Текст книги "Тихие воды последней пристани. Книга воспоминаний"

Диссертация

Областью моих диссертационных исследований была социологическая теория организации. Название моей работы – «Системный анализ механизма изменения социальной организации» – указывает на то, что в те годы меня интересовала не только социология, но и системная методология. Она ориентирует на целостное рассмотрение связей и процессов, происходящих в массовых сообществах. Любая организация представляет собой объединение людей для совместной реализации определенных целей и программ. Обыденное сознание принимает на веру то, что изложено в программных документах. Однако в ХХ веке социологи Вильфредо Парето (1848–1923), Роберт Михельс (1876–1936) и другие своими открытиями предостерегли от этого. Они установили, что реальные процессы и внутренняя жизнь организации не совпадают с тем, что декларируется. Был установлен феномен «смещения целей». Не только в обществе в целом, но и в любой достаточно массовой организации совершенно невозможно такое управление, при котором проявляется точное волеизъявление всех членов. Это утопия. Происходит делегирование своих прав на участие в управлении организацией небольшому меньшинству. В социологии и политологии эти профессиональные управленческие структуры получили не совсем точное название элиты. Однако независимо от термина точно указан механизм осуществления власти. Правит всегда меньшинство, которое, сохраняя официально провозглашенные цели, в действительности использует власть для удовлетворения своих, личных интересов. Исследователями используется классический термин «олигархия» (oligos – немногочисленный; arche – власть), но смысл вкладывается иной.

Достижения социологии помогают избавиться от мифа о демократии как форме правления большинства. На самом деле демократия всегда есть закамуфлированная олигархия. Вся беда в том, что в ХХ столетии, с разрушением традиции и отказом от общечеловеческих этических ценностей, правители беззастенчиво стали использовать власть в корыстных целях.

* * *

На втором году аспирантуры руководство института приняло решение: Анатолия Василенко и меня оставить по окончании учебы постоянными научными сотрудниками. По ходатайству Президиума Академии наук Моссовет предоставил нам постоянную московскую прописку. Институт наш выделил нам двухкомнатную квартиру на улице Тайнинской. Комнаты были неравные по площади: 9,1 и 19 квадратных метров. Мне досталась меньшая.

Моя диссертация была представлена к защите. Она прошла апробацию на заседании отдела и была утверждена к защите на Ученом совете, но защитить я ее не успел. С марта 1971 года начала работать комиссия ЦК по проверке института. Были приостановлены издательская деятельность и право защиты диссертаций. Академик А. М. Румянцев был снят с должности директора. В мае 1972 года директором Института конкретных социальных исследований АН СССР был назначен М. Н. Руткевич (1917–2009). К этому времени многие ушли в другие академические институты.

На новом месте

Еще до прибытия нового директора меня вызвал его заместитель Г. В. Осипов. Он сказал, что мне надо уволиться. Видно было, что он чувствовал неловкость и ему было трудно со мной говорить. Надо отдать ему должное: он позаботился о моем трудоустройстве. Дал телефон и попросил позвонить Гавриилу Харитоновичу Попову. До этого я о нем не слышал. Как я вскоре узнал, он был заведующим кафедрой управления экономического факультета МГУ. В это время при Президиуме АН СССР создавался Научный совет по экономическим и социальным проблемам научно-технической революции. При нем формировался научный отдел, который располагался в Институте информации по общественным наукам АН СССР. В доме на Большой Якиманке, рядом с особняком купца Н. В. Игумнова, построенного в псевдорусском стиле архитектором Н. И. Поздеевым, отделу было выделено несколько комнат.

Г. Х. Попов назначил мне время для беседы. Меня встретил невысокий коренастый человек. Тогда ему было тридцать шесть лет, но выглядел он гораздо старше. Позже я узнал, что он из мариупольских греков. Они переселились из Тавриды в Приазовье при Екатерине II, когда Крымский полуостров был еще под турками.

