Текст книги "Избранные труды"

Демократия – это не только способ определения большинства путем голосования, но и процесс формирования общественного согласия. В целом ряде случаев последнее становится основной характеристикой демократии. В этом смысле значительный интерес представляют исследования А. Лиджифарта. Так, в работе «Типы демократии»,[269]269
  Lijphart A. Democracies. Patterns of Majoritarian and Consensus Government in Twenty-One Countries. New Haven and London, 1984.


[Закрыть] проанализировав 21 демократическую политическую систему, он вывел два основных типа демократии – мажоритарный и консенсусный. Мажоритарная демократия по многим своим характеристикам близка к полиархии: в ней наиболее ярко проявляются принципы конкурентности и правления большинства. По мнению Лиджифарта, законченным типом мажоритарной демократии является английская политическая система, которую он называет вестминстерской моделью. Она характеризуется следующими моментами:

1) исполнительная власть концентрируется в руках однопартийного кабинета;

2) происходит не разделение, а «слияние» власти, в том смысле, что кабинет и большинство палаты общин взаимоопределяют друг друга;

3) парламентский бикамеризм асимметричен, т. е. палаты не только по-разному формируются, но и обладают не равной (не симметричной) компетенцией;

4) стабильная двухпартийная система, обеспечивающая разделение парламентариев на правящее большинство и оппозиционное меньшинство;

5) в связи с этим традиционное разделение симпатий электората между двумя сменяющими друг друга у власти партиями;

6) как следствие и причина 4-го и 5-го признаков – мажоритарная избирательная система;

7) унитарная форма территориального устройства;

8) наличие неписаной конституции;

9) отсутствие элементов прямой демократии. Стабильность такого рода демократии определяется тем, что сложившиеся за длительное время политические традиции и соответствующие политические институты ограничивают власть большинства, являются гарантами против его тирании. Иными словами, согласия по основным ценностям сглаживают остроту разногласий по конкретным социально-политическим и экономическим проблемам. Вестминстерская модель либеральной демократии наиболее древняя из существующих. Но она порождена специфической английской политической историей. Попытка ее реализации чревата тиранией большинства и практическим отказом от либерально-демократических принципов. В обществах, разделенных на константные группы, институциональное инициирование конфликта может привести к распаду системы. В таких условиях система политических институтов (и государственных и негосударственных) должна быть построена так, чтобы инициировать не конфликт, а согласие. Важнейшим принципом ее построения и функционирования является признание того, что ни один институт не может претендовать на исключительное право представлять волю большинства: конкурирующие группы должны стремиться не к получению большинства хотя бы в один голос, что давало бы им возможность выступать от имени всех, а к компромиссам и согласию в процессе выработки решений.

Основные идеальные характеристики консенсусной модели демократии таковы:

1) исполнительная власть (правительство) коалиционна;

2) обязательно разделение властей, а не слияние, как в вестминстерской модели;

3) бикамеризм симметричный, сбалансированный: палаты избираются по различным принципам, чтобы создать возможность выявления как общего мнения, так и мнения различных групп (национальных, культурных, территориальных и т. д.).

В связи с этим обе палаты должны обладать реальной и симметричной властью;

4) многопартийная система, жизнеспособность и эффективность которой зависит от способности партий к достижению согласия по принципиальным общегосударственным вопросам;

5) многопартийность коррелирует с пропорциональной избирательной системой, позволяющей представить наибольшее число интересов (еще Дж. Ст. Милль доказывал «полезность» пропорциональной избирательной системы,[270]270
  См.: Миллъ Дж. Ст. Рассуждения о представительном правлении. Гл. VII, VIII.


[Закрыть] которой, впрочем, так и не суждено было прижиться на его родине);

6) децентрализация: территориальный и нетерриториальный федерализм;

7) необходимость писаной конституции, юридически фиксирующей систему политических институтов и процессов;

8) вето меньшинства по принципиальным вопросам.

Таким образом, консенсусная демократия существенно ограничивает значение принципа правления большинства. Она предусматривает институциональные и юридические гарантии распределения власти между большинством и меньшинством: власть разделяется не только между государственными органами, но между несколькими партиями, властные полномочия делегируются территориальным и нетерриториальным группам и т. д.

