Текст книги "Батарея, подъем"

И снова караул. Он уже разводящий. То есть не стоит на посту сам, а разводит смены часовых по постам. Часовые ему подчиняются. С одной стороны, вроде бы лучше – не стоять на морозе. С другой, часовой отстоял два часа, вернулся и отдыхает две смены – ну, не так чтобы прямо отдыхает, но по крайней мере в тепле, в караулке. А разводящий через каждые час двадцать по сорок минут смены разводит – и ночью не прикорнёшь толком, и днём суета. Плюс ответственность – уже не только за себя, но и за часовых. Кто бы из них ни накосячил, а с тебя тоже спросят. Вот этого он пока понять не мог. Как он может обеспечить выполнение статьи 161 УГиКС: «Разводящий отвечает за правильное и бдительное несение службы подчинёнными ему часовыми, за своевременную смену и выставление их на посты, за правильную сдачу и приём часовыми постов…»

Почему он должен отвечать за какого-то Эркенбаева и ещё с десяток сослуживцев, если те облажаются при проверке? Они одного призыва, одного звания, у него нет никаких практических рычагов воздействия на них, зато мёрзнут вместе, и койки рядом, и ничто не помешает устроить ему тёмную, если он будет строго следовать букве устава и «проверять перед отправлением караульных на посты знание ими своих обязанностей, а также оставлены ли ими в караульном помещении курительные и зажигательные принадлежности», например…

В итоге приходится как-то выкручиваться, кого-то убеждать, кого-то уговаривать по-дружески, а кому-то и пригрозить. Всё от каждого конкретного человека зависит, от его характера, психотипа. Но получается не очень пока. Некоторые на него косо поглядывают – вот, мол, выскочка нашёлся. Хотя какой он выскочка – не набивался, не просился, сверху назначили. Вот Пашке проще. Он тоже разводящий, но у него авторитет, возраст, да и сила за ним, чего скрывать. За каждым спокойным Пашкиным словом как бы нависает: «Сделай по-хорошему, иначе…» Если что, Ромка тоже может наварить, шесть лет боксом занимался. Но это как-то неочевидно со стороны, а доводить до мордобоя, чтобы доказать, не хочется. Как ещё аукнется – и по уставу, и по ночам… Все остальные, кроме москвичей, дружные, держатся вместе – узбеки, армяне, киргизы. Тот же Пашка хоть и татарин, но призывался из Ташкента и всё время с узбеками заодно. Также и Нодар Дубидзе – приземистый, неразговорчивый, стокилограммовый чемпион Узбекистана по вольной борьбе. Сам турок-месхетинец, но койка рядом с Пашкиной и в самой гуще узбекского ряда. Кто им что сделает? Москвичи же в массе своей какие-то нетвёрдые, неуверенные и неловкие – руки из жопы растут. Изнеженные по армейским меркам. К тому же каждый сам за себя. Недавно ситуация произошла, ему до сих пор вспоминать неловко и противно.

Он уже засыпал, когда с соседнего ряда коек, с которым они спали голова к голове, раздалась какая-то возня и смешки. Он очень удивился, чего это Боря Груздев не спит, да ещё и хихикает. А потом услышал громкий шёпот с явным акцентом: «Да ладно, ты его только подержи…» – снова возня, но какая-то натужная, а потом придушенный и испуганный Борин голос: «Вы чё? Вы чё?» Ромке, выросшему в Пензе, в неблагополучном районе с сильными тюремными традициями, не надо было объяснять, что происходит на соседнем ряду. Борю, очевидно, опускали… Кровь ударила в голову, ему безразличен был изначально полный, а теперь сильно похудевший и какой-то сжавшийся бывший сапожник с Неглинки, над которым постоянно издевались армяне и не вступались земляки. Но чтобы вот так! «Вы чё, охуели?!» – Ромка сам не узнал свой яростный, свистящий шёпот. В моменте ему было безразлично, сколько там человек и какие могут быть последствия. В голове билась только одна мысль: «Почему молчат и делают вид, что спят, москвичи на соседних койках?!» Возня прекратилась, скрипнула железная сетка кровати, с которой кто-то тяжело поднялся, удаляющиеся шаги и всё те же смешки. И потом тишина, нарушаемая только старательным сопением сильно уставших и потому спящих военнослужащих…

