Текст книги "Северянин"

– Тролль тебя раздери! – в изумлении воскликнул Агнар. – Неужто так?

– Именно так.

– Хотелось бы на это посмотреть.

– Отчего же нет! И поработаем, если захочешь. Сразу же после праздника, в любой день. По праздникам я не работаю.

К празднику Майского дня селяне готовились с увлечением – проветривали и чистили праздничные одеяния, до блеска полировали украшения. А викинг, наблюдая за всей этой суетой и вспоминая все, что торговцы, родившиеся и выросшие в Британии, в свое время рассказывали ему об Островах, понял – ему не встретиться с ребятами, вместе с которыми он покинул Нейстрию. Ибо это была какая-то другая Британия, не та, в которую направлялся торговый кнорр.

А потом, рассмотрев поближе узоры на богато расшитых мужских рубахах и туниках, – женщины возились с нарядами в одном из альковов, за задернутым покрывалом, а потом выносили одежду своих мужчин во двор, чтобы хорошенько высушить на солнышке, проветрить, – молодой мастер вспомнил, что ему рассказывали о подобных изделиях. Купец-валлиец показывал ему старый пояс с такой же вышивкой и болтал, будто их некогда делали женщины древнего народа, населявшего Острова, да и материк тоже. И было это в незапамятные времена.

«Куда же ты меня отправил, альвийский чародей? – Агнар сдавил голову руками. – В прошлое… Ты отправил меня в далекое прошлое… Какая изысканная шутка… Старый бессмертный мерзавец. Дай только до тебя добраться…»

Есть ли какая-то возможность еще раз в своей жизни приблизиться к альву-чародею хоть на шаг, викинг предпочитал не думать.

Вечером накануне празднования к Агнару подошла Нихасса и протянула синий сверток.

– Возьми, – сказала она, таинственно заглядывая ему в глаза. Правда, он и сам понял, что в подобном подарке есть что-то особенное.

Он развернул сверток – это оказалась богато вышитая рубашка. Конечно, узоры, покрывающие ее, взывали совсем к другим богам, нежели те, к которым привык скандинав, но это не могло обескуражить мужчину. Он давно привык, что, по сути, разные народы просто-напросто по-разному зовут одних и тех же богов, а также иной раз очень странно и превратно понимают их требования, обращенные к своим последователям. Но это никак не вина богов – только людей.

А боги белгов, если судить о них по людям племени, любому викингу окажутся по вкусу – разумные и воинственные.

Рубашка была сшита из довольно тонкого льна, окрашенного в синий цвет, плечи, рукава и подол украшал черно-желтый затейливый узор. Она выглядела очень нарядно – любому селянину не стыдно было бы появиться на празднике в таком наряде. Молодой мастер несколько минут рассматривал узор. Эту рубашку наверняка еще никто никогда не надевал. Единственное объяснение – девушка взяла обновку из своего сундука с приданым, а шила ее не иначе, как будущему мужу.

– Что тебе сказал отец? – спросил Агнар. Они стояли за домом, там, где викинг рубил хворост для очага. Их никто не видел, и, может быть, оттого Нихасса вела себя намного увереннее. Видя, как у нее блестят глаза, мужчина понимал – утащить ее на сеновал было бы не так уж трудно.

– Ничего, – улыбнулась она.

– Совсем ничего?

– Ну… Ничего такого, о чем следовало бы говорить.

Он поймал ее за локоть и слегка сжал, следя за тем, чтоб не причинить боли.

– Я хочу поговорить с тобой об этом. Он разрешил тебе встречаться со мной?

– Да, он…

– Он же не так сказал, верно? Что именно он сказал?

– Почему ты обеспокоен его словами? – недовольная и немного испуганная, она попыталась освободиться. Мужчина не позволил. – Он не возражает, чтобы ты был рядом со мной.

– Я желаю понять, чего он ожидает от меня.

– Да ничего особенного, – она попыталась его успокоить. – Поверь. Он сказал мне, что я могу быть с тобой на празднике, да и позже – тоже.