Частным и более сложным случаем демократии согласия является так называемая консоциативная демократия.[271]271
  Lijphart A. Democracy in Plural Society. A comparative exploration. New Haven and London, 1977.


[Закрыть] Следует признать, что термин «демократия» здесь весьма условен. Точнее, по нашему мнению, говорить о консоциативной политической системе.[272]272
  О консоциативном государстве писал еще Иоанн Альтузий. Он определял государство как unmersales publico consociation, имея в виду территориальное устройство Нидерландов. Субъектами, составляющими государство, у него являются города и провинции, договор между которыми и ведет к образованию государства (см.: Ковалевский ММ. Указ. соч. Т. 2. С. 60).


[Закрыть] Такая политическая система адекватна обществам поликультурным.[273]273
  Сам Лиджифарт полагает, что теория консенсусной демократии, разработанная им позже, покрывает теорию консоциативной. По нашему мнению, это не совсем так. Элементы демократии согласия присущи любой демократической системе, а консоциативная демократия – особый тип политической системы.


[Закрыть] Как известно, политическая культура имеет национальные особенности, она часть национальной культуры в целом. Каждая нация имеет свои взгляды на то, как должно функционировать государство, как должны строиться политические отношения между различными группами. Эти отношения могут строиться на принципе равенства, но могут и как патрон-клиентские отношения по принципу старшинства и т. д. Сведение различных политических культур в единую политическую систему, если не невозможно, то затруднено. Субкультуры, сформировавшиеся на основе непреодолимых различий в языке, религии, этнических и расовых особенностях и т. п., приводят к тому, что перечень проблем, по которым может быть достигнут компромисс, согласие, и соответственно создан общий закон, существенно уменьшается. Во многих случаях наиболее приемлемым способом решения конфликта является полное отделение одной субкультуры от другой и создание независимых политических систем (таково, например, отделение Норвегии от Швеции в 1905 г.). Но такое решение оказывается относительно легким в том случае, если конфликт более или менее четко поляризован, или, по крайней мере, демаркационная линия между субкультурами осязаема.

Сосуществование в одном политическом сообществе многих субкультур практически исключает возможность применения известного демократического принципа правления большинства, ибо субкультурное меньшинство, в отличие от меньшинства политического, ситуативного, практически не имеет шансов превратиться в большинство, по крайней мере, в обозримом будущем. Такому обществу свойствен обостренный антагонизм в отношениях, разрешение которого возможно путем подавления господствующей субкультурой всех остальных, но это лишь паллиатив. Полное подавление национальных особенностей народов, проживающих компактно на своей исторической родине, практически невозможно. И чем большее давление испытывает на себе народ, тем разрушительнее взрыв национального чувства. Когда это происходит, апелляция к здравому смыслу, нравственности народа, каким-то законоположениям и общим ценностям бессмысленна. В этих условиях национальная самоидентификация проходит наиболее интенсивно, а самоидентификация с какими-то общими ценностями ослабевает, а то и вообще сводится на нет.

Проблема состоит в том, что демократия, как система выборов и контроля, не единственный принцип легитимации государства и государственного закона. Согласие управляемых по поводу власти, характера ее функционирования, общих норм поведения может проистекать из различных источников. Это было замечено еще М. Вебером, который различал традиционное, харизматическое и легальное господство. Однако применительно к процессам, происходящим в бывшем СССР, многонациональном по своему составу, следует говорить, прежде всего, о национальном принципе легитимации власти, который вытесняет или, по крайней мере, ослабляет действие иных принципов – демократии, права. Происходит процесс возрождения или становления национальных государств, олицетворяющих волю нации. Видимо, Верховные советы многих республик, принимая декларации о суверенитете, сознательно или подсознательно следовали статье второй Французской Декларации прав человека и гражданина: «Источник суверенитета зиждется по существу в нации. Никакая корпорация, ни один индивид не могут обладать властью, которая не исходит явно из этого источника». Такой способ легитимации нов для большинства народов, населяющих бывшие советские республики, исключая полностью, пожалуй, только русских. До революции действовали чисто феодальные принципы легитимации: захват, личная уния, договор и т. п. После революции, вслед за кратким периодом попыток создания национальных государств утвердился классовый идеологический принцип легитимации, который, однако, доказал свою неэффективность, вернее, был эффективен на протяжении относительно краткого периода. В настоящее время происходит усиление национального самосознания в противовес классовому, интернациональному и отрицание прежнего способа легитимации. В связи с этим очень интересны рассуждения американского политолога У. Коннера. По его мнению, существует три уровня легитимности. Первый уровень – это персональная легитимность должностных лиц и органов администрации (incumbent legitimacy). Второй уровень – системная легитимность (systemic legitimacy), т. е. легитимность данной политической системы, включая ее идеологию и политические институты. Третий уровень – легитимность государства как такового (state legitimacy).

