Текст книги "Упрямый Галилей"

Часть I
IMPRIMATUR

Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?

И. Бродский. Письма римскому другу

Ему мало было Бога – он привлек в доказательство математику.

Торнтон Уайлдер. Мост короля Людовика Святого

Литература, посвященная инквизиционному процессу над Галилеем 1633 года, необъятна, хотя хороших аналитических исследований не так уж и много569569
  Особенно хочу отметить следующие: Shea W.R., Artigas M. Galileo in Rome; Beretta F. Urbain VIII Barberini Protagoniste de la Condamnation de Galilée; Blackwell R. Behind the Scenes at Galileo’s Trial; Beretta F. The documents of Galileo’s Trial; Beretta F. Galilée devant le Tribunal de l’Inquisition; Beretta F. La Siège apostolique et l’affaire Galilée; Beretta F. L’affaire Galilée et l’impasse apologétique; Beretta F. Une deuxième abjuration de Galilée ou l’inaltérable hiérarchie des disciplines; Beretta F. Le procès de Galilée et les Archives du Saint-Office; Baldini U., Spruit L. Nuovi documenti galileiani degli archivi del Sant’Ufficio e dell’Indice; Pantin I. Dissiper les ténèbres qui restent encore à percer; Beretta F. Un Nuovo Documento sul Processo di Galileo Galilei; Beretta F. Galileo, Urban VIII, and the Prosecution of Natural Philosophers; D’Addio M. The Galileo Case (1-е итал. изд.: Il caso Galilei. Processo, scienza, verità. Roma: Edizioni Studium, 1993); Morpurgo-Tagliabue G. I processi di Galileo e l’epistemologia; Фантоли А. Галилей; Morpurgo-Tagliabue G. Sussiste ancora una questione galileiana?; Galli G. Questioni insolute a proposito del processo di Galileo; Lewis J. Galileo in France. Впрочем, как справедливо заметил Ф. Беретта, со времен выхода исследований С. Пьерализи и А. Фаваро «документальная база (работ, посвященных процессу 1633 года. – И.Д.) существенным образом не расширилась» (Beretta F. Urbain VIII Barberini Protagoniste de la Condamnation de Galilée… P. 551).


[Закрыть]. В данном разделе основное внимание будет уделено детализированному анализу хода судебного разбирательства в инквизиционном трибунале, а также событиям, составляющим сложную и противоречивую систему контекстов «дела Галилея».

Я начну с рассмотрения истории публикации «Диалога о двух главнейших системах мира – Птолемеевой и Коперниковой (Dialogo sopra i due massimi sistemi del mondo tolemaico e copernicano)» (далее «Dialogo») и первоначальной реакции на это событие в римской курии. Вряд ли когда-либо историки предложат удовлетворительную реконструкцию как самого процесса над Галилеем, так и связанных с ним обстоятельств. Слишком велики лакуны в сохранившихся архивных фондах, слишком противоречивы и неопределенны свидетельства современников. И тем не менее из сказанного никак не следует, что изучение истории этого процесса заведомо лишено смысла. Наоборот, исследование разных аспектов столь драматического эпизода европейской интеллектуальной истории позволит лучше понять и эпоху, и характеры действующих лиц, а главное – отношения между классической наукой in statu nascendi и католической церковью.

Указанная история рассматривается мною на основе изучения широкого круга источников и с учетом недавних находок в римских архивах.

ВВЕДЕНИЕ, ИЛИ О БОЖЕСТВЕННОМ ВСЕМОГУЩЕСТВЕ

От близкого друга и биографа папы Урбана VIII Агостино Ореджи570570
  Агостино Ореджи был единомышленником и рупором Барберини. В 1629 – 1632 годах фра Агостино опубликовал три трактата, в которых затронул вопрос о соотношении натурфилософских утверждений и Священного Писания: [Oregio A.] De Deo uno tractatus primus; [Oregio A.] Aristotelis vera de rationalis animae immortalitate sententia; [Oregio A.] De opere sex dierum tractatus quartus. В последнем из перечисленных трактатов (который представлял собой комментарий на Шестоднев) Ореджи неоднократно настаивал на примате истин Откровения над мнениями ученых, которые часто выдают за истину высказывания, противоречащие священному тексту («Quae tamen nobis per Scripturas revelata non sunt, Mathematicorum magis observationes requirunt, quam Theologorum contemplationem, quorum diligentiae, ac studio relinquenda videntur, dummodo ea, quae per Scripturas nobis revelata sunt, tanquam certa, verissimave supponentes, nihil asserant, quod illis adversetur. Nulla enim tam diligens potest esse observatio, quae quod Deus dixit, qui suum est esse [Ex 3.14, Sap 13.1], et intelligere, vel corrigere, vel redarguere possit» (P. 15 – 16)). То, что мнения Ореджи практически полностью разделялись Урбаном VIII, ни для кого не было секретом. Ореджи был теологом Святейшего, еще когда тот ходил в кардиналах. Став папой и возглавив (так сказать, по должности) Il Sacro Tribunale del Sant’Uffizio (то есть инквизицию), Урбан VIII в январе 1624 года назначил Ореджи консультантом этой Конгрегации, а в 1633 году сделал его кардиналом. Папа высоко ценил своего теолога и называл его «suum semper Bellarminum» (Nomenclator literarius theologiae catholicae theologos… T. 3. Col. 652).