Беседовал он со мной весьма доброжелательно. Попросил написать заявление с просьбой принять на должность старшего научного сотрудника. В конце нашей встречи он сказал, что хочет посмотреть мою диссертацию. Я привез ее. Через несколько дней он ее посмотрел. Возвращая, сказал: «Диссертация глубокая, но защищать будет трудно».

Отдел только зарождался. Я оказался одним из первых сотрудников. Однако вскоре я вновь был мобилизован в армию. Дело в том, что в 1972 году все лето не было дождей. Хорошо помню, как в начале августа утром, взглянув в окно, я увидел соседний дом окутанным дымом. Позже я узнал, что горели леса и торфяники под Москвой в районе Шатуры, Егорьевска, а также в Спас-Клепиковском районе Рязанской области. Постепенно дым в Москве стал привычным явлением. Однажды вечером раздался звонок. Я открыл дверь. Передо мной стоял офицер. Протянув бумажку, он сказал: «Вам повестка в военкомат». Он еще прибавил, что необходимо сегодня (не помню часа; кажется, в девять вечера) явиться с документами. Офицер попросил меня расписаться. Ту часть повестки, где стояла моя подпись, он оторвал и оставил у себя.

В военкомате, куда я прибыл вечером, собралось много народа разного возраста. Это были офицеры запаса, мобилизованные на тушение пожаров по приказу министра обороны о военном положении.

Было уже темно. Нас посадили в служебный автобус и привезли на сборный пункт. Всю ночь формировался батальон. Предприятиям Москвы было приказано выделить автомашины и другую технику. Нас одели в военную форму. Лагерь был еще погружен в сумерки, когда в конце ночи огромная колонна двинулась к месту стихийного бедствия.

Ехали долго: утро и весь день. Только поздно вечером мы прибыли в район пожаров. Расстояние примерно в 200 километров мы преодолевали более пятнадцати часов. Одна из причин столь медленного движения была в том, что машины были мобилизованы с предприятий. Техника была не в лучшем состоянии. Колонна часто останавливалась из-за поломок.

Чем ближе мы были к месту назначения, тем гуще становился дым. Деревни были окутаны едкой мглой. Стоял сильный запах гари. Большинство жителей населенных пунктов, расположенных вдоль дороги, выходили из домов и с надеждой смотрели на нашу колонну. Чувствовалось, что они не только устали от дыма, но и очень встревожены. Когда мы как-то проезжали одну из деревень, пожилая женщина подбежала к нашему грузовику (колонна двигалась медленно) и в открытое окно кабины подала небольшой бидон с малосольными огурцами.

Приехали к месту назначения поздно вечером, расположились на большой поляне. В кузовах машин постелили траву и уснули. Проснулся я, когда уже взошло солнце. Не успел спрыгнуть с машины, как увидел мужчину в военном, который упал на траву и стал биться. Оказалось, он болен эпилепсией. По-видимому, в его военкоматовском деле болезнь не была указана. Я успел подбежать к больному и вместе с другими стал прижимать его голову к земле, чтобы он ею не бился. Когда приступ прошел, был составлен протокол о случившемся. Это было необходимо, чтобы в Шатуре, куда его отправляли, больного могли комиссовать и отправить домой.

Весь день устраивались, ставили палатки. Место было очень красивое, знаменитая Мещёра – край, который очень любил писатель Константин Паустовский: «Что можно услышать в Мещёрском крае, кроме гула сосновых лесов? Крики перепелов и ястребов, свист иволги, суетливый стук дятлов, вой волков, шорох дождей в рыжей хвое, вечерний плач гармоники в деревушке, а по ночам – разноголосое пение петухов да колотушку деревенского сторожа» («Мещёрская сторона»). Во все дни, которые в качестве пожарных довелось провести в Мещёре, мы ничего, кроме шума ветра, не слышали. Все обитатели леса тогда покинули его.

Анна Ахматова писала о подобном пожаре в июле 1914 года:

 
Пахнет гарью. Четыре недели
Торф сухой по болотам горит.
Даже птицы сегодня не пели,
И осина уже не дрожит.
 

