Текст книги "Тайный архив Корсакова. Оккультный детектив"

– Что вы, у меня и в мыслях не было усомниться! – пробормотал  нотариус. – Позвольте лишь еще раз уточнить: в своем завещании вы хотите разделить все наличные и имущество на две равные части. Одна из них достанется вашей внучке Екатерине. Обязанность по распоряжению данными капиталами до достижения ею совершеннолетия, а также вторая часть наследства полагается…

– Лицу, указанному в завещании, – закончил за него Назаров.

«Безумен! Он положительно безумен!» – подумал нотариус. Но как это доказать? И, главное, стоит ли рисковать ради этого своей карьерой? С другой стороны – репутация. Утвердить завещание душевнобольного? Его же на смех поднимут! Нотариус судорожно перебирал в голове известные ему статьи законов, которые могли бы снять с него ответственность, – и, наконец, светлая мысль посетила его голову!

«Отстранение от наследования по недостойности»! Внучка Назарова, которой, по закону, должны были достаться все средства и имущество, или же ее опекуны могли бы подать иск и доказать, что второй наследник принуждением или обманом побудил товарища министра вписать свое имя в завещание. А учитывая репутацию указанной личности – они без труда выиграют дело. Да, это выход!

– Да-да, конечно, простите меня, – просветлев лицом, забормотал нотариус. – Профессиональное, знаете ли. Во всем хочу быть уверен.

Он вздрогнул, когда за спиной раздался сухой смешок. Обернувшись, нотариус заметил, как недвижимый господин с длинными волосами смерил его презрительным взглядом.

– Конечно, – милостиво кивнул товарищ министра, не обращая внимания на веселье неизвестного гостя. – И теперь, когда вы во всем уверены, в присутствии троих свидетелей вы внесете данный текст в актовую книгу, я заверю его своей подписью и получу на руки выписку, которая и достанется означенному лицу. Я ничего не упустил?

– Э-э-э… – Глазки нотариуса перебегали с хозяина кабинета на черновик завещания и обратно. Либо он сейчас заявляет, что не может удостоверить подобное сумасбродство, либо… – Вы ничего не упустили, ваше высокопревосходительство. Мне потребуется буквально несколько минут.

«Безумен, – думал нотариус, внося текст в актовую книгу под тяжелым неотрывным взглядом Назарова, – он положительно безумен!»

IV

19 октября 1880 года, Санкт-Петербург, Адмиралтейский проспект

Из кабинета полковника Корсаков вышел в крайне задумчивом настроении. До встречи с жандармом он пребывал в уверенности, что государственным служащим абсолютно не интересны дела оккультные. Да, его семью не раз просили о помощи и высокопоставленные сановники, и приближенная ко двору знать, и даже сам императорский дом нет-нет да и призывал Корсаковых. Но ему и в голову не могло прийти, что паранормальными делами могут заниматься жандармы. Политическая полиция охотилась на нигилистов, присматривала за вольнодумцами и занималась охраной императорской фамилии. Но полковник, учинивший ему эдакий дружеский допрос, явно хорошо разбирался в вопросах, которые Владимир всегда считал прерогативой Корсаковых. Жандарм ничего не говорил прямо, предпочитая изъясняться аккуратными намеками, но легче от этого не становилось. Он знал, что мсье N. нанял Корсакова. Знал про Стасевича. Знал про смерть Родионова. И, конечно же, знал, что бесследное исчезновение восьми человек – это загадка как раз для Корсакова.

Перед входом в управление градоначальства и полиции на углу Адмиралтейского и Гороховой улицы Владимира уже ждал экипаж. Молодой жандармский поручик распахнул перед ним дверь.

– Если возможно, заедем сначала ко мне. Перед тем как заняться вашим делом, мне нужно забрать кое-какие вещи, – попросил Владимир.

– Как скажете, – кивнул поручик. Экипаж тронулся. Погода стояла неприятно осенняя – промозглый холод и дождь. Мойка и выстроившиеся вдоль нее дома из-за туч приобрели раздражающий глаз мышиный оттенок. Владимир отвернулся от окна и с любопытством воззрился на соседа по экипажу.