[Закрыть] известно, что как-то, не позднее 1623 года (точную дату история не сохранила), между Маффео Барберини, будущим верховным понтификом, а тогда еще кардиналом, и Галилео Галилеем, математиком и первым философом великого герцога тосканского, произошел такой разговор:

[Барберини] высказал все, о чем размышлял в одиночестве, а в конце беседы спросил: способен ли Бог расположить орбиты планет, звезд и всех видимых небесных тел иным образом, изменив при этом все расстояния, координаты и направления движений светил? <…> Если Бог способен это сделать (в чем Барберини, конечно, не сомневался, его вопросы были сугубо риторическими. – И.Д.), то можно ли тогда полагать пределы божественной силе и мудрости? Услышав такие слова, сей ученейший муж [Галилей] погрузился в глубокое молчание (Quibus auditis, quievit vir ille doctissimus)571571
  [Oregio A.] De Deo uno tractatus primus… P. 195 (перевод цит. по: Фантоли А. Галилей… С. 237). Эта история рассказана Ореджи в контексте его рассуждений относительно мнения философов, будто Всевышний не может знать событий будущего. По мнению Доменико Берти, описанный диалог состоялся в 1616 году (см.: Berti D. Copernico e le vicende del sistema Copernicano in Italia nella seconda metà del secolo XVI e nella prima del XVII… P. 137 – 138), что, однако, маловероятно.


[Закрыть].

По мнению Барберини, нельзя настаивать на истиности какой-либо теории, если не доказано, что все прочие мыслимые теории противоречивы, поскольку божественное всемогущество ограничено только требованием непротиворечивости (non repugnantia terminorum)572572
  Тезис о божественном всемогуществе (potentia Dei absoluta et ordinata) стал предметом теологической полемики уже во времена патристики. Для позднеантичной традиции характерно представление о Боге как об универсальном начале, неизменном и самодостаточном. Сторонникам этой традиции (Цельсу, Порфирию, Галену и др.) было совершенно чуждо представление о божестве, пренебрегшем заботой о сохранении вселенского порядка, чтобы вмешаться в дела маленького народа, жившего на периферии греко-римской цивилизации. Столь же чуждой и странной представлялась греческой мысли (кроме, пожалуй, стоиков) идея божественного всемогущества, отстаивавшаяся в иудео-христианской теологии. «Их Богу, – писал Гален об иудейской вере, – достаточно было просто пожелать неким образом устроить мир, и мир тут же устраивался в надлежащем порядке, ибо он (то есть Моисей. – И.Д.) полагал, будто для Бога все возможно, даже если бы он пожелал сотворить быка или лошадь из праха. Мы не придерживаемся такого мнения. Мы говорим, что некоторые явления невозможны по природе вещей и Бог даже не пытается их осуществить; Бог выбирает из всех возможностей возникновения и становления [вещей] наилучшие <…>. Таким образом, мы утверждаем, что Бог есть причина как выбора наилучшего из возможного, так и причина отбора вещей» (цит. по: Walzer R.R. Galen on Jews and Christians… P. 26 – 27). Если Бог неизменен, вопрошали оппоненты иудео-христианского богословия, то каким образом он может нарушать им же установленный ход вещей? И если Он всемогущ, то может ли он изменить прошлое, сделать истинное ложным или уничтожить сам себя? На это раннехристианские авторы отвечали, как правило, в том духе, что Бог не желает действовать вопреки природе вещей (contra naturam), Бог благ и делает лишь то, что отвечает Eго природе («Бог же, создатель и устроитель всей природы, ничего не делает против природы (Deus autem, creator et conditor omnium naturarum, nihil contra naturam facit)», – писал Августин (Augustine. Contra Faustum Manichaeum. Liber 26. Col. 480)). Ориген, рассматривая тезис о божественном всемогуществе, разграничивал понятия agere per potentiuam и agere per iustitiam (Origenes. Commentarii in evangelium Matthaei, 95 // Migne J.P. PG. T. 13. Col. 1716). Последнее означало, что Бог все делает «по мере», избегая бесконечностей. Позднее, в XI столетии, Ансельм Кентерберийский в полемике с Петром Дамиани отверг представление о безграничном божественном могуществе: «Но как же [Он] суть всемогущий, если не может всего? – Вернее, если не может вводить в заблуждение, не может лгать, не может истинное делать ложным. А если б мог Он совершить такое, то не было бы это скорее бессилием, нежели могуществом (Sed omnipotens quomodo es, si omnia non potes? – вопрошал Ансельм. – Aut si non potest corrumpi neс mentiri nec facere verum esse falsum, ut quod factum est non esse factum…? An haec posse non est potentia, sed impotentia?)» (S. Anselmi Cantuariensis Archiepiscopi. Opera omnia… Vol. 1. P. 105 – 106). Бог, способный cоздать противоречие, может уничтожить сам себя вместе со своим всемогуществом. Но Бог, о котором можно мыслить как о несуществующей сущности, не может быть ens necessarium. Поэтому божественная воля должна быть ограничена как минимум запретом на противоречие. Что же касается установленного Богом порядка во Bселенной, то «не надлежит Творцу допускать в Царстве своем какого-либо беспорядка» (Anselmi Cantuariensis Archiepiscopi. Opera omnia. Vol. 2. P. 80, 123), ибо сие означало бы, что Господь одновременно желает и не желает такого порядка. Святой Фома Аквинский также понимал под potentia Dei absoluta возможность Бога делать все, что не нарушает запрета на логическое противоречие, ибо предмет, который противоречит сам себе, не есть вещь (res), причем «непротиворечивость» (non repugnantia terminorum) фигурировала в тексте Фомы как формально-логическая характеристика, не требовавшая дальнейших экспликаций. Когда ставится вопрос, может или не может Бог сделать нечто, то сами глаголы «мочь» и «делать» относятся, по Аквинату, лишь к тому, что «делаемо factibile)», к вещам, а не к состояниям (см. подробнее: Funkenstein A. Theology and the Scientific Imagination… P. 124 – 145). Тезис «Бог может сделать все, что не ведет к противоречию» начиная со второй половины XIII столетия разделялся большинством средневековых мыслителей, хотя каждый из них понимал его по-своему. Но все соглашались с тем, что Создатель в любой момент способен нарушить communis cursus naturae.