Мы приехали в двадцатых числах августа. Лесных пожаров уже не было. Рассказы очевидцев дают представление о том, насколько грозными могут быть эти стихийные явления. Поднимается сильный, ураганный ветер. Он может внезапно менять направление, отрывать и разносить горящие ветви на сотни метров. В июне в зону такого бедствия попала Таманская дивизия, которая в самом начале лета была брошена на тушение лесных пожаров. Военный лагерь со всей военной техникой, расположенный на большой поляне, оказался в окружении огня. Людей спасали на вертолетах, а вся техника пришла в негодность. Рассказывали, что недалеко от места лесного пожара проходил поезд. Воздух был настолько раскален, что в окнах вагонов потрескались стекла.

Ко времени нашего прибытия горели уже только торфяники. Тушить их практически невозможно. Торф медленно и неудержимо прогорает на всю глубину залегания, а она может достигать нескольких метров. Сверху торфяники обычно покрыты дерном. Пласты могут гореть без доступа воздуха. Выгорание торфа приводит к тому, что образуется полость, в которую могут провалиться машины и люди. Иногда проваливаются целые деревни, стоящие на торфяниках. Скорость горения торфяников – несколько метров в сутки. Жители обычно успевают покинуть дома.

Нам пришлось вырубать лес, делать просеки, которые могли остановить пожар, если он вновь начнется. Работы было немного, но командование продолжало держать нас в лесу весь сентябрь – не прекращалась засуха. Первый дождь пошел, кажется, 27 сентября – теперь-то знаю, что это был праздник Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня. Мы простояли в лесу еще сутки, а потом было приказано переместиться ближе к магистрали. Командование опасалось, что дожди размоют лесные дороги и машины не смогут проехать.

Мы разбили лагерь на новом месте. Дул сильный ветер и повалил сосну. Она упала на большую палатку. К счастью, в ней в это время никого не было.

Дня через два после начала дождей пошли грибы. Мы углублялись в лес и собирали их. На кухне брали картошку и варили густой грибной суп в походных армейских котелках.

Наконец пришел приказ возвращаться в Москву. Кажется, это было 2 октября.

* * *

Ко времени моего возвращения в отделе уже было немало новых сотрудников. Вскоре появился в должности ученого секретаря отдела Руслан Имранович Хасбулатов. За три года работы у меня ни разу не было никаких искушений и даже напряжений в нашем общении.

Отдел состоял из секторов. Сектор, в котором я трудился, издавал реферативные сборники. Руководил сектором Сергей Николаевич Красавченко.

Тогда трудно было даже вообразить, что все трое (Попов, Хасбулатов и Красавченко) будут подняты волной так называемой перестройки на ответственные должности в государстве. Г. Х. Попов в 1991–1992 годах был мэром Москвы. Из-за разногласий с Б. Н. Ельциным подал в отставку. Р. И. Хасбулатов в октябре 1991 года на V Съезде народных депутатов был избран Председателем Верховного Совета. Мой непосредственный начальник, С. Н. Красавченко, был в 1990–1993 годах председателем Комитета по экономической реформе и собственности, а также членом Президиума Верховного Совета. В 1993–1999 годах он – первый заместитель руководителя Администрации Президента РФ, советник Президента России.

В эти годы я был уже священником. Никакого интереса к политике у меня не было. Не возникало и мысли обратиться к кому-нибудь из них с какой-нибудь просьбой.

Сейчас, когда пишу воспоминания, у меня появилось естественное желание проследить судьбы тех, с кем меня в свое время свела жизнь. Этот интерес усиливается еще и тем, что каждый из них мне чем-то помог. Я благодарен им за это.