На следующее утро к нему подошёл Витька Голубев, крупный парень с маленькой головой и большими губами, из Тёплого Стана. Они коротко переговорили и решили держаться вместе – двое всяко лучше, чем один. Витька договорился с Петраускасом, уступил ему свою нижнюю койку и теперь спал над Ромкой.

Он вёл предутреннюю смену с постов. Мороз стоял просто дикий, казалось, что воздух тонко звенит. Как-то визгливо поскрипывал снег под сапогами, и шедший сзади рядовой Халилов что-то монотонно бубнил в спину. От нечего делать Ромка прислушался. «…Замёрз как скотина, думай, если ты не придёшь ещё десять минут, точно сдохну. И было бы из-за чего! Какие-то пять развалюх охранял, они даже не заводятся – старые “зилки”. Если бы мой папа видел, как я мёрзну, он бы купил и подарил части пять новых машин!» «Совсем рехнулся от холода… – решил про себя Ромка. – Несёт околесицу., какой папа? Грузовики не продаются частным лицам. Да и стоили бы целое состояние!» А Шерзод продолжал торопливо семенить сзади, неся карабин под мышкой, как полено, поскольку уже не мог держать его обмороженными руками. Ромка молился, чтобы не попасть на глаза дежурному, но и требовать от Шера большего не мог – видел, что тот на грани…

Откуда было знать рядовому Романову, что Халилов-старший, председатель Наманганского облисполкома, коммунист и мультимиллионер, у которого через несколько лет при обыске найдут миллионы советских рублей, валюту и семьсот килограммов золота в изделиях, легко мог исполнить то, что говорил его сын сейчас на этой заснеженной узкой тропинке. Мог, но и не подумал бы этого сделать. Он отправил сына в армию сознательно, чтобы тот стал мужчиной. Правда, для подстраховки в армию с ним отправились и двое телохранителей – Паша и Нодар, но этого и сам Шер не знал. Ему казалось, что он просто удачно подружился с ними уже здесь и они случайно спят справа и слева от него. А потом так же случайно распределятся в одну и ту же часть… Но это будет потом, а пока Шерзод Халилов, худенький бывший студент второго курса Ташкентского университета, имевший от армии индульгенцию, замёрз в этой проклятой армии так, что тихонько плакат на посту, пока никто не видит. Впрочем, слёзы тоже мгновенно замерзали, и он их коротко смахивал трёхпалой армейской рукавицей. Но здесь папа был прав, именно так и становятся мужчинами. Иначе – никак…

