Текст книги "Иллюзия вторая. Перелом"

– А как же иначе? Для этого карандаш и нужен, – дракон опять засмеялся, – само понятие времени кричит нам об этом со всех сторон. Ведь что такое время? – он замолчал лишь на одно лишь мгновение, необходимое для того чтобы взглянуть ей прямо в глаза, не дал времени подумать и быстро закончил:

– Время – это её величество возможность. А возможности рано или поздно превращаются в реальность. И, если запас времени бесконечен…

– Тогда что-то в любом случае произойдёт! – Агафья Тихоновна весело подхватила нить беседы и размотала её на свой лад, – что-то обязательно произойдёт, иначе само существование времени, как такового, абсурдно.

– Совершенно верно! Для природы было бы бессмысленно создать необходимый инструмент, не создав при этом то место, где можно было бы этот инструмент использовать, не так ли? Я вам скажу больше, – Артак продолжал смеяться, – абсурдной была бы и ситуация, когда есть и место и инструмент, но нет того, кто может использовать этот инструмент в этом месте, а именно – нет самого инженера.

– Так значит инженер – это всё-таки человек, а не пространство?

– Не знаю, не знаю… Мы пришли к тому с чего начали, – Артак уже в который раз за сегодня с хитрецой глянул на свою собеседницу, – а именно – всё едино и неразрывно, и ещё неизвестно, человек ли исследует пространство с помощью времени, или совсем наоборот – пространство с помощью человека исследует само себя.

– Но время присутствует и в том и в другом случае?

– Конечно! Время – это энергия. А энергия – мать всего сущего. По крайней мере, в этом мире! И что немаловажно – энергия – это кормящая мать, мать питающая!

Агафья Тихоновна замолчала, закрыла глаза и постаралась представить то, о чём они говорили, а может быть и что-то совершенно другое, известное только ей одной.

Однако, мысли сворачивались, как молоко и перед её глазами то и дело возникали глаза Артака – жёлтые, как само Солнце, с вертикальным зрачком, пульсирующим как сама жизнь.

6

– Однако, мы отвлеклись, – дракон с улыбкой наблюдал за искренними попытками Агафьи Тихоновны схватить понимание за хвост, – и наш разговор, хоть и увлекательный, но привёл нас совсем в другую сторону, – он обнял акулу и притянув к своей пасти её ушное отверстие, расположенное, как и у любой акулы немного позади глаз, тихонько прошептал:

– А остановились мы на том, что свет, как транспорт для любых видов энергии, выполняет всего лишь роль такси, не вмешиваясь в содержание того, что он переносит. Он беспристрастен и объективен, он честен, прям и исполнителен. И никогда, – Артак немного повысил голос, – никогда и нигде свет не смешивает свою высшую природу с содержимым любого из этих мешков, – дракон показал взглядом вниз, туда, где лежали все существующие действия и поступки, где лежали все человеческие деяния.

В беспорядке они были разбросаны по зеркальному полу и прикрывали своими тканевыми телами, сотканными из прочной мешковины, часть отражающей поверхности.

– Только сам человек в состоянии исказить изображение, сделать его тяжёлым или даже совсем неподъемным, скажем, пропустив тот же самый свет через вот этот мешок с жадностью. Или через тот, со страхом. Или вот ещё лучше – через мешок со страстями. Правда, свет в состоянии легко вернуть себе невесомость, пройдя сквозь всего лишь одну пылинку, упавшую с мешка с любовью. Да что там пылинку, – Артак улыбнулся, обнажив белые, ровные, и достаточно крупные зубы, – одного атома вполне будет достаточно для того чтобы вернуть свету его абсолютную суть.

– Всего лишь одного атома? – переспросила Агафья Тихоновна.

– Да, – Артак усмехнулся, – всего лишь одного атома, а если быть до конца откровенным, то хватит даже безатомарной, безотносительной мысли, хватит бестелесной идеи, содержащей в себе истинную, и в этом смысле – святую любовь, – он мечтательно посмотрел вверх и быстро закончил:

– Любовь меняет восприятие сильнее всего.