[Закрыть]. Однако данное условие истинности теории является необходимым, но не достаточным: даже если такая единственно непротиворечивая теория и будет создана, всегда возможно в ее опровержение сослаться на potentia Dei absoluta, то есть на то, что Бог в своем бесконечном могуществе и бесконечной мудрости может продуцировать данное обстояние дел (скажем, согласующуюся с текстом Ветхого Завета геоцентрическую космологию) многими способами, включая и те, о которых натурфилософы и математики не имеют никакого представления и даже которые не в состоянии вообразить. Иными словами, Урбан, стоя на позициях «теологического скептицизма», требовал от Галилея признания:

– необходимости учета наряду с естественной причинностью также «причинности» иного рода, а именно учета действия некой сверхъестественной (божественной) «каузальности», причем речь фактически шла не просто о нарушении Богом «обычного хода природы», но о детерминации естественного хода вещей сверхъестественными факторами573573
  Если рассуждать отвлеченно – логически, то позиция папы сводилась к следующему: сколько бы наблюдаемых данных ни свидетельствовало в пользу некоторой теории, всегда можно представить некий мир, в котором все эти наблюдения будут истинными, но теория – ложной (Finnocchiaro M. Galileo and the Art of Reasoning… P. 9 – 11; Morpurgo-Tagliabue G. I processi di Galileo e l’epistemologia… P. 104). Галилей, в принципе, понимал это затруднение, но ученого смущало обращение папы именно к сверхъестественному миру (см. с. 752 – 753).


[Закрыть];

– не просто ограниченности человеческого понимания природной реальности, но и принципиальной непознаваемости истинных причин природных явлений.

Другими словами, даже если существует единственная непротиворечивая теория, «спасающая» явления, то есть описывающая их так, как мы их наблюдаем, – ситуация практически нереальная, – то ее истинность все равно остается в принципе недоказуемой в силу догмата о божественном всемогуществе, который фактически лишал любую теорию ее когнитивной значимости. Человеку не дано построить истинную «систему мира». Поэтому если натурфилософское утверждение противоречит библейскому тексту и это противоречие оказывается неразрешимым для человеческого разума, то в этом случае, по мнению Ореджи (и Урбана VIII), следует опереться на иной довод – предпочтительной следует признать теорию, наилучшим образом согласующуюся с текстом Священного Писания и с теологической традицией574574
  «Более того, следует склоняться к тому, что более совершенным образом может быть совершено Богом, а не к тому, что мы способны понять; и можно воскликнуть: как непостижимы установления твои, Господи, и неисследимы пути Твои (Рим. 11:33. – И.Д.) (sed libere fatendum est, plura, ac perfectiori modo posse a Deo fieri, quam quae a nobis cognoscatur; et exclamandum potius: Quam incomprehensibilia sunt iudicia tua, Deus, et investigabiles viae tuae». – ([Oregio A.] De Deo uno tractatus… P. 184).


[Закрыть], ибо Библия является единственным источником достоверного знания. И если есть две или большее число теорий, «спасающих явления» и при этом логически непротиворечивых, то следует придерживаться той из них, которая имеет наибольшее теологическое оправдание, то есть согласуется с буквальным пониманием библейского текста и/или единодушным мнением Отцов Церкви, поскольку Бог своим всемогуществом может реализовать наблюдаемые явления бесчисленным множеством способов, в том числе и недоступных человеческому разумению. Схематически познавательная позиция Ореджи – Урбана может быть представлена следующим образом:

Галилей исходил из иной познавательной предпосылки: способы «спасения явлений», недоступные человеческому разуму, следует, по его мнению, элиминировать из натуральной философии, то есть они не должны приниматься во внимание в натурфилософских рассуждениях, потому что Бог наделил человека способностью познавать тварный мир (пусть даже в ограниченных пределах). В этом смысле галилеева наука не может претендовать на познание истинных божественных замыслов и путей их реализации, ее цель скромнее – дать, как бы мы сегодня сказали, модель явления, наделенную «внешним оправданием» и «внутренним совершенством» (если воспользоваться терминологией Эйнштейна). Это означало, что любая теория, в том числе и теория Птолемея, будучи системой утверждений ex suppositione, лишалась трансцендентной поддержки и потому могла соперничать с другими теориями (например, с теорией Коперника) только в границах натурфилософии. Иными словами, Галилей фактически элиминировал из сферы натурфилософии саму возможность теологической критики процесса познания. Но поскольку в условиях неразделенности философского и теологического дискурсов натурфилософская теория должна иметь теологическое оправдание, он предлагал, воспользовавшись известной гетерогенностью теологического дискурса, сопоставлять научную теорию с определенной богословской позицией (скажем, оправдывать коперниканскую космологию, опираясь на аллегорические или метафорические толкования священного текста). Иными словами, Галилей предлагал выбирать из наличного экзегетического многообразия те толкования Священного Писания, которые наилучшим образом отвечают данной теории575575
  О чем он с наибольшей ясностью заявил в письмах Кастелли и великой герцогине Кристине Лотарингской (см. подробнее: Дмитриев И.С. Увещание Галилея… С. 135 – 142; 296 – 306).


[Закрыть] (или просто толкуя библейский текст в рамках здравого смысла), а не приспосабливать выбор теории к тридентским (или к каким-либо иным) экзегетическим предпочтениям, что схематически может быть представлено так:

Разногласия между Урбаном и Галилеем прекрасно выразил Б. Брехт в своей известной пьесе «Leben des Galilei» («Жизнь Галилея»; 1938):

Барберини. …А не кажется ли вам, друг мой Галилей, что вы, астрономы, просто хотите сделать свою науку более удобной? …Вы мыслите кругами или эллипсами, мыслите в понятиях равномерных скоростей и простых движений, которые под силу вашим мозгам. А что, если бы Господь повелел своим небесным телам двигаться так? (Описывает пальцем в воздухе сложную кривую с переменной скоростью.) Что было бы тогда со всеми вашими вычислениями?