* * *

После этого случая в карауле он незаметно сдружился с Шером. У них неожиданно оказалось много общего. Оба призвались со второго курса университета, экономический факультет. Даже специальность оказалась одинаковой – планирование народного хозяйства. Только Ромка из Москвы, а Шер – из Ташкента. Шерзод оказался очень неглупым, хорошо образованным и воспитанным парнем, что в армии случалось весьма редко – ну не ходили такие ребята служить… Типичный солдат Советской армии – малообразованный сельский житель, а если городской, то бывший пэтэушник. Практически во всех вузах были военные кафедры, кроме педов. Поэтому молодые дипломированные учителя слегка разбавляли однородно-серую солдатскую массу. Правда, с высшим образованием служили полтора года, но на первом году службы это никак им не могло помочь, если не наоборот. В соседнем взводе имелся целый бывший директор сельской школы откуда-то с Западной Украины, крупный и поначалу довольно тучный двадцативосьмилетний увалень в роговых очках. Рассказывали, что он повздорил с председателем колхоза и военком лично забрал его прямо из дома ранним утром за месяц до дня рождения. Господи, как же над ним издевались восемнадцатилетние сопляки! Ромке было очень больно наблюдать, как взрослый человек, жалко улыбаясь и едва сдерживая слёзы в близоруких глазах, сносит насмешки гогочущей толпы недорослей. Но всем не поможешь, ещё и себе проблем наживёшь. Благородство в армии совсем не в чести. Он как-то поделился этим наблюдением с Шером, на что тот совершенно спокойно заметил: если человек сам за себя не стоит, нельзя ему помогать, только офоршмачишься. За любой помощью должна скрываться какая-то выгода, хотя бы потенциальная. То есть безволие и трусость настолько бесприбыльны и токсичны, что могут заразить любого, кто их коснётся, – и защитника скорее, чем обидчика. Недаром в Индии существует каста неприкасаемых. Помнится, Ромку удивила такая жестокая, но зрелая позиция. Он не мог себе уяснить, откуда в домашнем, городском мальчике это понимание жизни. Через Шера он вошёл в узбекскую тусовку и скоро убедился, что эти ребята с окраины советской империи гораздо более сведущи и опытны в житейских реалиях, чем высокомерные столичные жители. Они исповедовали первобытный, но не потерявший актуальности и в обществе развитого социализма принцип – кто сильнее, тот и прав. И с детства придерживались его не на словах, а на деле. А потом уж цветистое восточное красноречие, просто чтобы замести следы. Или соблюсти этикет. Кому как больше нравится. Ромка вырос в похожей обстановке, разве что со словами у них в районе не заморачивались, называя вещи своими именами. Шер быстро подметил эту манеру и каждый раз неодобрительно качал головой, когда слышал неприкрытую прямоту. А один раз не выдержал и поговорил с Ромкой.

– Ты пойми, – говорил он, – никогда нельзя прямо выражать своё намерение, тем самым ты предупреждаешь противника, даёшь ему время собраться. И даже если ты уже победил его, тоже не говори, что ты это сделал, мало ли как изменятся обстоятельства. Может, он в силу войдёт, с могучим кланом породнится, например. Всегда оставляй возможность отползти на коленях, представить тот случай как недоразумение, что всё было не так и ты просто что-то не понял, а сейчас очень сожалеешь о случившемся и готов заплатить за свою глупость. Деньгами заплатить. Ведь ты всегда очень уважал этого человека и мечтал быть его другом. Всегда оставляй человеку возможность сохранить лицо, оправдать собственную слабость хотя бы перед самим собой. Если, конечно, он уже не подстилка, как Боря… А с такими, наоборот, в первую очередь надо ломать гордость, опускать. Тогда он уже не поднимется. И не отомстит…

– Шер, какие противники, какие подстилки? Двадцатый век на дворе. Мы живём при социализме! У вас что, советской власти нет?

– Запомни, Рома, все люди вокруг тебя делятся на друзей и врагов. Всегда. Во все времена. Первых меньшинство, вторых – большинство. И они могут меняться местами. На гражданке это неочевидно, а в армии как на ладони. Посмотри вокруг Здесь либо ты пошёл в наряд, либо он. Если ты первый схватил черпак и положил всё мясо в свою миску, то следующему достанется только перловка. И в одну харю ты это мясо не сожрёшь, с близкими надо поделиться. А остальные пусть давятся крупой. А социализм – это сказка, в которую верят те, кто жрёт эту самую крупу. У нас в Средней Азии никакой советской власти нет… – Здесь Ромка остолбенел. – Мы живём по традициям. Как и всегда жили. Просто не заявляем это открыто. А как власть называть – хан или первый секретарь обкома, – не так важно. «Восток – дело тонкое, Петруха!» – и засмеялся. Смех у него был хороший, заразительный.

