Текст книги "Северянин"

Тем более что рядом был не один друид, а целых пять: молодой мастер смутно понимал, что эта женщина в белом, с чашей странного напитка, тоже на многое способна.

Он медленно шел по едва намеченной тропинке, ощущая под ступнями босых ног колкие сухие иголочки, хрусткие веточки и холодную траву. Идти босиком было очень приятно, и кожа после холодного «купания» постепенно отходила, начала «гореть», одаряя ощущением приятного живого тепла. Деревья, древние и молодые, опускали ветки так низко, что викинг не мог видеть ничего, что происходило в десяти шагах от него.

Правда, когда он вышел на небольшую осененную огромными, возносящимися на головокружительную высоту зелеными ветвями полянку, увиденное не стало для него слишком большой неожиданностью – чего-то подобного он и ожидал. По краям полянки замерли мужчины и женщины в белоснежных и ярко-синих одеждах, они жались к деревьям, оставляя пустым почти все пространство поляны. Посреди нее горел костер, и у костра молодого скандинава уже ждал противник – высокий и мускулистый парень в одних штанах, без рубахи, но с роскошным, отделанным золотом поясом, парень, показавшийся Агнару смуглым до черноты. Впрочем, он скоро понял, что ему показалось так лишь оттого, что противник стоял спиной к огню.

Шедший следом за викингом старик-друид выступил из-под сени ветвей, вскинул руки и принялся говорить что-то нараспев, непонятно, но красиво – и опять слишком быстро, чтобы викинг понял хоть слово. Стройным хором отозвались все присутствующие, а дальше у молодого мастера уже не было времени на раздумья – незнакомый воин атаковал его без предупреждения.

Даже если бы у скандинава было время подумать о том, что именно происходит, он не стал бы тратить на это силы. Однако при желании без труда догадался бы, что здесь не схватка двух рабов на забаву господ, а нечто большее – древний обряд; а что уж он там олицетворяет – вариантов может быть множество. Родная ему религия тоже знала традицию ритуальных битв. То ли это схватка благого бога со злым, то ли поединок несущей процветание силы с олицетворением неурожая и недорода, то ли еще что-нибудь столь же мифологическое. По большому счету это и неважно. А важно только то, что сегодня один из них должен умереть, чтоб поля продолжали приносить урожай, а стада – богатый приплод. Об этом Агнар догадался в один миг и без всяких подсказок.

Он парировал атаку противника и со злостью подумал, что меч-то ему принесли, а вот щит и не подумали. Правда, у противника тоже не было щита, и викингу стало любопытно, а как именно он будет отражать атаки. Не в его правилах было атаковать незнакомого врага с ходу – сначала стоило осмотреться, хоть приблизительно оценить его уровень. Однако здесь он решил изменить своим привычкам.

К его изумлению, незнакомец не стал уворачиваться, а совершенно непринужденно отразил его атаку своим мечом, будто так и надо. Вернее, это было похоже на ответную атаку, и неожиданная ловкость его действий произвела на викинга впечатление. Он ощутил опасность, но слишком поздно – меч противника скользнул по клинку с полосой узорного металла и ранил молодого мастера в плечо. «Не сильно», – отметил тот, слегка удивленный, что испытал только холодок металла, но не боль. Противника он отшвырнул ударом левого кулака, потому что привык в бою действовать щитом активно, а сейчас вместо щита, которым можно было бы от души въехать по физиономии, служила голая рука.

Незнакомец опрокинулся на спину, но тут же извернулся, вскочил на ноги – по щеке разливалось алое пятно, стремительно наливающееся сизым. Он атаковал Агнара с яростью, стремительно, и в его действиях викинг вдруг почувствовал что-то знакомое. Это мгновенно успокоило его. В конце концов, в бою случалось разное. Бывало, что щит раскалывался под чьей-нибудь палицей или ударом топора, да еще и рука на время отнималась до самого плеча. В ход приходилось пускать все, что только можно.