Все три уровня легитимности связаны между собой: отрицание легитимности более высокого уровня автоматически отрицает предыдущий уровень легитимности, и, наоборот, отрицание низшего уровня отнюдь не предполагает отрицание последующего. У. Коннер полагает, что отрицание первого, низшего уровня легитимности происходит путем импичментов, переворотов, покушений. Легитимность второго уровня отрицается в ходе некоторых революционных движений, например движения, возглавлявшегося аятоллой Хомейни, направленного против политической системы, которую олицетворял шах Реза Пехлеви, но не против государства Иран как такового.[274]274
  См.: XIII Всемирный конгресс Международной ассоциации политических наук // Реферативный сборник. Вып. 1. М., 1987. С. 23–24.


[Закрыть] Примера отрицания легитимности третьего уровня сам У. Коннер не приводит. Можно сослаться в этой связи на развал Австро-Венгерской империи в 1918 г., когда в легитимности было отказано империи как независимой «политической единице, существующей политической системе с ее идеологией и институтами и самой династии Габсбургов.[275]275
  Там же. С. 24.


[Закрыть] Пример этот, приведенный автором реферата Е. З. Носенко, хороший, точный. Но сегодня возможны и другие иллюстрации, более для нас актуальные. Легитимность утеряна государством СССР и «подхвачена» национальными государствами, возникающими на его территории. Поэтому неэффективность законов СССР была связана не столько с их сугубо технико-юридическими пороками, что, впрочем, тоже имело место, а в том, что они проигрывали в тесте на легитимность законам республиканским.

Национальные парламенты вступили в конфликт с союзным, который был исторически обречен на поражение. В общественном сознании легитимным воспринимался лишь тот закон, который создан не только избранным органом, но представляющим национальные интересы. В общем, это не противоречит либеральной теории, практически все современные демократические государства складывались как национальные, что не исключает следования ими принципам демократии и правления права.

Однако в государствах многонациональных, вставших на путь экономического и социально-политического переустройства, национальный принцип легитимации начинает доминировать, вытесняя подчас демократические и правовые принципы. Любой политический институт, построенный не по национальному признаку, воспринимается если не полностью «беззаконным», то, по меньшей мере, как вторичный, и нормы, утверждаемые им, лишаются авторитетности. Речь идет именно о национальном, а не о народном суверенитете: не народ как граждане, проживающие на определенной территории, заявляет о своем праве на власть, а нация как граждане, проживающие на своей исторической родине. В переходные, кризисные периоды национальная идентификация идет наиболее интенсивно, тем более в условиях неразвитой политической системы, когда отсутствуют влиятельные партии и институционализированные эффективные заинтересованные группы. Так как социальная структура общества аморфна и политические и экономические интересы либо еще не выявились, либо не осознаны до конца, самоидентификация по национальному признаку представляется наиболее предпочтительной и в психологическом, и в политико-практическом плане, что приводит к взрыву национального сознания. Это процесс совершенно естественный и бороться с ним бессмысленно: чем большее давление испытывает национальное чувство, тем оно острее. Однако надо сделать все, чтобы принцип нерушимости прав человека не был окончательно вытеснен принципом права нации. В условиях фактической многонациональности это может привести и приводит к трагическим последствиям. И как это ни парадоксально, наиболее опасным является смешение национального и демократического способов легитимации власти, когда формирование национального государства идет в рамках признания принципа правления большинства. Ибо в этом случае разделение на большинство и меньшинство приобретает константный характер. Тогда неизбежно происходит отчуждение национального меньшинства от политической системы, отрицание ее легитимности и переход нередко к открытому противостоянию и взаимным насильственным действиям. Решение своих проблем меньшинство начинает видеть в отделении и создании собственного национального государства. В этих условиях рассуждения о праве и законе приобретают демагогический характер.