– А у вас-то имя есть? – поинтересовался он, памятуя о скрытности полковника. У молодого офицера напротив было добродушное, открытое лицо, голубые глаза и обязательные усы – такое ощущение, что без них в жандармы просто не брали. Светлые волосы зализаны назад. Форма, несмотря на непогоду, каким-то чудом (или, что вернее, невероятными усилиями) оставалась безукоризненно чистой.

– Постольский, Павел Афанасьевич, прикомандирован к вам Жандармским полицейским управлением железных дорог! [15]15
   Отдельный корпус жандармов до революции не только работал как политическая полиция, но и отвечал за безопасность железных дорог. Эти части считались наименее престижными.


[Закрыть] – Поручик улыбнулся и протянул Корсакову руку. – Хотя если быть точным, то прикомандирован к ведомству господина полковника, а он уже приказал сопроводить вас.

Следом за рукопожатием перед глазами Владимира привычно мелькнула яркая картинка – вот он, гордый и светящийся от счастья, стоит в идеально сидящем голубом мундире посреди бедной и скромной, но содержащейся в образцовом порядке комнаты. Пожилая женщина напротив охает и причитает, утирая материнские слезы. Владимир любил такие простые и понятные картинки – в случае поручика она исчерпывающе объясняла идеальный внешний вид и энтузиазм молодого офицера.

– Рад знакомству, Владимир Николаевич, – продолжил Постольский, не подозревая о видении собеседника. – А насчет имени господина полковника… Не берите в голову. Анонимность – часть его профессии, и он очень ею дорожит.

– Так бы и сказали, что сами не знаете, как зовут начальство, – поддел собеседника Корсаков. Тот еще раз улыбнулся, но промолчал. «Неужели и правда не знает?» – мелькнула у Владимира шальная мысль. Что же это за полковник такой, что не раскрывает имени даже подчиненным?

Экипажу пришлось сделать порядочный крюк. Особняк на Большой Морской располагался очень близко к управлению градоначальства, а вот жилище Корсакова – совсем в другой стороне. В Петербурге Владимир снимал просторную квартиру на втором этаже новенького, только что построенного доходного дома в Манежном переулке, за Спасо-Преображенским собором. Звон колоколов, лившийся в открытые окна, радовал Корсакова весь остаток лета и теплые деньки сентября. Сейчас, конечно, ставни нараспашку он уже не оставлял – желание выстудить или, того хуже, затопить квартиру у него отсутствовало.

Корсаков жил один. Ни постоянного лакея, ни кухарку он нанять себе так и не удосужился. Все слуги были приходящими и никогда не задерживались дольше необходимого. Род занятий Владимира неизбежно вызвал бы лишние шепотки и пересуды, которых он предпочитал избегать. Мужчины из рода Корсаковых еще со времен его деда признавали только слуг из одного семейства. Дед Владимира, Василий Александрович, когда-то спас жизнь своему врагу, су-лейтенанту наполеоновской армии, Жозефу Верне. С тех пор француз и его потомки верой и правдой служили Корсаковым. Но внук Жозефа, Шарль, сейчас учился в Варшавском университете, оставив место личного слуги Владимира временно вакантным.

Уютными и обжитыми его холостяцкие апартаменты назвать было сложно. Лишь одна комната была приведена в относительный порядок – рабочий кабинет, уставленный книгами и необходимым оборудованием. Гостей, пусти их Владимир на порог, несомненно, поразило бы разнообразие собранных предметов. Новенький цейсовский микроскоп соседствовал с алхимическим тиглем. На верстаке у стены притулился натуральный оружейный станок для снаряжения патронов разного калибра. Еще один столик занимала миниатюрная химическая лаборатория. За стеклянными стенками серванта виднелись ряды необыкновенного вида свечек. С крючков для одежды свисали цепочки с амулетами, одного вида которых хватило бы, чтобы отлучить Корсакова от церкви. Словом, не зря Владимир отказывался от постоянных слуг, запирал кабинет на замок, а ключ хранил всегда при себе.