Орудуя мечом и стараясь подальше отогнать от себя противника, викинг случайно бросил взгляд на собственное плечо, желая оценить, сильно ли кровоточит рана. К удивлению, крови не было вообще – только неглубокий порез, бледный, как обветрившийся кусок нежирной свинины. Обращать внимание на этот странный феномен он не стал – его затягивала инерция схватки, он лишь отметил в сознании этот факт и забыл о нем, чтоб вспомнить и обдумать позднее.

Противник был стремителен и увертлив; у Агнара было преимущество: спокойствие, воспитанное жизнью на войне, и опыт. Местный боец, конечно, прекрасно владел мечом – он, похоже, привык к поединкам, и отлично осознавал свою силу. Однако викингу даже в голову не пришло уступить ему победу только по этой причине. Он и не думал теряться.

Слабость врага – он это чувствовал – крылась именно в его ловкости, стремительности и увертливости. Перехватив меч, словно молот, сразу двумя руками, он легко обрушил на подвижного чужака сокрушительный удар сверху вниз. За свой клинок ему не приходилось опасаться, и силы в молодом мастере было немеряно. Противник подставил свой меч с умом – удар должен был стать скользящим и уйти в землю. Однако атака оказалась так сильна, что оружие местного бойца лопнуло с тупым звоном, осколок отлетел и вонзился в грудь собственного хозяина.

Агнар ждал, что из раны плеснет кровь, однако казалось, будто металл вонзился в песок, – ни капли. Словно и не замечая случившегося, противник викинга попытался проткнуть его обломком меча. Скандинав оттолкнул его пинком и, когда ослабевшие руки раненого ненадолго упали, взмахом меча снес ему голову. Та откатилась почти под ноги старика-друида, и лишь тогда из шеи обезглавленного тела довольно лениво заструилась темная кровь – толчками, густым потоком.

Молодой мастер опустил меч и прижал левую ладонь к рассеченному плечу, откуда по-прежнему не вытекло еще ни капли крови. «Напиток! – вдруг догадался он. – Они же поили меня каким-то колдовским отваром. Наверное, и этого парня тоже. Может, оттого и не идет кровь», – Агнар повернулся и в упор посмотрел на старика-друида.

Тот, невозмутимо-спокойный, вскинул ладони и крикнул что-то весьма разборчиво и неторопливо. Викинг сумел расслышать большую часть сказанного, но немало удивился тому, во что сложились воспринятые им слова: «Старик-отец погиб, да живет его сын! Пусть крепнет и наливается жизнью новое, которое расправилось со старым – новое, рожденное старым и напоенное его кровью». Скандинав решил, что просто плохо понимает местный язык.

К нему подошла молодая женщина и потянулась к его ране. Казалось, она хочет прикоснуться к рассеченной до мяса коже губами. Он подумал было, что теперь станет жертвой изощренного ритуального убийства и едва удержался от того, чтоб не ударить эту женщину. Однако она не сделала ничего плохого, просто достала длинную зеленую полоску, похожую на травинку, и прилепила ее на рану. Полоска, вырезанная из большого листа какого-то растения, стянула края раны и мгновенно вросла в кожу. Кровь еще не успела показаться, видимо, напиток продолжал действовать, и диковинному целебному средству ничто не мешало лечить, как должно.

С Агнара стянули порванную рубашку и надели другую, тонкого беленого льна, а поверх – красную с синим узором, слишком роскошную на его вкус тунику, потом накинули плащ, тоже красный, увенчали лоб золотой полосой кованого венца. Со всеми почестями его повели вглубь зарослей молодого орешника, которые вдруг расступились, явив взгляду довольно широкую тропинку. Викингу что-то дурманило сознание, он с трудом удерживал внимание на том, что происходит непосредственно с ним, не давал ему уплывать, и время от времени изумлялся тому, в какие дали порой затягивает его мысли.