– Но любовь нас и так окружает, где бы мы ни находились, не правда ли? – Агафья Тихоновна хорошо помнила вывернутый наизнанку мешок с этой самой любовью, который продолжал хранить своё содержимое снаружи себя самого.

– Хранить – в данном случае – оберегать, – Артак, как обычно, с легкостью читал мысли окружающих, – оберегать от того, что внутри, а именно – от содержимого этих мешков, – он опять заулыбался, демонстрируя белоснежно-кипенные зубы, и немного отодвинул куль с трусостью от себя, – тут, как обычно, всё просто. А просто – это практически всегда с точностью до наоборот.

– Не понимаю, – Агафья Тихоновна часто и мелко заморгала, пытаясь сосредоточиться.

– И понимать нечего. Всё, что здесь есть – находится внутри мешков, тогда как любовь – снаружи. И мешковина надежно сохраняет одно от другого, как если бы было совсем наоборот – если бы любовь пряталась за прочной тканью от выпущенных наружу кипящих вулканов, которые, несомненно содержат многие из этих мешков. Выпущенные и неконтролируемые, прежде всего они бы начали пожирать всё, что их окружает. Заливать всё существующее своей горячей и неконтролируемой лавой. Сжигать, испепелять, кремировать. И начали бы они именно с человеческого восприятия действительности. Изменили бы её до неузнаваемости и, в конце концов, пожрали бы всё то, что так ревностно пытается сберечь эта простая и прочная мешковина.

– Но почему?

– Потому что восприятие, состоящее из любви – это одно. А восприятие, созданное, например, из трусости и жадности – совсем другое. Может быть, даже прямо противоположное. И это необходимо четко понимать. И только понимая – различать.

– Я совсем запуталась, – Агафья Тихоновна растеряно смотрела на своего собеседника, не зная что сказать.

– Всё просто, – повторил Артак и усмехнулся, – свет никогда бы не принес достаточно энергии туда, где она необходима, если бы ему пришлось носить с собой ещё обиды и огорчения. Впрочем, не только обиды и огорчения, но и всё остальное. Носить свою собственную тяжесть всё-таки прерогатива самого человека. А подхватив всё это, – дракон опять окинул взглядом до отказа забитое мешками помещение, – подхватив всё это, свет перестал бы быть светом и приобрёл бы массу, которая мешала бы ему перемещаться, которая тормозила бы его, тянула назад, сдерживала. А знаете ли вы, сколько весит, например, жадность или трусость? – спросил дракон, но не дожидался ответа, – миллиарды миллиардов тонн. Поймав такую тяжесть, свет перестал бы быть невесомым и уже, как следствие, его скорость бы резко упала. Резко, вплоть до полной остановки, понимаете? Если обязать свет всегда брать с собой трусость и жадность, горечь и разочарования, которые тоже, безусловно, весят, ибо пригибают людей к земле, он тратил бы свой запас энергии на их перемещение и, в конце концов, израсходовался бы, не смог бы принести ровным счетом ничего и никуда, – Артак прокашлялся, – ведь чем больше нести свету – тем больше он тратит на это энергии, то есть, расходует себя самого – и, соответственно, тем меньшее расстояние он может пройти. Именно поэтому свет поступает совершенно по-другому – он никогда и ничего не берет с собой в дорогу. Как буддисты, всегда путешествующие налегке.

– Буддисты? – акула удивленно подняла глаза, – а при чем здесь они?

– Буддизм – единственная религия на Земле, из-за которой не началась ни одна из войн. И её последователи не берут с собой в путь даже столь необходимую им еду, твёрдо зная, что дорога даст им все необходимое.

– Но любая религия – это всё равно лишь средство, не так ли? Средство, направленное на подчинение человеческой воли и разума, на ограничение свободы его мышления, на преследование его действий, наконец, на унижение его достоинства.

