Текст книги "Лабиринты угроз"

Поехать-то я поехал, а вот как явиться к ней, какой предлог изобрести в защиту собственной наглости? И тут осенило – позвонить! Только не на мобильный, а на домашний! Заодно выяснится, дома ли она. Я почему-то был уверен, что дома. В этой своей соблазнительной уверенности я и дошагал до самого подъезда, и только уже оттуда набрал номер. Трубку сняла тетя Валя. Это было неудачное начало – я отчего-то полагал, что к трубке резвее всех подскочит самая младшая в доме Варя. Скрываться было поздно – тетя Валя отлично узнала мой голос.

– А Варя дома? – спросил я.

– Нет, она уехала в путешествие, планировали на будущей неделе, а уехали сейчас, решили не тянуть… – ответила тетя Валя, как-то лукаво растягивая слова, и мне показалось, что она улыбается там, на той половине разговора. Улыбается тому, что вот и я угодил в обаяние ее дочери, как муха в развешанную паутину, и бьюсь теперь, не в силах вырваться из этих явных пут, в которые добровольно опрокинул себя. Я поблагодарил как можно учтивее. Повесил трубку. Но когда отошел от подъезда, только одна мысль билась во мне, одна-единая мысль. Варя ускользнула от меня! Я воротился домой, как в тумане. Зыбко дрожала за окном полная спокойствия ночь. Лежа в постели, я видел ее образ в своем воображении так ясно, что готов был тянуться к нему рукой. С мыслями о ней я погрузился в сон, но и там она ждала меня, мое чудо, мой явленный ангел.

У нее скоро был день рождения – это я знал наверняка. Подозревал, что к этому моменту она обязательно в город явится. Поддерживая себя этой надеждой, я ждал – это состояние потихоньку стало входить в привычку. Но если кого и ждать, то только ее – в этом я был категорически уверен. Потому что ни одна из девушек, встречавшихся мне, не заслуживала такого ожидания. Пойти с кем-нибудь другим в кафе для меня теперь показалось бы кощунством. Даже на звонки Светы я не отвечал, чего не случалось уже добрых три года. Я весь сосредоточился на Варе. Я отчаянно ждал ее.

А приехала она, надо сказать, все равно неожиданно. На три дня опередив сроки, установленные ее мамой. Загорелая и счастливая. Последние солнечные дни, которые отдавала осень людям, как отдают застарелый карточный долг – с неохотой, но с необходимостью, – Варя явно провела весело. Она наперебой рассказывала об этом сказочном путешествии, о том, как ловили рыбу прямо с лодки, как она разодрала ладонь неудачным крючком – «Ха-ха! Видишь шрам? А крови-то было!» – как жгли костры на стоянках, как спустились по Хопру, как, наконец, устроили роскошную вечеринку неподалеку от безымянного хутора, название которого выяснить не успели, как славно, как весело все было! Я радостно внимал. Она была рядом, это я понимал очень отчетливо, и хоть и копошилась в моем сердце неумолчная ревность, но до поры я отложил выяснение вопроса, с кем же это она путешествовала целую неделю в исключительно романтических местах, кто врачевал ее раны, кто разжигал угли для костров… Мое воображение тормошило меня, не давало спокойно глядеть на нее, но эти вопросы могли ей показаться обидными, все-таки мы не так близко еще знали друг друга, чтобы я лез с такой неуместностью, и потому я с улыбкой вслушивался в ее рассказы, надеясь уже из них почерпнуть то, что так яро интересовало меня. Впрочем, с меня уже и того довольно было, что она сама позвонила мне. Это было до того неожиданно, что утренний кофе, который я только что себе заварил, поплатился за радостную весть – услышав ее голос, я опрокинул чашку, и длинное коричневое озеро поплыло по столу. Но что значили такие мелочи по сравнению с ее явлением! Немедленно была назначена встреча, на которую она согласилась. И вот уже мы сидим под кружевными абажурами в кафе, стелется где-то возле стен сигаретный дым, она тоже закурила и глядит так податливо и просто, словно хоть сейчас кради ее, увози! Но тут же чуть заметное лукавство. Словно чувствует, что я весь у ней под пятой, что она владычит мной, что любой каприз я исполню, не колеблясь.

– Кто же тебя с крючка снял?

– Папа, – смеется она. – Кто же еще-то?

Новость, что с ней был Федор Федорович, ободряет меня, но ревность все-таки не унимается.

– Кто еще ездил? – спрашиваю с совершенно невинным видом.