Другая опасность – создание чисто националистических государств, где понятия национального и государственного суверенитета сливаются, а закон выражает волю нации. Это означает замену тоталитаризма, замешанного на классовой идее, тоталитаризмом, замешанным на идее национальной. Иными словами, меняем большевизм на фашизм, что с точки зрения принципов правления права одно и то же.

Мирное разрешение конфликтов такого рода возможно только путем переговоров между лидерами конфликтующих сторон. Следует согласиться со сторонниками теорий элит в том, что политическая культура масс, как правило, размыта, больше эмоциональна, чем рациональна, и соответственно мала их способность к компромиссу. Элиты же имеют более или менее систематизированные политические убеждения, они более рациональны и прагматичны и поэтому в большей степени готовы к компромиссу. Именно в этом плане весьма интересна теория консоциативной демократии.

Если полиархия основывается на принципе автономности индивида, то консоциативная демократия – на принципе автономности национально-культурных образований. В поликультурном обществе главная опасность состоит в наличии центробежных тенденций, часто не могущих быть реализованными до конца, до полного отделения. Теория консоциативной демократии предлагает определенные формы и способы сосуществования различных субкультур или сегментов общества. По мнению Лиджифарта, консоциативная демократия представляет собой и эмпирическую, и нормативную модель. В той или иной степени она реализовывалась в Австрии, Бельгии, Нидерландах, Швейцарии, Канаде, Израиле и ряде развивающихся стран. Такого рода демократия складывается в обществах, глубоко разделенных на устойчивые сегменты по константным различиям: расовым, этническим, религиозным, лингвистическим, идеологическим, региональным и т. д. Активная политическая жизнь проходит в основном в рамках этих сегментов: там создаются политические партии, заинтересованные группы, средства массовой информации и т. п., которые ориентированы в большей степени на органы власти данного сегмента. Каждый из них теми или иными приемлемыми для него способами, в рамках его политической культуры, определяет своих политических лидеров, свои политические элиты, доверяя им контакты с другими сегментами и принятие решений, затрагивающих общий интерес.

Такое поликультурное общество стабильно только тогда, когда составляющие его субкультуры достаточно автономны. Это позволяет избежать опасности иммобилизма и тоталитарных потенций, которыми, как утверждал, например, Г. Алмонд, страдает общество с фрагментарной политической культурой.[276]276
  Almond G. Political Theory and Political Science // American Political Science Rev. 1966. V. 60. P. 875–876.


[Закрыть] Надо сказать, что Лиджифарт, хотя и отталкивается во многом от Алмонда, от его теории политической культуры, но во многом не соглашается с ним, полагая, что его выводы сделаны, во-первых, на основе ограниченного числа примеров, а, во-вторых, его теория достаточно односторонняя, так как за идеал принимается общество гомогенной политической культуры, но в реальной действительности таких обществ не так много. Алмонд полагает, что демократическое стабильное общество предполагает реализацию принципа «пересекающегося членства», т. е. членства гражданина одновременно в нескольких группах (принцип, выведенный еще Д. Трумэном),[277]277
  Trumen D. The Govermental Process. New York, 1951.


[Закрыть] и принципа двухпартийности как наиболее приемлемого для эффективной агрегации интересов и сведения их к минимальному числу альтернатив. Все это справедливо, например, для США, но несправедливо по отношению ко многим другим политическим системам. Лиджифарт стремится преодолеть ограниченность концепции Алмонда. Демократия, показывает он, возможна и в субкультурном обществе при выполнении ряда условий. Во-первых, это принцип коалиционного согласия (grand coalition); во-вторых, принцип взаимного вето, гарантирующий права меньшинства; в-третьих, пропорциональность как принцип политического представительства; в-четвертых, высокая степень автономности каждого сегмента в осуществлении внутренней политики.

