Текст книги "Межкультурная коммуникация в условиях глобализации. 2-е издание. Учебное пособие"

Однако даже в рамках одного языка дискурсивные практики различаются в зависимости от того, кто именно говорит и как он понимает то, что сказал. В свое время Ф. Бэкон назвал подобную ситуацию блуждания словами «идолы рынка». Понятие «дискурс» также отсылает к известному описанию «феноменологической редукции» Э. Гуссерля: феномен (в данном случае – дискурс) имеет четыре оболочки: 1) словесную, 2) совокупность психических переживаний, 3) мыслимое, 4) способ данности мыслимого. Редукция представляет собой блуждание по этим оболочкам и вглядывание в их слои из того или иного слоя. Тогда, действительно, перед исследователем раскрывается масса интереснейших обертонов, обычно легко и почти бессознательно схватываемых сознанием носителя данной культуры, но являющихся неочевидными или затемненными для представителей иных культур.

Разумеется, знание особенностей дискурсивных практик очень важно для полноценной межкультурной коммуникации. Один из способов освоения этого поля – знакомство с региональной историей и культурой, чтение национальной литературы, освоение масс-медиа. Другой важный способ – «вживание» в иную культуру через «впитывание» пространства ее повседневности – разговорного языка, архитектурных и рекламных видеорядов, инфраструктуры, кулинарии, бытового устройства и т. п. (Попытку реализации подобного проекта не так давно предпринял российский телеканал «Культура», разработав цикл передач «Гений места»). В любом случае, коммуникация вербального уровня должна дополняться коммуникацией невербальной; очная – заочной.

Третья важнейшая характеристика культуры постмодернизма, по Лиотару, связана с понятием «власть – знание» (введено М. Фуко). Знание трактуется Фуко как «совокупность элементов, регулярно образуемых дискурсивной практикой и необходимых для создания науки»⁴. Ее структуру, в свою очередь, определяют и поддерживают социальные институты (в их ряду, вместе с тюрьмой и государственным аппаратом, у Фуко оказывается университет). Это структуры насилия, деформирующие содержание знания в своих целях. Вызванная этим трансформация знания (его идеологизация) в ходе истории приводит, по Фуко, к «кризису легитимности знания».

Исследуя генеалогию знания, Фуко выделяет несколько способов социального устройства, формировавших ценностные модели знания в различные эпохи. Так, античность формирует модель знания как знания математического, поскольку опирается на измерение, меру как основу социальных отношений. Средневековье порождает модель знания как знания естественнонаучного, опираясь на такой способ регуляции общественных отношений, как опрос, или дознание, в ходе судов инквизиции. Новое время опирается на процедуру осмотра, обследования «как средства восстановления нормы или же фиксации отклонения от нее». С его точки зрения, изучение больного человека привело к становлению медицины, а наблюдение безумцев – «к появлению психиатрии и развитию гуманитарного знания в целом».

Лиотар, анализируя современное состояние знания, опирается на эти выводы. Сам процесс легитимации он определяет как свойственную позиции власти уверенность в своем праве провозглашать данный закон в качестве нормы. С позиций знания легитимация есть «процесс, по которому законодателю, трактующему научный дискурс, разрешено предписывать… условия… для того, чтобы некое высказывание составило часть этого дискурса и могло быть принято ко вниманию научным сообществом. Обладая легитимностью, знание «задает определенные рамки поведения в культуре»: «знание предстает тем, что наделяет его носителей способностью формулировать «правильные» предписывающие и «правильные» оценочные высказывания» (Лиотар). Причем, если мифы фиксируют основы легитимности в прошлом, то современные нарративы указывают на будущее как на их источник: «истинная идея обязательно должна осуществиться».

В свете теории языковых игр Лиотар подчеркивает, что нарративная форма знания допускает множественность таких игр. Отсюда – постепенный сдвиг современного знания от его самолегитимации в сторону самообоснования свободы. С этим связана постепенная утрата легитимности наукой: «Постмодернистская наука создает теорию собственной эволюции как прерывного, катастрофического, не проясняемого до конца, парадоксального процесса. И ею предлагается такая модель легитимации, которая не имеет ничего общего с большей производительностью, но является моделью различия, понятого как паралогизм». Выход из данного состояния кризиса науки, претендующей на закрепление единственной языковой игры в качестве нормативной, Лиотар видит в ее своеобразном самороспуске, растворении в массовом сознании: «предложить общественности свободный доступ к базам данных»⁵.