– Да там еще были, всякие… – смеется она и, чувствую, не хочет говорить.

Все эти невинные встречи продолжались ровно до моего дня рождения. На ее день рождения я попасть не удостоился. Хотя и сделал все добросовестно. Позвонил и поздравил.

– Как отмечать будешь? – спросил.

Намекал как мог, что тоже не против присоединиться к отмечанию.

– Да вот будем с сестрой отмечать, возьмем бутылку вина… – ответила она, и я понял, что зван не буду. Две маленькие девочки… М-да! Как все-таки переменчиво все на свете! И когда только успели вырасти? Старшей уже семнадцать, стажировалась в Германии, а младшая, хоть и была совсем рядом, повзрослела незаметно и вдруг. Скоро уже она студентка! Надо торопиться, ведь уведут ее от меня, как есть уведут! Таких охочих людей всегда пропасть, они так и норовят зацепить своими щупальцами такие невинные души, еще не изведавшие крамолы, еще не подозревающие, как гадки могут быть люди! Себя, кстати, я ни в чем дурном не подозревал, хотя мои намерения тоже были не совсем ясны. Хотел ли я жениться на ней? Мой возраст вроде бы и предполагал женитьбу, и в то же время отталкивал ее. Куда! Двадцать два года всего! Мелочь, пыль! Погулять не успел! Скорее, думал я о ней как об объекте очередного гуляния, в котором все же может оказаться и нечто большее, чем простое совместное удовольствие, все-таки слишком захватили меня ее чары, слишком я поддался и был готов на многое, так что, если бы накинули на шею веревку и повели в ЗАГС – пошел бы непременно!

Этот год вообще пролетел незаметно. Я даже и не помню, чем занимался. Аспирантура моя тянулась, как тяжкий бракоразводный процесс. Никак я не мог избавиться от этого надоевшего, но в то же время такого нужного бремени. В университет ездил исправно, просиживал в библиотеке, рылся в справочниках, что-то кропал, неясно видя цель, потом церемонился с названием темы, которое надо было втиснуть в стройных ряд таких же безлико-научных наименований, которые не первый год выпускала кафедра. Если бы не отец, который имел авторитет и тащил беспутного сына, давно бы отчислили меня, а так терпели. Я, непутевый, этим отлично пользовался. Раз нельзя выгнать, можно бездельничать, что я с успехом и делал. Имитация деятельности давалась блестяще, это был мой самый любимый предмет. Кроме бессмысленных лекций были еще и вдвойне бессмысленные семинары, я не бывал ни на тех, ни на других. Зато, искупая скуку, участвовал в КВН, пил пиво в харчевне рядом с университетом с соблазнительным названием «Бурная пена», лягался в футбольных баталиях, увлекся дартсом – словом, проводил время вполне пристойно для того, кто имеет хоть и не самый крепкий, но все же блат. Отец меня, конечно, журил, но как-то так легонько, не прибегая к крепким оскорблениям или к поискам совести. От матери зато доставалось куда отчетливее. Однажды она привела меня на кухню, усадила напротив, взяла в руки календарь и отметила дату – ровно через две недели, – когда я должен сдать руководителю две главы диссертации. «Если не сдашь, – предупредила она, – мало того что вылетишь, в ту же минуту пойдешь работать, и не на безвредную кафедру, куда отец сватает, а на стройку, я договорюсь, к дяде Жоре…» Дядя Жора, старший брат матери, руководил строительным кооперативом, был всегда особенно пристрастен ко мне и звал «мамкиным любимцем», обещал перевоспитать. Перспектива оказаться в его лапах меня ужаснула. Я уверил маму, что обязательно напишу эти никчемные главы. Этим я заслужил перемирие – и надо сказать, пришлось поработать! Давно так не приходилось вкалывать – сидел в библиотеке до закрытия, а потом еще дома до второго часа ночи, и так все две недели! Накатал под сто страниц, был горд собой до невероятности. Мой руководитель, престарелый ботаник, тоже казался довольным. Он так и сиял своими гигантскими очками, тряся у меня над головой написанными мною в таких муках главами. «Вот теперь я знаю, как надо с тобой поступать! – восклицал он. – Теперь все время буду звонить твоей маме! А то Василию Петровичу говорил-говорил, да все без толку! Теперь нашел, как на тебя давить, твою слабую кнопку! Теперь держись!» Радость старичка можно было понять – я был его самый запущенный аспирант. Другие уже диссертацию заканчивали, а у меня в конце второго года еще и первая глава пребывала в зачатке. И тут такой рывок! Конечно, руководитель был в восторге! Мои же чувства тоже угадать несложно. Все-таки какой подлый, низкий ход! Позвонить маме, как он вообще до этого додумался! Отец бы еще два года прощал мои проделки, но от мамы такой щедрости ждать не следовало, меня брали в жесткие руки, и я так отчаялся, что думал даже бросить эту злосчастную аспирантуру. И бросил бы, кабы не опасался маминого гнева.