Ромку обескураживший такие разговоры. Он не могло конца принять эти слова, слишком вразрез шли они с его воспитанием, с тем, что писалось в газетах и говорилось с высоких трибун, но и не считаться с ними не мог – интуиция и окружающая действительность не позволяли. А он ещё удивлялся поначалу, как много спортсменов и просто физически сильных парней среди чурбанов, как пренебрежительно в России называли всех южан, не разбирая национальности и социального положения. Причём из видов спорта преобладали единоборства. Потом уже из общения с Шером и его земляками понял, что они с детства росли и воспитывались по тем же принципам, что приняты в армии. А к армии готовились особо. И прежде всего даже не физически, а морально. И, наверное, потому были такими твёрдыми, жёсткими и даже жестокими. Не такими, как он сам и большинство славян, по крайней мере кого знал, – прилетела повестка как снег на голову, напился и поехал, будто в санаторий.

Вообще-то, он не сразу попал в привилегированное положение, когда батарея как-то по умолчанию разделилась на плотоядных и парнокопытных. А произошло это следующим образом. Ромка пришёл из очередного караула и, едва дотянув до отбоя, вырубился, даже забыв сходить в туалет. Ночью закономерно нужда его подняла, но не разбудила, и он, как сомнамбула, поплёлся отправлять естественную надобность, по дороге натыкаясь на предметы. Надо было такому случиться, что в туалете в этот момент шла молчаливая, но жестокая драка между армянами и узбеками – пришла пора определиться, чья диаспора в батарее «всех мама имеет». Едва Ромка вошёл, как ему прилетело. В ответ, то ли проснувшись, толи на автомате, он вырубил сначала нападавшего, а потом и его оппонента, после чего получил удар сзади ребром таза для мытья ног по затылку и благополучно отключился. Очнулся он первый раз ещё ночью на своей кровати и не мог вспомнить ничего. То есть вообще ничего. Он лежал какое-то время, тупо глядя на тусклую дежурную лампочку на стене напротив, и силился вспомнить, как зовут маму. Почему именно маму, он не знал. Да это было и неважно, поскольку всё равно не вспомнил и, видимо, от ужаса снова провалился в какую-то тёмную пустоту. Утром, как ни странно, он вскочил по подъёму вместе со всеми абсолютно нормальный, даже голова не болела, и в суматохе построений и поверок вообще забыл о произошедшем. Во время утреннего бега по чёрно-белому лесу события прошедшей ночи хаотично стали возвращаться к нему, и, как маму зовут, он тоже, к счастью, вспомнил. Но момент от удара по голове до того, как оказался на койке, покинул его навсегда. За завтраком он ловил на себе любопытные взгляды, а после, едва выдалась свободная минута, нашёл Шера и спросил, что было ночью. У Шера под глазом налился приличный фингал, но он, довольно зубоскаля, поведал Ромке, что тот умудрился завоевать симпатии обеих «высоких договаривающихся сторон», несмотря на то что обеим же нанёс урон. Этот рассказ помог воспроизвести события, но не помог их вспомнить. Почему-то его больше всего волновал вопрос, успел ли он справить нужду. И если да, то куда? Шер долго смеялся, когда он спросил его об этом, и, всё так же смеясь, ответил, что вчера многие справили нужду незапланированно и если он не помнит, то оно и к лучшему.