Таким образом, «в своей основе знание имеет языковые игры, каждой из которых соответствует свой критерий компетенции – истина, технологическая эффективность, справедливость, красота». Более того. Обратившись на самого себя, процесс легитимизации показал, что сам он нелегитимизируем.

Это интересно

Отсюда – страх перед технологическим терроризмом, превращение информации в товар, служащий наживе узкого круга людей и выступающий инструментом власти.

Современное знание, таким образом, выдвигает на первый план не преподавателя-просветителя, «носителя истины и одновременно эксперта в данной проблематике». Поскольку знание больше нелегитимировано, повествование остается. Но это повествование диктора или телеведущего. Место профессора занимает экспериментатор: «Работать над доказательством значит искать конкретный пример; разрабатывать аргументацию значит искать «парадокс» и легитимировать его с помощью новых правил игры»⁶.

Таким образом, языковые игры эпохи постмодернизма не просто требуют плюрализма; они еще и указывают на «имманентность самим себе дискурсов о правилах, которые они узаконивают. Расчету поддается, таким образом, только вероятность, что это высказывание будет скорее о том-то, а не о том-то. Вопрос состоит не в том, кто является противником, а в том, чтобы знать, в какую игру из множества возможных игр он играет».

Это интересно

Таким образом, коммуникативное пространство культуры эпохи постмодернистского сдвига – это особая плоскость (без вертикали) или складка (без однозначности, в которой само означивание перестало быть референтным и превратилось в симуляцию).

По существу, это философия одинокого субъекта, который играет сам с собой в игру, правила которой он сам и устанавливает. Как видим, отказ от метанарратива, задающего евроцентричную модель культуры, на уровне ценностных следствий приводит не столько к активизации межкультурной коммуникации, сколько к одичалому внекультурному состоянию, в ближайшей перспективе делающему невозможной коммуникацию как таковую.

Имплицитное сопротивление отказу от евроцентризма, думается, происходит во всяком акте межкультурной коммуникации. Ведь для того, чтобы понять другого как другого, надо для начала уметь определить себя. Косвенным образом возвращение к идее центризма, прошедшей, разумеется, прививку а– и антицентризма, демонстрирует сама постпостмодернистская философия, да и сама жизнь (показательно, например, нарастание настроений религиозного фундаментализма в Европе и США в противовес бурному росту «новых религий» синкретического типа).

Понятно, что и характер интерпретации нормативно-ценностной базы знания и поведения в свою очередь является культурно обусловленным. Его выделение во многом зависит от языка, на котором ведется обсуждение данной тематики, поскольку именно язык определяет культурные коды, признающие или не признающие конкретные смыслы значимыми.

В числе острейших проблем современной культуры, отчетливо обозначивших ее разлом по аксиологическим основаниям, выступают проблемы биоэтики. Здесь наиболее остро обозначился конфликт этического плюрализма, свойственного европоцентристской модели культуры и системы традиционалистских ценностей. Следствия данного конфликта необходимо учитывать в процессе межкультурной коммуникации.

В числе широко известных проблем биоэтики можно назвать, например, условия и границы, а также правовой статус результатов генной инженерии (создание трансгенных продуктов и их влияние на геном земной флоры, фауны и самого человека; проблема трансплантации органов и тканей, выращенных из стволовых клеток; клонирование и т. д.). Отдельно можно выделить биоэтическую проблему трансплантации донорских органов, а также проблему эвтаназии. В широком смысле к биоэтике можно отнести также проблематику, связанную с социокультурной реабилитацией инвалидов, получившую в современном обществе широкий резонанс и примеры сравнительно удачного решения. Биоэтику представляет и слабо разработанная на сегодняшний день проблематика отношений человека с животными – дикими и домашними. Так, недавно в США был принят закон об обязательной стерилизации домашних животных, кроме тех, которые выращиваются специальными питомниками как племенные. Каким образом скажется подобная инициатива на генофонде домашних любимцев, предсказать нетрудно.