Лес кончился внезапно, и в гуще орешника появилась тропинка, ведущая прочь с полянки. В лицо Агнару ударил ароматный ветер, и это немного прояснило его сознание. Он спускался на поле, великолепное и в полутьме ночи казавшееся бескрайним. Земля – рыхлая, теплая, жирная – ласково облепляла ступни. Скандинав вспомнил надел семьи своего отца, а потом и поместье дяди. И там и там почва была камениста и бедна, и много поколений их предков возделывая свою землю, извлекали камни и удобряли ее всем, чем только могли. Из камней, отнятых у пашни, была сложена стена вокруг поместья – толстая, по плечо взрослому человеку.

А здесь в этом не было нужды. Земля радовалась усилиям людей, а они охотно благодарили ее своим потом и древней человеческой магией. Не только для скандинавов земля была священна, – ради своего надела отдал бы жизнь любой крестьянин в любом уголке мира.

Посреди поля стояли два величественных деревянных кресла. На одно из них усадили Агнара, на другое села женщина в пышном светлом платье. Викинг плохо воспринимал происходящее, но даже он заметил, насколько тонка ткань одеяния, насколько хороша облаченная в него женщина. Она была полногрудая и крутобедрая, – это молодой воин хорошо заметил, когда она танцевала перед ним, а также перед всеми теми друидами, которые расселись вокруг кресел прямо на земле: они лакомились лесными ягодами, лепешками, зеленью, запивали хмельным медом, и то и дело славили викинга и ухаживающую за ним женщину.

Да, она была хороша, эта красавица с густыми черными волосами и великолепным телом, но, к его удивлению, оставила его равнодушным. Он, конечно, с удовольствием смотрел на гибкие движения ее стана, принимал ее услуга – она то подливала ему мед, то протягивала лепешку, и каждый раз вглядывалась в его лицо огромными, загадочными глазами, но почему-то больше всего ему хотелось просто заснуть в покое и желательно в одиночестве. Когда их с черноволосой женщиной оставили вдвоем посреди поля, и она приникла к нему, неспешно освобождаясь от платья, он даже подосадовал на нее.

Однако не упал в грязь лицом, и прежде, чем заснул, пристроив щеку на кочке, она не раз стонала ему на ухо, страстно и маняще, каждый раз поражая его своим ненасытным темпераментом и терпкой сладостью своих губ. Это была совсем другая женщина, чем Нихасса или альвийская красавица. Она была очень земной, – пожалуй, даже слишком земной, – и это в ней привлекало чрезвычайно. Просто скандинаву хотелось думать о другой.

Он проснулся в поле утром, когда лицо охладила роса. Подняв голову, огляделся. Ночью кто-то прикрыл его толстым шерстяным плащом; казалось, будто друидов и таинственной ночной красавицы вообще не было рядом, от них только и остались, что следы на взрытой земле обработанного поля. С Агнара сняли и плащ, и венец, и даже тунику, оставив только штаны и рубашку. Он поднялся на ноги, невольно передернул плечами: все-таки весна еще не закончилась и ветер был свеж, потом закутался в плащ и зашагал к селению, расположенному совсем близко – с того места, где он стоял, были видны крыши домов.

Пока шел к селению, он пытался понять – а действительно ли то, что произошло с ним, было? Слишком уж нереальными казались ему картины, всплывавшие в памяти. Впрочем, должен был остаться один след, вполне реальный. Агнар приспустил с плеча плащ, а потом и рубашку. Шрам оказался на месте. Тончайшая полоска, похожая на пленку, которую можно было аккуратно снять с некоторых крупных листьев, все еще покрывала ее, и рана выглядела лучше, чем если бы ее зашивали шелком. «Правда, останется шрам, – подумал он, – но, впрочем, совсем небольшой». Местным жрецам и лекарям следовало отдать должное.

В селении его встретили с ликованием. В простеньких почестях, оказываемых ему селянами не только знакомой ему, но и нескольких соседних деревень, он чувствовал отвлеченное любопытство и глубокую отстраненность белгов – он интересовал их не как хороший парень и сильный воин, интересный человек, а как образ какой-то мифической удачи, снизошедшей на их народ. В чем суть этой удачи, Агнар не мог понять, а ему никто не пытался объяснить.