– Он разрешил тебе проводить со мной время?

– Да.

– А ребенок? Если вдруг ты принесешь в его дом ребенка от меня?

– Но что же в этом плохого? – искренне удивилась девушка. – Ребенок от воина, от кузнеца, от сильного мужчины. Почему мой отец должен этого не хотеть?

– Значит, ему нужно, чтоб ты родила от меня? Разве я – племенной бык? А может ты – стельная корова?

Сравнение с коровой Нихассу явно не задело. Она на него, кажется, даже не обратила внимания.

– Но что же плохого в том, чтобы родить? Я знаю, ты не можешь жить со мной одним домом, – в глазах у девушки появилась обида. – Ты – невольник божества, и, скорее всего, скоро погибнешь во время одного из обрядов, но разве не лучше продолжить себя в ребенке?

Он хотел ответить, но прочел в ее взгляде искреннюю приязнь и передумал. Возможно, в этом она и видела смысл его существования – дать жизнь новому человеку и с честью умереть. Говорить, что он сам предпочитает погибнуть попозже, выполнив не только это предназначение, а с десяток таких, Агнар не стал. Во-первых, не считал нужным переубеждать ее, – пусть верит во что хочет, – а во-вторых, немного жалел.

И, кстати, теперь стало понятно, что в будущем его ждет участие в каком-то местном обряде, которое может закончиться для него гибелью.

Он не стал возвращать подарок, и девушка успокоилась. Они разошлись довольные друг другом – она тем, что заполучила на праздник такого видного и красивого спутника, а он тем, что разузнал от нее кое-что и заодно обеспечил себе хоть какое-то развлечение. Почему бы не провести время с девушкой, если та не против, и подобного рода шалости не грозят бедой?

Закончив рубить хворост и потом сидя за общим столом, он все думал, думал… О том, что с ним обращаются несколько иначе, чем с другими рабами, он уже догадался. В селении оказалось всего три раба, да еще три рабыни, все они были представителями какого-то другого племени, не белги – невысокие, смуглые, черноволосые и очень молчаливые. Селяне относились к ним снисходительно, но так же, как и викинга, сажали с собой за стол, кормили той же едой, которую готовили для себя. Правда, им не предоставляли возможность выбирать работу на свой вкус, – они трудились от рассвета до заката наравне с хозяевами.

И им никто не позволял приближаться к девушкам белгов. Разве что к тем, которых не желали брать в жены сами белги, да, может, к вдовам.

Но действительно, смуглые пленники, обращенные в рабство, вряд ли могли тягаться с рослыми и белокожими хозяевами силой и ловкостью. На них смотрели свысока еще и потому, что они во всем уступали белгам. А в Агнаре хозяева поселения, должно быть, ощущали равного себе – и по телесной силе, и по духу.

Нихасса, сидевшая неподалеку от викинга, подала ему свежую, еще теплую лепешку с кусочком масла, сбитого из сливок – ценное и очень вкусное лакомство. Он с удовольствием съел хлеб. Она зарделась от смущения, будто его аппетит был лучшим комплиментом ее красоте и домовитости, и поспешила предложить ему кусок оленины только-только с углей. «Она меня обихаживает, будто законного супруга или жениха», – с неудовольствием подумал он. Но от угощения не отказался.

Надо было отыскать способ разговорить ее и узнать наверняка, что за испытание ему предстоит. Все, начиная с друида, говорили ему, что он воин – придется ли ему драться с людьми, или же с какими-то волшебными существами? Или его заставят выполнять таинственные обряды, опасные и неприятные? Или же просто принесут в жертву, сочтя его достаточно достойным для этого? Сколько у него шансов уцелеть?

И нет ли какой-нибудь хитрости, которая помогла бы ему уцелеть?

Он поднял глаза и посмотрел на девушку с ласковым взглядом, которая, может быть, еще не любила его, но уже была готова поверить, что любит. Почему-то было очень жаль селянку, ведь глядя на нее и представляя себе ее, разомлевшую от ласки, он подумал о той альвийке, с которой познакомился так несчастливо, и которая так зло над ним посмеялась.

