь неразрывно связаны, так как многим из нас не под силу раскрыть настоящие желания нашего бессознательного.

* * *

Незадолго до смерти Марлон Брандо работал над рядом учебных фильмов об актерском мастерстве под общим названием «Обман во имя правдоподобия» (которые, к сожалению, так и не были выпущены). На отснятых материалах Брандо дает важные практические советы группе голливудских звезд, среди которых можно увидеть Леонардо Ди Каприо и Шона Пенна. В своих фильмах Брандо снял и совершенно случайных людей, встреченных им в Лос-Анджелесе. Он попросил их сымпровизировать что-нибудь перед камерой (так появилась во всех отношениях замечательная сцена, главные герои которой – два карлика и огромный самоанец). «Если вы умеете обманывать, то вы можете стать неплохим актером», – ответил Брандо писателю Джоду Кафтану на вопрос о том, что именно послужило причиной дать этим учебным фильмам такое название. «А Вы сами умеете обманывать?» – спросил Кафтан. «Господи, – воскликнул Брандо, – да я потрясающе это делаю!»

Актеры, сценаристы и писатели вовсе не ставят перед собой задачу обмануть нас, так как существует негласное правило: вы идете в театр, где лицедеи покажут то, чего не было на самом деле. Брандо, как и многие до него, подметил, что сочинительство и ложь невероятно близки друг к другу: и то и другое подразумевает создание вымышленных историй и попытку заставить окружающих поверить в них. Психические процессы, сопутствующие лжи и сочинительству, практически идентичны. Но даже если это так, согласитесь, что разница между, скажем, актерами и лжецами или людьми с хроническим конфабулезом так же очевидна, как и схожесть между ними.

В отличие от актеров, пациенты с описываемым расстройством не могут перестать «обманывать» окружающих. Конечно, в некотором смысле это в равной степени относится и к людям искусства, которые время от времени утверждают, что творческий процесс выходит далеко за рамки их сознания – будто с ними случается что-то невероятное, неподвластное контролю. Вспомните Дилана, проходящего мимо зоомагазина. Слова рождались у него сами по себе, и он наспех записал то, что впоследствии ляжет в основу огромного стихотворения «Like a Rolling Stone» (позднее Дилан нежно назвал свой черновик «двадцатистраничная тошнотина»). Как бы там ни было, в отличие от страдающего хроническим конфабулезом, человек искусства, как истинный прирожденный лжец, в конечном счете понимает, что создает нечто вымышленное, и готов воплотить свои подсознательные ощущения в художественных произведениях. Роберт Льюис Стивенсон в творчестве полагался на свои невероятно яркие сны, закладывая их в основу своих произведений; «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» началась именно с ночного кошмара, увидев который Стивенсон с криком проснулся. Позднее, вспоминая об этом, он придумал сцену, в которой «Хайд, преследуемый за свои преступления, перенес превращение прямо на глазах у своих преследователей»[10]10
  «Прошлое однородно по своей сути – и притворное, и по-настоящему пережитое, – выраженное во всех трех измерениях или просто созданное маленьким театром, находящимся в неведомых глубинах нашего мозга, представления которого мы видим по ночам, когда сумерки сгущаются и сон незыблемо правит нами» (Роберт Льюис Стивенсон, эссе «Глава о мечтаниях»).


[Закрыть].

Если люди с хроническим конфабулезом постоянно пребывают в состоянии, которое Фотопулу называет «сном наяву», то артисты погружаются в глубины своей фантазии преднамеренно. Доктор Чарлз Лимб, ассистирующий профессор медицины в Университете Джонса Хопкинса, отоларинголог и шейный хирург, – преданный фанат музыки в любом ее проявлении (как он сам мне однажды признался, музыка везде преследует его). Лимб – превосходный саксофонист, композитор и знаток в области истории музыки, и из всех существующих музыкальных стилей для него на первом месте всегда находился джаз. Как врач и музыкант, он был очарован психическими процессами, вдохновляющими джазменов на создание импровизационных композиций (которые, например, помогали обожаемому им Джону Колтрейну творить музыкальные шедевры прямо на сцене). Лимб загорелся желанием проверить, есть ли способ, с помощью которого можно проследить нервную активность у музыкантов, исполняющих импровизацию, и даст ли это ключ к пониманию творческого процесса в действии. Вместе со своим коллегой Алленом Брауном он провел эксперимент, способный проверить это.

Лимб и Браун, пригласив четырех джазменов, попросили их для начала исполнить небольшие композиции, не требующие особого воображения, специально для этого случая написанные Лимбом. Это нужно было проделать лежа в специальном аппарате, сканирующем мозг. Затем им предложили сыграть какую-нибудь импровизацию на фоне включенной аудиозаписи с музыкой джазового квартета. И тут началась самая интересная часть эксперимента. Во время исполнения импровизаций музыканты показали разный уровень активности мозга, но во всех четырех случаях наибольшая активность наблюдалась в предлобной доле коры головного мозга, ответственной за самосознание и самоанализ, то есть за наше чувство самих себя. В то же время создавалось полное ощущение, будто музыканты «отключили» активность в тех частях головного мозга, которые ответственны за самоконтроль и самовосприятие, а это именно те области мозга, которые чаще всего повреждены у людей с хроническим конфабулезом. Лимб объясняет это тем, что импровизирующие музыканты «действительно отключают свое восприятие реальности и позволяют своему внутреннему голосу вырваться наружу».

Парадокс заключается в том, что артисты способны держать под контролем тот момент, после которого они, как кажется, перестают себя контролировать. Когда я спросил Уилла Селфа, есть ли что-либо, что отличает человека искусства от обывателя, он ответил мне, припомнив замечание американской писательницы Фланнери О’Коннор о том, что настоящий артист должен быть «несколько глуповат»:

«Я могу назвать множество людей, гораздо более проницательных, чем я сам, более образованных и приспособленных к жизни. Но в том-то и дело, что они не обладают этим замечательным качеством, в том плане, что совершенно не готовы хоть как-то проявить свою возможность вызывать недоверие. Они не способны играть, как играют дети, делая себе убежище из диванных подушек и называя его своим замком. А вот писатели, как, впрочем, и остальные люди искусства, способны. Творческий процесс – всего лишь особая разновидность подобной игры, в которой привычные правила места и времени свободно нарушаются».

Фрейд также отмечал, что неудержимое желание детей получать удовольствие от всевозможных игр уменьшается с возрастом, превращается в личные мечты взрослых людей или просто становится чем-то вроде иллюзий. Дети – «волшебные реалисты»; они прекрасно ощущают грань между реальностью и фантазией, но вместе с тем всегда готовы получить удовольствие от последней. Для лучшего понимания это можно объяснить через наше неврологическое развитие: области мозга, ответственные за наслаждение и фантазию, развиваются раньше, чем ответственные за самовосприятие и саморегуляцию. Взрослея, мы все еще имеем возможность услышать отзвуки того, что Уильям Джеймс[11]11
  Американский психолог и философ, один из основателей функционализма и прагматизма. – Примеч. пер.


[Закрыть] назвал «кипением котла идей», но они становятся все тише и тише по мере того, как повседневная жизнь затягивает нас все глубже, ежедневно подбрасывая очередную задачу вроде поиска работы или получения ипотеки. «Каждый ребенок – художник, – говорил Пабло Пикассо. – Вопрос лишь в том, как сохранить этого художника во взрослом человеке».