– Да, вы правы, – Артак с уважением посмотрел на Агафью Тихоновну, – это совершенно очевидно, поскольку любая религия насаждает человеку слепую и абсолютно безосновательную веру в силы, которые, якобы и заведомо, выше и сильнее, нежели сам человек. Однако, буддизм – это скорее философия, а не религия, – дракон немного виновато улыбнулся, – прошу меня великодушно извинить за употребление этого слова, – он склонил голову перед акулой, – зная ваше трепетное отношение к языку, я должен был быть внимательнее.

– Ах, оставьте, сейчас это совсем неважно, – Агафья Тихоновна, казалось немного смущенной, ибо впервые Мысль извинялась перед Словом, – но почему буддизм является философией?

Артак с благодарностью кивнул и сказал:

– Как и большинство философских учений, буддизм пытается особым образом объяснить всю сложность человеческой жизни, указывая, что в основе её лежит некий вселенский порядок. Так, например, в «Четырех благородных истинах» Будда кратко объясняет положение человека в мире: вот есть страдание, а вот и причина этого страдания; вот прекращение страданий, а вот путь, ведущий к прекращению страданий. Учение о карме представляет собой полное и непротиворечивое объяснение природы причины и следствия. И даже буддийская космология на первый взгляд кажущаяся далёкой от реальной действительности, всего лишь является логическим продолжением закона кармы. Вот и получается, что в соответствии с учением Будды, в устройстве мира имеется глубокая и непоколебимая логика. Тогда как само понятие религии полностью отрицает наличие логики.

Агафья Тихоновна внимательно выслушала Артака, но продолжала молчать даже после того как тот кончил говорить. И дракон, откашлявшись, продолжил:

– Существенным отличием буддизма от всех остальных мировых религий является то, что в нём не фигурирует ни всевышний создатель или какое-либо высшее существо, ни святой дух, ни всесведущий любящий господь, к которому люди должны взывать о спасении. Вместо этого, буддизм призывает человека обрести мудрость собственными усилиями, то есть развить в самом человеке способность различать какие качества или процессы внутри него вредны, а какие – хороши и полезны. И даже сам Будда не может привести к достижению этой цели никого из людей – они сами, и только сами, должны сделать всё необходимое, чтобы пройти этот путь до конца.

Артак перевел дух и закончил:

– Именно поэтому я еще раз приношу свои извинения за то что поставил буддизм в один ряд с другими человеческими религиями.

– Перестаньте, – акула хитро улыбнулась, – прощение можно просить только первый и последний, он же – единственный раз. Позвольте и мне поблагодарить вас за столь подробный анализ, – Агафья Тихоновна старалась не отставать в любезности от Артака.

Дракон улыбнулся и, склонив голову набок, произнес:

– Но мы опять отошли от темы. Впрочем, как же нам ещё скоротать время, как не за интересной беседой. Ведь всё, что мы сейчас можем сделать – это ждать. Только ждать. Но, тем не менее, говорили мы о том, что свет никогда и ничего не берет с собой в дорогу.

– Я помню, – Агафья Тихоновна сосредоточено кивнула, – и, кажется, я теперь понимаю то, о чём вы говорите мне уже битый час.

– Это просто великолепно! Тогда я продолжу. С людьми тоже самое. Сколько бы энергии у тебя не было, какой силой бы ты не обладал – ты всё равно рискуешь потратить её впустую, если будешь таскать за собой обиды и разочарования. И именно это я и имел в виду говоря «прощайте и прощайтесь». Прощайте всё без разбора, не вникая даже в суть, будьте подобны свету. По крайней мере, старайтесь быть.

– А сам свет не весит ровным счетом ничего?