Эта ночная драка не выявила победителя, но она окончательно закрепила статус проигравших за москвичами. Отныне, за редким исключением, они стали людьми второго сорта в батарее. В основном это выражалось в словесных оскорблениях, но могли и поколотить – не сильно, но унизительно. Как само собой разумеющееся это приняли сержанты, даром что сами были русскими. Теперь если в наряд по батарее попадали, скажем, Груздев, Лапшин, Хачатрян и Мяги, то тот же старший сержант Рахманов, сам москвич, не задумываясь назначал дежурным Хачатряна и лишь презрительно щурился, замечая, как тот пинками заставляет Груздева чистить толчки, пока Мяги, не дожидаясь оскорблений, старательно моет центральный проход, а Лапшин вытянулся на тумбочке. Главное, чтобы порядок был наведён. Ромку эта ситуация страшно угнетала. Было такое чувство, будто оскорбляют его лично, хотя его-то как раз не задевали. Наоборот, те же армяне были подчёркнуто дружелюбны и всегда приглашали разделить традиционно богатые посылки из дома с домашней бастурмой, сладостями и фруктами. Да, кстати, теперь не все посылки одинаково дербанились на центральном проходе. И в частности, он, Ромка, сам решал, с кем ему делиться, а с кем – нет. Да боге ними, с посылками, но как же так получилось, что русские здесь, у себя дома, оказались подай-принеси у приехавших чёрт-те откуда, тупых в массе своей чурбанов. Впрочем, одна поправочка – не все русские, а в первую очередь всё-таки москвичи. Он не мог представить пацанов из своего двора в Пензе покорно моющими полы, пока армяне грызут семечки. И дело даже не в физической подготовке. Дело прежде всего в сплочённости, во взаимовыручке, в готовности прийти на помощь земляку даже с риском для себя – именно этим отличались нацменьшинства от москвичей, которые надеялись отсидеться в окопе, пока достают соседа, а не тебя. Но, как выяснилось, отсидеться никому не удавалось. Все делавшие вид, что их это не касается, рано или поздно оказывались в том же положении, и теперь уже им неоткуда было ждать поддержки.