Он думал, что по логике должен ненавидеть ее. Однако ненависти не испытывал, разве что досаду – глупо было попасть в женские сети, пусть даже эта женщина была и не простая крестьянка, а чародейка из волшебного народа. А в придачу к досаде – странную горечь, что все так стремительно закончилось и – самое главное – произошло не по его желанию и не по его воле, а по ее.

Но что женщины могут понимать в любви, в настоящей любви мужчины и женщины?

«Наверное, надо было увести ее с собой, – вдруг пришло ему в голову. Он удивился сам себе, но потом покорился собственным мыслям и странному желанию думать о той женщине, чужой и коварной. – Взять ее за руку и увести. Пусть бы это было расплатой их народа за то, что они сделали со мной». Он не думал о том, как может обычный кузнец, владеющий разве что парочкой заговоров, совладать с альвийкой, постигшей глубины магии, да что там, рожденной в окружении этой самой магией. Он не думал о том, что это она смогла бы увести его за собой, а если не сделала так, то, наверное, лишь оттого, что не очень-то и хотела. Агнар, собственно, даже не строил планов, как он вернется, отомстит старику-альву за издевательство над собой, а потом, забрав прелестную альвийку, уйдет туда, куда захочет. Он просто желал ее, девушку, подарившую ему прикосновение к неведомому, как желают обладать самой тайной.

Глава 4

Праздник Майского дня поразил Агнара своей необъяснимой красотой. Он ожидал обычного веселья, обычного застолья, танцев под какую-нибудь дудочку, а то и просто так. Больше всего он хотел просто посмотреть на этих людей, собравшихся вместе, на то, как они веселятся, может быть, как ссорятся по пустякам – чтобы понять, какого подвоха можно ожидать от старика-друида, тоже белга по рождению. К тому же он надеялся узнать какую-нибудь важную информацию о кровавых обрядах местных жрецов, если они есть.

Празднования начались совершенно неожиданно для него. Только что он махал топором, чтобы наготовить дров для очага – в праздник тоже нужно что-то готовить. Он был голый по пояс, потный, и, когда в дверях дома появилась главная, то есть самая старшая супруга хозяина дома, отца Нихассы, с большой серебряной чашей в руках, викинг решил, что не стоит мешать утренним обрядам, и отошел в сторонку.

Однако женщина направилась прямо к нему. Рядом с ней вышагивал ее рослый супруг, он тоже нес чашу, только золотую, в крупными синими камнями, вставленными в оправу. Он решительно остановил Агнара, окунул ладонь в чашу и, осторожно вынув ее, измазанную чем-то синим, мазнул сперва по лбу скандинава, а потом и по груди. Потом произнес несколько коротких фраз, которые тот не понял. Он уже научился разбирать разговорный, намного более простой местный диалект. Но существовал еще один, устаревший язык, на котором слагали слова речей, имеющих особенное значение, а также говорили с богами и произносили заклинания.

Молодой мастер немного испугался, что вот, началось испытание, о котором его никто не предупредил заранее. Он подобрался, однако ничего страшного не произошло – супруга хозяина подала ему чашу, и он отпил. Напиток со странным запахом обжег ему рот, комком жидкого огня спустился в желудок и напитал кровь чистой радостью. Взгляд прояснился, стал острым, мир заигран сотнями красок и тысячами оттенков, и стало наплевать на опасность – Агнару просто было хорошо.

Он слегка закашлялся.

– Что это? – хрипло спросил он.

– Теперь ты с нами, как один из нас, – туманно сказал белг. – А мы отправляемся разжигать костры и кормить поле. Идем же.

– Что это было?

– А, напиток… Иарнгуал. Питье угля, оно только для настоящих мужчин, – хозяин дома многозначительно похлопал скандинава по плечу. – Не тяни, ждать тебя мы не будем.