– Свет невесом и вот где настоящее чудо, мимо которого люди каждый день проходят мимо! Свет невесом абсолютно и именно благодаря этому уникальному свойству, перемещаясь в пространстве, он не тратит ни капли той энергии, которую он несёт на своих волнах объектам материальным – объектам, обладающим массой. И всё, в человеческом понимании нематериальное питает видимую материю точно так же, как мысль кормит тело. А это значит, ни много ни мало, что всё на свете создано из ничего, всё то, что люди привыкли считать важным и целесообразным на самом деле ничего не значит, ибо создано оно – ничем и из ничего. А свет – всего лишь мостик между реальностью, создавшей человеческий мир и иллюзией, которую люди считают реальностью. Свет – двигатель всего происходящего. В этом и есть тайна существования нашей Вселенной.

– Он совсем-совсем невесом?

– Абсолютно, – дракон утвердительно кивнул, – абсолютно невесом. И знаете, что?

– Что?

– Любая невесомая субстанция в этом мире тут же начнёт двигаться рядом со светом, с такой же скоростью и мощью.

Агафья Тихоновна округлила глаза.

– Вы уверены?

– Конечно!

– А что для этого необходимо сделать? Чтобы стать невесомой?

– Избавиться от груза, конечно, – Артак засмеялся, – избавиться от всего того, что связывает вас и угнетает. Избавиться от всего, что имеет массу.

– И от тела? – она немного скривилась.

– От тела в первую очередь. Но избавившись от тела вы должны быть точно уверены, что ничто более не удерживает вас от полёта. Точнее, вы должны быть уверены в том, что от полёта вас удерживало только само тело и ничто больше.

– Но как?

– Очень просто, – дракон глубоко вздохнул, – надо быть очень чистым. Конечно же, я имею в виду – внутренне чистым. И внимательно следить за тем, чтоб ни одна пылинка, – он кивнул на грязный зеркальный пол с разбросанными то тут, то там мешками, – ни одна пылинка не прицепилась к вашей сути. Надо стать светом. Невесомым, как само отражение.

– А как им стать?

– Чтобы им стать, надо просто им быть. Это много проще, чем кажется с первого взгляда.

– Но как?

– В сущности, постигшей истинное познание все жизненные волнения отражаются как образ в кристально чистой воде, нисколько не волнуя саму воду.

– А вода?…

– Сама сущность. Реальная и настоящая.

Агафья Тихоновна задумалась на какое-то время, и вдруг поняла что имел в виду Артак.

– Вы сказали что люди не хотят трудиться?

– Люди путают тот созидательный труд, который всегда направлен внутрь себя самого, который направлен внутрь своей собственной сути с трудом, который они привыкли принимать за труд. Они думают что таскать тяжести, строить дома, производить автомобили – это труд.

– А это не так?

– Конечно, нет! Это работа. Впрочем, для них это не имеет никакой разницы, ибо работать они тоже не любят, – дракон рассмеялся, – но работать их заставляют их собственные желания, на которые им нужны деньги, понимаете? А трудиться можно только над собой, и только бесплатно. Знаете, в чём парадокс?

– В чём же?

– Труд способен принести человеку абсолютно всё – всё без исключений. Тогда как работа – лишь то, что можно купить за заработанные деньги.

– А в чем же парадокс?

– Работая ради денег – тяжело, упорно и зачастую без удовольствия – никто и никогда не сможет получить их в достаточном количестве, тогда как трудясь для души, и получая от этого внутреннее удовлетворение, всё остальное – необходимое и желанное, и деньги в том числе, поторопятся занять свое место рядом с человеком, отказавшимся от них ради труда. Вот вам и парадокс.

– Я понимаю, – освещённая лучами света акула внимательно слушала дракона, – точнее, только теперь я начинаю понимать, – она сама поправила себя.

– И труд, в отличии от работы, совсем не утомляет. Но понимаешь это только тогда, когда без труда уже не можешь существовать. На первых порах трудиться много сложнее чем работать. Только потом всё меняется с точностью до наоборот. И на это нужно время, на это необходима энергия. Время необходимо чтобы понять неотвратимость необходимости развиваться. Время необходимо, чтобы разбить устои. Любые устои, навязанные извне – религиозные ли, социальные или ещё какие-то. Время необходимо, чтобы исключить проникновение снаружи и научиться слушать своё сердце, свой внутренний голос.