Погоня за Стасевичем, в которую он ринулся с одним лишь пистолетом и уцелел, скорее, чудом, заставила Корсакова основательно задуматься о подготовке на случай, если такая ситуация возникнет вновь. Поэтому в кабинете ждал своего часа заранее собранный тяжелый саквояж, под завязку набитый предметами, которые могли бы пригодиться при столкновении с непознанным – начиная от обыкновенного мела и заканчивая футлярчиком с пузырьками из разноцветного медицинского стекла.

Владимир уже собирался спуститься к ждущему его экипажу, когда из угла полупустой гостиной раздался знакомый голос, заставивший молодого человека вздрогнуть от неожиданности:

– Я смотрю, на этот раз ты основательно подготовился.

– Петр… – в выдохе Корсакова раздражение соседствовало с   облегчением. – Я же просил не являться ко мне так.

– Как «так»? – Дотоле незамеченный гость, привольно развалившийся в любимом корсаковском кресле у окна, вопросительно взглянул на Владимира.

– Без приглашения. Что ты здесь забыл?

– А что, мне нужен повод, чтобы проведать младшего брата и поделиться родственными наставлениями? – ухмыльнулся Петр Корсаков.

Владимир унаследовал скорее черты отца – средний рост, густые темные волосы, голубые глаза. Он мог по праву считаться в меру симпатичным молодым человеком, особенно когда с годами прошли юношеские пухлость и нескладность, придававшие ему одно время сходство с толстовским Пьером Безуховым. Но его старшему брату досталась резкая балканская красота матери. Когда Корсаковы оказывались вместе на балу или званом обеде, все женское внимание безраздельно доставалось Петру, заставляя Владимира в раздражении сидеть за столом и заедать обиду. Что, собственно, и объясняло его юношескую пухлость.

– Где были твои родственные наставления, когда я, на свою голову, согласился найти Стасевича?

– О, я был уверен, что ты справишься! – беспечно махнул рукой Петр. – К тому же это был твой первый самостоятельный концерт. Можно сказать – боевое крещение. Я решил не мешать.

– А теперь ты считаешь, что я не справлюсь?

– Я считаю, – посерьезнел старший брат, – что погоня за Стасевичем толкнула тебя на путь, откуда нет возврата. Допустим, тебе нужно было вновь почувствовать азарт погони. Но в первую очередь стоило бы задуматься, чего эта стезя может стоить. Если ты хочешь продолжать – то теперь уже прекрасно знаешь, с чем столкнешься. Если, конечно, тебе нужны были напоминания. Еще есть время отказаться. Поручение жандармов – это следующий шаг. Почти окончательный. Сделаешь его – и во всем, что последует дальше, будешь виноват ты, и только ты один. Тогда, на Балканах, со мной и отцом, ты впервые увидел, что таится по ту сторону порога. Затем – снова, когда заглянул в картину Стасевича. И мы оба знаем, чем может обернуться жандармское поручение. Как думаешь, сколько раз тебе будет везти, пока что-то с той стороны не посмотрит на тебя в ответ?

– Твои советы, как всегда, бесполезны и запоздалы, – грустно покачал головой Корсаков-младший. – Думаю, не стоит тебе говорить, чтобы ты уходил так же, как пришел.

Не дожидаясь ответа, он вышел из квартиры и сбежал по лестнице.

– Как-то вы долго для одного саквояжа, – заметил Постольский, переминавшийся с ноги на ногу у входа. Зонт не спасал поручика от ветра и брызг дождя, но ожидать в экипаже ему не позволяли представления о службе.

– Mieux vaut bonne attente que mauvaise hâte [16]16
   Хорошее ожидание лучше плохой спешки (фр.).


[Закрыть], – раздраженно бросил Корсаков. – Будьте любезны!

Саквояж он мстительно вручил Постольскому. Пусть потаскает, раз уж жандармам потребовалась его помощь.

Экипаж, обогнув собор, вновь вывернул на Литейный. Вдоль проспекта, служившего одной из главных магистралей столицы, тянулись вереницы доходных домов и магазинов, мелькнули училище ордена Святой Екатерины и растянувшийся напротив массивный корпус Мариинской больницы.