Стремительное сжатие ареалов обитания диких животных вследствие расширения хозяйственной деятельности человека также бумерангом сказывается на биосоциальной стороне жизни homo sapiens, увязывая в одну цепочку биоэтические и экологические проблемы. Одним из ярких примеров существующих дисбалансов в этой сфере является стремительный всплеск заболеваний щитовидной железы в районах, подвергшихся дезинсекции в связи с уничтожением малярийных комаров. Оказывается, эти насекомые были важным звеном в цепочке, обеспечивавшей поступление (в конечном счете – в питьевую воду) такого важного микроэлемента, как йод. Его недостаток, явившийся следствием нарушения экосистемы, и привел к обострению медико-эпидемиологической обстановки «откуда не ждали».

Подводя итог обсуждению темы ценностного аспекта межкультурной коммуникации, следует дополнить изложенный материал указанием на то, что он в значительной мере привязан к европейскому региону. Вместе с тем репрезентация инокультурных ценностей имеет место и в коммуникационных практиках азиатских, латиноамериканских и африканских государств. Отдельного рассмотрения заслуживают также информационно-коммуникационные процессы в глобализирующейся Азии. Заметим, что компаративный анализ региональных специфик и геополитического тестирования (по регионам) в случае использования русского языка опирается преимущественно на фундамент евроцентризма. Между тем все настойчивее стучится в дверь метатеоретических построений евроазиатская составляющая этого анализа, изоморфная геополитическим реалиям России и многим тенденциям современной Азии (Япония, Китай, Юго-Восточные азиатские «тигры»).

Следует также подчеркнуть наличие границ, внутри которых нормативно-ценностная база знания и поведения является определяющей для принятия решений. В межкультурном общении (на межгосударственном и внутригосударственном уровнях, на уровне макро– и микрогрупп и межличностном уровне) такие границы проходят, с одной стороны, по периметру витальных ценностей, с другой – по линии сверхценностей, связанных с духовно-религиозным фактором культурной самоидентификации. Важно подчеркнуть, опора на национальный ценностный фундамент не исключает, а предполагает наличие общего пространства понимания и взаимодействия между представителями различных национальных культур. Глобализация не единственный тип такого взаимодействия, точно так же как национально-культурный и иной изоляционизм не единственная альтернатива глобализационной идеологии. Уважение к особенностям собственной культуры и иных культур – только начало диалога. Его предмет составляют не они, а практически обусловленный и прагматически корректный поиск путей решения конкретных задач, предполагающих партнерство.

Раздел 2. Социологические подходы к анализу межкультурной коммуникации в условиях глобализации

Межкультурная коммуникация в условиях глобализации представляет собой сложное многогранное явление, относительно которого каждая наука социально-гуманитарного цикла формирует собственные теоретико-методологические подходы, а также выделяет специфическое проблемное поле. Социология рассматривает глобализацию как макросоциальный процесс, характеризующийся сложным переплетением глобальных и локальных тенденций, неотделимых друг от друга, – глоболокализацию. Социологический анализ межкультурной коммуникации предполагает выделение ее специфических социальных носителей, а также сопровождающих ее трендов социокультурных трансформаций, динамики социального неравенства и социальных институтов.

Тема 2.1. Социологические методологии исследования культуры и межкультурной коммуникации в условиях глобализации

Важнейшей особенностью развития современного мира является глобализация. Это явление качественно отличается от роста интенсивности и значимости двух– и многосторонних культурных связей, который особенно усилился на рубеже XIX–XX вв., а затем после окончания Второй мировой войны. Глобализация отражает динамическое измерение глобальности, т. е. представляет собой процессы вовлечения национальных культур в качественно новое мировое единство, по самой своей природе являющееся транснациональным, лежащим поверх границ отдельных государств, наций, цивилизаций и имеющее свои собственные, качественно специфические принципы функционирования. Это новое мировое единство не оформлено мировым государством или правительством, но проявляется в культурных, социальных, экономических, политических, гражданских, экологических и прочих процессах, затрагивающих интересы всего человечества.