Но сначала его очень поразила та настойчивость, с которой отцы взрослых, еще незамужних дочерей, пытались подсунуть их ему, да и мужья бесплодных жен не отставали. Он и сам догадался. Обряд, проведенный с его участием, в своей заключительной части был вполне прозрачен – викинг сыграл роль супруга богини, Великого Мужа, дарующего плодородие всему в мире, от растений до людей. Отношения с ним в дни праздника, по представлениям селян, должны были благословить девушек и женщин на благополучное и обильное потомство. Ну, а ребенок от него мог даровать всей семье своей матери вечную удачу.

Скандинаву стало противно. Не то, чтобы он не любил женщин. Их он, конечно, обожал, как любой нормальный мужчина. Ему нравились всякие – и стройные, и полные, и рослые, и низенькие, и темноволосые, и светленькие, как одуванчик, и совсем молоденькие, и опытные. Но вот взгляд на себя, как на племенного быка, на средство от бесплодия и неудачной супружеской жизни, ему не понравился категорически. На празднестве под открытым небом, где ждали только его, чтоб вытащить котлы с хмельным медом и огромную, запеченную над углями тушу оленя, чтоб отогнать от себя других девиц, он ласково улыбнулся Нихассе, и та, млея от восторга, приникла к нему – да так и не отлипала на протяжении всего праздника, будто охраняла свое место возле него.

– Ты самый сильный, самый… самый могучий, – шептала она. – Сильней Бреса, сильнее Сренга…

– Не знаю, кто такие Брес и Сренг, – ответил Агнар, с удовольствием откусывая ломоть оленины – лучший кусок из лучшей части оленя, который ему подали первому. – Полагаю, они хорошие бойцы, раз уж о них тут все помнят.

Девушка прыснула.

– Да, очень хорошие бойцы. Вот, возьми, – и она протянула ему еще одну лепешку.

Он взял, но куда больше внимания уделял мясу, по которому успел соскучиться за время «постных» праздников. Оленина была отличная, сочная и нежная, не пережарена, и есть ее, казалось, можно было до бесконечности. Сладкий мед, сдобренный пряностями, лился рекой, сидя на траве вокруг длинной расшитой скатерти, постеленной прямо на земле, белги веселились и чествовали викинга, хотя он и не понимал до конца, за что именно.

– Растолкуй-ка мне, в чем тут суть? – спросил он Нихассу, льнувшую к нему со страстью женщины, не видевшей мужчины года два. – Что за обряд?

– Я не видела…

– Ты же знаешь!

– Да, знаю, – она смутилась. – Ты бился с воином, который побеждал уже во множестве поединков. Раз в год происходит схватка старого и молодого правителя…

– Разве я правитель?

– До короля белгов далеко, и потому в нашей островной диаспоре друидов совершается обряд, подобный тому, который происходит и с участием короля. Старый король должен доказывать, что он силен, что он может защитить нашу землю от врагов и сделать так, чтоб плодородие не оставило наших полей и стад. Каждый год к королю могут прийти двое воинов и вызвать его на поединок. Если король будет побежден, его кровь напитает землю, а королем станет победитель. Между тобой и тем воином, которого ты убил, был поединок, где старым королем был он, а ты – молодым. Молодость победила… Это прекрасно.

– Поэтому ты и намекала мне, что я, скорее всего, проиграю?

– Я всегда верила, что ты силен! – воскликнула Нихасса. – Но он побеждал уже во множестве поединков.

– Да. парень был сильный. Меч только у него плохой.

– Меч тут ни при чем. В тебе живет молодая сила, поэтому ты и одержал верх.

– Тот парень был, кажется, ненамного старше меня.

– Это неважно. Он король уже давно.

– Вот как? И насколько давно?

– Уже пять лет.

– Это разве давно? Сколько лет королю белгов?

