Текст книги "Тихие воды последней пристани. Книга воспоминаний"

Мне понятны и близки слова святой царицы-мученицы Александры Федоровны: «Самое богатое наследство, которое родители могут оставить детям, это счастливое детство с нежными воспоминаниями об отце и матери. Оно осветит грядущие дни, будет хранить их от искушений и поможет в суровых буднях жизни, когда дети покинут родительский кров»[5]5
  О браке и семейной жизни. М., 1998.


[Закрыть].

Именно в первые годы жизни человека рождаются и формируются особенности его духовного и душевного облика, который определит всю его дальнейшую жизнь.

Я не был в те далекие годы верующим человеком. Ничего в той действительности, в которой жил, не содействовало этому, но я абсолютно уверен, что к христианству я был подготовлен в детстве и отрочестве. Больше всего для этого сделала моя мама. Ее постоянная любовь, пример жертвенных трудов ради близких, внутренняя потребность быть со всеми в мире и жизнестойкость имели глубокое влияние на меня. Эти нравственные качества и ценности сделали меня чутким к восприятию христианства. Думаю, что не ошибаюсь в этих предположениях, потому что и сама мама смогла в свои восемьдесят лет принять христианство как учение, близкое ее душе.

С детства мое образование и воспитание проходило в культуре, которая генетически связана с христианством: русская и западноевропейская литературная классика, живопись, история. Этот опыт, который имеет христианские корни, был для меня органичен. В годы зарождения моей религиозности передо мной не стояла проблема выбора веры. Для меня невозможна была никакая другая религия, кроме христианства.

Когда я думаю о моем пути к православной вере, то изумляюсь тому, как Господь меня вел. Он не только действовал через маму, которую тоже с детства готовил к христианству, но и проявлял заботу обо мне, сохраняя от гибели.

Я был порой неудержимо активным. По этой причине несколько раз оказывался в лапах смерти, но оставался жив и невредим. Я не получил в детстве религиозного воспитания. Не мог тогда увидеть в этих событиях чуда Божьего попечения. Однако у меня было смутное сознание, что произошло что-то необычное. Уверен, что это было одной из причин, почему я без каких-то особых событий и жизненных потрясений постепенно пришел к христианству.

На всю жизнь запомнился такой случай. Недалеко от нас располагался трест «Зеленстрой». Войти на территорию можно было через огромные металлические решетчатые ворота, которые тогда почему-то были сняты с петель и прислонены к металлическим столбам. Перед входом зияла глубокая лужа. Я был в летней обуви и не мог пройти, не замочив ноги. Тогда я решил воспользоваться одной из створок ворот. Я просовывал ножки между вертикальными прутьями и ставил их, как на ступени, на поперечный брус, которым они были скреплены. Переставляя ноги, я двигался боком с одного края створки к другой. Поскольку я висел на ней, то под тяжестью моего тела ворота стали падать. Я упал спиной в глубокую лужу. На меня повалились тяжелые ворота. Они бы прибили меня, если бы не принявшие на себя удар «берега» лужи и толстый слой жижи, в которую я погрузился. А не захлебнулся я потому, что мое лицо оказалось между металлическими прутьями. Приподнять ворота и вылезти я не мог. Тогда, держась за прутья, я пополз на спине к верхнему краю ворот. Мне это удавалось до тех пор, пока голова не уперлась в верхнюю поперечную перекладину, которая связывала, как и нижняя, металлические прутья. Почему-то в это время никто там не проходил, чтобы помочь мне. Тогда произошло, как я думаю, чудо. Я своими маленькими ручками смог приподнять тяжеленную створку ворот и освободиться. Вся моя одежда до последней нитки была пропитана грязью. Мама не ругала. Но удивлялась: «Где можно так сильно испачкаться?» Чтобы ее не пугать, я не стал ей рассказывать эту историю. Понадобилось много воды и мыла, чтобы отстирать мою одежду.