Агнар торопливо оплеснулся водой из бочки, обтерся куском полотна, который подала ему улыбающаяся Нихасса, уже разодетая и с распущенными по случаю праздника волосами, – викингу очень захотелось запустить с них пальцы, погрузить лицо, а там, глядишь, станет совсем не до праздника, – накинул новую рубашку. Они с девушкой догнали остальных уже на краю селения. Процессия направлялась куда-то вдоль реки, правее леса, и викинг не столько думал о зрелищах, которые его ждут, сколько разглядывал женщин. Принарядившись, сельские красотки стали заметнее.

Пришли на заливной, едва успевший просохнуть луг, на котором травы еще не касалась коса, и расположились полукругом. Нихасса тотчас ускользнула от Агнара, и он заметил, что женщины как-то незаметно стянулись друг к другу, группками разбрелись по лугу, принялись рвать цветы и плести из них венки. Мужчины тоже не скучали – судя по выражению их лиц, они принялись с жаром обсуждать интересные для них одних вопросы. Викинг, до сих пор не научившийся понимать беглую речь местных, улавливал лишь отдельные слова и фразы, и поэтому скучал.

Старейший из селян вместе со своими женами принес и расстелил на траве огромную скатерть. Поразительно, откуда мог взяться такой большой цельный кусок полотна, да еще шириной в три локтя, не меньше. Похоже, специально для него ставили огромный ткацкий стан, ткали всем селом, а потом еще и расшивали вместе – вышивка, украшающая края полотна, поразила молодого мастера своей яркостью и свежестью. Он уважал чужое мастерство.

Женщины поставили на этот импровизированный «стол» угощение. При виде лакомств – масла, соленого и сладкого сыра, меда, медовых лепешек, откуда-то взявшихся яблок и орехов, видимо, сохранившихся с прошлого года – у Агнара потекли слюнки. Однако никто не приступал к еде, все чего-то ждали.

Закончившие плести венки девушки надели их на голову и, взявшись за руки, запели. Сначала негромко, старательно выводя затейливую мелодию слабенькими, но довольно чистыми голосами, потом запели увереннее. Скандинав не сразу заметил, когда к голосам девушек присоединились более низкие и более сильные голоса женщин. Они – и замужние, и вдовы, и разведенные, – к его неподдельному удивлению оказалось, что среди женщин белгов есть и такие, – отделились от мужчин и пошли в сторону леса; мужчины последовали за ними.

Поколебавшись, викинг зашагал следом, хотя скатерть и угощения на ней манили его необычайно.

Он шел, невольно замечая, как мужчины разглядывают идущих впереди женщин; можно было подумать, что женщины именно затем и шли впереди, чтоб дать возможность мужчинам их разглядывать. Через некоторое время, когда Нихасса, на миг оглянувшись, одарила его задорным вызывающим взглядом, викинг сделал вывод, что был прав. «Праздник обещает быть интересным», – подумал он, невольно отвечая девушке улыбкой.

Тот момент, когда в пение женщин вмешались мужские голоса, причем не тех мужчин, рядом с которыми шагал Агнар, а каких-то других, идущих впереди, в гуще леса, скандинав тоже пропустил. Голоса были как на подбор, они звучали, будто струны хорошо настроенного инструмента. Чем дальше, тем они становились громче, и когда викинг вышел на огромную поляну на вершине холма, хор пел настолько слаженно и прекрасно, что увлек и его, не самого большого любителя песнопений. Ему случалось присутствовать при христианских богослужениях, когда, подбадриваемые гулким соборным эхом, славу Благому Богу пели целые хоры из полсотни и более голосов, однако он никогда не наслаждался музыкой так, как теперь.

Поляна была полна народу, и не только селян. Молодые и зрелые мужчины в длинных, до земли, одеяниях, – скандинав уже знал, это все были друиды: в белом – полноправные, в зеленом и синем – еще нет, – пели и играли на музыкальных инструментах. Их музыка была не просто развлечением и весельем, это была подлинная молитва и подлинное таинство. Среди них молодой мастер заметил и старика, который обрек его жить пленником в селении и кольце полей вокруг него. Его широкие одежды сияли белоснежной чистотой, покрывало на голове придерживал широкий золотой венец, на груди лежала огромная золотая гривна, литая и, должно быть, очень тяжелая. Он опирался на посох и чего-то ждал; викинг его не заинтересовал, на него друид даже не взглянул.