Всю дорогу поручик старательно смотрел в окно, но нервно постукивающий по полу носок жандармского ботинка подсказывал Корсакову, что Постольский отчаянно хочет задать ему какой-то вопрос. И, судя по всему, скоро его терпение иссякнет. Произошло это, когда экипаж свернул с Литейного проспекта на Невский.

– Владимир Николаевич, не сочтите за назойливость, но мне было сказано, что вы выступите партикулярным консультантом [17]17
   Т. е. частным лицом, привлеченным к расследованию.


[Закрыть], – наконец начал Постольский. – Вот только ни словом не обмолвились про область ваших, э-э-э… консультаций.

– Объяснение необъяснимого, – ответил Корсаков. Молодой поручик ему нравился, но упустить шанс для ерничества он просто не мог. Остаток пути до Большой Морской они ехали молча.

V

17 октября 1880 года, ночь ритуала, Санкт-Петербург, Большая Морская улица

Тайный советник Назаров занял место во главе стола. Он напоминал дирижера, требующего внимания от своих музыкантов. Амалия остановилась у противоположного конца стола, в центре защитного круга, вплетенного в одну из начертанных фигур. Пятеро участников ритуала также заняли свои места – трое с одной стороны, двое с другой. Остался лишь Нейман, который поднял со столика в углу поднос с бокалами и направился к ним.

– Олег, я должен быть первым, не перепутай, – хрипло напомнил Назаров.

– Уж не сомневайтесь, – с мрачным смешком ответил Нейман. Амалию удивила эта фамильярность – похоже, Олег и их наниматель общались между собой куда чаще, чем ей думалось.

Назаров внимательно осмотрел бокалы, после чего взял свой. Амалия заметила, что колокольчика у него в руках уже не было. Неужели оставил под саваном?

Она еще раз обвела взглядом зал. Высокий потолок, кажущиеся черными дубовые панели на стенах, огромное старое зеркало под потолком, отражавшее стол, собравшихся и пол, выстланный идеально ровным паркетом. В этот момент Амалии почудилось, что она стоит под сводами мрачного собора, посвященного странным и страшным богам.

Нейман оторвал ее от размышлений. Он обошел вокруг стола, подавая каждому участнику ритуала нужный сосуд, после чего занял последнее свободное место, по правую руку от нанимателя. Оглядев присутствующих, он начал:

– Я не буду подробно описывать, что требуется от каждого из вас, как не буду напоминать и о гибельности малейшей ошибки. Круг открывает врата, госпожа Штеффель призывает искомый дух. Контакт необходимо поддержать всего несколько мгновений, чтобы его высокопревосходительство мог проститься с дорогим человеком. Эти мгновения потребуют от вас напряжения всех душевных сил, но если никто не дрогнет, то к концу этой ночи каждый из здесь присутствующих сможет гордо сказать: «Я прикоснулся к тайнам мироздания, узреть которые тщетно мечтали выдающиеся умы прошлого». И, – тут он позволил себе лукавую улыбку, – станет значительно богаче.

Он поднял свой бокал и обвел взглядом собравшихся.

– До дна!

– До дна! – повторили гости.

– До дна! – сухо произнес Назаров последним.

Каждый участник ритуала осушил свой бокал. Напиток Амалии был отвратителен на вкус, но она заставила себя проглотить горькую жидкость. За дурманящие зелья, призванные облегчить работу медиума, отвечал Нейман.

Назаров простер руки в стороны. Один за другим участники ритуала поставили бокалы перед собой и образовали кольцо, встав вокруг большого стола и едва касаясь кончиками пальцев ладоней друг друга. Амалия почувствовала, как физические ощущения покидают ее, однако разум обретает небывалую остроту. Она подняла взгляд вверх, на зеркало. В нем отражались она сама, стол и чудовищный сверток в его сердцевине. Амалия закрыла глаза и мысленно назвала имя: «Мария». Затем шепнула:

– Мария Ридигер, приди!