Характерные черты консоциативной демократии можно рассматривать и как ее недостатки с точки зрения принципов полиархии. Так, наличие коалиции согласия – главная черта такого типа демократии. Суть ее в том, что лидеры сегментов автоматически входят в орган, осуществляющий общее руководство страной. Это контрастирует с основным принципом полиархии, когда лидеры разделяются на тех, кто опирается на поддержку большинства и находится у власти, и тех, кто, опираясь на поддержку меньшинства, находится в оппозиции. Консоциативная демократия вообще отказывается от признания ценности оппозиции, ибо конкурентный стиль политики по принципу «победа или поражение» противопоказан ей. Поэтому невозможен и классический демократический вариант противостояния правительства и оппозиции. Более того, при консоциативной демократии образ правительства и образ политической системы совпадают в сознании, а неудовлетворенность действиями правительства оборачивается неудовлетворенностью системой консоциативной демократии в целом.

Существенным недостатком можно считать и принцип взаимного вето, так как замедляется и усложняется процесс принятия решений. В крайних случаях следование этому принципу может привести к тирании меньшинства и даже к иммобильности и стагнации системы, что может обернуться нестабильностью, т. е. тем, чего консоциативная демократия стремится избежать. Однако Лиджифарт считает, что на практике опасность взаимного вето существенно уменьшается. Во-первых, в связи с тем, что этим правом обладают все сегменты и слишком частое обращение к нему представляет угрозу для всех, в том числе и для применяющих его. Во-вторых, в политической борьбе вето чаще используется как потенциальное оружие, побуждающее лидеров к достижению компромиссов.

Что касается принципа пропорциональности, то он противоречит принципу занятия должностей в соответствии с индивидуальными заслугами и способностями.

Кроме того, консоциативная демократия содержит в себе опасность межнациональных конфликтов, она постоянно чревата сецессией.

Иными словами, консоциативная демократия, кажется, далеко не самый эффективный способ организации власти. Однако картина предстанет несколько в ином виде, если мы признаем тот факт, что в обществах полинациональных, но имеющих жестко централизованную унитарную государственную систему, национальные конфликты имеют взрывной характер и протекают в наиболее грубых формах. Что касается эффективности, то ее следует рассматривать в двух смыслах – долгосрочном и краткосрочном. При этом стремление к краткосрочной эффективности, т. е. к быстроте и легкости принятия решений, может породить неразрешимые проблемы в перспективе. Ценой такой эффективности может стать растущий антагонизм между национальными образованиями, что, собственно, и случилось в СССР. Поэтому консоциативная демократия более эффективна с точки зрения долгосрочности и, таким образом, более стабильна.

К недостаткам консоциативной демократии можно отнести то, что она ориентирована на персональные черты политических лидеров, особенно в условиях ее становления. От них требуется обостренное чувство ответственности за поддержание единства системы, они должны следовать императиву сотрудничества в духе умеренности и компромисса. В то же время они должны получать интенсивную поддержку со стороны граждан своих образований. Ситуация облегчается, когда лидеры опираются на влиятельные партии или выступают в качестве националистических лидеров. Последнее, в общем, плохо для демократии внутри сегмента, но «развязывает» руки лидерам в их внешних контактах и переговорах.

Согласно Лиджифарту, наиболее благоприятствующими уста новлению консоциативной демократии являются следующие факторы: примерный баланс сил между сегментами; нали чие, по меньшей мере, трех сегментов, так как дуализм побуждает скорее не к компромиссам, а к отделению; демократическое внутреннее устройство сегментов; наряду с факторами, разделяющими сегменты, наличие факторов, их объединяющих, например, лингвистические различия при совпадении религии и т. п.

Характерная черта консоциативных демократий – их небольшой размер и относительно небольшое число сегментов, как правило, три – пять.

Рассмотренные нами типы демократии, несмотря на то, что выведены на основании эмпирического опыта, являются идеальными моделями. В реальной политической практике их элементы переплетаются. Хотя, с нашей точки зрения, становящаяся российская демократия приближается к консенсусному типу. А что касается возможного более тесного союза между бывшими республиками СССР, то единственной формой объединения видится какая-то разновидность консоциативной демократии.