Галилей. Ваше преосвященство, если бы Господь так сконструировал мир (повторяет движение Барберини), то он сконструировал бы и наши мозги тоже так (повторяет то же движение), чтобы именно эти пути познавались как простейшие576576
  Брехт Б. Жизнь Галилея… С. 689 – 780; С. 735.


[Закрыть].

Исторический Галилей на риторический вопрос Урбана: «Не может ли Бог в силу своего бесконечного могущества и мудрости сообщить воде наблюдаемые нами ее переменные перемещения иным путем, не приводя в движение моря и океаны?»577577
  Ольшки Л. История научной литературы на новых языках… С. 262.


[Закрыть] – отвечал не менее остроумно, о чем свидетельствует следующий фрагмент из «Dialogo»:

Симпличио. <…> Что касается многочисленных мнений о причинах прилива и отлива, то, поскольку я знаю, что каждое явление имеет только одну первичную, истинную причину, я прекрасно понимаю и убежден, что, самое большее, только одно из них может быть истинным, а все остальное – басни. Весьма возможно, что истинное объяснение не находится среди тех, которые были до сих пор приведены; я даже думаю, что это так и есть, ибо странным было бы, если бы истина не обладала достаточным светом, который выделил бы ее среди мрака стольких заблуждений. Скажу, однако, с полной откровенностью, допускаемой между нами, что вводить движение Земли и делать его причиной прилива и отлива кажется мне объяснением не менее фантастическим, чем множество других мною слышанных, и если мне не будут предоставлены основания, более согласные с природой вещей, я без колебания буду думать, что это явление сверхъестественное и потому чудесное и непостижимое для ума человеческого, как и многое другое, непосредственно зависящее от всемогущей десницы Божией.

Сальвиати. Вы рассуждаете весьма осторожно и в согласии с учением Аристотеля, который, как вы знаете, в начале своих “Механических проблем”578578
  847a10 – 847a28. «Механические проблемы» – трактат по механике, долгое время приписывавшийся Аристотелю (Aristotle. The complete works of Aristotle… Vol. 2). По мнению некоторых исследователей, его автором был Архит Тарентский (см.: Winter Th.N. The Mechanical Problems in the Corpus of Aristotle; Krafft F. Die Anfänge einer theoretischen Mechanik; Лабузнов А.В. Трактат «Механические проблемы» псевдо-Аристотеля и античная механика). Однако вопрос об авторстве Аристотеля все еще остается открытым (см., например: Renn J., Damerow P., McLaughlin P. Aristotle, Archimedes, Euclid, and the Origin of Mechanics).


[Закрыть] относит к чудесам все вещи, причины которых сокрыты; но не думаю, чтобы истинная причина прилива и отлива относилась к области непостижимого. Думать так у нас нет иного повода, кроме того, что, как вы видите, среди тех причин, которые до сих пор приводились как истинные, нет ни одной, которая, к каким бы натяжкам ни прибегать, могла бы производить подобные действия. Ни лунным, ни солнечным светом, ни умеренной теплотой, ни различием глубины нельзя искусственно заставить воду, заключенную в неподвижном сосуде, набегать и отбегать, в одном месте подниматься или опускаться, в другом нет. Но, приводя сосуд в движение, совершенно просто и без всяких ухищрений, я могу в точности воспроизвести все те явления, которые наблюдаются в морских водах. Так зачем же вам отказываться от этой причины и прибегать к чуду?

Симпличио. Я собираюсь прибегнуть к чуду, если вы не отклоните меня от этого указанием каких-либо естественных причин, кроме движения морских водоемов, так как я знаю, что водоемы эти не движутся, поскольку весь шар земной по природе неподвижен.

Сальвиати. Но не думаете ли вы, что земной шар сверхъестественным образом, то есть благодаря всемогуществу Божию, мог бы быть приведен в движение?

Симпличио. Кто может в этом сомневаться?

Сальвиати. В таком случае, синьор Симпличио, если для объяснения приливов и отливов нам необходимо ввести чудо, заставим чудесным образом двигаться Землю, от движения которой естественным образом произойдет движение морей; и это явление будет настолько более простым и, скажем, естественным по отношению к чудесам, насколько сообщить шару вращение (чему мы видим столько примеров) легче, нежели заставить огромную массу воды передвигаться вперед и назад то быстрее, то медленнее, подниматься и опускаться, где больше, где меньше, а где и оставаться на одном уровне, причем все эти различия происходят в одном и том же содержащем ее водоеме; не говорю уже о том, что у вас множество различных чудес, а здесь – одно-единственное. Прибавьте к этому, что чудесное движение воды делает необходимым другое чудо – сохранение Земли неподвижной под ударами воды, стремящейся заставить ее податься то в ту, то в другую сторону, если она не будет удерживаться чудесным образом.

Сагредо. Прошу вас, синьор Симпличио, повременим немного выносить решение, осуждающее новое мнение, которое хочет нам изложить синьор Сальвиати, и не будем бросать его в одну кучу со старым хламом. Что касается чуда, то не будем равным образом прибегать к нему, пока не выслушаем рассуждений, остающихся в пределах естественного; хотя, пожалуй, выскажу свое мнение: мне представляются чудесными все творения Природы и Бога.

Сальвиати. И я думаю то же самое; и признание того, что естественной причиной прилива и отлива является движение Земли, не устраняет того, что такое действие представляется чудесным579579
  Галилей Г. Диалог… С. 514 – 515.


[Закрыть].