Глобализация означает изменение парадигмы социальных взаимодействий, сформировавшейся в обществе модерна. Утрачивает свое определяющее значение парадигма «Восток – Запад». Эти понятия не географические, а цивилизационные и геополитические, включающие в Восток не только страны Азии, но и весь не западный мир. В основе этой парадигмы лежит идея противостояния передового, развитого, богатого, гуманного, демократического Запада отсталому, бедному, авторитарному Востоку, где нет подлинной свободы, личность подавлена и подчинена косным традициям. Западу отводится цивилизаторская и просветительская миссия приобщения Востока к «современным» формам жизни, к экономическому и технико-технологическому росту. В основе модернистской парадигмы «Восток – Запад» лежит линейное прогрессивное представление о социокультурной динамике, ибо западная культура выступает здесь в качестве «образца будущего», к которому постепенно придет весь мир. Методологические истоки подобного взгляда на социокультурную динамику мы находим в формационной теории К. Маркса, отчасти, в концепциях социальной динамики М. Вебера. Парадигма «Восток – Запад» основывалась на представлениях о единстве исторической судьбы всего человечества, универсализме прогресса, к которому так или иначе приобщались все народы. В парадигме «Восток – Запад» на протяжении XX в. и развивалась теория модернизации как постепенного приобщения Востока к достижениям западной цивилизации в форме «догоняющего развития», постепенно обеспечивающего, если не выравнивание потенциалов разных стран и регионов, то, по крайней мере, их сближение, при котором бедные должны были становиться богаче, непросвещенные приобщаться к научно-техническому прогрессу, осваивать новые технологии, угнетаемые становиться свободнее, и т. д.

В условиях глобализации парадигма «Восток – Запад» постепенно уступает место парадигмам «Север – Юг» и «Центр – Периферия» (понятия Севера и Юга также имеют не географический, а цивилизационный, геополитический и геоэкономический смыслы). Развитые страны Севера являются лидерами глобализации, доминируют в рамках мировой хозяйственной системы и, соответственно, выполняют по отношению к Югу функции управления и координации, которые осуществляются не только через какие-либо специальные институты (ГАТТ, ВТО, МВФ и т. д.) и организации, но и через деятельность транснациональных корпораций, перемещающих капиталы, производства, рынки труда, товарные потоки в соответствии со своими интересами. Если воспользоваться предложенной И. Валлерстайном миросистемной моделью, развитый Север оказывается глобальным «центром», окруженным «полупериферией», «периферией» и «глубокой периферией». В такой парадигме периферийные – слаборазвитые, зависимые, бедные – общества оказываются органичной составной частью системы, занимают свою нишу и выполняют отводимые им функции.

В условиях глобализации получили новую интерпретацию концепции самобытного развития и неповторимого пути разных цивилизаций. Они наложились на постмодернистскую идею ценностного релятивизма и плюрализма форм нелинейного развития, признающую специфику и многообразие путей социокультурного развития, но отрицающую универсализм прогресса, который заменяется на глобальную культуру – универсальные ценности, социокультурные стереотипы и нормы, формирующиеся в контексте взаимодействия культур в условиях глобализации.

Социокультурные процессы и взаимодействия культур в условиях глобализации оказываются в центре внимания исследователей, рассматривающих современные общества с точки зрения теоретико-методологических принципов современных социологических парадигм, т. е. таких парадигм, которые ориентированы на исследование обществ, вышедших за рамки классического модерна. Это концепции современности, исходящие из ее специфики по сравнению с классическим модерном, но не выходящие методологически за рамки модернистской социологии – теории «второго модерна», «радикального модерна», «зрелого модерна» Э. Гидденса, У. Бека и других, а также концепции постмодерна З. Баумана, Ж. Бодрийяра и др. Концепция постмодерна является более широкой, обращается к комплексному исследованию процессов в сфере мировоззрения, картины мира, культуры, нравственности, а также в институтах общества, в которых произошли столь существенные изменения, что современное общество стало принципиально отличаться от классического модерна.