Так же с подачи Шера Ромка сошёлся с двумя братьями-близнецами Сазаковыми. Они были этническими туркменами, но исторически их род жил в Узбекистане. Оттуда они и призвались и, как водится, плотно держались с земляками. Экиз и Сазак были очень смуглыми, с квадратными подбородками и тяжёлым взглядом. Они отличались от узбеков высоким ростом и плотным телосложением. Ромка уже не удивился, что братья много лет занимались карате. Вообше-то, в Союзе карате то разрешали, то запрещали. Советская власть рассматривала экзотический вид спорта, самотёком просочившийся с Востока, как нарушение монополии милиции на применение силы. Существовала даже статья Уголовного кодекса РСФСР № 219/1 об уголовной ответственности «за незаконное обучение карате». А вот в УК союзных республик подобной статьи не было. Может, поэтому такое развитие карате получило именно на окраинах советской империи, где социалистическая идеология не проникла во все поры общественной жизни и молодёжь больше полагалась на себя и свои силы. Как бы там ни было, братья тоже внесли свою лепту в Ромкино воспитание. Им нравилось подтрунивать над наивным, но правильным в их понимании русским, и, когда выпадала свободная минутка, они рассказывали невозможные, по его мнению, вещи. Ну, например, что их дед, которого они застали, был известным басмачом, водил большую банду, держа в страхе целые районы. За его поимку была обещана огромная награда в сотню баранов, но его так и не выдали земляки. Он умер в своей постели, окружённый детьми и внуками, и они помнят его похороны. У Ромки, выросшего на «Белом солнце пустыни» и героике революции и гражданской войны, это не укладывалось в голове. А гордость, с которой братья рассказывали про деда, вызывала раздражение. Он горячился и, рискуя испортить отношения, повышал тон: «Но он же с советской властью боролся, комсомольцев и коммунистов убивал. Чем же вы гордитесь? Он же против равноправия шёл, за баев и богачей». На что Экиз так же эмоционально отвечал: «Конечно! Только он сам баем был и дрался за свою землю и традиции. И коммунистов у нас как-то не водилось. Все ваши, русские, приезжие были. Их кто-то звал?» «Но сейчас же у вас советская власть. И вы тоже комсомольцы!» Тут уже вступал Сазак: «Мы – внуки басмача! И плевать я хотел на твой комсомол! У нас олимпийский чемпион на перевале шашлыками торгует и на белой “ Волге” ездит, а должность первого секретаря райкома полмиллиона стоит. Плевали все на твою советскую власть!» «Она не моя», – сбавив обороты, неохотно отвечал Ромка. На самом деле ещё недавно он считал советскую власть столь же естественной, как солнце по утрам, но прошедший год многое изменил и у него появились к ней свои вопросы. Он и в армии-то очутился в конечном счёте из-за двуличия существующей системы. Из-за того, что официальная пропаганда требовала одного, а реальная жизнь строилась совершенно по иным принципам. И дед его был признан врагом советской власти и репрессирован. Так что он так горячится в идеологическом споре с внуками другого врага советской власти? Они же по одну сторону баррикад могут быть. «Нет, не могут», – ответил он себе, вспомнив этот разговор уже после отбоя. И сон улетучился, несмотря на тяжёлый день. Он начал анализировать своё поведение и эмоции и наконец понял, что его подспудно беспокоило, не отпускало в последнее время. Жизнь опять поставила его в ситуацию нравственного выбора. Здесь, в армии, и он, и призванные с ним вместе москвичи неожиданно столкнулись с чуждой культурой. Непривычным в ней было всё – понятие, что такое хорошо и что такое плохо, понятия чести и совести, что есть сила и слабость. Это была архаичная, феодальная идеология, но она оказалась гораздо эффективнее в экстремальных армейских условиях. В ней хитрость и коварство считались доблестью, лицемерие было возведено в культ, а базировалось всё на стайности и полном пренебрежении интересами ближнего. В общем-то, очень близко тюремному мировоззрению. Реальному, а не той романтической, блатной шелухе, которую исповедуют подростки, пока первый раз сами не понюхают парашу. Эти чёрные всех мастей заточены в первую очередь на выживание любой ценой. Сами нации их исторически выживали в условиях постоянного и беспредельного внешнего прессинга. И они психологически сформировались как мелкие хищники, которым для противостояния более мощным врагам необходимо сбиваться в стаи, где царит жёсткая иерархия. И, попадая в новые условия, они сначала осторожно принюхиваются, а не обнаружив более крупных хищников, мгновенно примеряют их роль на себя. Славяне же как представители титульной нации, более развитые в экономическом и социальном плане, стоящие на следующей ступени эволюции, оказались и более великодушными, и менее агрессивными. Не подготовленными всей предшествующей жизнью к такой обстановке, где для выживания нужно не просто стиснуть зубы и переносить физические и моральные лишения, но изворачиваться, вступать во временные союзы, предавать, унижать слабого, чтобы за его счёт морально самовозвыситься. Нет, белые не слабее физически. Если пойти стенка на стенку, неизвестно, чья возьмёт. Вот только стенку собрать не получается. Вместо стенки – куча эгоистичных индивидуальностей. Мы по-другому воспитаны. У нас трое на одного – запаяло, ну по крайней мере не доблесть. Издеваться над слабым – недостойно. Отнять у другого необходимое лишь для самоутверждения – гнусность. Он отчаянно пытался оправдать то постыдное положение, в котором оказались белые в их батарее. Получалось не очень. Стоило признать, что на улицах Пензы происходило примерно такое же расслоение, что и здесь. Просто на гражданке это не так заметно, всегда можно укрыться дома, у каждого есть личное пространство, а главное – мононациональная среда, и потому нет чёткого водораздела «свой – чужой». Не так очевидно, почему кто-то нагло и безнаказанно задевает окружающих, а кто-то старается незаметно проскользнуть в свой подъезд. Просто его лично это никогда не касалось. И тоже неправда. Помнится, класса до восьмого он сам третировал одноклассников вместе с закадычным дружком Данилой – обмотает кулак тряпкой для стирания с доски и лупит всех подряд – в грудину, по спине, по почкам, оставляя меловые следы на тёмно-синей школьной форме. Перед девочками рисовался, идиот. Потом, к счастью, перерос это постыдное самоутверждение. Так что всё – в природе человеческой. Почему же так стыдно и неприятно сейчас? Да потому, что оскорбляют твою нацию, а ты молчишь, довольствуясь тем, что это не касается тебя лично. Физически не касается, а морально – ещё как! Да ещё и трёшься с обидчиками, вроде как за своего тебя принимают, но при этом чувствуешь скрытую издёвку – что, русский, ссышь вступиться за земляка? Нет, тоже не совсем так – было бы за кого вступаться, вступился бы не задумываясь. А тут, во-первых, какие москвичи ему земляки – на гражданке за человека не считали, именуя лимитой, а во-вторых, уж больно низко опустились некоторые – прав Шер, не касайся, сам зашкваришься. С такими тяжёлыми мыслями, так и не найдя ответа, незаметно провалился в темноту. А перед самым подъёмом приснился чудесный сон: он просыпается дома в Пензе, в своей маленькой, но отдельной комнате. Солнце играет на некогда полированной дверце старого шкафа, и в его лучах беспорядочно кружатся мириады пылинок. На кухне мама гремит посудой, и вкусные запахи щекочут ноздри и будоражат просыпающееся сознание…