Она не столько услышала, сколько почувствовала, как что-то ответило на ее зов с другой стороны зеркала. В ушах нарастал низкий, вибрирующий гул, способный, казалось, раздробить кости. Что-то приближалось – огромное, неизмеримое. «Врата», – сказал Нейман, и Амалия только сейчас поняла, насколько это слово тускнело в сравнении с тем, что открывалось ее внутреннему взору. Ей виделось, как участники ритуала стоят на внезапно обмелевшем морском берегу, а где-то вдали, у горизонта, встает волна, высоту которой не способен оценить ни глаз, ни разум. И рокот подсказывал ей, что вал грядет. Это был не гул, не шум – это были голоса. Голоса мертвых, всех мертвецов этого мира за тысячи лет существования. И ей нужно было уловить в этом чудовищном хоре один-единственный, и закрыть брешь в мироздании, пока сонм беснующихся духов не вырвался на волю, поглотив все сущее.

– Мария Ридигер… – вновь прошептала Амалия.

«Я здесь», – шепнул женский голос совсем рядом.

Амалия вновь открыла глаза и взглянула на отражение. Оно шло рябью, словно озерная гладь на ветру.

– Что про… – начал было участник, стоящий слева от нее, молодой вихрастый парень по имени Антон, которого она запомнила как непревзойденного знатока тибетских погребальных обрядов.

– Молчать! Не разорвите контакт! – прошипел Нейман.

– Но так же не должно…

– Тихо!

Рябь становилась все более сильной, вскоре разглядеть отражение в зеркале станет невозможно – но в последний момент Амалия увидела стол и собравшихся вокруг него людей.

Ритуал начали восемь…

Теперь их стало девять…

Женский силуэт застыл у нее за плечом…

А затем поверхность зеркала выгнулась, исказив отражение – словно что-то пыталось вырваться наружу, порвав тонкую пленку.

– Господи… – вновь выдохнул Антон.

– Держать круг! – прохрипел Нейман. – Держать круг, если вам дорога жизнь!

Жидкая поверхность зеркала образовывала огромную каплю – как ртуть, уж слишком вязкой и непрозрачной она была, чтобы казаться водой. Изо рта участников ритуала шел пар, будто зеркало высасывало все тепло из огромного помещения. Капля все ниже и ниже склонялась к поверхности стола.

К тому предмету, что лежал в его центре.

С другого конца стола раздался страшный хрип. Присутствующие оторвали взгляд от чудовищной капли и посмотрели на Назарова. Тот заходился в отчаянном кашле, изо рта его текла кровь. Внезапно он вскинул голову – и и стол облетел испуганный вздох. Волосы Назарова не то чтобы встали дыбом – они просто медленно колыхались в воздухе, словно старик внезапно оказался под водой и шел ко дну. А потом все его тело выгнулось и начало медленно подниматься, как будто притягиваемое непреодолимой силой, исходящей из зеркала. Это было зрелище, кошмарное в своей неправильности, – тонущий человек должен идти ко дну, а не взмывать ввысь.

Свечи в зале начали стремительно гаснуть, погружая комнату во тьму. На полу что-то задергалось. Амалия успела увидеть, как фигуры на полу, с таким трудом начерченные Нейманом, начинают двигаться. Нарисованные линии шевелились, как клубок змей. Ей почудилось, что эту жуткую свору притягивает нечто, лежащее в середине стола, – словно гигантская промокательная бумага, впитывающая разлитое на полу чернильное пятно. Фигуры, призванные дать им защиту, исчезали на глазах. Вскоре разглядеть их стало невозможно. Тьма сгущалась. Первым она накрыла левитирующего Назарова, который уже взмыл вплотную к зеркалу.

– Держите кру… – начал было Нейман, но в этот момент начерченные на полу линии окончательно втянулись в центр их круга, оставив участников ритуала без защиты.

Тьма оборвала его фразу на полуслове, а затем поглотила и Неймана, и стоящего напротив человека. Половину комнаты будто укрыл тяжелый, невозможно черный театральный занавес. И, что самое страшное, половиной комнаты он не ограничился. Темнота медленно качнулась вперед, подобная холодной водной пучине, заполняющей собой трюм тонущего корабля. Возможно, участники ритуала были бы рады броситься врассыпную, подобно крысам, но неведомая сила, жадно пьющая их силы, сцепила их нерушимой связью.