Другой случай был недалеко от нашего дома. На территории радиоцентра должны были поставить новую мачту. В то время использовались длинные куски рельсов, которые под углом вкапывали в землю, чтобы зафиксировать оттяжки для мачты. Я находился во дворе, когда увидел, что в ворота въезжает телега с рельсами. Я побежал навстречу и, вскочив на нее, уселся сверху. Лошадь с трудом везла груз. Возница шел рядом. К месту установки мачты надо было проехать по дорожке между грядками. Вдруг одно колесо съехало с твердого грунта и оказалось на вскопанной земле. Груз вдавил колесо в рыхлую землю. У лошади не хватало сил вытащить телегу. Возница стал хлестать ее кнутом. Бедное животное сделало несколько рывков, но воз не сдвинулся с места. Тогда она стала перемещаться боком и повернула оглобли под прямым углом к телеге… Возница не успел остановить занесенную руку и хлестнул лошадь. Та дернулась вперед… Кто ездил на телеге, знает, что она опрокидывается, если во время езды оглобли повернутся перпендикулярно. Так и произошло. Первым упал я, потом посыпались рельсы. Совсем не помню, как их убирали. И каковы же были радость и удивление тех, кто, сняв рельсы, застал меня, живого и невредимого, лежащим в узкой, но достаточно глубокой ложбинке между грядками, сверху которых поперек легли рельсы…

Много переживаний у родителей вызвала и опасность, которой я подвергся на каникулах в летнем лагере. Воспитатели повели нас купаться. Плавал я слабо, но почему-то отплыл от берега настолько далеко, что у меня не было сил вернуться назад из-за течения реки. Я стал тонуть. Помню: то погружаюсь с головой в воду, то на короткое время выныриваю и вижу берег. Меня заметил находившийся на берегу юноша. Он бросился в воду и спас мне жизнь. Брат сказал мне потом, что этот парень по национальности грек. Работая над воспоминаниями, я специально поинтересовался, как в советской Уфе очутились греки. Оказывается, греки из Крыма были выселены в Башкирию по постановлению Государственного комитета обороны (ГКО), подписанному И. В. Сталиным. Их обвиняли в «создании подпольной контрреволюционной буржуазной националистической организации». За одну ночь 28 июня 1944 года из Крыма депортировали 15 040 греков, а также 12 422 болгарина, 9621 армянина. В июле 1944 года в Башкирию было доставлено 5727 человек. Большинство из них были крымскими греками. Поселили их в Черниковке – городке к северу от Уфы.

О случившемся со мной сообщили моим родителям. Вечером приехали папа и мама. Они меня ни разу не упрекнули.

Были и другие случаи, когда мне явно грозила гибель, но я оставался жив. Бог хранил меня. Сейчас я уверен, что эти происшествия и благополучный их исход незаметно приготовляли меня к осознанной вере, которую я обрел спустя несколько десятилетий.

Детские игры и увлечения

Воспоминания о детстве невозможно представить без рассказов об играх. Потребность в них глубоко коренится в природе детей.

Комната, в которой мы жили, была очень тесной, но за стенами деревянного дома было просторно. Дом окружала обширная территория радиоцентра. Кругом росли большие деревья, между стволами которых мы устраивали качели и турник. Там же, под защитой их крон, сооружали шалаш и летом спали в нем по ночам.

Зимы были снежные. Оттепелей я не помню. За несколько месяцев вырастали огромные сугробы. Если весна была дружной, то вода во дворе и за забором напоминала бурную реку. Из толстых досок мы выпиливали кораблики, высверливали в них отверстие для мачты, на которую крепили картонный парус. Вода несла такое судно, пока плавание не заканчивалось крушением от встреченного препятствия.

Когда овраг за нашим домом наполнялся талой водой, мы собирали куски бревен, доски, фанеру, чтобы сделать плот. Плавали от одного края оврага до другого, длинными шестами отталкиваясь ото дна. Это было рискованное развлечение. Как-то раз на берегу собралось много ребят. Каждому хотелось поплавать. Никто не хотел остаться на берегу. Плот отчалил, но один его край опустился в воду. Кто-то из старших ребят с криком «Тонем!» столкнул меня с плота. Я спиной упал в воду в пальто, сапогах и шапке. К счастью, мы не успели далеко отплыть. Когда я встал на ноги, вода доходила мне до плеч. Выйдя на берег, я кинулся бежать домой. С меня стекали потоки, выстилая мокрый след. Не помню, чтобы мама меня за такие происшествия ругала.

Однажды мы пришли к тому месту, где обычно причаливали плот, но нашли его изрубленным. Наверно, кто-то из родителей не хотел, чтобы мы подвергали себя опасности.

Мы часто бегали в лес за аэропортом. Кто-то научил нас делать свистки. Надо было найти ветку липы толщиной с палец взрослого человека. Срезался побег без сучков и трещин. Изготовление свистков не требовало много времени. Мы пользовались ими, когда шли к кому-нибудь из ребят в гости. Не надо было стучать. На свист наш друг выходил на крыльцо и шел открывать калитку.