* * *

Когда в марте 1973 года в отделе стало известно, что у меня будет свадьба, Попов сказал Хасбулатову: «Ускорьте защиту диссертации Гумерову. Подготовьте на бланке Научного совета ходатайство на имя заместителя директора Института философии. Я подпишу». Руслан Имранович составил, Гавриил Харитонович подписал. С этим письмом я пошел к Ф. Т. Архипцеву (1911–1993), который был заместителем директора. Диссертация была принята. Я прошел в отделе В. Ж. Келле (1920–2010) предзащиту, а в декабре того же 1973 года работа была защищена. Ученый совет рекомендовал ее к публикации, но я этим не воспользовался. Вероятно, сознавал, насколько это сложно было сделать тогда по идеологическим причинам. Довольно скромно оцениваю свой труд и каждый раз удивляюсь, когда сейчас, по прошествии почти сорока четырех лет после защиты, нахожу в современной научной литературе ссылки на мою диссертацию.

Первым оппонентом на моей защите был доктор философских наук, профессор Юрий Александрович Замошкин (1927–1993). Помню, как привез ему домой свою работу. Он жил на проспекте Мира, напротив мухинской скульптуры «Рабочий и колхозница», в двадцатипятиэтажном доме на сваях, получившем прозвище «дом-сороконожка». Вторым оппонентом был доктор философских наук Игорь Викторович Блауберг (1929–1990). Защита прошла спокойно.

Вечером на квартире в Бескудникове, которую мы снимали вместе с тестем, собрались гости. Помню Блауберга, Красавченко, Кордобовского. Был среди гостей очаровавший моего тестя Радомеса Габдулловича Эрик Григорьевич Юдин (1930–1976). Он очень рано ушел из жизни. 5 января 1976 года был необычайно морозный день. Он вышел из дома и направился к метро «Юго-Западная». На станции с ним случился сердечный приступ. Он умер, лежа на скамейке. Первым эту печальную весть мне сообщил по телефону Сергей Николаевич Красавченко. Из сорока пяти прожитых лет три года Эрик провел в лагере, четыре года работал после заключения на заводе, но нашел силы вернуться в науку. Диссидентом он не был. Просто был до наивности искренним и правдивым.

Его младший брат, член-корреспондент РАН Борис Григорьевич Юдин (1943–2017), с которым я был дружен в период учебы в аспирантуре, рассказал в одном из интервью:

«По образованию брат был юристом, но затем переквалифицировался, защитил кандидатскую диссертацию по философии. Он поехал в Томск в 1955 году. Преподавал философию в Томском пединституте. Далее в 1956 году имели место известные венгерские события: подавление восстания советскими войсками. В политическом смысле в стране в целом была оттепель, но в тот период произошел определенный возврат к жестким порядкам. А мой брат выступил на партсобрании пединститута с критикой местных партийных начальников. Наряду с этим он выразил недовольство тем, что общество недостаточно информируют о событиях в Венгрии… После этого начались гонения: его исключили из партии, уволили с работы; пострадали и студенты, которые пытались защитить своего преподавателя. Брат поехал в Москву, чтобы подать апелляцию, как-то оспорить эти решения. Порядки в Москве тогда были существенно мягче, и если бы ему удалось добраться до столицы, вполне вероятно, дело было бы пересмотрено. Однако по дороге его сняли с поезда сотрудники КГБ и повезли назад в Томск, уже под арестом. Началось следствие, его обвиняли в антисоветской агитации и пропаганде. У нас дома в Москве производили обыски. Нашли его письма, которые он писал маме и в которых, в частности, весьма критически отзывался о партийной бюрократии. Письма эти изъяли, они фигурировали в деле. В начале 1957 года состоялся суд, ему дали десять лет по знаменитой статье 58 п. 10 ч. I УК РСФСР по обвинению в антисоветской пропаганде. Родные и некоторые из его друзей все время хлопотали за его освобождение. В самом конце 1959 года нашей маме удалось дойти до Генерального прокурора СССР Руденко. Он ее принял, выслушал, просмотрел документы и распорядился снизить срок до фактически отбытого. Вскоре брата освободили».