– Да что же это? Чьи это голоса? – вскричал сосед Амалии, с бесплодной надеждой вглядываясь в ее лицо.

Амалия не могла выдавить из себя ни звука. Да даже если бы смогла – ее ответ не понравился бы паникующему Антону. Она была уверена, что в комнате на самом деле царит полная тишина, однако их головы раскалывались от постоянного шума миллионов голосов, говорящих, хрипящих, кричащих, сипящих, стонущих в унисон. Вместе с черным пологом на них надвигалась смерть, а за ней, по ту сторону занавеса, шли мертвецы.

Миг – и темная волна скрыла следующую пару. Их голоса, возможно, добавились к жуткому хору, но разобрать этого медиум не могла.

– Пожалуйста, сделайте что-нибудь! – умоляюще закричал Антон.

Волна тьмы вновь качнулась вперед. Миг – и она проглотила соседей Амалии. Девушка почувствовала, как руки других участников ритуала вырвали из ее ладоней.

Амалия осталась одна, в полной темноте и тишине.

Но так продлилось недолго.

Тишину оборвал жуткий хриплый вдох.

Затем еще один.

Совсем рядом кто-то… Нет, что-то – что-то не от мира сего пыталось дышать.

А следом за всхлипом – тоненький звон. Динь-динь. Колокольчик.

Оттуда, где с самого начала ритуала под белым полотном лежало (Амалия была в этом уверена) мертвое тело.

VI

19 октября 1880 года, ранний вечер, Санкт-Петербург, Большая Морская улица

Несмотря на непогоду, Большая Морская была полна людей: петербуржцы сновали по магазинам, выходили из банков, от кирхи неслась немецкая речь, а небольшая группа зевак уже собралась перед магазином готового платья Флорана в ожидании сумерек, когда хозяева зажгут диковинные электрические лампы в витринах – даже спустя пять лет после установки они привлекали приезжих, словно религиозное чудо.

Искомый дом находился южнее Исаакиевской площади с памятником Николаю Павловичу. На фоне соседних зданий он не выглядел таким уж впечатляющим, но, присмотревшись, внимательный прохожий обязательно оценил бы мастерство зодчего. Два этажа, оба – с высокими, скругляющимися к верхушке окнами. Аллегорические барельефы в античном стиле. Легкие, будто воздушные, колонны, украшающие фасад. Под крышей замерли, будто стражи, два крылатых льва. Словом, дом свидетельствовал о достатке и вкусе его владельца. Точнее – владелицы. Теперь уже покойной.

У ограды особняка вдовствующей баронессы Марии Ридигер стояли двое. Первым бросался в глаза жандармский офицер в чине ротмистра, на вид – значительно старше Постольского. Долговязый, с кожей, изборожденной морщинами настолько, что она напоминала кору старого дерева. Рядом с ним неловко переминался с ноги на ногу неприметный серенький господин с подозрительно красным носом, средних лет, в штатском. От внимания Корсакова не укрылись еще несколько людей – по одному или группами они стояли на удалении от дома. Один разглядывал витрины, другой – с букетом цветов – будто бы ждал свою пассию. Но все они неизменно бросали взгляды в сторону особняка. Люди полковника?

Павел вытянулся по струнке перед старшим по званию, щелкнув каблуками.

– Ваше высокоблагородие, поручик Постольский в ваше распоряжение прибыл!

– Вольно, Павел Афанасьевич, рад видеть, – кивнул ему офицер. – А вы, должно быть, наш партикулярный консультант, господин Корсаков? Я Нораев Василий Викторович, это, – он кивнул на серенького господина, – околоточный надзиратель Решетников Сергей Семенович, он будет участвовать в расследовании от петербургской сыскной части.

Корсаков недоверчиво нахмурился:

– Я уточню – вы в курсе, почему меня привлекли? Не уверен, что такие вопросы входят в компетенцию сыска…

– На данном этапе мы не исключаем никаких версий, – покачал головой ротмистр. – Если исчезновение окажется неким преступным трюком, опыт Сергея Семеновича может оказаться полезным.