Тем временем наставал мой день рожденья. Мне исполнялась двадцать три, и в этот раз решил отметить с размахом – до этого несколько лет я днюхи вообще не отмечал. А теперь – все, подумал, надо! Снял столик в кафе, оплатил ужин на пятнадцать человек. Стал обзванивать друзей, приглашать. Кто-то отказывался, ссылаясь на дела, кто-то соглашался. Людей все не набиралось. Я набрал номер Вари, и она тут же сняла трубку, словно сидела у телефона.

– Приходи ко мне завтра на день рожденья, – сказал я.

– Хорошо, – сказала она.

И никаких расспросов, никаких «а кто будет?» Хорошо, и все. Вот это и подкупало меня в ней! Если она принимала решения, то без всяких оговорок, выторговывания обстоятельств и условий! Все было четко и ясно. Она придет. И эта мысль так согрела меня, что я немедленно вычеркнул Свету из числа приглашенных. Зачем она там, если будет Варя? Я бы вообще всех остальных вычеркнул, если бы не отдал деньги вперед.

Собирались как-то не очень ладно. Как всегда, кто-то опаздывал из-за работы, кто-то ссылался на внезапно настигнувшие болезни или перебор дел. Это, так сказать, в привычке. Сколько ни организовывай праздников, всегда отыщется кто-то необязательный, либо ленивый, либо и то и другое вместе, который не явится и оставит в одиночестве свое место, на котором ему уж и все приготовлено – и тарелка, и бокал вина – а самого-то нет! Но в итоге набралось достаточно, даже одноклассники подтянулись, и вот в разгар этого самого сбора и пришла Варя. А ее-то прихода я так ждал, так лелеял! Вошла, как королева, оглянув своих подданных беглым взглядом из-под ресниц. Чувствую, не останется без внимания моя Варенька, нужно незамедлительно сажать ее возле себя, а то растащат ее внимание на части, для меня ничего не останется! Мы и уселись вместе на мягкий диван. Пошли разговоры, такие быстрые, мелкие разговоры между тостами. Поздравляли меня, надо сказать, отменно, кто-то даже стихи прочел, чем растрогал меня невозможно. Особенно ласково высказался Бухов, наш бывший школьный староста, который пожелал мне пришествия в дом любви, добра и удачи, и как-то он это так мудрено высказал, прямо-таки в виде притчи, что ему даже зааплодировали, когда он звонко закончил свое слово! И вино лилось, не останавливаясь ни на миг, а под конец вечера, когда стало совсем хорошо, еще и водки поддали – накрыло так, что и вспомнить совестно! А меня еще до начала вечера теснило одно смутное происшествие, которое чуть не сбило с толку. Когда выходил из квартиры, зазвонил телефон. Еще колебался, отзываться или нет. Вернулся, поднял трубку.

– А Мишу можно? – спросил девичий голос.

– Нет таких, – ответил я и повесил трубку. Но не успел добраться до двери, как вновь звонок.

– А вас как зовут? – та же девица. Видимо, желает познакомиться, вот и названивает по полузнакомым номерам. Время еще было, и мы разговорились. Оказалось, этого Мишу, которого она разыскивала, почти и вовсе не знала – было ей известно только то, что он футболист. Сказала, что у меня приятный голос. Я ответил взаимностью. Голосок и правда у нее был молодой и чистый. Захотелось с ней увидеться, что я и предложил немедленно. «Мне нельзя отказывать, – употребил я аргумент, – у меня день рождения сегодня!» Она согласилась, немного поколебавшись для вида. Очень довольный, я повесил трубку. Уже когда выходил из квартиры, мне пришло в голову, что не очень это все честно, все-таки я влюблен в Варю, как казалось. Но, порешив, что одно другому никак не помешает, я прытко захлопнул дверь. Свидание мы с этой телефонной знакомой назначили только через три дня, а день рождения был ныне, прямо вот сейчас! И я забыл об этом разговоре, надо отдать мне должное, едва увидел Варю. Она была изумительная в своей короткой юбке и цветной розовой маечке, подарила мне набор ароматических палочек, чмокнула в щеку. А едва уселась на диван, как я уже и представить не мог, что проведу вечер иначе, чем с ней… Все забылось в окружающем мире. Мои друзья, надо отдать им должное, тоже не соскучились. Скоро музыка звенела на весь мир, под стать бокалам, а она шептала мне на ухо, что я нехороший, язвительный человек, что я соблазняю ее чуткую душу, что она видит мои намеренья за тысячу метров. И тут меня пригласили танцевать – моя древняя знакомая, еще со студенческих будней, Динара позвала в пляс. Глянул на Варю – отвернулась. Все равно, что ли? Назло ушел на танцпол.