После защиты диссертации я продолжал работать в отделе научно-технической революции. Г. Х. Попова последний раз видел в 1975 году. А с С. Н. Красавченко я несколько раз говорил по телефону после того, как он оставил политическую деятельность. Сейчас он – ректор Международного университета в Москве (МУМ).

Свадьба

Только человек, который знает, что такое счастливая семья, может понять премудрость Божественного установления брака. Кстати, слово «брак» происходит от глагола «брать». Он точно выражает важнейшую истину, что именно Бог дает жену, а жених берет ее. Конечно, имеется в виду брак по любви. Мужчина и женщина по своим природным и душевным особенностям, с одной стороны, противоположны, а с другой – дополняют друг друга и тем самым оставляют единство. Это нашло выражение в древнееврейском языке: «иш» – мужчина, «иша» – женщина. Как видим, одно слово, а не два. Будучи равными перед Богом, имея одинаковое человеческое достоинство, они вместе с тем выполняют различное предназначение на земле. Но цель у них едина – спасение в Царстве Небесном. «Связанные узами супружества, – говорит святитель Григорий Богослов, – заменяем мы друг другу и руки, и слух, и ноги. Супружество и малосильного делает вдвое сильным, доставляет великую радость благожелателям и печаль недоброжелателям. Общие заботы супругов облегчают для них скорби; и общие радости для обоих восхитительнее. Для единодушных супругов и богатство делается приятнее, а в скудости самое единодушие приятнее богатства».

Ш. и Н. Гумеровы с сыновьями

Сейчас, вспоминая события почти сорокалетней давности, я убежден, что брак наш был устроен Господом.

Осенью 1972 года я приехал к своим родителям. В один из вечеров я навестил своего приятеля Федрата Хайруллина. Во время нашей беседы раздался звонок. На пороге стояла соседка, жившая этажом ниже. Нас познакомили. Это была жена известного уфимского офтальмолога профессора Радомеса Габдулловича Кудоярова (1926–2004). Она позвала нас к себе, и мы продолжили общение у нее. Римма Юрьевна сказала, что ее младшая дочь сейчас живет в Москве и работает лаборанткой у профессора С. Н. Федорова. Она прибавила, что Неля просила прислать ей чешки, и спросила: «Не можете ли вы передать их ей?» Я согласился и взял телефон ее дочери. Вернувшись в Москву, договорился о встрече. Хорошо помню даже место, где впервые увидел свою будущую супругу, – Камергерский переулок (тогда – проезд Художественного театра). Я специально выбрал время, чтобы мы могли поехать домой к моему тогдашнему приятелю Сергею Чеснокову. Он звал меня в гости. Я охотно согласился, так как ценил его игру на гитаре и исполнение им песен.

Когда мы поздно вечером вышли на улицу, Неля, находясь под впечатлением услышанного, сказала: «Он лучше поет, чем сами авторы».

В январе 1973 года Неля уволилась и уехала в Уфу. Мы несколько месяцев переписывались до ее возвращения в начале апреля в Москву. Содержанием писем и переживаниями Неля делилась со своей тетей Ляйлей Габдулловной.

В марте я ненадолго приезжал в Уфу, чтобы просить руки моей невесты у ее матери (отец жил в Москве). В один из дней была устроена встреча с Нелиной бабушкой Тайфой Шайхутдиновной. Это была незаурядная женщина. Отец ее, Шайхутдин Шамсутдинов, был пермским купцом второй гильдии. Торговал колониальными товарами и восточными сладостями. В 1919 году он скоропостижно умер. Вслед за ним скончалась при родах его жена. Их старшей дочери Тайфе не исполнилось и пятнадцати лет. Еще остались две дочери младенческого возраста и десятилетний сын-отрок. При постигших семью бедствиях Тайфа всю заботу о брате и сестрах взяла на себя. Она стала работать учительницей в деревне. На заработанные ею деньги жили вчетвером. Обладая необыкновенной волей, умом и энергией, она всех детей поставила на ноги, помогла им получить образование и начать самостоятельную жизнь. Дедушка Нели, профессор-офтальмолог Габдулла Хабирович Кудояров (1899–1984), во всем ее слушался. Она была главой дома. Предстоящий брак своей внучки она одобрила.