Те и другие теории обращаются к исследованию глобализации и специфики современных форм взаимодействия культур как важнейших особенностей современного общества. Так, Э. Гидденс в качестве важнейшего фактора глобализации рассматривает функционирование универсальных символических систем, подобных повсеместно признаваемым современным деньгам. Независимо от курсов валют, деньги как таковые, как универсальные абстрактные символы обмена, позволяют одинаково эффективно функционировать в различных точках глобального пространства. Аналогично, ряд современных экспертных систем, подобных науке западного типа, праву, медицине при всем обилии локальных жизненных миров и систем знания, позволяет в различных ситуациях успешно решать проблемы, где бы мы ни находились. Благодаря универсальным символическим и абстрактным системам человек обретает независимость от локальных социальных и культурных сред, традиций, ограничений, и возможность самостоятельно выбирать для себя жизненные ориентиры в различных контекстах, которые также оказываются не предзаданными, а свободно выбираемыми, продуктом не жесткой регуляции, а свободных решений. Идентичность личности также не является более чем-то четко определенным и поддерживаемым стабильными социальными ролями и статусами, регулирующими их нормами и ценностями. В значительной степени идентичность является продуктом собственного выбора и собственного творчества личности, самостоятельно и свободно выбирающей, какой она хочет быть.

Однако подобное освобождение человека в современном глобальном мире имеет обратной стороной усиление неопределенности, рисков, ответственности за собственные действия. Как подчеркивает Э. Гидденс, вследствие роста тревожности у оставшегося без четких однозначных ориентиров человека растет его зависимость от им же избранных образа жизни и идентичности. Постоянный конфликт между зависимостью и самостоятельностью – одно из социокультурных последствий глобализации.

Это интересно

Когда влияние традиций и обычаев в мировом масштабе ослабевает, меняется и сама основа самоидентификации – ощущения себя как личности. В более традиционных условиях ощущение себя как личности поддерживалось за счет стабильности социального положения индивида в рамках сообщества. Когда традиции теряют силу, и преобладает свободный выбор образа жизни, это не может не затронуть и ощущения человеком себя как личности. Он должен гораздо активнее, чем раньше, создавать и воссоздавать собственную идентичность.

Э. Гидденс

Другим таким последствием Э. Гидденс называет столкновение космополитического мировоззрения с фундаментализмом, который возникает как реакция на глобализацию и ослабление роли традиций. Его суть состоит в отказе признавать плюрализм возможных интерпретаций норм и ценностей в условиях глобализации, отказ от их обсуждения и вступления в диалог. Однако, будучи антитезой космополитизма, фундаментализм, по мнению Э. Гидденса, играет весьма важную роль в современном мире, наглядно демонстрируя, что его плюрализм и относительность имеют предел, состоящий в невозможности реально жить в мире, где все относительно и нет подлинных, «вечных» ценностей: «нам всем было бы незачем жить, если бы у нас не было того, за что стоит умереть»⁷, – подчеркивает английский социолог.

Это интересно

«Глобализация – это не один процесс, а сложное сочетание целого ряда процессов. Развиваются они противоречиво или даже в противоположных направлениях».

Э. Гидденс.

З. Бауман рассматривает ключевую роль современных телекоммуникационных технологий и виртуальных финансов в освобождении центров принятия решений (а также тех расчетов, на основе которых эти центры принимают свои решения) от территориальных ограничений, связанных с привязкой к определенной местности⁸.

Однако «освобождение от пространства» и связанных с ним ограничений не исчерпывает специфику базовых универсалий глобального мира. Принципиально иной характер здесь играет и время, которое одновременно и сжимается благодаря мгновенности осуществления информационных и телекоммуникационных процессов, и утрачивает привычную для культур классического модерна линейность, направленность из прошлого в будущее. Это выражается в том, что прошлое утрачивает свое однозначно детерминирующее значение по отношению к будущему: «Сегодня условия изменяются внезапно, попирая любые разумные представления и не следуя твердой логике или внятным схемам. Возникает ощущение “разъединенного времени”, идущего от неожиданного эпизода к непредвиденному и угрожающего способности человека составить из отдельных фрагментов целостное представление»⁹.