Пока танцевали, Динара жарко расспрашивала. Кто она, чем занимается?

– Давно вы встречаетесь? Ничего, что я танцую с тобой? Не заревнует тебя Варя?

Сдуру ляпнул, что не встречаемся вовсе.

– Да? – удивилась она.

А когда вернулись, Варя сидела такая обиженная, у нее слезы капали.

– Ты что? – только и успел я спросить. Она бегом умчалась в туалет.

Оказалось, грянул маленький скандал. Пока мы танцевали, один из моих подвыпивших товарищей, Жора Груздев, вздумал рассказать о своей личной жизни. За ним такое водится, есть у него такая неуместная привычка. Мы все давно знаем его плаксивую историю и устали ее выслушивать. А он под тяжким бременем алкоголя просто не может удержаться от рассказа. Суть этой любовной драмы проста – когда-то, в славные времена университетской учебы, Жора влюбился в девочку, еще школьницу. Он утверждает, что ей было четырнадцать лет. Осознав взаимную любовь, они договорились, что как только она достигнет совершеннолетия, то немедленно закатят свадьбу. Он терпеливо дождался, но едва ей исполнилось восемнадцать, как она заявила, что он ей «на фиг не сдался» – именно эту фразу он и выговаривал чуть не со слезой. Мы все давно смирились с этой историей, и только Варя из присутствующих слышала ее впервые. Видимо, то, что для нас было привычным, ее поразило. Только она, едва Жора закончил излагать, громко поименовала его «извращенцем». «Встречался с ребенком, четырнадцатилетней девочкой! Педофил!». А наш Жорик, надо сказать, не терпит, когда на него ругаются в публичном месте. Так, один на один, он мог бы и простить. Но тут в припадке неожиданного гнева сказал несколько ругательных слов прямо в адрес Вари. Та не привыкла к такому и не хотела привыкать. Заплакала сразу и убежала. Когда мне объяснили, от чего вышел скандал, я тут же попросил Жору пойти и извиниться.

– Не пойду! – взвился он. – Чтобы малолетка меня тут опускала!

После нескольких уговоров он сдался. Пошел на капитуляцию прямо к женскому туалету. Едва Варя вышла, он остановил ее. Так и стояли у стеночки. Он что-то говорил, она кивала. Но чем дольше длился разговор, тем беспокойнее я становился. Что он ей там заливает? Извиниться можно за три секунды. А он уже две минуты ей балаболит. Ревность подстегнула меня, как ретивого коня плетка. Я так и рванул к женскому туалету. Подходя, услышал фразу, которая мои сомнения только усилила:

– Я же не хотел, готов загладить свою вину, скажи время и час…

Надо было Варю немедленно перехватывать! Запустив руку между ними, весьма неучтиво оттесняя Жорика, я проговорил, глядя в лицо Варе:

– Сейчас твой тост, помнишь! Я жду твоих слов!

– Нахамил, а сам клеит! – шепнула Варя, пока шли к столу, и этим секретным словом покорила меня. Думает обо мне, помнит! Ее тост был без изысков.