Хор смолк, девушки отступили за плечи мужчин, затихла и мелодия. Старик в белом передач посох стоящему рядом с ним ученику, выступил вперед, поднял сухие, тонкие в запястьях руки – белоснежные широкие рукава, будто крылья птицы, зашуршали в воздухе и упали вниз. Блеснули алым камни в золотых браслетах. Друид заговорил на том самом старом наречии, которое Агнар не мог понять. Несколько фраз, взмах руки – и мужчины в длинных зеленых и синих одеяниях расступились, открыв глазам огромную поленницу аккуратно сложенных бревен. Сложены они были со знанием дела – так, чтоб воздух свободно проходил между стволами и помогал огню вцепляться в дерево.

Старик наклонился, вынул из складок одежды кремень, короткий металлический брусок – огниво, а также кусок сухого трута, древесного гриба. Два удара – и искра перескочила на трут, а потом и на сухую хвою, уложенную в основании костра. Огонь жадно вгрызся в предложенное ему угощение. Друид обошел огромную деревянную конструкцию и при помощи того же кремня и огнива поджег ее с другой стороны.

Буквально в мгновение ока пламя разрослось и охватило основание поленницы, взметнулось к небу. Произошло это настолько быстро, что Агнар, тоже неплохо умевший разводить костер при помощи осколка камня и куска железа, и знавший в этом деле толк, заподозрил здесь волшебство. Селяне и друиды одинаковым жестом вскинули руки к небу и запели что-то: звучно, почти на одной ноте, певуче и коротко. Старик-друид поднял руку в благословляющем жесте, и девушки устремились к мужчинам, снимая с себя венки.

Нихасса подбежала к викингу с торопливостью, которая изумила его, протянула ему венок, и молодой мастер нагнул голову, чтоб девушка могла сама надеть его ему. Длинные пряди травы, вплетенной в цветочное украшение, пощекотали Агнару щеку, а вслед за тем к его груди приникло жаркое девичье тело.

– Пойдем? – прошептала она.

– Куда? Угощаться?

– И это тоже…

– А как же обряды? Все, что ли?

– Нет. Весь праздник – это один длинный обряд. А что происходит в священной роще – никому, кроме друидов, не известно. Идем, играть и петь будут до самого утра.

– Тогда мы все успеем – и потанцевать, и угоститься.

Нихасса снова прижалась к нему и настойчиво посмотрела на него. Глаза у нее были ласковые и покорные.

– Ты хочешь сначала поесть? Давай поедим. Идем, из печи уже, наверное, вынули свежие хлеба и булочки.

– Кто же пек хлеб, если все были здесь. У костра? Или не все?

– Пекли пикты, – она слегка поморщилась, чтоб показать, насколько низко положение рабов из смуглого низкорослого северного племени по сравнению с ее соотечественниками.

– Вы берете рабов в северных племенах? – удивился Агнар. – Ваши мужчины так далеко ходят в походы?

– Наши мужчины бываю всюду. Но этих рабов моему отцу отдал его троюродный брат. Он с семейством обосновался у Мышиного носа (так называется мыс далеко на севере), и выменял у отца за три отличных бычка и корову трех пиктов с женами. Они хорошо работают.

– И вы не отпускаете их повеселиться? – спросил викинг, неодобрительно качая головой. В его семье было принято, что рабы, если они заслуживали отдых своим отличным трудом, имели возможность расслабиться, как и все остальные.

– Отпускаем, когда их помощь не нужна. Да и сегодня они потанцуют – когда закончат печь последнюю порцию лакомств.

– А мясо они будут жарить?

– Нет, конечно. В этот день едят только лакомства, хлеб и фрукты. Будет каша и овощи, а еще немного рыбы. И много-много пива, меда и эля! Будет здорово.

