Текст книги "Враг генерала Демидова. Роман"

Глава шестнадцатая
Вильно. 1944 год, август

– Генерал сейчас занят, пожалуйста, подождите здесь, – не отрываясь от телефонной трубки сказал лейтенант Серегин, адъютант генерала Демидова, и указал Джан на стул.

– Но мне нужно увидеть командующего! – потребовала Джан. – Немедленно!.

Взволнованная, она почти выкрикнула последнее слово.

Адъютант Серегин встал, опустил на стол телефонную трубку. Покраснел, глянув на закрытую дверь генеральского кабинета. Из-за двери доносился гул голосов – разговаривали на повышенных тонах.

Дверь распахнулась. Из кабинета вылетел солидный полковник – рванул ворот мундира, хватал ртом воздух. Полковник плеснул себе из графина воды в стакан. Но не выпил – вслед ему гремели раскаты гневного голоса Демидова.

Джан подошла к дверям. Она увидела: Демидов обращался к неизвестному ей генерал-майору, который то и дело смахивал пот клетчатым платком.

– Ну и что ты собираешься предпринять, Скворцов? – орал Демидов на генерал-майора.

– Сюда ударю… вразрез! По данным разведки…

Демидов резко оборвал подчиненного.

– Плохие у тебя данные, Скворцов. У них здесь и здесь по гаубичной батарее, и два полка мотопехоты, так что задницу твоей дивизии немцы надерут, а заодно и шею намылят…

Генерал-майор скреб пальцами сизый от бритья подбородок, пялился на карту, молчал.

Демидов обернулся – в просвет раскрытой двери увидел Джан…

Бросил офицерам, толпившимся у стола с картой.

– Продолжайте без меня.

Выйдя в приемную, Демидов

– Джан? Что ты тут делаешь?

– Серж, я должна увидеть Женю. Прошу тебя.

– Это невозможно.

– Но ты обещал мне…

– Нет. Я не могу.

Джан, едва сдерживая слезы, устремилась к дверям.

– Джан, подожди!

Джан не слушала его. Она вышла из приемной, к лестнице.

Демидов широкими шагами шел за ней.

– Джан! Джан!

По лестнице к приемной поднимались офицеры, козыряли генералу, но Демидов не обращал на них внимания. Он видел только ее: Джан стояла на ступенях – одинокая, неподвижная, среди старательно обходивших ее серьезно-мрачных людей в погонах.

Демидов спустился к Джан, привлек ее к себе.

Она вскинула плечи, поправила шаль, с упрямой настойчивостью сказала.

– Я должна увидеть его. Сейчас. Непременно.

– Почему?

– Потому что слишком многое изменилось, Сережа.

– Что изменилось? Я стал другим? Три года я стремился сюда, в этот город…

Каждый день этой проклятой войны я думал о том, когда увижу тебя…

– Ты всегда говоришь – я! Прости, Сергей… Но ведь когда-то можно сказать – «мы». Неужели это так трудно?

Над сдвинутыми грозовыми бровями генерала пролегла глубокая черточка.

– Но я действительно не знал, что он жив!

Джан горько улыбнулась.

– Теперь знаешь.

– Послушай, все очень непросто. Даже я, командарм, не могу приказать освободить Конина. Он нарушил присягу. Перешел на сторону врага. И потом есть очень серьезные данные о том…

– О чем, Сергей?

– О том, что… Конин – немецкий шпион.

Лицо Джан вытянулось – будто иней упал на розоватые трещинки губ.

– Кто тебе сказал это? Сабатеев?

– Но ведь Конин должен был убить меня.

– Если бы хотел – убил.

Джан рванулась вперед, отбросила руки Демидова с плеч – небрежно и жестко.

Демидов крикнул ей вдогонку.

– Ты куда? К нему?

Джан резко бросила на ходу…

– Я только хотела поблагодарить его…

Эхом отзвучал ее голос уже внизу…

– … за твою жизнь, Сергей!

Стук каблучков растворился в монотонном шуме, которым были наполнены помещения генеральского штаба: звон и скрежет пишущих машинок, говор штабных чинов, телефонные трели.

Ломкая длинная тень упала на лестничные ступени. Демидов, играя тугими желваками, спросил полковника Сабатеева.

– Агапов еще не отослал Конина в Москву?

– Никак нет, товарищ командующий. В отеле «Палас» держит.

– Зачем?