Французский исследователь Ги Дебор называет современное глобальное общество «обществом спектакля», подчеркивая таким образом его укорененность в символических процессах: «спектакль – это не совокупность образов, но общественное отношение между людьми, опосредованное образами»¹⁰. Отсюда следует констатируемая З. Бауманом, Г. Дебором и другими исследователями современного общества его иррациональность, выражающаяся в утрате связей между явлениями и процессами, между действиями людей и событиями общественной жизни. Культура приобретает фрагментарный характер, который выражается в отсутствии единой картины мира и «арочной» универсальной морали, прочтении различных идеологий, философских и религиозных картин мира как автономных текстов, лишенных референтов в реальности. Таким образом, глобализация в современных социологических концепциях предстает не только как развитие единой общечеловеческой культуры, но и одновременно как новое разделение общества и культуры по качественно новым основаниям.

Предметом рассмотрения современных социологических теорий культурной глобализации является также роль американской культуры и сложившихся в ней форм рациональности в процессе глобализации. П. Бергер подчеркивает, что зарождающаяся глобальная культура по своему происхождению и содержанию является американской.

Такой американской по происхождению формой рационализации, распространившейся в условиях глобализации на весь мир, является описанная Дж. Ритцером макдональдизация. Она характеризуется четырьмя основными параметрами: 1) эффективность, 2) предсказуемость, 3) упор на количество, а не на качество, 4) осуществление контроля путем замены человеческих технологий унификацией операций и проявляется в различных сферах деятельности – от практики ресторанов быстрого обслуживания до образования, массовой культуры и т. д. Она характеризует повседневные социальные практики с точки зрения их предсказуемости и повторяемости.

Говоря о соотношении макдональдизации с теорией глобализации, Дж. Ритцер подчеркивает, что последняя ориентирована на осмысление качественно новых нелинейных процессов, в первую очередь таких, которые проявляются в масштабных, экстраординарных катастрофических событиях. Сочетание эвристических возможностей обеих теорий позволяет исследовать иррациональные последствия повседневных рационализированных практик, парадоксальные сочетания унификации и специфичности, проявляющиеся на разных уровнях глобальных взаимодействий.

Тема 2.2. Новые формы социальной стратификации как фактор развития межкультурной коммуникации в условиях глобализации

Практически все исследователи глобализации отмечают, что она способствует не только унификации условий жизни, но и вызывает к жизни новые формы социальной стратификации. Под воздействием глобализации складываются новые основания для деления людей на группы, занимающие разное место в социальной иерархии. Эти новые иерархии, приобретающие глобальный характер, в свою очередь переопределяют и процессы межкультурной коммуникации.

Это интересно

Глобализация разобщает не меньше, чем объединяет, она разобщает, объединяя, – расколы происходят по тем самым причинам, что и усиление единообразия мира.

З. Бауман.

Основным фактором рестратификации общества по принципу мобильности и локальной привязанности является коренное изменение базовых принципов социального устроения, основанных, как показали классики социологической науки, на таких фундаментальных категориях, как пространство – «далеко» и «близко», «здесь» и «там», и время. В архаичных и традиционных обществах социальная близость была связана с близостью пространственной, в безопасных и комфортных рамках которой складывались привычные нормы поведения, ролевые наборы, системы ценностей, обеспечивающих комфортное и безопасное проживание, единство крова и крови сообщества-гемайншафта (Gemeinschaft) (Ф. Тённис). Расстояние, на преодоление которых требовались большие промежутки времени, обусловливали принципиальные изменения базовых основ социального бытия, поэтому то, что находилось «далеко», было сопряжено с опасностями, отменой привычных норм жизни, «там» в других условиях жили «другие» люди и требовались иные способы адаптации к ним. Коммуникация с представителями дальних стран, по сути, была коммуникацией с представителями иных миров, требовала принципиальных изменений привычных форм социальных взаимодействий.