Нетрудно заметить, что Симпличио и Сальвиати говорили о принципиально разных вещах: первый настаивал на всемогуществе и всеведении Создателя и, соответственно, на беспомощности человеческого разума и непостижимости для него замыслов Творца и его modus operandi; второй – на, так сказать, принципе экономии мышления или, по крайней мере, принципе экономии чудес. Первая позиция делала совершенно бесперспективной саму идею научного исследования природы, сводя научную деятельность к интеллектуальным играм с более или менее остроумными гипотезами и математическими ухищрениями, вторая при всех ее эстетических прелестях не отвечала Аристотелевым критериям доказывающей науки, и – что более важно в контексте моей темы – Галилей трансформирует традиционное мышление не в интерьере теологии (то есть не переосмысливая идею Бога как всеобщего начала), но вне его, на нейтральной по отношению к теологии почве, «внутри самого предмета, который должен пониматься как неиное»580580
  Библер В.С., Ахутин А.В. О логическом схематизме… С. 13.


[Закрыть]. Более того, Галилей, живший по принципу «смиряйся, но дерзай», был убежден, что Бог именно в силу своего всемогущества наделил слабый человеческий разум чудесной способностью познавать истинную структуру мира. (Или, как выразился один современный философ, человек «дерзает стать по энергиям тем, кем Бог является по субстанции».) Поэтому подлинного (содержательного) диалога между этими позициями быть не могло, и потому между ними не могло быть никакого компромисса, а только затейливые теолого-политические игры ученого со Священной канцелярией, структурно сходные со всякими иными играми, которые интеллектуалам в разное время и в разных странах приходилось вести с представителями разнообразных канцелярий и «служб».

Вместе с тем Галилей допускал, что «мир есть тело, обладающее всеми измерениями и потому в высшей степени совершенное» и «как таковой он (мир) необходимо должен быть и в высшей степени упорядоченным, то есть в отношениях его частей должен господствовать наивысший и наисовершеннейший порядок»581581
  Галилей Г. Диалог… С. 115.


[Закрыть]. Этот платонический тезис (против которого не возражает и перипатетик Симпличио) Галилей, наряду с рассмотренным выше положением (Бог наделил человека способностью познавать тварный мир), использует в качестве утверждения, ограничивающего применимость принципа potentia Dei absoluta. К примеру, рассматривая характер движения планет, Галилей приводит следующее рассуждение: «после того, как [в процессе Сотворения мира] достигнуто наилучшее распределение и размещение [тел], невозможно, чтобы в телах оставалась естественная склонность к прямолинейному движению, в результате которого теперь получилось бы только отклонение от надлежащего и естественного места, то есть внесение беспорядка»582582
  Там же. С. 116.


[Закрыть]. И далее он конкретизирует сказанное: «представим себе, что Бог создал некое тело, например, планету Юпитер, которой решил сообщить такую скорость, какую она потом сохраняла бы постоянно и единообразно (а почему бы и нет, ведь Господь всемогущ, а потому способен создать что угодно. – И.Д.). Тогда мы можем вместе с Платоном сказать, что сперва Юпитеру можно было бы придать движение прямолинейное и ускоренное, а затем, когда Юпитер достигнет намеченной (намеченной, надо понимать, Богом. – И.Д.) степени скорости, превратить его прямолинейное движение в движение круговое, скорости которого тогда естественно подобает быть единообразной»583583
  Там же. С. 117.


[Закрыть]. В ответ на приведенные слова Сальвиати Сагредо не без удивления замечает, что природа могла бы действовать и попроще, а именно: «сообщить Юпитеру тотчас же по его сотворении круговое движение с соответственной скоростью»584584
  Там же. С. 118. Здесь следовало бы затронуть вопрос о том, как Галилей представлял себе «разделение труда» между Богом и Природой. Однако тосканский ученый не касался этой проблемы впрямую; судя же по контексту, можно предположить, что он рассматривал (не в силу некой занятой им отрефлексированной позиции, а по инерции словоупотребления) выражения типа «Бог создал (наметил, изменил и т.д.)» и «Природа создала (наделила, изменила и т.д.)» как синонимы.


[Закрыть]. На что следует важная реплика Сальвиати: «я не сказал и не смею сказать, что для Природы и для Бога было бы невозможно сообщить ту скорость, о которой вы говорите, непосредственно; я только утверждаю, что Природа de facto так не поступает, такой способ действия вышел бы за пределы естественного хода вещей и потому был бы чудом»585585
  Галилей Г. Диалог… С. 118.


[Закрыть].

Таким образом, получается, что Бог не только создал планеты, но и в процессе Творения трансформировал их начальное равномерно ускоренное движение (направленное, если воспользоваться гелиоцентрической терминологией, к центру Солнца) в равномерное круговое движение (вокруг некоторого центра вращения). Или, другими словами, чтобы объяснить, каким образом свободное падение планеты на Солнце (или какое-либо другое тело, в данном случае это не важно) преобразуется в круговое движение планеты вокруг Солнца (или другого тела), Галилей обращается к непосредственному божественному вмешательству, замечая, однако, что такое объяснение лишено какой-либо метафизической необходимости, поскольку оно вытекает из наблюдения обычного хода природы, то есть того, что имеет место de facto, хотя, конечно, Творец мог бы создать мир и иначе.

Как видим, Галилей с первых страниц «Dialogo» демонстрирует свою готовность использовать милый сердцу Урбана тезис о божественном всемогуществе, но использует он этот тезис, так сказать, в свою пользу, для утверждения коперниканской космологии, вводя в принятую понтификом и его теологом «модель» Бога две поправки: Всевышний наделил человека способностью адекватно, хотя и не во всей глубине, познавать мир (идея, которая затем будет последовательно развита Рене Декартом586586
  См. часть II настоящей работы.


[Закрыть]); мир, созданный наисовершеннейшим Творцом, является в высшей степени совершенным и упорядоченным.