– По моим данным, ведет оперативную разработку.

– Что еще?

– Агапов запрос в Москву отправил. Просит, чтобы Конина разрешили использовать для вашей охраны.

– Он это серьезно?

– Вполне, товарищ командующий.

– Этого еще не хватало.

– Я тоже категорически против.

– Интересно, что это Агапов фантазирует. В прочем… Ладно, посмотрим. Конин с диверсантами разобрался мастерски.

– Так-то оно так. Но вот… вопрос… Где его этому научили?

– А вы как думаете, Сабатеев?

– Судя по моим данным, – веско сказал Сабатеев, – стрелковую подготовку Конин получил в спецшколе Абвера. Там в обязательном порядке проходят курс обращения со стрелковым вооружением для спецопераций. В наших пехотных училищах таких дисциплин не преподают.

Ответа Сабатеева Демидов не дослушал. Луч солнца пробился через разбитое серое стекло, рассыпался по ступеням сверкающими кругами. Демидов прошел через приемную в кабинет. Махнул рукой генералам и полковникам – обсуждение деталей плана скоро наступления продолжалось. Вокруг командарма командиры корпусов, дивизий отстаивали свои мнения, неистово спорили.

Демидов слушал их споры отстраненно. В нем пропала куда-то прежний азарт и горячность. Он не замечал аккуратно расчерченной штабными топографами карты с красными и синими стрелами. Думая о Джан, он видел ее бегущей к сияющей солнечной реке. Джан сбегала с косогора, по траве, склонявшей перед ней острые стебли.

Глава семнадцатая
Литва. 1941 год, апрель

Фанерные фигуры, выкрашенные в защитный цвет, падали в ров. Бойцы методично передергивали винтовочные затворы, били точно в цель, почти не целясь. Бравировал старшина с правого фланга – с винтовкой обходился с ленцой, но каждое движение его было выверено, отточено упорными тренировками.

Наметанным глазом Демидов видел: такой боец в бою не оплошает. Демидов подумал, что командир, подготовивший в короткий срок таких солдат, мог бы рассчитывать на поощрение командования – внеочередной отпуск или там… именные комсоставские часы. Но комдив был скуп на награды. Считал лишним баловать подчиненных. Потому сухо заметил Конину, стоявшему рядом с ним у края окопа.

– Если у тебя в батальоне все такие меткие, то… неплохо, очень неплохо, капитан. Стрелковую подготовку во всех частях следует улучшать… Это крайне важно в виду…

– А я что говорила? У Жени ребята – настоящие красноармейцы! – задорно перебила комдива Джан. – Все, как один, на «Ворошиловского стрелка» нормативы сдали. Женя ребят в батальон сам подбирал… Со всей страны…

– Джан, – сдержанно шикнул Конин, – Да что ты, как Ходжа Насреддин на восточном базаре. Скоро учения начнутся. Вот тогда Товарищ комдив наших ребят в деле увидит.

Демидов сдвинул на затылок фуражку.

– До учений еще две недели. Что ждать? Мы сейчас посмотрим… Кучность стрельбы. И все ли по чести… А то, может, капитан Конин начальству тут пыль в глаза пускает. Знаем, как бывает. Верно, Ян?

Комдив обернулся и подмигнул старому товарищу – профессору Бергеру, который отмахивался соломенной шляпой от оводней. В летней полотняной паре, с корзинкой, в которой живописно зеленели перья лука-порея, пучки кинзы и укропа, профессор чувствовал себя неловко на стрелковом полигоне.

– А мы разве не на пикник приехали? – вскинул на Демидова светлые глаза профессор.

– Успеется! – азартно отмахнулся комдив Демидов. Зашагал по низко скошенной траве прямо к траншее, из которой уже поднимались фанерные щиты.

Конин, Джан шагали рядом с генералом, сзади спешил профессор, восторженно оглядывался.

– Хорошо у вас тут, простор. Река, лес…

– У запруды клев знатный, – Конин указал на изгиб реки, у которого светлели ровные ряды армейских палаток.

– Что за рыба берется? – живо поинтересовался профессор.

– Щука, лещ. Лейтенант Ильиных вчера ночью сома добыл.

– Пуда на полтора, – съязвил Демидов.

– Так точно, – серьезно сказал Конин, – А вам, товарищ комдив, что, уже доложили?

Демидов покачал стриженой головой, хлопнул профессора по плечу.