– Батарея, подъём!

* * *

– Серикбаев!

– Я!

– Назовите столицы стран НАТО, – замполит ехидно улыбался.

Рядовой Серикбаев усердно морщил лоб, сдвигал густые, чёрные брови, жевал полными, красными губами – ответ не приходил, несмотря на все старания. Тут сзади громко прошептали, и Серикбаев просветлел круглым, как луна, казахским лицом:

– Ну, во-первых, Сенегал…

Раздался смех, но какой-то нестройный. Смеялись не все… У замполита повлажнели глаза, и лицо собралось в печёное яблоко, но он держался:

– А во-вторых?

– Во-вторых, во-вторых… – Снова шёпот. – Во-вторых, Санта… Санта нана… Сантананариву…

Тут уже ржали все, даже те, кто вообще не понял, о чём шла речь. Замполит вытер слёзы рукавом кителя, обвёл глазами класс:

– Так, умники, а кто мне скажет, что имел в виду курсант Серикбаев под названием Сантанари… Сантананариву?

Класс дружно молчал. Было слышно, как на плацу чеканит шаг другой взвод.

– Что, может, лучше строевой займёмся?

Ромка знал ответы и на первый вопрос, и на второй, но совершенно не горел желанием вылезать. В армии инициатива наказуема.

– Рядовой Дубидзе…

– Я! – Нодар тяжело поднялся. У него были больные ноги из-за избыточного веса, несмотря на выдающиеся спортивные успехи. Или благодаря им. Его даже освободили от строевой, что в учебке считалось практически невозможным. Непонятно, как его вообще призвали и почему не комиссуют. На недавней проверке в санчасти при среднем росте весы под ним показали больше центнера. Как он умудрился не похудеть в армии, не поддавалось логике. А голенища сапог ему пришлось разрезать сзади, иначе икры не входили. У Нодари были необъятные плечи, очень толстые ноги и выпирающий живот. И при этом не было жира… И он делал подъём переворотом! Стальная перекладина сгибалась и стойки турника сходились внутрь, когда он, сделав мощный рывок руками и забросив ноги, оказывался наверху.

– Вот вы смеялись больше всех. Так что такое Санта-нанариву?

– Я не знаю.

– Хорошо. Тогда назовите столицы государств – членов блока НАТО.

– Я не знаю.

– Но я же диктовал на занятии примерно месяц назад. Вы должны были записать и выучить наизусть.

– Виноват, товарищ капитан! – взрослый Дубидзе, с чёрными, аккуратно подстриженными усиками, которые являлись вопиющим исключением из правил в армии, особенно на первом году службы, особенно в такой уставной части, как их учебка, заметно потел. Казалось, что Нодар не боится ничего на свете, но перед капитаном он очевидно робел. Необыкновенно сильный физически, Нодар боялся любой власти, как ребёнок боится темноты. И замполиту это льстило:

– Садитесь.