Что же касается стратегии познания, то здесь Галилей занимает твердую позицию: Бог может устроить мир так, как возжелает, но человек должен изучать не воображаемые способы устроения универсума (за божественным воображением все равно не угонишься), а мир de facto.

В дне втором «Dialogo» собеседники обращаются к некой «книжечке заключений о природе (un libretto di conclusion naturali)». Галилей не уточняет ни ее названия, ни автора, сообщая лишь, что последний «ex professo пишет против Коперника»587587
  Галилей Г. Диалог… С. 318. Кроме того, собеседники обсудили и другой антикоперниканский опус: Chiaramonti S. De Tribus Novis Stellis.


[Закрыть]. Как установили историки, речь идет о небольшом, 90 страниц текста in quarto, сочинении Иоганна Георга Лохера, ученика Кристофа Шайнера, «Disquisitiones mathematicae»588588
  Locher I.G. Disquisitiones mathematicae.


[Закрыть]. Антикоперниканские доводы Лохера, некоторые из которых формулируются по схеме условного вопрошания со ссылкой на Всевышнего («si… per voluntatem Dei»), излагает, естественно, Симпличио, а Сальвиати, естественно, их с легкостью опровергает, иногда позволяя себе явно издевательский тон. К примеру, после того как Симпличио процитировал очередной каверзный вопрос Лохера (как станут двигаться птицы, если Земля по воле Бога вдруг перестанет вращаться вокруг своей оси?), Сальвиати замечает: «Я, со своей стороны, дал бы общий ответ: если предположить, что по воле Божьей Земля прекратит суточное вращение, то птицы будут делать то, что угодно той же воле Божией», то есть если Бог решит остановить Землю, то пусть «Он и решает, что делать птицам»589589
  Галилей Г. Диалог… С. 339.


[Закрыть]. И далее Сальвиати предложил ответ, который назвал «более определенным (una più particular risposta)»: птицы «будут делать совершенно противоположное тому, что они делали бы, оказавшись разобщенными с Землей и держась в воздухе, когда земной шар по Божественной воле неожиданно пустился бы в стремительнейшее движение». И после этой издевательской тавтологии Cальвиати предлагает Лохеру «рассказать… о том, что произошло бы в таком случае»590590
  Там же.


[Закрыть]. Сагредо тут же подхватывает тон и мысль собеседника-коперниканца:

Прошу вас, синьор Сальвиати, уступите, по моей просьбе, этому автору и согласитесь, что при остановке Земли по воле Божией другие вещи, разобщенные с Землею, будут продолжать идти по кругу естественным своим движением, и посмотрим, какие невозможные или несообразные последствия отсюда проистекут, так как я, со своей стороны, не знаю большего беспорядка, чем тот, который устраивает этот автор, а именно: жаворонки, если бы даже и хотели, не смогут держаться над своими гнездами, а вороны над улитками или скалами, из чего вытекает, что воронам следовало бы отказаться от удовольствия есть улиток, а жаворонкам пришлось бы умереть от голода и холода … Вот то разрушение, которое… последовало бы, если бы случилось так, как говорит автор591591
  Там же. С. 340.


[Закрыть].

Описывая все ужасы и беспорядки, которые могут случиться в ситуации физически нереальной (причем эта ситуация обусловлена Божественным вмешательством), Галилей ясно дает понять читателю – не нужно выдумывать за Бога возможные альтернативы устройства мира и сценарии вселенских катаклизмов. Перед нами есть тот мир, в котором мы живем. И пока в этом мире камни падают вниз по определенному закону, времена года, а также дни и ночи закономерно сменяют друг друга и т.д. и т.п., надо изучать этот мир, а не строить догадки о том, что будет, если мир исчезнет или коренным образом изменится. Не надо подменять натурфилософские проблемы теологическими, мир фактов миром возможностей. Поэтому, завершая рассмотрение доводов Лохера, Сальвиати с иронией замечает:

проницательность этого философа удивительна и достойна всякой похвалы, ведь он не довольствуется размышлениями о вещах, которые могут случиться при настоящем ходе вещей в природе, а хочет рассмотреть, что случилось бы в таком случае, который, как он достоверно знает, никогда не может произойти592592
  Там же. С. 342.


[Закрыть].

Галилей был не против анализа воображаемых ситуаций и объектов, но они в его рассуждениях являлись результатом идеализации реальных процессов и явлений, предельными случаями действительно происходящих движений и изменений. Анализ этих предельных ситуаций позволяет понять законы мира, de facto сотворенного Богом. «Мы изучаем не то, что Бог мог бы сделать, но то, что Он действительно сделал», – записывает Галилей в лекционных заметках по поводу одного сочинения593593
  Morin J. B. Famosi et Antiqui Problematis.


[Закрыть], в котором автор – Жан Батист Морен – выступал против учения Коперника, опираясь на тезис о Божественном всемогуществе594594
  «Noi non cerchiamo quello che Iddio potera fare, ma quello che Egli ha fatto» (Galileo Galilei. Le opere… Vol. VII. P. 565).


[Закрыть].

И еще одно замечание – по поводу формы сочинения тосканского математика. Почему Галилей, излагая и обосновывая свои коперниканские позиции, обратился к форме диалога? Вопрос этот важен для понимания дальнейшего хотя бы потому, что в ходе инквизиционного процесса 1633 года ученого обвиняли, кроме всего прочего, в том, что его трактат написан именно в этой форме. «Ты признался, – говорится в тексте приговора, – что в некоторых местах указанной книги изложение построено так, что читатель может прийти к мысли, будто доводы, приведенные в пользу ложного учения, довольно основательны и скорее могут показаться убедительными, нежели легко опровержимыми. Твои оправдания в совершении этой ошибки, которая, как ты сказал, была чужда твоим намерениям, сводятся к тому, что ты написал [книгу] в форме диалога (per haver scritto in dialogo) и что каждый человек испытывает чувство удовлетворения от собственной проницательности и возможности показать себя умнее среднего человека в нахождении изобретательных и кажущихся вероятными доводов даже в пользу ложного учения»595595
  Galileo Galilei. Le opere… Vol. XIX. P. 404.