– Королю Сенхе уже около пятидесяти.

– А сколько он правит?

– Двадцать шесть лет.

– Вот это я понимаю – давно.

– Он очень хороший воин. Намного лучше Шеан Кроды, которого ты убил.

– Кстати, и меня назвали Кродой, когда вели к месту боя. Что это означает?

– Это значит «Кровавый» – тот, кто проливает кровь, а также и тот, кому предстоит пролить ее. Вам предстоял бой, исход был неизвестен, и потому вас обоих так назвали. Но он – старый король, а ты – молодой. Потому он – Шеан, а ты – Оган.

– Ладно. Я убил его. И что теперь?

– Через полгода, а может, и раньше, найдется тот, кто захочет бросить тебе вызов. А может, друиды решат, что необходим какой-то иной обряд.

– И я снова буду биться.

– Ага…

– Можно подумать, тебя это радует.

– Я не хочу, чтоб ты погиб, но знаю, что мужчинам надо вступать в схватки. И смерть в бою почетна.

– Смерть в бою за чужую землю и чужое благополучие, – пробормотал он, вонзая зубы в следующий кусок мяса. Оленина была поистине восхитительна. – Как думаешь, честно?

– Я рожу тебе сына, и эта земля станет твоей, – радостно ответила Нихасса. – Пока еще я не жду ребенка, но обязательно понесу, не сомневайся – я молода и здорова.

– Как у тебя все просто…

Однако омрачать праздник скандалом Агнар не стал, тем более что угощение было великолепно, и отказываться от него не хотелось. На чаянья и надежды местных обитателей ему по большому счету было наплевать, да и потешать их он не собирался, поэтому вел себя так, как ему хотелось, и дарил своим вниманием только тех, кого хотел. Действовать назло – глупость, только из одной принципиальности портить окружающим жизнь и веселье – полная бессмыслица. Проще говоря, мальчишество. Принимая от почетного старейшины, рослого и крепкого, седого как лунь старика еще один кусок туши – самый лучший ломоть окорока, – викинг вызывающе улыбнулся ему.

Угощение он принимал с полным правом, и с демонстративным спокойствием первым подставлял кубок под струю меда, хотя среди селян было множество людей постарше него и, конечно, более достойных уважения – он считал, что даже этого почета слишком мало за то, что он рискует своей жизнью, помогая им справлять свои мудреные обряды.

А вечером его проводили в пустой дом, будто молодожена, и оставили наедине с Нихассой, от которой он в течение всего праздника только и принимал любезности. Предлагали парочку других девиц, но настаивать не стали. Остальные обитатели дома, судя по всему, остались ночевать снаружи.

Посредине общего зала, возле очага, где только недавно жгли ветки сирени, вереск и яблоневый цвет, отчего там теперь приятно пахло пряным дымком, разложили огромную постель на охапках душистой, слегка подвяленной солнцем травы. Траву покрывало большое полотно, расшитое по краям оберегающими знаками, расстеленное поверх одеяла, сшитого из нескольких больших шкур. Но, разглядывая это титаническое ложе, Агнар догадывался, что здесь речь идет вовсе не о свадебных обрядах, и, откровенно говоря, вздохнул с некоторым облегчением.

– Чего они от нас хотят? – поинтересовался он, устраиваясь на мягких покрывалах. – Чтоб мы заключили брак?

– Я же говорила тебе – никто не позволит мне стать твоей женой по закону, пусть даже и на один год, потому что ты отдан богам.

– А почему именно на один год? Думаешь, больше года я не проживу?

– Нет, это самый меньший срок, на который может быть заключен временный брак.

– Тогда чего же хотят твои соотечественники? Чтоб ты зачала парочку богатырей?

– Ну, мой отец рассчитывает на это. Раз уж я тебе понравилась.

– А ты мне понравилась? – улыбнулся он.

– А разве нет? – Нихасса устроилась рядом с ним и прижалась к его боку, как теплый пушистый котенок. – Я тебе нравлюсь?