В начале апреля Неля прилетела с мамой в Москву. Мы с ее отцом встретили их в Домодедове.

До свадьбы оставалось месяца полтора. Время прошло незаметно. Помню, мы с Нелей ездили в Свято-Троицкую Сергиеву лавру на Пасху. В тот год она была 29 апреля. Отец волновался за нас, но дочь отпустил. Вернулись усталые, но много повидавшие, перечувствовавшие.

Свадьбу отпраздновали 25 мая. Толя Василенко, с которым я учился в аспирантуре, предоставил под торжество свою комнату. Гостей собралось человек двадцать пять.

С глубокой древности рождение семьи как особого жизненного союза обязательно предполагало пир. Это не только давало возможность близким сорадоваться жениху и невесте, но и имело символическое значение. Ликование и веселье изображали будущее блаженство в Царстве Небесном. У народов, не имевших Божественного откровения, свадебное застолье указывало на счастье, которое должно ожидать супругов в земной жизни.

Свадебное многолюдье требует руководства, чтобы проявления веселья, эмоций, искренние пожелания к виновникам праздника были упорядочены и направлены в одно русло. В древнем мире такая должность называлась архитриклин. По-гречески это слово буквально означает «начальник над тремя ложами», то есть главный распорядитель столовой. В античные времена вокруг стола с трех сторон ставили ложа, а одна сторона оставалась свободной – чтобы к ней могли подходить люди, подносившие блюда. В Греции и Византии архитриклин избирался из числа гостей. Он должен был следить за подачей гостям вина, задавать общую тему для беседы, произносить застольные пожелания молодоженам. На современных свадьбах наблюдается разделение обязанностей: кто-то из близких занимается подачей вина и угощений, а застольем руководит кто-нибудь из гостей – остроумный, обладающий чувством юмора.

У нас на свадьбе эту обязанность хорошо выполнил мой друг по аспирантуре Саша Гофман, с которым мы вместе жили в общежитии. Сейчас он доктор социологических наук, профессор. Собралось, как я говорил, человек двадцать пять. Кроме наших родителей были родственники и друзья. Среди близких мне людей были мой дядя Габбас Хасанович и его супруга Мария Константиновна. Я ее всегда называл тетя Маруся. Память о ней мне дорога. Она очень любила меня и много сделала мне добра. Жизнь ее необычна. Она родилась в белорусской деревне, насколько я помню, в 1910 году. Была трудолюбива и разумна. В 1929 году, к началу коллективизации, они с мужем имели хорошее хозяйство, созданное своими руками. Кто-то из близких предупредил их, что ночью к ним придут раскулачивать. Они бежали из деревни, оставив все, что имели. Бездомные странники устроились на одну из шахт, которая им попалась по пути. Даже женщинам там приходилось толкать вагонетки с углем. Спустя некоторое время они пошли в Москву. Дойдя до подмосковного села Кузьминки, остановились там. Тетя Маруся устроилась на работу в продуктовый магазин, где прошла путь от уборщицы до директора. На свадьбе она не произносила тостов, но была довольна и радовалась за нас.

Все прошло весело. Присутствующие нас искренне поздравляли. Я благодарен моим родственникам и друзьям, для которых наша радость стала их радостью. Приготовление угощений взяла на себя моя мама. Я удивляюсь, как она с этим справилась. На нашей маленькой кухне стояла двухконфорочная газовая плита. Холодильника не было. У Толи под столом стоял маленький, размером с коробку, холодильник, в котором едва помещалась одна кастрюля. Мама с Марией Константиновной приготовили все у них дома, в Кузьминках, и вместе с папой привезли все эти блюда к нам. Пишу об этом исключительно потому, что вижу в этом яркий пример того, как жертвенная любовь может преодолеть самые серьезные трудности. Помощь приходит от Господа, Который добрые дела никогда не оставляет без Своего покровительства. «Когда мы делаем все, что зависит от нас, тогда в обилии получаем помощь Божию» (святитель Иоанн Златоуст).