– Вот, Ян, где город Солнца, все довольны и счастливы… А? И без всякой тебе утопии, профессор. Сомов удят. Про службу помнят. И стрелковая подготовка у них вроде бы на высоте.

Подняв один из фанерных щитов, комдив пристально рассматривал пулевые отверстия – почти все они были сгруппированы в центре фанерного щитка.

– Дежурный по стрелковому полигону сержант Чижов, – бодро рапортовал красноармеец-сверхсрочник, быстро поднявшийся по ступеням из глубокой, в рост человека, траншеи.

– Кто стрелял? – ткнул пальцем в середину круга на мишени Демидов.

– Первая рота разведбатальона!

Комдив усмехнулся. Заметил Конину.

– Пожалуй, и вправду умеют твои солдаты стрелять, капитан! Ну, а сам-то как?

Конин слегка пожал плечами.

Пунцовые пятна зарделись на щеках Джан – с вызовом сказала комдиву.

– Десять из десяти. Честное слово.

Конин расстегнул кобуру.

– Желаете проверить, товарищ комдив?

Демидов сдвинул выпуклые скулы.

– Проверим.

И тоже расстегнул кобуру своего «ТТ». Приказал – властно, четко, как в бою.

– Стрелять на время. Дистанция – двадцать шагов!

Профессор Бергер озадаченно хмыкнул.

– Когда-то с двадцати шагов стрелялись на дуэлях.

– Дуэль не дуэль, а маленькое состязание… Почему бы и нет?

Джан радостно вскрикнула, хлопнула в ладоши.

– Ура! Здорово! Только какие же соревнования без призов? Нужен приз! Обязательно!

Щелчок – комдив подкинул на ладони обойму, проверил, вставил обратно в пистолет. И предложил чересчур серьезно.

– Приз? Отлично! Вот вы, Джан, и придумайте – что за приз будет.

Джан оглянулась вокруг – с огневого рубежа уходили к светлым палаткам у излучины реки, ровным строем вскинув винтовки на плечо, красноармейцы, над оранжево-желтыми одуванчиками жужжали пчелы, к горизонту бежали вереницей спелые облака. Отец приложил ладонь ко лбу, всматривался в горизонт, улыбался – тихо и счастливо.

– Придумали? – нетерпеливо спросил Демидов. Он подготовился к стрельбе, ждал.

Джан лукаво посмотрела на генерала, затем – на Конина. И выпалила – на одном дыЦиклопии.

– Поцелуй. Пусть это будет мой поцелуй.

– Отличный приз. Что, капитан? Согласен? – тряхнул головой Демидов.

– Я готов, товарищ комдив, – просто сказал Конин.

Демидов дернул плечом, сбросил на траву китель. Мял коваными подошвами солнечные цветы, свежую, ярко-зеленую траву.

– Раз, два, три… пятнадцать… девятнадцать… двадцать…

Остановившись после двадцатого шага, он выпрямился, повернулся к траншее с мишенями боком, поднял на уровне лица руку с пистолетом.

Конин встал рядом с ним. Изготовился к стрельбе.

Из траншеи взметнулись мишени – четко белели чистые бумажные круги.

Джан втянула голову в плечи, прижала ладони к ушам, кричала.

– Считаю до десяти! Десять, девять, восемь…

Конин и Демидов медленно опускали пистолеты – их руки были тверды.

– Один!

Грянули одновременно выстрелы. Пули вспарывали фанеру точно в центре белых кругов обеих мишеней. Капитан и генерал выпустили в цель по обойме.

Стрельба прекратилась – Джан бросилась к мишеням, сорвала один бумажный круг…

– Сто!

Затем – второй.

– Сто!

Она быстро свернула трубочками оба листка, спрятала в карман жакета.

К ней подходили Демидов и Конин.

Джан нерешительно смотрела то на одного, то на второго.

– Кому приз? – испытующе глянул на Джан Демидов.

Джан покраснела.

– Обоим!

Она чмокнула Конина в пыльную щеку, затем – Демидова. Обернулась к близкой сверкающей реке.

– Купаться! А теперь купаться!

Побежала стремглав к песчаной гряде, намытой у самого берега.

Конин застегнул кобуру, негромко сказал.

– А ведь вы проиграли, товарищ комдив. Четвертый выстрел был в девятку.

Стылым гранитом каменели генеральские щеки.

– Я никогда не проигрываю, капитан. Запомни. Ни-ког-да.