В лесу встречались кусты орешника. Уже в июле мы собирали орехи и ели их, еще незрелые. Орехи созревали в конце августа. Но в это время найти плоды было уже почти невозможно. Когда случайно в гуще леса удавалось обнаружить нетронутый куст, рука осторожно тянулась, чтобы снять плоды. Если ты от неосторожного движения задевал ветку, то золотисто-коричневый орех тут же выпадал из плодоножки, разыскать его в увядшей траве и ворохе опавшей листвы было очень трудно. Но упорство вознаграждалось: до сих пор помню сладковатый вкус созревшего лесного ореха.

Мама рассказывала, что как-то в августе меня отправили на отдых в лагерь, который назывался «Медсантруд», что располагался в «монашеском» лесу: «Однажды утром выглянула в окно. Вижу, ты идешь в очень ранний час. Оказывается, ты убежал из лагеря, чтобы поздравить меня с днем рождения. Принес в подарок полный карман орехов». День рождения у мамы – 18 августа. В это время собрать полный карман орехов было нелегко. По-видимому, подарок маме я готовил несколько дней.

В летние месяцы мы любили купаться. Река Белая протекала в нескольких километрах от нашего дома. Сначала надо было пройти «Зеленстрой». От него дорога вела в лес. Не доходя до дома лесника, нужно было свернуть налево на тропинку, которая спускалась по склону горы. На пути был родник. Из трубы текла студеная вода. Мы всегда останавливались и пили ее. Земля вокруг была сырая и очень холодная, нам было приятно босыми ногами стоять на ней.

За родником спуск становился еще круче. Пройдя мимо алебастрового завода, мы выходили к железнодорожным путям. От них оставалось несколько сот метров до желанного берега.

Мы проводили на реке большую часть дня. О еде не думали. До сих пор помню запах речной сырости, смешанный с запахом нефти.

Плавать я научился сам. Не помню, сколько было мне лет, когда я решил впервые переплыть Белую у Сафроновской пристани. Ширина реки здесь около 140 метров.

Трест «Зеленстрой» имел конюшню. В ней находилось десятка полтора лошадей. Конюх несколько раз поручал нам купание их в реке Белой. Надо было проскакать несколько километров без седла. Я был маленький. Чтобы держать узду, приходилось сидеть не на плоской части спины, а на острой части хребта, ближе к шее. Скакать было больно, но я не обращал на это никакого внимания. Был счастлив, что мне доверили лошадь. Помню, как в первый раз прискакали к берегу. Как и другие, я спрыгнул с лошади, но первые минуты не мог нормально ходить. Сильно болели мышцы.

Наши игры были разнообразны. Мы любили движение. Летом чаще всего играли в футбол, в догонялки, в прятки, в казаки-разбойники, в городки. Зимой особенно любили кататься на лыжах. За домом начинался тот самый овраг, по засыпанным снегом склонам которого мы скатывались. В некоторых местах спуск был очень крутой. Требовалось преодолеть боязнь, чтобы решиться съехать вниз. Катались по нескольку часов. Колени и варежки почти всегда были мокрыми. Катались мы и на коньках. Помню «снегурки», которые крепились к валенкам. Были специальные способы завязывать крепления, чтобы коньки не спадали и не съезжали вбок. На коньках, правда, катались редко, потому что поблизости не было льда. В старших классах нам с братом купили коньки с ботинками. Мы на трамвае ездили в центр на стадион. Стоял я на льду довольно уверенно. Мог ездить назад и делать некоторые виражи.

Зимой очень увлекала игра в «штурм горы». С мальчишками мы распределялись поровну. Одни находились наверху, другие должны были завладеть снежной крепостью. Борьба так захватывала нас, что мы уже не замечали, что в снегу валяются наши варежки и шапки, пальто расстегнуто, в валенки набился снег. Разгоряченные, мы продолжали эту возню до победного конца. Домой я приходил счастливый и мокрый.

Испокон веков подвижные игры были основой здорового детства. В Святой Библии игра – образ чистой радости. Господь, говоря о прекращении для Иерусалима дней бедствий, предсказывает: И улицы города сего наполнятся отроками и отроковицами, играющими на улицах его (Зах. 8, 5).