– Оставайся таким же хорошим человеком, как ты есть, пусть у тебя будет столько же добрых друзей! Ты очень, очень хороший! – как-то ясно и просто проговорила она. От слез ее не осталось и следа. Красивая женщина говорила мне такие страстные вещи! Хоть и был это обычный поздравительный комплект, а все-таки не спрячешь ни интонацию, ни чувство! Я был так рад, целовал ее в щеку, и снова разыгрывалось веселье, но я уже ждал окончания, когда наконец все скроются с глаз и останемся только мы. Гости мои уже собирались, кому-то завтра было на работу, кто-то спешил к семье, а тем, которые уходить не хотели, я тактично намекнул, что время не ждет, пора. Как только остались одни, когда расплатился по счету и последний друг зашагал к выходу, – мы немедленно поцеловались с Варей, словно ждали этого ухода, словно только чужое присутствие и мешало нам. Правда, в кафе было тьма народу, но они все незнакомые, их можно и не стесняться. А когда вышли, густая ночь окатила нас своим пряным ароматом, и мы шли, не боясь заблудиться, через черноту подворотен и мягкие тени дворов, и я убеждал ее, что могу крикнуть так гулко в рупор подворотни, что будет слышно даже через квартал – и правда кричал, и она хохотала моим проделкам. Все это было в кон, все это было в масть, словно часть любовной игры захватила, и мы жили по ее негласному правилу, верно чувствуя его сердцем. Она купила сигарет в едва теплящемся киоске, мигающем в темноте, среди деревьев, своей одинокой лампочкой. Взяла меня под руку – и мы пошли темными улицами, едва освещенными дорогами, сквозными подворотнями. И по дороге какой-то живой разговор возник между нами, тот волшебный порыв, который бывает раз и не повторяется потом. Мы пересекли трамвайные пути, поднялись по ступенькам, где была старая церковь, миновали пустырь, и вот уже завернули в ярко освещенный двор – к ее дому. Я все шутил над ней.

– Ты теперь и до кончика носа не сможешь дотронуться, такая ты пьяная…

Она возмущалась и дотрагивалась.

– Вот!

Оказались у подъезда, уходить не хотелось. Все-таки чудная ночь царила над головой, и Варя, этот ласковый ангел, была рядом! Я не верил себе, хотя в этот необыкновенный день все мне казалось возможным.

– Извини, я тебя не обидела? – спросила она напоследок.

Выяснилось, переживает из-за моего друга. Я поцеловал ее. Как она могла меня обидеть, глупая?!

Но уйти в тот вечер все-таки пришлось. Вызвал такси, и пока тряслись на ухабах, выезжая из микрорайона, водитель костерил власти, доведшие дороги до их нынешнего безнадежного вида. Выехали мы на центральный проспект благополучно. Настроение мое было самое волшебное. Не хотелось ни о чем думать, только чувствовать и наслаждаться этой ночью, пить ее, как пьют черный ром. И казалось мне тогда, что во всем мире не найдется ни одного недовольного, что все счастливы, как я, что вот-вот полетят фейерверки в честь такой сказочной ночи! Однако же, проезжая проспект, увидели машины, столпившиеся возле столба, и милиционеров в желтых плащах. Шофер пригнул голову и присвистнул. Я оглянулся – возле высокого столба рядом с дорогой стояли «скорая» и покореженная легковушка… Мы пролетели быстро.

– Видишь, разбились, – сказал шофер. – Сильно, видать, разогнались, машину-то как разнесло. В столб въехали. Трупы лежат. Как же лететь-то надо было!

И сразу мое праздничное настроение поколебалось. «Как же так, – думал я, – еду такой счастливый, такой праздничный, а там это… Ведь люди погибли! И надо же, в эту ночь, в эту чудесную ночь! И попались мне на дороге, ведь не объехали мы их никак!» И уже дух мой не мог праздновать, как ранее, отчего-то задумался я до самого дома, и только когда засыпал, снова вернулась Варя в мои мысли, и мы шли по парку, держась за руки, и, как ласковый полог, опускалась над нами ночь.

* * *

Ничто, казалось, не нарушало благополучия. Все было в моих руках. Если бы я позвонил и назначил свидание, думаю, она бы пришла на него. Но ни в этот, ни следующие дни этого месяца я не позвонил. Что-то странное творилось со мною. Я почему-то уверил себя, что не могу пользоваться легкомыслием доверчивой девушки, которая доверилась как старинному знакомому, почти что брату. Ее обидели, вот она и кинулась ко мне в объятия. А теперь, рассудив здраво, можно разглядеть, что весь ее порыв был всего лишь бегством от унижения, она припала к плечу, давно знакомому, опасаясь, что ее вновь обидят. А воспользоваться таким беззащитным положением – последнее дело! Как я взгляну в зеркало, как я выйду на улицу! Словом, нагородил я немало, прежде чем решил, что не подобает мне, уже взрослому, встречаться с несовершеннолетней. Она безусловно прекрасна, но нужно дождаться, что она повзрослеет, что окрепнут ее вкусы, что это не будет порыв вымученный, ошибка детского возраста, каприз маленькой девочки. Так рассуждал я и не звонил. Тем более что на другой день, когда еще головная боль от похмельного бунта не отпустила меня, затрещал на всю квартиру звонок, как клекот растревоженной птицы. Во всяком случае, мне он показался именно таким. Мама позвала меня. Когда взял трубку, оказалось, что это моя давешняя знакомая, искавшая футболиста Мишу, интересуется, как прошел день рождения. Мы поговорили очень оживленно. Она предлагала встретиться сразу завтра, не откладывая. На том и решили. К этому времени я уже успел обдумать ситуацию с Варей. Мне казалось, что с моей стороны будет даже непорядочно преследовать ее. Наверное, решил я, все-таки следует остаться другом. Так и отложил звонок до лучшего времени.