Технические возможности быстрого преодоления пространства и передачи информации в режиме реального времени в конце XX в. обусловили формирование нового единства мира, перекрывающего локальную специфику культур и цивилизаций. Принцип общечеловеческих ценностей предполагает, что есть некие нормативные, ценностные, коммуникативные социальные константы, которые действуют одинаково по всему миру. На этом основании в качестве важнейшего социального последствия обусловленной развитием техники и информационных технологий глобальной пространственной подвижности является складывание такого уровня социокультурных взаимодействий, который не зависит от пространства, точнее, от локальных культурных, нормативных условий. Еще в XIX в. переезд, например, из Англии или Голландии в их заморские колонии был сопряжен с затратой длительного времени, опасностями в пути, существенным изменением привычного образа жизни, утратой связи с родными и близкими, попаданием в инокультурную (иноязычную, иноконфессиональную и т. д.) среду и т. п. А на рубеже XX–XXI вв. переезд из Лондона в Дели или из Амстердама на Яву, равно как и в другие удаленные точки земного шара, занимает совсем немного времени в масштабах человеческой жизни и не влечет за собой серьезных изменений в образе жизни и социокультурной среде. Путешественник, турист или деловой человек, если только он специально не ищет экзотики, найдет привычный комфорт на транспорте и в отелях, сможет объясниться на английском языке, узнать новости с родины из глобальных СМИ и пообщаться с родными в режиме реального времени по телефону или Интернету.

Однако именно эта независимость глобального сообщества от пространственных и временных факторов ведет к новой стратификации общества. Как подчеркивает З. Бауман, «аннулирование пространственно-временных расстояний под влиянием техники не способствует единообразию условий жизни человека, а, напротив, ведет к их резкой поляризации. Оно освобождает некоторых людей от территориальных ограничений и придает экстерриториальный характер некоторым формирующим общество идеям – одновременно лишая территорию, к которой по-прежнему привязаны другие люди, ее значения и способности наделять их особой идентичностью. Некоторым это предвещает беспрецедентное освобождение от физических препятствий и невиданную способность перемещаться и действовать “дистанционно”. Для других это означает невозможность освоения и “одомашнивания” местности, “оторваться” от которой и перебраться в другое место у них почти нет шансов. Когда “расстояния уже не имеют значения”, его теряют и местности, разделенные этими расстояниями… Кто-то может теперь покинуть местность – причем любую, – когда заблагорассудится. Остальные беспомощно наблюдают, как местность – их единственное место жительства – уходит из-под ног»¹¹.

Это интересно

«Аннулирование пространственно-временных расстояний под влиянием техники не способствует единообразию условий жизни человека, а, напротив, ведет к их резкой поляризации. Оно освобождает некоторых людей от территориальных ограничений и придает экстерриториальный характер некоторым формирующим общество идеям – одновременно лишая территорию, к которой по-прежнему привязаны другие люди, ее значения и способности наделять их особой идентичностью».

З. Бауман

З. Бауман характеризует образовывающиеся в процессе рестратификации по принципу мобильности/локальности социальные группы как «туристов» и «бродяг». «Туристами» являются представители новой, интернациональной по своему составу, глобальной элиты и близких к ней по уровням доходов групп (бизнесменов, менеджеров, деятелей культуры, ученых и т. п.), которые свободно перемещаются по всему миру по собственному желанию, которые живут «во времени», поскольку любые пространства для них легко преодолимы и потому равнозначны. Они путешествуют, поскольку весь мир открывается им в равной степени как гостеприимный и привлекательный, и в этом смысле все локальные местности равнозначны. «Бродягами» оказываются те, для кого их собственная родина оказалась вдруг «невыносимо негостеприимной». Это те вынужденные мигранты, которые отправляются в дорогу не потому, что им этого хочется, а потому, что оставаться на месте уже невозможно. Однако, как замечает З. Бауман, являясь по существу alter ego туристов, они, в то же время, в условиях глобализации оказываются принципиально неравноправными. Характерно, что практически во всем мире, ратующем за возможно более свободное движение денежных, информационных, товарных потоков, принимаются законы о миграции, о гражданстве, ограничивающие свободное передвижение социальных групп-аутсайдеров глобализации. З. Бауман подчеркивает, что локализация одних социальных групп, противопоставляемая подвижности других, усугубляет социальное неравенство и является закономерным следствием глобализации.