– И, полагаю, полезнее вашего, – скрипуче добавил Решетников. – Наслышан о вашей репутации, Корсаков. Я был против вашего приглашения, но раз уж вы здесь – не мешайтесь под ногами и не дурите голову своим обскурантизмом. Поняли?

– Понял. А вот чего я понять не могу, так это как вы вообще выговорили слово «обскурантизм»… – Сыщик уже открыл рот, чтобы ответить, но Корсаков развернулся к Нораеву: – Полагаю, вы ждали только меня? Что ж, я здесь, можем войти и осмотреть место исчезновения.

Не дожидаясь ответа, Владимир взялся за дверную ручку – и на мгновение ему почудилось, что он ослеп, настолько беспросветной оказалась тьма, мелькнувшая перед глазами. Корсаков вздрогнул, отдернул руку и уставился на ладонь. Видения, которые подкидывал ему дар, не всегда были приятными или осмысленными, но такой черной и непроницаемой пустоты ему еще не открывалось.

– Да вы взгляните! Уже актерствует! – вывел его из транса насмешливый голос Решетникова за спиной. Корсаков тряхнул головой, сжал кулак и отступил от двери.

– Сергей Семенович, окажите честь?

Сыщик фыркнул, открыл дверь и исчез внутри особняка. Корсаков несколько секунд смотрел ему вслед и разочарованно вздохнул – казалось, он надеялся, что дом проглотит околоточного прямо у всех на глазах. Нораев окинул его ироничным взглядом и последовал за Решетниковым. За ним вошел Постольский, а Владимир задержался: его внимание привлек причудливый, едва заметный рисунок у порога, перекрывающий дверной проем. Эфирный барьер, ловушка для духов, причем созданный с видимым тщанием и знанием дела. С каждой секундой история нравилась ему все меньше и меньше. Закрывая за собой дверь, Владимир увидел, как дежуривший у витрины человек переместился поближе ко входу в особняк.

* * *

Каждый пустой дом пуст одинаково, независимо от богатства или бедности бывших обитателей. Особняк Ридигеров, доставшийся Марии от безвременно почившего мужа, еще год назад считался одним из самых роскошных в Петербурге, но сейчас в его коридорах и залах царила тьма, мебель была укрыта плотной тканью, а воздух дышал затхлостью. Где-то свистел ветер – неизвестный гость забыл закрыть окно. С высоких потолков, наполовину скрываясь во тьме, свисали громадные бронзовые люстры, напоминающие металлических осьминогов. Наборные полы под ногами практически не скрипели. Стены забраны тяжеловесными деревянными панелями с искусной резьбой. Внешне – ничего общего, но Корсакову почудилось, что он вновь оказался в насквозь прогнившей усадьбе Серебрянских, угасающей вместе с последней представительницей проклятого рода, но по-прежнему смертельно опасной для любого посетителя. Над особняком Ридигеров в самом центре Петербурга не было таблички «Оставь надежду всяк сюда входящий», но где-то внутри, в хитросплетении комнат и коридоров, таилось что-то неведомое, но безусловно опасное.

Следовало учесть, что Корсаков знал – дом уже омрачила одна страшная смерть. Баронесса Ридигер под воздействием проклятого портрета убила себя: красавица собственными руками содрала кожу с лица и выскребла глаза. Корсаков, исполняя волю отца баронессы, свершил возмездие, отправив художника-убийцу Стасевича в адское задверье, которое тот сам нарисовал на картине.

Его спутники, не зная этих подробностей, чувствовали себя спокойнее. Нораев, остававшийся в прихожей, осветил стены переносным фонарем. Рядом с дверью оказалась квадратная медная панель с многочисленными кнопками. Ротмистр быстро надавил на верхний ряд. Раздалась серия щелчков, а затем полумрак развеялся – вдоль стен медленно начали разгораться газовые светильники.

– Центральное освещение, – пояснил ротмистр, присоединяясь к спутникам. – Очень дорогая вещь, скажу я вам.