– А при чем же здесь прощать? Если вернуться к вашим словам – прощайте и прощайтесь?

– Прощение – это большой труд.

– А прощайтесь?

– Простив – необходимо забыть и проститься с тем, что вы уже и так простили. Это ещё более трудно. Трудно – от слова «труд», – дракон усмехнулся одними губами.

– А работа – от слова «раб», – эхом произнесла акула.

Агафья Тихоновна закрыла глаза, но как ни странно – продолжала видеть.

Точнее, она обрела зрение.

Она поняла.

– Благодарю тебя, Артак.

– И я тебя благодарю, Агафья Тихоновна…

Внезапно для самих себя, они перешли на ты, и это было вовремя, как и всё, что происходит в мире, содержащем хоть один джоуль этой непонятной для человека, и названной им темной – энергии – а именно – Его Величества Времени.

Кровь двигалась мощно, не останавливаясь ни на мгновение.

– Скажите, Артак, – Агафья Тихоновна приоткрыла один глаз, – а почему анальгин появился в крови только сейчас? Ведь я его вколола уже очень давно.

– Время, само по себе, очень относительно, – дракон зевнул, – здесь проходят столетия, а там, – Артак усмехнулся, кивнув головой вверх, – а там даже миг не успел, и не то что пройти, но даже начаться. Однако, – он кивнул головой на кровяные шарики, – кровоток ускоряется всё больше и больше, а значит – время начинает идти быстрее, а если быть ещё точнее – оно возвращается к привычному ему и нам размеренному бегу – время возвращается к своей человеческой шкале.

7

– Смотрите, смотрите, – Агафья Тихоновна резко схватила Артака за лапу и сжала её что было сил.

При этом, она подняла голову вверх, щурясь и высматривая там что-то пока ещё невидимое.

В самом верху, среди ярого, жёлтого, оттенком напоминающего глаза дракона света, появилось интенсивная и насыщенная, ослепительно-белая, слепящая точка.

Она не увеличивалась, но и не уменьшалась; она не разгоралась и не затухала; она не уплотнялась и не рассеивалась. Небольшая пульсация внутри белого шара как бы подсказывала, намекала на то, что где-то в глубине этого отчётливо-живого, палящего сияния происходят какие-то действия, что там течёт полноводная и неиссякаемая река. Даже не река с её пучинами и водоворотами, и не озеро с его тихими и глубокими омутами – но целое море или океан, во всём своём многообразии различных форм и проявлений.

А может и не океан вовсе.

Может – вакуум, может – ничто – да, да, может это было чистое и ничем незамутненное Ничто.

Но что бы ни было внутри белой точки – оно было.

И оно было вечно.

Оно подпитывало и кормило самое себя, оно утилизировало ненужное внутри самого себя, оно рождало новые рисунки, образы, очертания.

Каждое мгновение и каждый проходящий невесомый миг оно пульсировало, жило, существовало.

Понимание этой простой и необычной вещи охватило акулу сразу и целиком.

Понимание не доказывало, не убеждало, не спорило.

Оно не препиралось и не вступало в дискуссию.

Не соперничало и не соревновалось.

Не объясняло и не вразумляло.

Оно просто было.

Оно – понимание – просто констатировало факт – простой факт – этот пронзительный, пронизывающий всё белый свет был вечен. Он не мог родиться или умереть, он не мог возникнуть, он не мог появится из ниоткуда. Впрочем и появиться откуда-то от тоже не мог. Наоборот, этот свет – эта сверкающая, блистающая, эта сияющая звезда сама была в состоянии породить всё что угодно. И вот теперь она появилась здесь и просто была, присутствовала – робко, но негасимо дополняя жёлтое и тёплое свечение сознания своим белым, алебастрово-молочным излучением.

Дракон поднял голову.