– Надеюсь, – пробормотал скандинав.

Селяне сбросили плащи, и под солнцем засверкали разноцветные одежды. Яркость и чистота красок поражали – за подобные ткани на рынках, которые помнил Агнар, платили много серебра. Здесь же в этих тканях, весьма тонких и отлично сотканных – он, как любой скандинав, отлично разбирался в товаре; умение торговать ценилось почти так же высоко, как умение драться, – щеголяли даже дети, а уж к восхитительным, тонким и богатым вышивкам он почти привык.

Когда он с Нихассой вернулся на луг, – большинство белгов шли следом, неся факелы, зажженные от большого костра, – оказалось, что туда уже принесли горячие булки и хлебы, только и ждущие, чтоб их разрезали. Она потянула его к тому месту, где им обоим следовало сидеть, и поспешила налить меда в его деревянную кружку. Казалось, ей доставляет огромное удовольствие демонстрировать достаток и щедрость своего семейства.

«Хвастайся не праздничным столом, а каждодневным!» – вспомнил скандинав. Так любил говорить его дядя, и в его словах была скрыта истина. На праздник самый бедный селянин старается уставить свой стол как можно большим количеством яств – иначе нельзя, а то и на следующий год не будет удачи. А вот то, что он ест каждый день, правдиво говорит о его достатке, либо же отсутствии такового.

Правда, в этом селе не могли пожаловаться на недостаток – здесь и в обычные дни кормили пусть без изысков, но щедро. А уж праздничный-то стол вообще поражал воображение. «Подожди, – прошептала ему Нихасса, подсовывая кусочки медового печенья, – увидишь, как вкусно накормят на Альбан Эффине!» – и осеклась.

– Что будет на Альбан Эффине? – спросил он, жуя.

– Ну… Это праздник Дуба, – неуверенно начала она – В этот день в селении гасят все огни, и мужчины идут добывать огонь из дерева, как делали и сами боги. А потом все прыгают через костры или между двумя кострами, и поют по очереди, и собирают священные растения, и проводят обряды вдохновения… И, конечно, всех ждут танцы и угощения. Для этого дня отец обязательно режет одного бычка…

– Откуда такая неуверенность? Ты думаешь, меня не допустят до празднования?

Девушка покосилась на него с легкой опаской – и с сожалением.

– Ну почему же… Допустят, – промямлила она.

– Договаривай, я могу до этого празднования не дожить?

– На все воля богов…

– Какая ж ты лицемерная дрянь, – усмехнулся он. Намек, что испытания, для которых он предназначен местным жрецом леса, приближаются, на удивление успокоил его.

Нихасса вспыхнула до корней волос.

– Почему лицемерная дрянь? Умереть в посвященной богам схватке – это же честь! Тебе честь оказали, хоть ты и чужой – и только потому, что ты так силен. Трех наших убил…

– Именно лицемерная. Если это честь, почему же ты опускаешь глазки и не решаешься ответить прямо? «Не будем мы гулять с тобой на этом… как его… Альбан Чего-то-таме, потому как тебя в ближайшие дни пришибут во время обряда».

Она подняла на него просиявшие глаза, которые осветили изнутри ее зарумяненное от смущения лицо.

– Но ты же так силен! Быть может, ты уцелеешь? Может, это ты кого-нибудь пришибешь?!

Он потерял голову, потому что в жилах уже играло пламя, пробужденное местными напитками и телесной жаждой. Из ее глаз на него смотрела та самая тайна, которая незаметно и незримо приковала его мысли к коварной альвийке. Сейчас, в жару выпитого, хмельной от ощущения приближающейся опасности, он с удовольствием обнимал и целовал податливую Нихассу, не обращая внимания ни на майский шест и все, что с ним связано, ни на танцы, ни на загадки или куплеты, которые селяне пели по очереди и так слагали целую песню.