Он оставил вопрос без ответа – было дело и поинтересней, чем подобные бестолковые разговоры.

А наутро жизнь пошла своим чередом. От праздника только то и осталось, что на завтрак, обед и ужин все село доедало остатки угощений, да еще женщины, распевая заунывные песни, отстирывали в реке длинное полотнище скатерти с красочными пятнами, оставшимися от пира. Нихасса была с ними, она старательно перемешивала золу, выдержанный яблочный уксус и топленый свиной жир, и получившимся в результате едким мылом полотно стирали по частям.

На Агнара занятые на полевых работах белги, – Бельтайн, он же праздник Майского дня, открывал для крестьян лето и всю летнюю работу, исключая пахоту и сев, которые к Бельтайну обычно бывали закончены, – теперь уже обращали мало внимания. Конечно, иные парни помоложе специально останавливались, чтоб завести с ним какой-нибудь разговор, а то и набраться смелости хлопнуть по плечу, но более старшие не тратили на это время. Времени, как всегда, было в обрез.

Разумеется, теперь на викинга смотрели с большим уважением, чем раньше – здесь признавали достойными мужчинами лишь воинов, никак иначе – но по большому счету воинов среди белгов было множество. Так что тут особенного? Викинга никто не заставлял работать на полях, но когда он со всеми отправился на косьбу, а потом и строить плетни вокруг пастбищ, никто не удивился. Собственно, ничего другого от нормального мужика никто и не ожидал.

А остальное время Агнар работал в кузне. Возясь с поковками и размахивая молотом, он с удовольствием чувствовал, что по-прежнему силен, и в схватке с любым местным сможет показать себя с лучшей стороны. Однако понимание того, что с давешним противником ему просто повезло, немного портило настроение. Врага подвел меч, но ведь он мог и не подвести. Поэтому стоило подумать о тренировках.

Правда, эту проблему тоже вскоре удалось решить. Когда работы стало немного меньше, молодые парни по вечерам выходили за околицу, где мерились силами – когда на оружии, когда и врукопашную. Скандинава в свой круг они впустили сразу, и в первый же вечер здорово намяли ему бока, ибо он осторожничал, отлично сознавая, чем сила кузнеца отличается от силы обычного пахаря. К тому же Агнар был не слишком-то ловок в рукопашной схватке, он привык орудовать мечом.

Его меч удостоился особого, почтительного внимания. Каждый селянин счел необходимым подержать оружие в руках или хотя бы рассмотреть поближе. Викинг был настроен благодушно, поэтому никому ничего не запрещал – правда, и глаз не спускал со своего меча. Наблюдая за реакцией белгов, он убеждался, что ничего подобного его оружию здесь изготавливать не умеют.

Впрочем, это в любой момент может измениться, к тому же, у местных наверняка еще есть какие-то секреты. А если и не у местных, то у дальних соседей белгов, которым никто не запрещает с ними торговать. То, что белги торгуют, причем товар до них добирается из необозримых далей, Агнар понял в тот момент, как увидел у одной из селянок одеяние из шелка. Шелк доставлялся с Востока, издалека, стоил дорого, но сам факт того, что кто-то здесь мог его купить, означал – торговля идет полным ходом.

Следовательно, и оружие могут привести хорошее. Получше того, которым орудовал Шеан Крода, даже лучше того, которым владел сам Агнар.

– Есть, есть оружие получше, чем эта узорная сталь, – с видом знатока сказал парень из соседней деревни, явившийся вечерком помериться силами с викингом. Он еще разок оглядел клинок и вернул его молодому мастеру. – Есть. Искусники друидов знают множество наговоров и чар, которые придают железу твердость и гибкость одновременно, и ими можно рассекать камни…

– Разве друиды владеют оружием? Я думал, они жрецы, и им запрещено проливать кровь.