Воспоминания об этих радостных, упоительных играх вызвали в моей душе боль за будущее нынешних и следующих им на смену детей. Мы являемся молчаливыми свидетелями событий, тяжелые последствия которых обнаружатся в жизни тех, кто придет после нас. Научить ребенка какой-нибудь добродетели бывает нелегко. Нужны труд, терпение, воспитательный навык мам, пап, бабушек, дедушек, учителей. Соблазнить же чем-то вредным и даже опасным, к великому сожалению, можно быстро и просто. Сейчас на смену кропотливому общению с ребенком родителей и педагогов и детским подвижным играм пришли мобильные телефоны, ноутбуки, планшеты, смартфоны. Пока еще трудно во всей полноте представить, сколь разрушительным для физического, духовного и социального здоровья окажется этот «прогресс».

В годы моего детства, отрочества и юности не было ни одного случая наркомании среди школьников или подросткового самоубийства. Сейчас это стало зловещей реальностью.

Болезни

Нет, наверное, человека, которому не приходилось в детстве болеть. Я тоже болел. Не считая простуды, перенес болотную лихорадку (малярию), корь, свинку, коклюш. Другие болезни не помню. Интересно, что в памяти сохранились не сами заболевания, а лечение от них.

Малярией я болел в Краснодаре. Мне было четыре года. Согласно современной медицине, больные малярией подлежат обязательной госпитализации в инфекционное отделение. Меня, кажется, в больницу не помещали. Как я перенес этот довольно тяжелый и опасный недуг, не помню, но на всю жизнь осталась в памяти горечь желтых таблеток хины. О том, что я болел корью, знаю лишь по рассказам мамы.

Самым необычным было лечение коклюша, который я подхватил, когда мы жили уже в Уфе. Болезнь эта сопровождалась приступами судорожного кашля. Меня подняли на двухместном самолете в воздух. При сильном понижении атмосферного давления микробы, вызывающие коклюш, погибают. Я был одет в зимнее пальто и обвязан теплой шалью. Впереди сидел пилот, а я за ним один в отдельной кабине. Нас обоих покрывал общий прозрачный фонарь из целлулоида, который отодвигался, когда это было нужно, назад. После набора необходимой высоты пилот убрал крышку, чтобы я дышал при пониженном атмосферном давлении. Когда мы приземлились и пилот спустил меня на землю, я увидел папу, который шел к самолету. Мама говорит, что вскоре после полета я полностью поправился.

Простуда – болезнь, которая, наверно, никого еще не миновала. Живо помню, как мама нас лечила. Она натирала спину и грудь нутряным салом и обматывала полотенцем, а потом накрывала одеялом. Но больше всего запомнились банки. Лежишь на животе и ждешь, как они будут всасываться в спину, которую мама предварительно смазывала вазелином. Потом наматывала на палочку вату и закрепляла ее ниткой. Обмакнув в «тройной» одеколон, зажигала и, подержав несколько секунд этот горящий желто-синим пламенем факел внутри банки, быстрым движением прикладывала ее к спине. Кожа втягивалась в эту нагретую емкость. Ощущение не очень приятное, но надо было терпеть, чтобы выздороветь. Потом еще несколько дней на спине оставались багровые круги. Этот достаточно действенный и простой способ лечения основан на том, что банка, благодаря созданному в ней вакууму, присасываясь к коже, усиливает кровообращение в мышцах спины, что способствует притоку крови к дыхательным органам.

В качестве общеукрепляющего средства мы в детстве пили рыбий жир. Пишу об этом, и перед глазами стоит зеленая бутылка из-под шампанского с маслеными подтеками и серая от долгого употребления алюминиевая столовая ложка. Пить рыбий жир было малоприятно. Поэтому мама, налив полную ложку, сверху посыпала жир солью. Он был настолько густой, что кристаллические крупинки не тонули. Когда я пил, почему-то сначала в рот попадал жир, а потом только соль, которая как раз перебивала неприятное ощущение.

В детстве болезнь воспринимается не так, как в старости. Для детей, не имеющих серьезных, неизлечимых недугов, болезнь – непродолжительный перерыв в их повседневных занятиях, который только помогает ребенку острее чувствовать радость от всего, к чему он возвращается после выздоровления. Даже если дети не задумываются об этом, то, болея, они все равно учатся еще больше ценить ту жизнь, которая им дана.

* * *

Детство мое было счастливым. Если бы нужно было прожить детство снова, я бы желал повторить прожитое. Поэтому мне дорого мое маленькое отечество – Восточная слобода на окраине Уфы. Ее улицы с бедными домами, неровными тротуарами, покосившимися деревянными заборами я отчетливо помню и шестьдесят лет спустя.