[Закрыть]. В этом фрагменте нашло свое отражение мнение иезуита Инхофера, высказанное им в апреле 1633 года в экспертном заключении, подготовленном для инквизиционного трибунала по поводу «Dialogo»:

Ни в каких иных случаях процесс обучения или усвоения не облегчается в большей мере, чем когда доктрины излагаются посредством диалога, как это хорошо известно из бесчисленных примеров великих людей596596
  Ibid. P. 351.


[Закрыть].

Да и сам Галилей, оправдываясь во время процесса, сказал, что ему бы следовало с одинаковым тщанием изложить взгляды обеих сторон (то есть гео– и гелиоцентристов), «особенно когда сочинение пишется в форме диалога»597597
  Ibid. P. 343.


[Закрыть]. Впрочем, Томмазо Кампанелла в письме Галилею от 5 августа 1632 года высказал удовлетворение по поводу того, что тосканский математик послушался его (Кампанеллы) совета и обратился к форме диалога, поскольку такой прием позволит Галилею защититься от любых оппонентов598598
  Galileo Galilei. Le opere… Vol. XIV. P. 366 – 367. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что Галилей, выбирая жанр своего трактата, пользовался чьими-то советами и подсказками, тем более Кампанеллы.


[Закрыть]. Иными словами, диалогическая репрезентация нетрадиционных идей, по мысли Кампанеллы, в принципе позволяла Галилею при необходимости дистанцироваться от гелиоцентрических высказываний, поскольку они принадлежат только одному из участников диспута, а он, автор, стоит якобы над схваткой599599
  Суждение не вполне справедливое, поскольку нейтралитет Сагредо в физических и космологических дискуссиях, развернутых на страницах «Dialogo», весьма условный.


[Закрыть].

На мой взгляд, дело не только в том, что диалогическое построение книги, с одной стороны, служит «охранительной» мерой для автора, а с другой – придает изложению особую динамичность, напряжение и убедительность, в силу чего трактат-диалог должен был привлечь больше читателей, нежели занудный монологический нарратив. Да, диалог для хорошо владеющего пером автора дает гораздо больше возможностей по сравнению с монологическим повествованием обострить полемику посредством, скажем, иронии и сарказма в адрес собеседника, представляющего чуждую автору позицию600600
  Не говоря уж о том, что даже изложение тех или иных идей в повествовательной манере часто (особенно если автору приходится отстаивать свою правоту перед лицом оппонентов) латентно диалогично (см.: Библер В.С. Мышление как творчество).


[Закрыть]. В то же время в случае любых, особенно клерикальных претензий автор, как это и делал Галилей во время допросов в Священной канцелярии, всегда мог сказать в свое оправдание, что он-де написал не сухой научный трактат, но сочинение в более живом, риторическом духе и, увлекшись, не представил аргументацию оппонентов-аристотелианцев во всей ее полноте, блеске и силе. Все это, бесспорно, справедливо. Но обращаясь к форме диалога, Галилей, по моему мнению, принимал во внимание и иные соображения.

В сочинении Карло Сигонио «De dialogo liber» (1562), специально посвященном этому весьма распространенному в эпоху Ренессанса жанру, сказано, что диалог – это «диалектический диспут». Что значит «диалектический»? Согласно Сигонио, диалектика – это «нахождение аргументов, посредством которых мы нечто подтверждаем или отрицаем». При этом, следуя Аристотелю, Сигонио уточнял, что диалектика – это «рациональное исследование, проводимое учеными людьми посредством вопросов и ответов»601601
  Sigonio C. Del dialogo… P. 12r. По определению Аристотеля, диалектика – это «способ, при помощи которого мы в состоянии будем из правдоподобного делать заключения о всякой предлагаемой проблеме и не впадать в противоречие, когда мы сами отстаиваем какое-нибудь положение». И далее Аристотель уточняет: «диалектическое <…> умозаключение – это то, которое строится из правдоподобных [положений]» (Аристотель. Топика, I, 1, 100b, 18 – 20; 30 – 31. С. 349). Таким образом, хотя Аристотель прямо не указывает, что диалектическое исследование предполагает обмен мнениями между «учеными людьми», однако в контексте его определений это условие явно просматривается. Да и в следующей, второй главе первой книги «Топики» он подчеркивает, что диалектическое исследование «полезно для трех целей: для упражнения, для устных бесед, для философских знаний» (Аристотель. Топика, 101a, 26 – 27. С. 350 – 351).


[Закрыть].

Следует отметить, что в целом в ренессансной литературе доминировало понимание диалога, восходящее к Цицерону (противоположные доводы обсуждаются «симметрично», то есть каждой спорящей стороне предоставляются в ходе дискуссии одинаковые права и читатель сам выбирает, какая из представленных позиций истинна или, по крайней мере, более правдоподобна), а не к Платону (когда целью диалога становится приведение читателя к единственно истинному суждению путем майевтической техники)602602
  См. подробнее: Armstrong C.J.R. The Dialectic Road to Truth… P. 41 – 42. См. также: Cox V. The Renaissance dialogue. Петрарка называл Цицерона Христом Богом (Петрарка Ф. Слово, читанное в Риме на Капитолии… С. 39).


[Закрыть]. Галилей же в процессе написания своей книги исходил скорее из платоновского («убеждающего»), а не цицероновского («репрезентирующего») понимания природы и целей диалога. И только в своих оправданиях перед трибуналом он заявлял о непредумышленном нарушении Цицероновых правил написания трактата-диалога, тогда как его истинным намерением было якобы написать книгу исключительно по рецептам римского оратора603603
  Хотя подобных слов Галилей не говорил, но смысл его оправданий, если рассматривать их в контексте литературных течений и предпочтений его времени, был, как мне представляется, именно таков.