Он заметил это необыкновенное огнище и отпечаток белого пламени коснулся его глаз. Жёлтый зрачок впитывал живое, неподвластное человеческому пониманию свечение, а сам дракон наполнялся какой-то диковинной, не поддающейся никакому человеко-разумному объяснению энергией. Именно благодаря этой диковинности, туманности и непостижимости, жемчужно-белое свечение становилось ещё более желанным, оно ясно демонстрировало свою чудесную природу, а спустя одно лишь мгновение, сияние белого света стало не только желанным, но и необходимым.

Стало.

Жизненно.

Необходимым.

Как летние каникулы в детстве.

Как вера в чудеса при чтении детских сказок.

Как глоток свежего воздуха при погружении на глубину.

Как родник посреди пустыни.

Как свеча на столе для чтения.

Как этот белый свет.

Единожды глянув и осознав природу пульсирующего и необъяснимого излучения, никто уже не мог устоять перед соблазном зачерпнуть из этого источника ещё и ещё – пусть взглядом, пусть умом, пусть чувствами.

Одно созерцание этого света давало силу. Силу и мощь. Созерцание предоставляло всесилие…

Этот свет не подпитывал – он именно питал. Питал качественно и авторитетно. Питал величественно, солидно и строго. Питал справедливо, добросовестно и свято.

Он не мог подвести. Не мог обмануть. Он был честен всегда, он был честен сейчас и он же – тот же самый свет – будет честен вечно.

Дракон улыбнулся, но промолчал.

– Что это? – акула смотрела наверх и её раздирало любопытство. Она была уверена – дракон точно знает природу этого явления…

Артак смотрел на горящую звезду и не мог оторваться от её созерцания. Спустя какое-то время он кивнул головой, словно сбрасывал с себя оцепенение, и повернувшись к Агафье Тихоновне, просто и внятно произнес всего лишь одно слово.

Одно только слово, которое смогло объяснить сразу и всё.

Целиком и полностью.

Не оставляя недомолвок и слепых пятен.

Одно только слово…

– Жизнь. – Дракон усмехнулся одними глазами и взгляд его приобрел какую-то мягкую отрешенность. – Это и есть жизнь, в её человеческом понимании. Она возвращается в тело. Сейчас он придёт в себя. Будьте готовы!

– Быть готовой к чему?

– Быть готовой вернуться в подъезд многоэтажки, – Артак засмеялся, окончательно теряя оцепенение – будьте готовы вернуться и помочь нашему хозяину справиться с его состоянием.

Чисто-белый и от этого – необычный, снежный, меловой рассвет возвращающейся жизни занимался над головами пораженных наблюдателей.

«Ничто» никогда не менялось, «Ничто» просто дало команду вернуться туда, откуда недавно, всего лишь на одно мгновение, оно выпрыгнуло, прячась от боли, сковывающей сломанную конечность.

Сама жизнь возвращалась в один из физических, материальных объектов, а если быть точным – жизнь возвращалась в самое обыкновенное человеческое тело со сломанной нижней конечностью.

– Это жизнь? – акула заворожено смотрела на пульсирующую точку.

– Да. Это и есть жизнь, – спокойно и уверенно подтвердил дракон.

– Она будет увеличиваться? Будет поглощать?

– Нет. Ей это незачем. Она и так везде.

– Но почему мы видим лишь одну светящуюся точку, почему она не наполняет собой всё остальное пространство?

– Наполняет, – Артак ухмыльнулся, – ещё как наполняет. – Просто для того чтобы оживить горстку молекул и частичку всеобщего разума нет необходимости занимать всё существующее место.

– Она может прийти и уйти?

– Конечно, может. И более того, она обязательно это сделает. И уйдёт и придёт. Как дыхание. Как вдох и выдох.

– И тогда человек умрёт?