Мастер спорта СССР, супертяж Дубидзе, гнувший о свою шею железный лом, с облегчением опустился на жалобно скрипнувший стул. Струйки пота стекали у него по шее и между лопаток.

– Итак, может, тот, кто подсказывал Серикбаеву так уверенно, сам ответит на оба вопроса или взвод продолжит политзанятие на плацу? Чтобы лучше запоминалось на свежем воздухе.

Недолгая тишина прервалась высоким, чистым голосом без малейшего акцента:

– Разрешите?

– Да, курсант Халилов, отвечайте.

– Столицы государств – членов блока НАТО как вероятного противника СССР и стран Варшавского договора: Брюссель, Лондон, Бонн, Афины, Копенгаген, Рейкьявик, Мадрид, Рим, Оттава, Люксембург, Амстердам, Осло, Лиссабон, Вашингтон, Анкара, Париж…

– Так, хорошо. Ну, и что там с Сантананаривой?

– Антананариву – столица государства Мадагаскар.

Замполит попал в неудобное положение. Он явно не знал столицы Мадагаскара, и нужно было как-то выходить из положения. Но в армии принято выходить из положения только по отношению к вышестоящим.

– За ответ, рядовой Халилов, я ставлю вам пять. А за подсказки – два наряда вне очереди.

– Есть два наряда вне очереди!

Вот и весь выход из положения…

– Товарищ капитан, разрешите вопрос?

– Да. Петраускас, спрашивайте.

– А зачем нам знать столицы стран НАТО? Мы же в ПВО служим, у нас дальность действия ракет всего триста километров.

В классе раздались отдельные смешки. Замполит напрягся. Вопрос был с говнецом, а учитывая, что исходил от литовца, попахивало провокацией. На недавнем инструктаже в штабе округа, когда в актовом зале присутствовали только офицеры-политработники, начальник первого отдела с трибуны призывал к бдительности, упоминал, что в ряде союзных республик, и в первую очередь в прибалтийских, отмечается усиление сепаратистских, националистических настроений. А потому особое внимание необходимо уделять профилактике внеуставных и межнациональных конфликтов. И при этом чутко прислушиваться к настроениям личного состава, беря на заметку малейшие проявления национализма и недовольства руководящей и направляющей ролью КПСС. Про РСФСР при этом не говорилось. По умолчанию считалось, что русские и другие входящие в неё народности к сепаратизму и национализму не склонны. Куда они на хрен денутся с подводной лодки? Собственно, с русскими так оно и было, а вот насчёт остальных… Но на вопрос надо было реагировать быстро, и двумя нарядами он не решался, здесь следовало котелком варить.

– СССР, рядовой Петраускас, является оплотом мира. Это всем известно. А потому не собирается ни на кого нападать и уж тем более посылать ракеты на города с преимущественно гражданским населением. Это понятно?

– Так точно!

– Это хорошо, что так точно. В отличие от американской военщины, которая постоянно создаёт очаги напряжённости по всей планете. И именно американская правящая верхушка, защищающая интересы транснациональных корпораций и ультрабогачей, отдала в своё время приказ на бомбардировку беззащитных Хиросимы и Нагасаки, когда погибли сотни тысяч гражданских лиц. Это тоже понятно?

– Так точно!

– И вот если они сделали это один раз, они могут сделать это ещё и ещё. Именно Вашингтон стоит во главе НАТО. И нам, бойцам Советской армии, необходимо знать потенциального противника в лицо. Чтобы не расслабляться и всегда помнить: то, что исходит из этих столиц, несёт потенциальную угрозу для нашей Родины и для всего мира!

Класс дисциплинированно молчал; Петраускас, очевидно, был уже сам не рад, что вылез с казавшимся остроумным вопросом. А капитан Осередный удовлетворённо думал: «Вот как нужно работать. Знай наших! А этого литовца нужно включить в отчёт для первого отдела и поставить пометку – все письма на перлюстрацию…»