Она потянула его за собой в лес, а оттуда – на разрыхленное, ароматно пахнущее силой и новой жизнью поле. Он повалил ее, сминая новое зеленое платье из тонкого, приятного на ощупь льна; девушка смеялась и в шутку отбивалась. Агнар заметил, что они здесь явно не одни, но сейчас его это совершенно не смущало. Ощущение упругого, податливого и одновременно сопротивляющегося тела доводило до исступления.

Он плохо помнил, как все это было, но мог поклясться, что этим веселье не исчерпалось. Они еще танцевали с друг с другом, потом пили мед, потом викинг пил наперегонки со старшим братом своей девушки, но не запомнил, кто победил, а потом они с Нихассой снова приминали рыхлую землю на поле, и у нее в волосах запутывались целые комки, а рука утопала в пашне по запястье, а то и глубже. А потом рядом с ним оказалась какая-то другая девушка, не Нихасса, более полногрудая и страстная, но молодой мастер без труда уверил себя, что ему это просто приснилось.

Агнар проснулся на пушистой оленьей шкуре и первые пару минут просто пытался понять, где он и что с ним. Потом приподнялся на локте и огляделся.

Это был другой дом, не тот, к которому он уже успел привыкнуть, а построенный из камня и намного проще, с одним небольшим альковом, где, собственно, и положили молодого мастера. Рядом с меховой постелью на свернутом полотенце стояла деревянная миска с лепешками и несколькими ломтями медового печенья, а также огромная кружка, полная до краев. Присев на постели, он отхлебнул из кружки, – в ней оказался отличный хмельной мед, – огляделся и понял, что находится не в доме, а в маленькой сухой пещере.

Здесь были и другие постели, аккуратно свернутые и сложенные у стены, а также роскошный яркий гобелен. Жуя лепешку, викинг встал и подошел к гобелену, потрогал его ладонью. Гобелен не был соткан из ниток, его сплели из мелких цветных перьев. Свет единственного колодца, прорубленного вместо окна, падал прямо на него.

Пол был устлан свежим камышом, а вместо двери висело простое полотняное покрывало, уже слегка засаленное от частых прикосновений. Молодой мастер огляделся, но не увидел вокруг ничего необычного, вроде этого гобелена. Решив, что главное – подкрепиться, доел все, что осталось в миске, допил мед и лишь после этого направился к пологу, закрывавшему вход.

Словно кто-то дожидался этого его движения; покрывало колыхнулось, отодвинулось, и в зал заглянули два молодых мужчины в зеленом, с непроницаемыми лицами. Увидев Агнара, один из них шагнул назад, второй – ближе к викингу, и протянул ему сверток.

– Тебе следует раздеться и надеть вот это, – сказал он.

– Зачем? – полюбопытствовал скандинав.

Мужчины переглянулись.

– Луитех сказал, ты будешь повиноваться, – произнес тот, который стоял чуть дальше.

– И мне даже нельзя задать вопрос?

– Тебе не следует спрашивать о том, что ты все равно не можешь понять.

– А где я? – молодой мастер поколебался и все-таки принял сверток.

– Это тебе тоже не нужно знать.

На языке у Агнара вертелся резкий ответ, но он сдержался. Намек старого друида во время их первой и последней беседы произвел на него должное впечатление. Можно было не сомневаться, что угроза будет осуществлена. Да и эти ребята наверняка владеют какими-то чарами. Вот глупо он будет выглядеть, если взбунтуется сейчас – и получит пару крепких заклятий, которым и противопоставить-то ничего не сможет.

Он развернул сверток – внутри оказалась белая рубашка, тонкая и легкая. Без спешки викинг снял всю одежду и обувь и накинул предложенное одеяние. «Теперь я знаю, как чувствуют себя девицы, высовывающиеся из дома в одном исподнем», – подумал он. В этой одежке он сам себе казался голым.

– Пояс-то можно? – спросил он.

– Нет. Идем.

За пологом оказался другой зал, намного шире и выше, и не такой обжитой – он больше напоминал пещеру, сводов которой никогда не касалась рука мастера. Здесь оказалось аж четыре световых колодца, расположенных так продуманно, что в зале было почти так же светло, как и днем в лесу. Мужчины пересекли его, свернули, и по коридору, поразительно прямому и ровному, освещенному десятками больших масляных ламп с длинными носиками, добрались до выхода из пещеры.