– Запрещено, верно. Все верно. Даже когда преступнику, нарушившему один из самых главных законов нашего народа, – а таких судят именно друиды, – выносится смертный приговор, они казнят его, топя в болоте. Но кому же еще хранить тайны ремесел, как не друидам? И именно они куют лучшие клинки, когда считают необходимым наделить кого-то из правителей или лучших воинов чародейской силой. К тому же я слышал, есть какие-то другие металлы, из которых мечи получаются поистине волшебными.

– Например? – заинтересовался Агнар.

– Ну… Например… Небесное железо, морское серебро… Правда, я ничего не могу тебе рассказать толком… Нет-нет, не могу. Не знаю. Я только слышал, будто такое есть. Но сам не видел.

– Жалко, – протянул викинг. Когда разговор перешел на тему, интересную ему даже больше, чем схватки, близость тайны только разожгла его интерес. – Жалко…

Мысль о загадочном оружии друидов не оставляла его целый день, из-за этого он умудрился проиграть поединок на мечах одному из местных крепышей, – отвлекся и получил палкой, игравшей роль меча, прямиком по лбу, да так, что искры из глаз посыпались. Потом постепенно пришло понимание, что даже если тайны есть, ему до них не добраться. Стать для этого друидом? Ну, нет. Слишком долго. Да и удастся ли?

– Как становятся друидами? – спросил он Нихассу, когда они вечерком прогуливались по опушке леса – там, где Агнару еще было можно ходить.

Усталая после дневной работы девушка иногда зевала и пропускала мимо ушей половину того, что он ей говорил. Но на этот раз ответила немедленно и живо.

– Уж не захотел ли ты стать друидом?

– А что?

– Поздновато тебе, – она белозубо улыбнулась ему, но в ее улыбке он почувствовал снисходительность и слегка взбеленился.

– Интересно, это до какого же возраста не поздно?

– Друиды берут в ученики детей. Не старше шести-восьми лет. Это тот возраст, когда ребенок уже все понимает, но память его поистине совершенна. И он может заучить несколько десятков тысяч стихов, а это необходимо для того, чтоб стать бардом, а потом и друидом.

– А также потому, что в этом возрасте ум человека пластичен и послушен чужой воле, как кусок глины. Из него можно вылепить все, что угодно.

Нихасса пожала плечами. Было видно, ей скучно говорить об этом.

– Какая разница? Ты же не хочешь стать друидом, правда?

– Да нет, пожалуй, – ответил он задумчиво.

Они присели на огромный, выступающий из-под земли на локоть корень старого дуба, и Агнар машинально обнял девушку за плечи. Иногда она здорово раздражала его, но без нее было скучно. Как-то само собой получилось, что с ее плеча сползло платье, а его губы прижались к ее округлому, прохладному плечу. И если бы он не почувствовал рукой, прижатой к ее талии, как она напряглась, пожалуй, все пошло бы своим чередом…

– Что случилось? – пробормотал он, неохотно отрывая губы от ее кожи.

– Вот там, – прошептала она, слегка дергая подбородком.

Он покосился в ту сторону, мысленно намереваясь схватиться за меч.

В паре шагов от них над землей, будто змея, извивался еще один корень, такой же крупный, но неудобно топорщащийся, – оттого они и выбрали другой в качестве сидения. Ни на нем, ни за ним, собственно, Агнар не увидел ничего подозрительного. Только крупная жаба, бурая, будто сама покрытая корой, с огромными лапами, смотрела на них с откровенным любопытством.

Викинг взглянул на спутницу вопросительно. Она не отрывала взгляда от жабы и была очень бледна. Что страшного Нихасса могла увидеть в обыкновенной, хотя и довольно крупной жабе, молодой мастер не понял. Он слегка подтолкнул девушку, и лишь тогда она повернула к нему голову. Глаза у нее были круглые – то ли от ужаса, то ли от удивления.

– Ты чего? – спросил он.

– Это же…

– Ну?

– Это карлик, – пробормотала она, не отрывая глаз от жабы.

Скандинав с недоумением посмотрел на большое земноводное. Жабьи глаза показались ему хитрыми.