Сейчас, летом приезжая в Уфу, я с трудом узнаю город моего детства. Он оживает в моей уже слабеющей памяти не столько на улицах, сколько в кругу семьи, когда я рассматриваю старые фотографии. Недавно я увидел уфимские снимки Сергея Михайловича Прокудина-Горского (1863–1944), сделанные им в 1910 году: Межгорье, Семинарская слобода и вид со Случевской горы. Сразу же вспомнилось детство!

За последние четверть века разросся новый город, который поглотил дорогую мне Восточную слободу.

Мой первый университет

В семнадцать лет в моей жизни произошло очень важное событие – я сделал выбор жизненного пути. До этого мне приходилось принимать разные решения: с кем играть, куда поехать на отдых, каким спортом заняться; но ни одно из них не могло повлиять на ход всей моей жизни. Окончание школы изменило мое положение коренным образом. Что делать дальше? Поскольку у меня был интерес к познанию, мне было ясно, что надо продолжать учиться.

Теперь я с внутренним волнением и благодарением ко Господу вижу, что Он направил мою любознательность по тому руслу, которое привело меня к богословию и священству.

Я уже говорил, что в школе серьезно увлекался философией. Тогда я не мог заинтересоваться непосредственно богословием, о котором в той обстановке, в которой протекало мое детство, я не мог ничего знать. По воле Божией к богословию меня привела философия, которую в Средние века называли служанкой богословия (philosophia est ministra theologiae).

По окончании средней школы я хотел поступить на философский факультет Московского университета имени М. В. Ломоносова, но туда принимали только с трудовым стажем. Мама не хотела, чтобы я прерывал учебу. Она уговорила меня поступить на исторический факультет Башкирского государственного университета и остаться дома, в Уфе.

Во время вступительного письменного экзамена по литературе было предложено несколько тем. Я выбрал творчество М. Ю. Лермонтова. Решительно не помню содержания своего сочинения. По-видимому, при написании проявилась зародившаяся еще в школе склонность к философии. Потом мне сказали, что мое сочинение понесли показать ректору. Интересно отметить, что это повлияло на мою судьбу. Об этом напишу позже.

Исторический факультет я тогда выбрал потому, что история, как мне представлялось, была ближе всех других предметов к философии. А философского факультета в Башкирском госуниверситете еще не было, его открыли только в 2000 году. Но я ни в коем случае не жалею о моих первых университетских годах учебы. Занятия на историческом факультете дали мне знания по всемирной и отечественной истории. Позже мне это помогло глубже понять, каким великим и уникальным событием стало боговоплощение и утверждение христианства в истории человечества.

Из изучаемых дисциплин больше всего меня интересовала античная история. Лекции читала Татьяна Федоровна Пиленкова (1920–2002). Она любила свой предмет и преподавала его с увлечением. Знание отечественной истории мне тоже впоследствии пригодилось, особенно при работе над житиями наших святых, а также при ответах на вопросы читателей сайта «Православие. Ru», связанных с объяснением смысла происходившего тогда в России.

Три раза наш курс посылали летом в археологическую экспедицию. Больше всего запомнились раскопки около города Бирска. Мы изучали могильники Бахмутинской культуры (середина I тысячелетия по Р. Х.). Название дано известным археологом и востоковедом А. В. Шмидтом (1894–1935) в 1928 году по могильнику у села Бахмутино Благовещенского района на реке Уфе.

Первым ректором Башкирского государственного университета, открытого в 1957 году, был прочитавший мое сочинение Шайхулла Хабибуллович Чанбарисов (1916–1996). Именно по его инициативе в моей жизни произошел поворот, во многом определивший дальнейшие встречи и события. Чем больше я размышляю об этом, тем явственней вижу Божественную волю. Мне хочется помянуть ректора добрым словом. Не только за его внимание ко мне, бывшему одним из тысячи студентов университета. Он как никто другой много сделал в целом для развития университетской науки в Башкирии. Оказавшись сразу после войны в 1946 году на преподавательской работе в Педагогическом институте, довольно быстро был назначен его ректором, а вскоре в силу своих выдающихся организаторских способностей создал и возглавил первый в республике университет.