Лес начинался прямо у порога. Молодые стволики жались к скалам, как дети к матерям, сквозь густые заросли травы, – она возносила свои метелки над головами взрослых мужчин, – была проложена тонкая ниточка тропинки. Агнар пошел по ней первым, один из двоих молодых жрецов леса, – викинг уже знал, что те, кто надевал зеленые одежды, считались учениками, – направлял его, нажимая пальцами чуть повыше локтя. Молодой мастер обогнул огромный необхватный дуб с узловатыми ветвями и оказался на полянке, отличающейся от сотен и тысяч других таких же лишь родником, бившим прямо посреди нее.

Родник вымыл для себя небольшое углубление, по форме напоминающее чашу, глубиной, должно быть, не более, чем по колено. На краю этой нерукотворной чаши спутники остановили Агнара, и тут из-под сводов леса выступили четыре высокие фигуры в белом – три полноправных друида и одна женщина, видимо, тоже принадлежащая к их сословию, с узким серебряным венцом, прижимающим причудливо намотанное головное покрывало, с роскошным серебряным ожерельем. Она несла большую тяжелую чашу; у мужчин в руках не было ничего.

Один из друидов заставил викинга войти в воду и стащил с него рубашку. Вода оказалась холодной, как лед, ветер пощипывал тело – май в этих краях порой бывал таким же холодным, как в родной Агнару Норвегии, – и молодой мастер мигом покрылся «гусиной кожей» с ног до головы.

Женщина с непроницаемым лицом встала прямо перед ним, по щиколотку в воде, держа на вытянутых руках чашу. Друиды ладонями черпали воду из родника и обливали скандинава, отчего тому стало еще холоднее. Они произносили фразы старого наречия белгов настолько медленно, что молодой мастер даже кое-что разобрал. Речь шла о подготовке к схватке.

Впрочем, он уже и сам догадался, что его ждет именно схватка с каким-то неведомым противником – недаром же он внимательно слушал то, что говорили вокруг, и сам усердно расспрашивал Нихассу.

Когда кожа его совершенно онемела от прикосновений ледяной воды и ветра, друиды отступили на шаг, и женщина протянула викингу чашу.

– Прими и выпей, – проговорила она медленно и старательно, словно для глухого или ребенка.

– Я перед боем не пью, – он отстранил чашу.

– Пей, Крода, – произнес один из друидов-мужчин.

– Меня зовут иначе.

– Сейчас имя, данное тебе родителями, не так уж важно. Пей, это не иарнгуал.

Викинг попытался взять чашу, но женщина не позволила ему, и молодому мастеру пришлось пить из ее рук. Питье оказалось терпким и жгучим, но пить его вполне было можно. Он осушил чашу и ощутил, как по телу разлилось приятное тепло. Кончики пальцев онемели, но лишь слегка, и уже через пару мгновений скандинав перестал ощущать это. Его вывели из маленького водоема, снова натянули на него белую рубашку, подали и штаны, и широкий пояс, украшенный вязью вышивки, с тяжелой пряжкой, а потом и его собственный меч, уже вынутый из ножен.

Затем из-под кроны дуба, бросающего густую, сумрачную тень, выступил старик – тот самый, который тогда беседовал с Агнаром. Окатил его холодным, суровым взглядом, настолько сильным, что его одного, пожалуй, хватило бы, что остановить несущегося в атаку быка. Викинг дрогнул, но устоял.

– Иди, – сказал друид, показав рукой туда, откуда вышел сам.

И Агнар, помедлив, пошел. А что ему, собственно, оставалось? Даже не имея настоящих представлений о магии, он чувствовал, как вокруг него плотными клубами собирается чародейство – странное, чужое, и оттого представляющееся недобрым. Одной только толики этих чар, он чувствовал, хватило бы с избытком, чтобы сделать с его душой все, что угодно.