Демидов шагнул вперед. К реке. Шел, мял сапогами весенний первоцвет и зелень.

Будто большой шмель загудел от горизонта. Конин поднял к солнцу лицо. В громадной, бездонной до головокружения, лазури плыл самолет.

– Молодец, Женя, – профессор Бергер тронул рукав гимнастерки Конина, прошел со своей корзинкой по следам, оставленным на мятой траве подошвами генеральских сапог.

Джан вышла из воды – вся в сияющих брызгах, легко подрагивая на ветерке. Солнце сушило ее закрытый купальник. И холода она совсем не чувствовала. Лицо и грудь жгла волна, поднимавшаяся из глубины сердца. Джан хотелось петь, стать одной из птиц, мчавшихся над плесом. Или бежать по бескрайнему зеленому полю к клубившимся у края земли облакам. Или вернуться в реку, чтобы плыть, плыть по ней до самого моря.

Но на прекрасные, точеные девичьи плечи легло пушистое, ослепительно-белое полотенце – теплое, уютное.

Крепкие мужские руки плотнее прижали махровую ткань к влажной коже. Джан запрокинула голову – Демидов жарко дышал у шеи.

Джан плотнее запахнулась полотенцем – руки Демидова встряхнули ее плечи. А глаза генерала – строгие, жадные, ледяные, колкие – когтисто вцепились в душу.

– Любишь его?

– Зачем вы спрашиваете?

– Хочу отбить тебя у него.

Жар, поднимавшийся из сердца, пропал. Холод, холод, холод…

Мускулы рук свились в звенящие нити, пало к ногам пушистое полотенце.

Джан дрожала, расставив на песке, босые ступни, дышала, как боец, оторвавшийся от противника на арене. Трудно было говорить, но она старалась.

– Спасибо… за прямоту, товарищ… комдив. Только… не получится.

– Получится, – суровым эхом вторил Демидов.

– Я вас не люблю! – закричала в строгие генеральские глаза Джан.

Отбежала – на сажень от воды, от Демидова. Острый гравий больно резанул нежную ступню. Кричала, срываясь на хрип.

– И никогда не полюблю! Ни за что! Никогда!

Демидов поднял упавшее полотенце, шагнул вплотную к Джан. Придержал ее плечо железной ладонью. Спросил спокойно.

– Почему?

Джан дышала.

Демидов стиснул ее голое плечо синими пальцами.

– Почему?

– Вы стихов не любите. И жена вам нужна такая, чтобы с вами по уставу жила. Как в казарме.

Пальцы комдива разжались.

Его губы быстро коснулись девичьего плеча.

И мохнатое белое полотенце вновь окутало Джан.

Демидов поднял руки, мягко улыбнулся одними губами – глаза так и остались оловянными, холодными. Сказал.

– Сдаюсь. Виноват – исправлюсь.

Повернулся и пошел по берегу реки, стаскивая через голову нательную рубаху.

Джан заметила, как бугрились на спине комдива стальные мышцы и чернел длинный рубец – след старой сабельной раны.

Через минуту Демидов рассекал волны мощными, уверенными движениями. Он легко добрался до середины реки. И оттуда, плескаясь в сверкающих на солнце струях, помахал рукой всем, кто оставался на берегу – Джан, ее отцу, Конину.

Джан, кутаясь в пушистое полотенце, опустилась на ковер, который предупредительно расстелил на травянистом бугре у реки исполнительный майор Сабатеев.

Конина с ними уже не было. Он извинился, сослался на дела службы и понуро ушел к армейским палаткам.

Сабатеев помог профессору разложить на сене провизию, извлеченную из корзинки – корзинку заботливо упаковала еще дома кухарка Василиса.

– Эх, а штопор?! Штопор-то и забыли? – с деланным испугом прошептал профессор, соя на коленях и любуясь живописной снедью.

Сабатеев вскинул плоскую ладонь.

– Будет сейчас штопор!

Направился с журавлиной вальяжной важностью к машине комдива, одиноко черневшей на косогоре.

Едва Сабатеев отошел, профессор приблизил лицо к дочери, прошептал с мягким укором.

– Джан! Джан, девочка моя!

– Ты о чем папа?

Профессор посмотрел на реку. Демидов доплыл до противоположного берега – возвращался обратно.