Однако может возникнуть вопрос, а до какой степени это связано с развитием права? Можно вслед за Хайеком найти немало аргументов для доказательства упадка права в современном демократическом мире, или пойти по пути, предложенному известным итальянским политологом и юристом Б. Леони. Он, приводя в качестве примера Corpus juris civilis, Кодекс Наполеона, Австрийский и Германский гражданские кодексы (к ним можно добавить и Российское гражданское уложение и многие-многие другие гражданские кодексы), доказывает, что развитие права отнюдь не связано с развитием демократии.[278]278
  Leoni B. Freedom and the Law. P. 7.


[Закрыть] В данном контексте с ним невозможно не согласиться. Нет ничего нелепее, чем утверждать принципы гражданского права путем голосования. И вообще право не изобретается, а открывается. Об этом писали многие мыслители, в том числе неоднократно Маркс и Энгельс. Против этого не возразить. Однако показательно то, что Б. Леони закончил перечень примеров упоминанием Германского гражданского кодекса 1900 г.

XX век – это век законодательства, век расширяющейся активности государства, что вызвано объективными причинами, и «теоретическая» борьба с ними бесперспективна. В лучшем случае она приводит к созданию более или менее «красивой» утопии. Если исходить из реального положения дел, то следует признать, что в современном мире только демократия, хотя не в каждом случае, обеспечивает появление правовых законов. Каким-либо образом отменить волевое содержание закона невозможно, а демократия создает наиболее благоприятные условия для того, чтобы ни одна группа не смогла отождествить свою собственную волю, свой интерес с волей всего народа, общей волей. Демократический политический процесс немыслим вне жесткой юридической регламентации (в противном случае демократия вырождается, превращаясь в авторитаризм популистского толка либо в тоталитаризм). Поэтому в отличие от других сфер политической деятельности политика не может быть излишне юридизирована. Напротив, чем больше регламентации, тем стабильнее демократия; чем больше юридически фиксированных каналов политического участия, тем эффективнее и полнее выявление существующих в обществе интересов и, следовательно, выше уровень демократии. Р. Даль пишет, что полиархию можно интерпретировать как систему прав, «в которой обычные права гарантированы и защищены институционально». Эти слова относятся к любой модели либеральной демократии. Причем речь должна идти не о законе в сугубо позитивистском понимании, а о правовом законодательстве, несущем принципы свободы и равенства.

Демократия как таковая не устраняет всех негативных аспектов политической борьбы, более того, они могут приобретать массовый характер. Различные социально-политические группы, несущие различные интересы, стремятся к максимально полному их удовлетворению, или иными словами продолжают, как и прежде, представлять свой частный интерес в виде всеобщего.

Борьба идет как за обладание государственной властью (со стороны партий), так и за влияние на нее (со стороны заинтересованных групп). В связи с этим заметную роль играет групповой эгоизм, желание приобрести те или иные блага за счет других групп, добиться выгодного для себя решения. Иными словами, политические субъекты нередко проявляют склонность к использованию силы против конкурентов, что чревато произволом. При этом фактическое неравенство между индивидами и группами проявляется здесь столь же ярко, как и в сфере гражданского общества. Участники политического процесса, как правило, обладают неравными ресурсами (материальными и духовными) и соответственно неравными возможностями в борьбе за государственную власть и для эффективного влияния на принимаемые решения.

Все отмеченные обстоятельства требуют внедрения в политику права в качестве общеобязательных правил для всех участников политического процесса, правил, основанных на принципе юридического равенства. В противном случае политическое общество превращается в поле войны всех против всех, в которой, в конечном счете, побеждает фактически сильнейший и овладевает государственной властью, т. е. присваивает себе право выступать от имени общества, а свой частный интерес объявлять всеобщим. Это может быть победа меньшинства над большинством или большинства над меньшинством, но результат в любом случае будет один и тот же – отрицание права и гос подство силы, т. е. установление авторитарных или тоталитарных режимов. При этих режимах политика ограничивается деятельностью государства по управлению обществом, а право так или иначе отождествляется с законом, который в свою очередь рассматривается не более чем одно из средств управления, а часто лишь как средство подавления. Если авторитарные режимы в той или иной степени сохраняют независимость гражданского общества и таким образом среду существования частного права, то режимы тоталитарные стремятся к максимальному исключению права из всех сфер жизни. В условиях тоталитаризма, не признающего ничего частного, в ранг политических возводятся многие отношения, которым искусственно придается общественно значимый характер (например, многие аспекты семейной жизни, использования личной собственности, проведения досуга, убеждения и т. д.) и, поскольку тоталитаризм права не приемлет, постольку они подвергаются силовому регулированию. В авторитарных режимах право «изгоняется» из публичной, политической сферы, в которой неприкрыто реализуется воля правящих, содержание и форма выражения которой в определенных случаях могут совпадать с правовыми принципами (например, в либерально-авторитарных режимах) или не совпадать (например, в репрессивно-авторитарных режимах).