– Ты думаешь? По-моему, это обычная лягушка-переросток.

– Посмотри на его лапы.

Агнар посмотрел. Ничего необычного не заметил – лапы как лапы.

Жаба же взглянула на молодого мастера с откровенным укором.

– Лягушка-переросток, – проскрипела она. – Ты на себя посмотри… Великан-недоросток. Жалкий человечишка. Хоть и с фанабериями.

– Ого, какая болтливая лягушка, – викинг удивился собственному спокойствию, ибо тот факт, что с ним непринужденно и даже довольно нагло беседует земноводное, не вызвало в его душе никакого беспокойства. Пожалуй, он даже воспринял это как должное.

– Да и ты болтлив не меньше. Язык мелет, что попало, а голова думать не хочет. Не обучена, что ли?

– Странное поведение для маленького склизкого комочка плоти, – задумчиво произнес викинг. Он даже не обиделся. – Если я, к примеру, на тебя наступлю, от тебя лишь мокрое место останется. А ты так настойчиво напрашиваешься на неприятности.

– Еще те ноги не отросли, которые смогут меня раздавить и потом не пожалеть об этом, – заверещала жаба. – Но глупого человечишку я, пожалуй, прощу. На убогих и младенцев не обижаются. А вот девушка мне нравится, – существо томно потянулось на кривых лапках с перепонками и перестало напоминать лягушку.

Нихасса вдрогнула под рукой Агнара. Судя по всему, интерес удивительной жабы к своей особе не столько вызвал отвращение, сколько напугал ее.

– Ну и что? – искренне удивился викинг. – Она мне самому нравится.

– Тебе может нравиться все, что угодно. Но то, что пожелает себе фэйри, будет принадлежать ему.

– Ты так уверен в этом? – скандинав неторопливо поднялся. – А я вот вспомнил, как одному фэйри, столкнувшемуся со мной, стало очень даже не по себе. Так может не повезти и тебе.

– Самодовольный человечишка, – проквакало существо.

В следующий миг оно кинулось Агнару в лицо. Тот вскинул руки и вдруг обнаружил, что лежит на земле, на спине, и под левой лопаткой у него что-то колкое и твердое. Должно быть, шишка. Жаба, неловко перекосившись, смотрела на скандинава сверху вниз, а Нихасса, перепуганная до полусмерти, прижалась к стволу и ждала, чем закончится спор фэйри с человеком. Мужчина попытался подняться, но внезапно ткнулся носом в землю, припорошенную хвоей.

«Это чары», – сообразил он. В голову внезапно пришло, что волшебство лишь тогда действительно опасно, когда его не чувствуешь. Вдохновленный собственным унизительным ощущением бессилия, викинг торопливо припомнил ощущения, которые испытывал, находясь в святилище альвов, а также в тот момент, когда ступал в начертанный на каменном полу круг, швырнувший его на столетия назад, в глубину прошлого.

И теперь, вспомнив все это, он почувствовал две нити, которые, будто клейкая паутина, тянулись от жабообразного существа к нему, не давая ему подняться. Кстати, жаба больше не была жабой, это оказался длиннобородый, но при этом крохотный старичок в длинном плаще, из-под которого высовывались тонкие, будто ножки паука-сенокосца, пальчики. Помимо плаща он был окутан коконом магии, и, словно ослепленный молнией, Агнар вдруг догадался, кто перед ним.

Это ведь был младший представитель народа подземных альвов, которых некоторые еще называли гномами. Они являлись олицетворением стихии земли. Дядя многое рассказывал ему о подземных альвах, которые считались помощниками и малыми покровителями кузнецов. Передал он ему и пару-тройку заговоров, с помощью которых можно добиться от карлика помощи или совета. Заговоры эти передавались в его семье из поколенья в поколенье – ничего удивительного, ведь в его семье испокон веков были кузнецы. По легенде, предок Агнара учился у самого Вейланда, великого кузнеца, конечно, знавшего все на свете о подземных альвах.