– Что ты делаешь, девочка? – с нажимом, убежденно и горячо заговорил старый Бергер, старательно не повышая голоса, – Ты хоть понимаешь, что это за человек – Демидов?! Я его давно знаю, с революции, еще с обороны Царицына. Захочет своего – добьется. Ничто и никто его не остановит. Сотрет он твоего Женьку в порошок.

Джан задумчиво качнула головой. И тоже посмотрела на реку.

– Нет, папа, Серж хороший. Я же вижу. Только несчастный. Очень, очень несчастный.

Глава восемнадцатая
Вильно. 1944 год, август

План наступления, о котором шла речь на совещании командиров корпусов и приданных соединений в кабинете генерала Демидова, был особенный – он был куда значительнее и важнее, чем план очередной армейской наступательной операции, которые к августу сорок четвертого широко осуществлялись по приказам Ставки Верховного командования на всей полосе советско-германских фронтов от Балтики до Черного моря. Выполнив этот план, армия Демидова могла выйти на рубеж, с которого ее меЦиклопизированные корпуса, усиленные тяжелыми танками и реактивными многоствольными минометами, совершили бы стремительный бросок в самое сердце рейха – к Берлину.

План этот был затребован из фронтового оперативного управления самим Сталиным. Для обсуждения его еще в июле сорок четвертого было собрано специальное секретное совещание высшего генералитета Советской Армии, Генштаба, членов Военсовета. Многие из участников совещания, полагаясь на традиционный скептицизм и осторожность вождя, предложенные Демидовым направления ударов оценили как нереальные, дерзкие, чересчур смелые. И даже рискованные. По мнению генштабистов, быстрое наступление вглубь Германии поставило бы армию Демидова на грань катастрофы. Кое-кто даже припомнил в связи с этим поражение двух русских армий летом четырнадцатого года, во время первой мировой.

Сталин слушал выступавших, постукивал трубкой о карту – и молчал. А потом внезапно прикрыл ладонью глаза, тихо запел что-то по-грузински. Голос его, вялый, приглушенный, старчески дребезжал. Он пел в полной тишине. Участники совещания не смели произнести ни слова. У карты театра военных действий нерешительно переминался с деревянным кием наперевес маршал Ворошилов. Сталин отнял от глаз сморщенную ладонь, строго сказал, почему-то обращаясь только к Ворошилову.

– Хорошая песня, Клим. Душу чистит.

Затем он поднялся и вышел в узкую дверь, скрытую среди дубовых панелей.

– Все свободны, товарищи!

Поскребышев, секретарь Сталина, появившись на пороге кабинета, дал понять всем, что на этот раз обсуждение завершено без принятия какой-либо резолюции. Командарма Демидова Поскребышев остановил, жестом приказав не покидать места. Вежливо поинтересовался:

– Располагаете временем, товарищ Демидов? Не очень спешите?

Демидов, конечно, никуда не спешил из сталинского кабинета. Он просидел у заваленного картами стола полчаса, передумав за эти сто восемьдесят минут многое из своей прошлой жизни, анализируя свой доклад, который обрушил на него такой шквал критики и даже прямых, ничем не затушеванных намеков, обвинений в недобросовестности и даже предательстве. Он вспомнил, как в гражданскую он, военспец Демидов, бывший драгунский подпрапорщик, ставший командиром полка Рабоче-Крестьянской Красной Армии, лежал в приволжской котловине рядом со своим комиссаром Яном Бергером. Их третий пролетарский имени Карла Либкнехта полк залег здесь под перекрестным пулеметным огнем. С фланговых высоток стучали «льюисы» казачьих сотен Яхонтова – голов не поднять. Пулеметные пули – самые страшные, вой у них особенный, певучий. Казалось, каждая – в тебя.

Пролетарии лежали, уткнув лица в белую приволжскую пыль. И только Бергер, собрав битые стекла развалившихся очков-рондо, повернулся к Демидову, кричал весело и пьяно, в ухо:

– Смерти нет, Серж, если знать, зачем жить!

Почему он сказал именно это, и только это, под тем страшным обстрелом, Демидов тогда не понял. Да и времени понимать не было. Потому казачья пуля достала все-таки старого питерского наборщика Корякина, державшего знамя полка – рваную красную тряпку на оструганной сосновой палке. Бергер схватил знамя, поднимая пролетарцев на пулеметы. И они бежали, кричали, матерились, стреляли, рубили бородатых станичников вырванными у них из рук шашками.