– Ну что вы, это совсем необязательно. Ведь любое проявление сознания, и человек в том числе – вечно и постоянно. Тело может рождаться и умирать, но сам человек бессмертен. Конечно, если он смог стать человеком, – Артак улыбался одними глазами и их теплая, бархатная желтизна, уже смешанная со светящейся белой пульсирующей точкой, окатила Агафью Тихоновну какой-то целебной, живительной энергией, – ведь родиться человеком недостаточно для того чтобы им быть. Родиться и сразу быть можно камнем, растением, в конце концов, животным – но человеком – нет! Человеком необходимо становиться каждое прожитое мгновение и этот процесс, возможно, даже более болезненный, чем сами роды, – Артак рассмеялся, – кстати, а вы не задумывались, что роды болезненны не только для матери, но и для ребенка? – дракон, пошевелив ноздрями, медленно втянул в себя воздух и так же медленно выдохнул.

Немного помолчав, он продолжил рассуждения:

– От того, что кто-то вдохнул и переработал какое-то количество кислорода, этот кто-то не пропадает в небытие, а остается, не так ли? Конечно, мы сейчас говорим не о теле. И этот кто-то вполне в состоянии вдохнуть и выдохнуть не только воздух – впуская в себя питающий кислород и выпуская губительный для человеческого тела углекислый газ; но и вдыхая силы – чередуя в себе, тем самым, моменты бесконечной мощи и полного бессилия; и мысли – перемежая мозговые шторма с полным отсутствием самой способности мыслить. И точно таким же образом, как физическое тело вдыхает самый что ни на есть обыкновенный воздух – какое-то другое, невидимое человеческому глазу, но от этого не менее реальное тело, может вдохнуть и выдохнуть саму жизнь. И этот кто-то, то есть тот, кто обладает этими телами, не перестанет существовать от того что он её когда-нибудь выдохнет. Ведь жизнь не является чем-то постоянно пребывающем в человеке. Она входит и выходит подобно дыханию. Она не находится в нем постоянно. Но он, он – Человек! Человек – а не его тело! Он остаётся! И вот это уже навечно.

– Вы сказали – какое-то другое, невидимое человеческому глазу тело? – Агафья Тихоновна смотрела прямо на Артака, и по всему было видно что эта тема для нее крайне интересна, – невидимое человеческому глазу, ведь так? Но, если сам человек не в состоянии узреть свои многочисленные тела, то может кто-то другой смог бы их увидеть?

– Кто-то другой, возможно, и смог бы, – Артак склонил голову набок, словно прикидывая в уме, говорить или нет, – но зачем? Достаточно просто знать что они, эти другие, – дракон голосом акцентировал внимание на этом слове, – эти другие, неосязаемые для органов чувств человека тела, есть. И они не просто есть – они такие же живые и трепетные, как тело видимое, но они живут и трепещут в немного другой реальности. Может быть, в совсем другой реальности. Человеку не дано, да и нет необходимости этого знать. А вот прочувствовать свою бесконечность, познать её природу человек вполне в состоянии, но для этого необходимо очень хорошо потрудиться. Потрудиться, чтобы понять самому, ибо прочитать или просто услышать об этом малоэффективно. Ведь эти другие, метафизические по отношению к единственной осязаемой и наблюдаемой человеком реальности тела трудно описать словами, для этого не предназначенными.

– Почему не предназначенными? Разве словами возможно описать не всё вокруг? Как видимое, так и невидимое?

– Потому что любой человеческий язык формировался, формируется и будет формироваться под воздействием того, что сам человек мог, может или только будет в состоянии видеть, слышать или осязать каким-то другим образом. Нюхать в конце концов, или чувствовать вкус, ощупывать, понимаете? – дракон опять глубоко вдохнул, – вот, например, если я могу, если я в состоянии, прямо сейчас услышать запах гари, и если это будет нечто новое для меня, ещё не испытанное, ещё не названное, то слово «гарь» совершенно неизбежно, когда-нибудь, да появится в моём собственном языке, а потом и во всех языках всех народов человеческого мира, понимаете? Если я вижу свет, то и слово «свет» обретет своё собственное место в орфографическом словаре, и оно всегда будет описывать именно то, что его породило. В данном случае слово «свет» появилось только потому что человек, благодаря природе, его породившей, в состоянии видеть своими собственными глазами электромагнитное излучение определенной длины волны. Так, например, если бы кроты или летучие мыши создали свой язык, сходный с человеческим по своей функциональности, то в нём бы не было такого понятия как «свет», это слово бы никогда не родилось, потому что слепым животным видимый свет попросту не нужен и они даже не догадываются о его существовании.