Возникновение неправовых режимов обусловлено конфликтной природой политики, что противоречит естественному стремлению любой системы к стабильности и порядку. Путь разрешения этого противоречия нередко видится в силовом подавлении разнообразия интересов. Однако такой путь, кажущийся подчас чрезвычайно радикальным, в конечном счете, неэффективен, так как разнообразие и конфликтность интересов внутренне присуща человеческому обществу и может быть уничтожена только вместе с ним самим. Кроме того, ни одно правительство не в состоянии в равной степени удовлетворить интересы всех слоев и групп, существующих в обществе. Поэтому наличие оппозиции неизбежно. Другое дело в том, что в тоталитарных и репрессивных авторитарных режимах оппозиция загоняется в подполье. Против нее используются неправовые, карательные способы борьбы, что толкает оппозицию на адекватные действия. Политическая жизнь предстает в качестве противоборства с использованием всеми ее участниками неправовых, нередко просто террористических методов, что приводит к еще большей нестабильности, чем та, которой стремились избежать, и приводит, в конечном счете, к неустойчивости самого правительства и системы в целом.

Такая политика насилия не является политикой в собственном смысле слова как деятельность по разрешению общих дел. Ибо и политика правительства и политика оппозиции представляют лишь частный интерес и победа правительства над оппозицией или оппозиции над правительством означает победу одного частного интереса над другим. Хотя этот частный интерес всегда представляет себя в качестве всеобщего. Эта закономерность точно описана в марксизме, однако способ ее преодоления – исключение конфликтов из жизни общества путем уничтожения классов – оказался утопическим.

Классы в строго марксистском понимании в современных развитых странах не существуют, но социальная структура и соответственно структура интересов значительно усложнились по сравнению с XIX в., а силовая политика доказала свою бесперспективность. Политическая история XX в. свидетельствует о том, что только политика, основанная на праве, т. е. признающая нерушимость прав и свобод человека и гражданина, способна обеспечить солидарность и стабильность общества. В условиях современной демократии разрешение политических конфликтов переводится в правовое русло, а субъекты политики (государство, его институты, партии, заинтересованные группы, отдельные граждане) становятся субъектами публичного права, т. е. их интересы получают юридическую защиту, отношения же между ними строятся на началах юридического равенства. Таким образом, не подавление и принуждение, а конкуренция, сотрудничество и кооперация становятся основными принципами демократической политической системы. Это позволяет при принятии общеобязательных государственных решений учитывать максимально возможное число интересов, поэтому в ней уже не выражается воля какой-либо одной группы населения, даже если она представляет большинство. Роль права в политике заключается в том, что оно, во-первых, защищает частные интересы граждан и их объединений, из которых собственно и складывается общий интерес, защищает как от произвола со стороны государства, так и от произвола со стороны других частных лиц и их объединений; во-вторых, право предлагает определенные средства и формы реализации частных интересов в политической сфере, легитимируя тем самым и цели, достижимые в рамках права. Иными словами, право признает, санкционирует или отрицает возможность тех или иных действий участников политического процесса, т. е. легализует политику и одновременно придает легитимность принимаемым решениям. В этом случае даже оставшиеся в меньшинстве при решении какого-либо вопроса не могут не признать его обязательности для себя, так как он принят посредством легальной и легитимной процедуры и оставляет меньшинству возможность использовать эту же процедуру в борьбе либо за изменение принятого решения, либо при принятии другого. Что же касается меньшинства, образуемого по константным признакам, то если интересы его легально признаются, оно получает возможность их защиты в рамках существующей политической и правовой системы, не отчуждается от нее и не побуждает к неправовым средствам защиты своего интереса.