…Сталин возвратился в кабинет минут через десять. Молча отодвинул стул, поставил перед собой и Демидовым по стакану, наполнил их до половины коньяком из плоской фляжки, которую извлек из нагрудного кармана френча.

– Выпьем.

Демидов медлил. Сталин добавил.

– Коньяк тоже хороший. Как та песня. Настоящий Греми.

Вождь пригубил из своего стакана, с одобрением кивнул, когда Демидов опрокинул в себя свой стакан.

– Дураки, – с грустью сказал Сталин. – Будешь наступать.

– Спасибо за доверие, товарищ Сталин.

– Не за что, товарищ Демидов, – сказал Сталин, повторив, – наступать будешь. Только…

Вздохнул…

– Что у тебя с семьей этого старого оппортуниста Бергера? Что за дела? У тебя, лучшего командарма Советской Армии?

Демидов оцепенел. Сталин внимательно смотрел в его лицо маленькими темными глазками – морщинки сбежались в уголках.

– Какого Бергера, товарищ Сталин? – выдавил из себя Демидов.

– Значит, не знаешь никакого Бергера? – морщинки на лице вождя сгладились.

– Никак нет.

Сталин встал, прошел к своему столу. Нажал на кнопку звонка, вызывая Поскребышева. И пока секретарь шел в кабинет, одобрительно ткнул пальцем табачный воздух.

– Правильное решение, товарищ Демидов.

Вошедший затем в кабинет Поскребышев получил от вождя указание предоставить командарму самолет и сутки отпуска для свидания с женой.

Но суточным отпуском Демидов не воспользовался. Он улетел на фронт через полчаса после беседы со Сталиным, в самолете вспоминая о жене, с которой старался видеться как можно реже. Он не требовал у жены развода, и она не рвалась к нему на фронты. Когда он бывал в своей пятикомнатной квартире на Арбате, жена выдерживала роль примерной супруги. Жена сидела перед ним у круглого стола, застеленного крахмальной, вязаной крючком скатертью, бледная широкогрудая женщина, с высокой тонкой шеей, с тщательно уложенной в парикмахерской Наркомата обороны прической жидких подкрашенных волос и тоскливыми карими глазами. Демидов тяготился взглядами ее неживых глаз. Да и, вообще, как он думал, ничего живого не было в ее наигранной привычной величавости. На ней как бы была надета прочная маска, растягивавшаяся по прихоти ее хозяйки, когда та хотела изобразить ту или иную эмоцию.

Была ли она верна ему? Чем жила? Что было в ее жизни за рамками его нечастых появлений в Москве – об этом Демидов никогда не задумывался.

…Генерал Демидов словно очнулся от сна.

Далекий голос возвращал его к действительности. Голос вещал о плане наступления. Перед Демидов ым, как из туманного зарева, выплыло оживленное красное лицо генерал-майора Скворцова.

– Я понял, товарищ командующий, бить надо по правому флангу, а потом идти по тылам.

– Молодец. Ступай, генерал. Завтра в семь у меня.

Генерал-майор Скворцов козырнул, отошел в сторону, подхватывая со стола свои бумаги.

В опустевшем кабинете Демидов долго сидел за столом. Наконец вызвал адъютанта. Потребовал.

– Сабатеева.

Полковник Сабатеев появился немедленно, как всегда готовый к исполнению любого приказа командующего.

Демидов окинул долговязую фигуру полковника мрачным взглядом, стискивая челюсти, процедил.

– Я не хочу ее потерять.

Сабатеев хлопнул белесыми ресницами.

– Вполне.

В этом словечке, сказанном полковником Сабатеевым совершенно серьезно, с предельной уверенностью в том, что приказ начальства не подлежит обсуждению, Демидов у почудилась тонкая ирония. Он, словно услышал голос жены. Женщины с тонкой шеей, оставшейся в арбатской квартире, которую она так любовно уставила в его отсутствие антикварной мебелью и бронзой. Он, словно услышал ее голос, пропитанный лицемерным страданием. Это полковничье «вполне» подстегнуло Демидова, как удар нагайки. Генерал заорал, ненавидя всю сухую и длинную фигуру полковника.

– Вы меня поняли, Сабатеев?!

Через пятнадцать минут полковник Сабатеев ставил задачу подчиненным офицерам.

– Взять гражданку Бергер Джан Яновну под негласное наблюдение. О ее контактах докладывать мне лично, в любое время дня и ночи.