– Но человек тоже, как и кроты или летучие мыши, не в состоянии увидеть многое. Например – ультрафиолет или радиацию, он не в состоянии их осязать никакими другими органами своих чувств, однако эти слова существуют, – Агафья Тихоновна, точно так же, как речь иногда забегает вперёд и обгоняет породившую её мысль, немного бесцеремонно перебила и обогнала Артака.

– Конечно, – дракон кивнул, – но кроме всех своих органов чувств, данных человеку самой природой, упомянутый вами биологический вид является обладателем самого важного и достаточно мощного органа всех чувств сразу – а именно – неплохо сконструированного полуторакилограммового мозга. И как следствие – ему, человеку, дана способность к мышлению, к развитию своего интеллекта, и эта способность, рано или поздно, но совершенно неизбежно выведет его к каким-то открытиям или озарениям, приведёт к каким-то новым, доселе неизведанным способностям – одна из которых – проникать в недоступные человеческим органам чувств участки природы. И ультрафиолет, и инфракрасный свет, гамма или микроволновое излучение, радиоволны – именно такие участки мира, неотъемлемые от целого, но неосязаемые людьми в прошлом, до совершения определенных открытий.

– То есть, человек придумал прибор, позволяющий ему каким-то образом видеть или фиксировать нечто, ранее недоступное, – Агафья Тихоновна подытожила сказанное Артаком, – и как только это нечто стало доступным к осязанию…

– Этому нечто необходимо было дать имя… – дракон закончил фразу вместо акулы, – и присвоенное ему имя становится новым, только что рождённым словом, со своей смысловой нагрузкой и со своим образом, возникающим в голове у каждого, кто его услышит. Да, да, процесс рождения слов именно такой. Люди находят что-то, невиданное ранее, и называют его каким-то определённым, новым, ранее не существующим словом, – и Артак повторил ещё раз, – именно так и рождаются слова.

– И никак иначе?

– Есть, конечно же, есть и другой путь, – дракон утвердительно кивнул головой, – иногда люди, как правило, это писатели-фантасты, придумывают в своих мыслях что-нибудь этакое, ещё не существующее в физической, материальной реальности, называют это каким-то выдуманным словом, и используют это слово в своих произведениях, тем самым давая этому самую что ни на есть настоящую жизнь. Потом уже, много позже, то что они придумали и назвали – воплощается в материальном мире – воплощается обязательно, ведь у Вселенной нет другого пути, кроме как материализовать фантазии людей – тогда этому чему-то дают уже готовое имя, придуманное ранее писателем-фантастом. Называют материальное воплощение самого слова им же – словом, придуманным много раньше. Так было, например, со словом «робот», которое придумал чешский писатель Карел Чапек и его брат Йозеф. Слово «робот» впервые использовано в 1920 году в пьесе Чапека «Р.У.Р.». Название этого произведения, эта аббревиатура – «Р.У.Р.» – расшифровывалась как «Россумские Универсальные Роботы», – Артак внимательно посмотрел на Агафью Тихоновну, незаметно улыбнулся и продолжил:

– Но если копнуть немного глубже, то мы увидим что даже самый гениальный писатель не может выдумать того, чего нет на самом деле, – Артак ещё раз посмотрел на Агафью Тихоновну, теперь уже с хитрецой, – ведь слово «робот» образовано от чешского слова «robota», которое в этом языке имеет вполне определенное значение, и значение это – «подневольный труд».