Из всех подарков, принесенных на свадьбу, самым дорогим был Новый Завет, изданный, по-видимому, в начале XX века (титульный лист не сохранился). Его подарила Татьяна Борисовна Менская. Сейчас она заведует кафедрой иностранных языков Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Там же (на кафедре Нового Завета) преподает теперь мой сын – отец Александр.

«День свадьбы нужно помнить всегда и выделять его особо среди других важных дат жизни, – писала святая мученица царица Александра Федоровна. – Это день, свет которого до конца жизни будет освещать все другие дни. Радость от заключения брака не бурная, а глубокая и спокойная». Мы помнили этот день. Поздравляли друг друга. В этот день у нас в доме обычно были цветы.

Сейчас, по прошествии почти четырех десятилетий, я убежден, что именно Господь Бог определил нам стать мужем и женой. Есть слова «суженый», «суженая». С этими понятиями связано представление, что каждому человеку заранее предопределен или предопределена супруг или супруга. «Суженого конем не объедешь», – говорит пословица. Богословски более точно говорить не о предопределенности, а о воле Божией. Самое важное и благое для человека – познавать ее и стремиться исполнять. Воля Божия совпадает с Его замыслом о нашем спасении: Бог хочет, чтобы все люди спаслись (1 Тим. 2, 4). По отношению к отдельному человеку воля Божия предполагает его внутреннее и внешнее движение к исполнению этой высшей цели. Человек должен внутренне сообразоваться с ней, свободно исполнить ее. Она предстает перед ним не в виде рока, но как призыв и заповедь.

Для меня доказательство того, что наш брак совершился по воле Божией, видится и в том, что после прихода нашей семьи к христианству ближайшие родственники жены тоже уверовали: родители, тетя, семья старшей сестры.

Свадебного путешествия у нас не было. Неля незадолго до свадьбы устроилась на работу в художественные мастерские Музыкального театра имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. Отпуск ей не полагался. Мы разлучились только на две недели. Я поехал в Уфу навестить родителей.

После моего возвращения в конце лета приехала Нелина мама, и мы поселились в Бескудникове, на улице Яхромской. Снимали двухкомнатную квартиру. Неля каждый день ездила на работу на Пушкинскую улицу (ныне – Большая Дмитровка). Расстояние было велико, но она не роптала. Особенно тяжело было во время беременности.

Родить Неля должна была в июне 1974 года. По тогдашнему законодательству полагался двухмесячный декретный отпуск. Мы решили, что лучше рожать в Уфе. Жена моего приятеля Федрата была опытным врачом-акушером. В мае мы поехали в Уфу. Неля стала жить у моих родителей. Моя мама трогательно о ней заботилась.

По возвращении в Москву я стал думать, как назвать ребенка, которого мы ожидали. В письме от 18 мая я писал Неле: «Итак, сына надо назвать Павлом. Не скрою, что это имя меня подкупает. Первый человек, известный людям под этим именем, был одним из самых великих в истории. Только, пожалуйста, не ошибись. Я не собираюсь проводить никаких параллелей. Просто это имя мне очень дорого».

Сын наш Павел родился 7 июня. Сохранилось письмо к Неле от 8 июня, в котором я рассказываю о переживаниях в ожидании родов. Начинается оно с поздравления: «Вот нас и трое. Принято считать, что только с этого момента возникает семья».

Я взял отпуск, приурочив его начало ко времени выхода Нели с сыном из роддома. После окончания моего отпуска они еще оставались в Уфе. Неле, не жалея сил, помогала моя мама. Приехала Неля с маленьким Павлом в Москву в начале октября. Нам пришлось вернуться в маленькую девятиметровую комнату на Тайнинской.