О его участии в войне следует сказать отдельно. С декабря 1941 года он в свои двадцать пять лет был уже комиссаром отдельного стрелкового батальона на Северо-Западном фронте. В одной из книг я прочитал о нем: «Во время наступательных действий бригады под Ново-Рамушевым в августе 1942-го три батальона, в том числе и тот, где комиссаром был Ш. Чанбарисов, вырвались далеко вперед и оказались отрезанными от своих. Им была поставлена задача удерживать захваченные позиции, отвлекая на себя крупные силы врага. По инициативе Чанбарисова связь окруженных батальонов с командованием бригады в силу невозможности пользоваться кодом осуществлялась на татарском языке, который оказался для фашистов не поддающимся расшифровке».

Не так давно довелось прочитать воспоминания профессора-биолога Бориса Михайловича Миркина «Полвека в Башгосуниверситете». Автор пишет о Ш. Х. Чанбарисове: «Он создал университет и построил те здания, в которых сегодня студенты слушают лекции, проходят практикумы, живут и занимаются спортом… Чанбарисов был теоретиком университетского образования и автором монографии на эту тему… Кроме дела, других интересов у него не было. Он неплохо разбирался в людях, хотя изредка и ошибался. Но нельзя не признать того, что фундамент сегодняшнего БГУ с более чем полуторастами профессоров заложил именно он. Многое из происходившего в стране его не устраивало. Как-то, помню, в столовой (он не допускал, чтобы ректорат обедал в отдельной комнате, просто в зале был „стол ректората“) он подозвал меня, попросил сесть рядом и разоткровенничался: „Знаешь, сейчас был на комсомольском активе, из четырех часов (время засек) три часа стояли и аплодировали!“»[6]6
  Бельские просторы. 2009. № 9.


[Закрыть]

С руководителями обкома КПСС на протяжении многих лет у него были очень натянутые отношения. Время от времени ожидалось, что его снимут, но он проработал двадцать восемь лет.

Несмотря на огромную занятость, Чанбарисов регулярно интересовался моей учебой. Когда я окончил четыре курса и перешел на последний курс, ректор университета, который знал о моем увлечении философией, неожиданно для меня предложил перевестись на философский факультет Московского государственного университета: «У меня хорошие отношения с начальником Главного управления университетов, экономических и юридических вузов Министерства высшего и среднего образования РСФСР Н. В. Пилипенко. Я напишу ходатайство о переводе в МГУ». Я согласился. Это соответствовало моим жизненным планам.

Для меня это был еще и урок благотворности послушания родителям. Потом уже, исходя и из своего отцовского и пастырского опыта, я осознал, что это Господь вознаградил меня тогда за то, что я послушался маму. Даст ти Господь по сердцу твоему, и весь совет твой исполнит (Пс. 19, 5).

Прежде чем расстаться с Уфой, скажу, что в жизни нашей семьи в 1959-м, в год окончания мною школы, произошла перемена. Руководство аэропорта выделило папе жилье в новом ведомственном доме. Мы оставили нашу маленькую комнатку и стали жить в городской двухкомнатной квартире с ванной, горячей водой, паровым отоплением и газовой плитой. Наша семья переехала из Восточной слободы с ее деревенским укладом в центральную часть Уфы. Трехэтажный дом находился на улице Новомостовой. Старое ее название – Спасская. Она начинается от храма Спаса Нерукотворного, построенного по обету в 1779 году. Тогда после Пугачевской смуты в Уфу из Елабуги доставили чудотворный образ Спаса Нерукотворного. Однажды во время крестного хода несший чудотворную икону человек вдруг встал и не мог дальше идти. Никто его, несмотря на все усилия, сдвинуть с места не мог, пока не сообразили дать обет воздвигнуть на этом месте Спасский храм, посвященный этой иконе. Икона тут же последовала дальше. А вскоре была выстроена церковь, сначала деревянная, а после случившегося пожара и каменная по образу Казанского собора Санкт-Петербурга. При советской власти храм был изуродован, и только в 2000-х годах его вернули Церкви. В нем начались богослужения.

Для меня значим тот факт, что я жил близ храма. В те годы я не знал и того, что недалеко, всего в тридцати пяти – сорока минутах ходьбы от нашего дома, живет святой. О преподобном Моисее Уфимском (1913–1982) я узнал уже после крещения, от иеромонаха Мартиниана (Личманюка). Я пришел в Церковь, когда архимандрит Моисей (Чигвинцев) уже почил. В 1990-е годы я сблизился и подружился с его другом игуменом Софронием (Шаробыровым; 1913–1999). Но о нем расскажу позже, когда буду писать об уфимских священниках.