То ли из-за долгого простоя, то ли по причине пасмурного дня, лампы горели трепещущим, мертвенно-бледным светом, словно болотные огоньки. Сумрак они развеяли, но теперь придавали лицам мужчин покойницкий оттенок, а отступившие было тени лишь сгустились там, куда не доставала иллюминация.

Вошедшие миновали несколько коридоров и оказались в просторной комнате, которая раньше, очевидно, служила торжественной гостиной.

– Ну как, Корсаков, уже видели духов? – поинтересовался околоточный.

– Нет, увы, их распугал исходящий от вас стойкий аромат зеленого змия, – не удостоив сыщика взглядом, ответил Владимир. Он внимательно изучал комнату. В отличие от других помещений, через которые они прошли, здесь явно чувствовалось присутствие человека. Вдоль стен стояли не до конца прогоревшие свечи в высоких канделябрах. Стены скрывали темные, почти черные дубовые панели. Центр комнаты занимал длинный стол, на котором стояли семь пустых бокалов. Восьмой упал и откатился на дальний край. Чехлы с мебели сдернуты, на втором столе, поменьше, в углу, лежало несколько раскрытых книг, вокруг расставлены массивные дорогие кресла. Рядом с книгами стояла фотография красивой женщины лет тридцати с маленькой девочкой на коленях. Лица обеих просто излучали счастье. Мария и Екатерина Ридигер, дочь и внучка исчезнувшего мсье N.

– Утолите мое любопытство, Сергей Семенович, – обратился к околоточному Владимир, не отрываясь от осмотра. – А какова ваша версия произошедшего? Куда делись хозяин дома и семь его гостей?

– Все просто – деньги! – откликнулся Решетников, не желающий упускать шанс блеснуть сыскным опытом. – Послужите в полиции с мое и сами узнаете, что корень всех преступлений – деньги. А коль возьмете за аксиому… – услышав это, Корсаков скорчил притворно-пораженную физиономию. Наблюдавший за ним Постольников закашлялся, маскируя смех. Решетников смерил его тяжелым взглядом и закончил фразу: – Значится, если за аксиому возьмете то, что деньги всему виной, то могло случиться одно из двух…

– Не томите, Сергей Семенович! – взмолился Корсаков. Околоточный уловил насмешку в его тоне, однако продолжил:

– Мы точно знаем, что после смерти дочери товарищ министра Назаров…

– Давайте не будем называть должностей и фамилий, – Нораев опоздал со своим замечанием буквально на мгновение и поморщился, словно от зубной боли. Корсаков решил оставить при себе замечание, что данная конспирация и так была бесполезна.

– Да, конечно, – стушевался Решетников и продолжил никому не нужный уже маскарад: – Хозяин дома начал якшаться со всевозможными гадалками, медиумами, черными магами и прочими шарлатанами, отдавая им значительные суммы из личных средств. Это нам известно. Возможно, таким образом он маскировал собственные хищения министерских фондов. Когда он понял, что привлек излишнее внимание и ревизия неизбежна, то собрал подельников и решил скрыться.

– Пока что ревизия в министерстве никаких растрат со стороны господина Назарова не выявила, – покачал головой ротмистр. Упоминанием фамилии мсье N. он дал понять, что его истинное имя уже стало секретом Полишинеля и дальнейшие шарады бессмысленны. – Однако работы продолжаются.

– Либо, – назидательно поднял палец Решетников, призывая к молчанию, – он понял, что мошенники просто вытягивают из него деньги. Тогда он собрал шарлатанов и сообщил, что фонтан изобилия иссяк. Кто-то из гостей, а может быть, и все вместе, убил несговорчивого товарища министра в разгар спора.

– Что не объясняет, куда в таком случае все эти люди подевались, – вставил Корсаков, внимательно изучая книги на столе. Ожидая худшего, он аккуратно провел указательным пальцем по корешкам. Затем еще раз, настойчивее. Тщетно – дар, регулярно бомбардирующий его разум видениями, стоило лишь неосторожно коснуться предмета или человека, молчал. Словно неведомая могучая сила пронеслась по дому, вытравляя все следы, оставленные людьми, здесь исчезнувшими.