[Закрыть].

Галилей активно использовал все доступные ему средства (научные аргументы, риторические приемы и эмоциональное воздействие на читателя604604
  По словам Эдит Силлы, Галилей использовал «not only arguments (logos), but also the rhetorical tools of the credibility of the speaker (ethos) and emotional appeals (pathos)» (Sylla E. Galileo and Probable Arguments… P. 226).


[Закрыть]), чтобы убедить публику в истинности теории Коперника (чего, кстати, сам Коперник не делал).

В эпоху позднего Ренессанса характер и задачи искусства риторики, которое играло важную роль в интеллектуальной и политической жизни Европы, понимались разными авторами по-разному. Для целей настоящей работы удобно выделить два понимания риторики в XVI столетии. Согласно первому, которое восходит к трудам Цицерона и Квинтилиана, риторика опирается на диалектичекие суждения, выраженные вербально, в правильной и красивой речи, то есть в речи, способной воздействовать не только на разум, но и на чувства слушателей с целью убедить их в истинности или ложности того или иного утверждения. Иногда философы-стоики сравнивали диалектику с кулаком, а риторику с разжатой кистью.

Если цель философии – обрести истину, стать мудрым, то цель риторики – убедить других в справедливости мнения говорящего. Задача познания состоит не только в том, чтобы доказать605605
  Под доказательством какого-либо утверждения Галилей (как, кстати, и многие его оппоненты) понимал силлогистический аргумент, позволяющий получить надежное и достоверное знание в терминах причинно-следственных отношений.


[Закрыть] истинность неких утверждений, но и в том, чтобы склонить других к принятию истины, ибо сама по себе истина безгласна. Словесная репрезентация не является, таким образом, непременным атрибутом истины, но она служит необходимым инструментом ее трансляции606606
  См. подробнее: Seigel J.E. Rhetoric and Philosophy in Renaissance Humanism.


[Закрыть].

Немецкий гуманист Рудольф Агрикола в трактате «De inventione dialectica» определял диалектику как «искусство рассуждения в правдоподобной манере о любой предложенной вещи». При этом под правдоподобной манерой рассуждения Агрикола имел в виду такой способ изложения, который обладает убедительностью (ad fidem) именно для данного собеседника, а не абсолютной доказательностью607607
  Agricola R. De inventione dialectica libri omnes et integri & recogniti… Vol. II. P. 2. (Трактат был написан около 1479 года и впервые опубликован в Лондоне в 1515 году. Книга Р. Агриколы стала одной из самых популярных в XVI веке, она выдержала более 40 изданий, кроме того, она не раз переиздавалась в XX столетии.) Ср. с мнением Аристотеля: «Что касается способов убеждения, доставляемых речью, то их три вида: одни из них находятся в зависимости от характера говорящего, другие – от того или иного настроения слушателя, третьи – от самой речи. […Доказательство достигается] с помощью нравственного характера [говорящего] в том случае, когда речь произносится так, что внушает доверие к человеку, ее произносящему, потому что вообще мы более и скорее верим людям хорошим <…>. Доказательство находится в зависимости от самих слушателей, когда последние приходят в возбуждение под влиянием речи, потому что мы выносим различные решения под влиянием удовольствия и неудовольствия, любви или ненависти» (Аристотель. Риторика, I, 2, 1356a, 5 – 16. С. 90 – 91).


[Закрыть].

Логическая доказательность и эмоциональное воздействие речи связаны, по выражению Агриколы, как «плоть и нервы» рассуждения. По мнению гуманиста, эмоции – это не только инструмент, но и один из результатов убеждения собеседника в чем-либо, ибо процесс убеждения не является эмоционально нейтральным. Для убеждения кого-либо и приведения его в соответствующее ментальное состояние «рассуждение должно быть очень плотным и густым», ибо, подчеркивает Агрикола, «необходима сила, чтобы овладеть умом и чтобы сам ум отстранился от себя и, так сказать, обретался вне себя»608608
  Agricola R. De inventione dialectica… P. 2.


[Закрыть]. (Галилей сформулировал это несколько иначе: «совершенно напрасно было бы думать, что можно ввести новую философию, лишь опровергнув того или иного автора: сначала нужно научиться переделывать мозг людей и делать их способными отличать истину от лжи», а поскольку «это под силу одному лишь Богу»609609
  Галилей Г. Диалог… С. 155.


[Закрыть], то смертному автору приходится прибегать к различным средствам убеждения.)

Эти рассуждения выражают вполне определенное представление о процессе познания: чтобы получить знание о чем-либо, недостаточно формального признания некоего утверждения истинным или ложным, необходимо, чтобы это утверждение было интериоризировано субъектом, то есть чтобы его ум был предрасположен принять данное утверждение как истинное или ложное. Убежденность индивида в справедливости некоего утверждения оправдывается принятой им, а вовсе не объективно истинной верой. Истина вообще постигается человеком довольно редко, и продуцирование истинных утверждений о мире не может быть единственным результатом наших когнитивных усилий. Поэтому с описываемых здесь позиций важен не только эпистемологический статус некоего утверждения (истинное оно, или ложное, или вероятное), но и легитимность процесса формирования убежденности в том или ином эпистемологическом статусе данного высказывания, а также соответствие последнего другим высказываниям, принятым в качестве истинных (то есть важна логическая согласованность принятых утверждений и допущений). Говоря словами Аристотеля, «мы тогда всего более убеждаемся, когда нам представляется, что что-либо доказано»610610
  Аристотель. Риторика, I, 1, 1355a, 6. С. 86.


[Закрыть].