Встреча наша с этой Алевтиной, или Алей, как она попросила себя называть, произошла в торговом центре «Цезарь», который блистал на всю округу своими роскошными округлыми формами и невыносимо-синим цветом, и на фоне нашей степной земли казался каким-то инопланетным чудом, свергнувшимся с небес. Она, эта девочка, оказалась полненькой и не по годам зрелой. С первого взгляда я угадал школьницу – до студентки явно не доросла. «Сколько тебе по правде лет?» – был первый мой вопрос. Оказалось, пятнадцать. На этом разговор закончился. Я шагал, не оглядываясь. Она ничего не сказала вслед.

Осень наступила холодным ветром и надоедливым дождем. И Варя, эта тоненькая девушка с чудным взглядом, как будто стучалась в мое сердце, тем настойчивее, что после нашего первого романтического фрагмента продолжения не последовало. Нет-нет да и приходила она на ум. Но почему-то я остыл к ней, будто получив долгожданный подарок в тот момент, когда уже надоело ждать. Одно чувство, что стоит мне позвонить – и я немедленно получу свидание, успокоило меня. Стал ровнее к ней относиться, словно откладывая на потом. Как ни странно, такая дурацкая тактика казалась мне очень логичной. «С Варей, – рассуждал я, – у меня все очень серьезно. Она не из тех девушек, с которыми можно встречаться просто так. Но перед тем, как посвятить ей жизнь, необходимо хоть немного погулять!» Чем я смог уверить себя, что она от меня никуда не денется, до сих пор понять не могу. События нисколько не торопились, я был уверен, что она ожидает меня.

* * *

И как все-таки меняет людей ярость совершаемых поступков! Когда тетя Валя узнала, что ее муж состоит с моей матерью в близких отношениях, она не постеснялась задать ему пощечину, облепить его самой звучной руганью, которую только можно было в ней заподозрить, погнать его из дома. Он, разумеется, не ушел. Идти ему было некуда – он здраво цеплялся за свою единственную жилплощадь. Все правила хорошего вкуса говорили, что Федор Федорович должен оставить жене свой дом, коли отыскал себе милее женщину, но он слишком ясно понимал, что на свою зарплату снять квартиру не сможет, а обитать во вшивой комнате у него не было ни малейшего порыва. И вообще, он был уверен, что его жена скоро отойдет от первоначального взрыва, что документы на развод, стремительно поданные, не скоро долетят до суда, что он убедит «свою ластену», как он почему-то звал жену, не рвать устоявшиеся узы из-за крошечной, почти не заметной оплошности. Но он ошибся в тете Вале. Та не простила и, живя с мужем в одном доме, терпя его ежеминутное присутствие и даже едкие замечания, которыми он пытался подъесть ее решимость, своих планов не изменила. Развод, как ни противился тому Федор Федорович, состоялся. Квартиру постановили разменять и поделить между супругами. Но почему-то перспектива оказаться в однокомнатной квартире отнюдь не восхищала Федора Федоровича. То ли он так привык к комфортному уюту, который создала для него тетя Валя, то ли вовсе и не планировал жить с моей матерью, предпочитая встречи раз в неделю на нейтральных территориях, но он категорически отказался меняться. Даже решение суда его не убеждало. Он немедленно подал апелляцию. Смысл его претензий был в том, что менять квартиру вообще особой необходимости нет. Он вполне может поселиться в соседней комнате, не тревожа супругу своим цветущим видом. Что и она его вовсе не раздражает. В общем, он настаивал на таком странном совместном жительстве, которое, впрочем, иногда встречается в российских семьях, когда одному из супругов просто некуда идти и когда его беспутная жизнь не предполагает получения доходов на съемный дом. Так и живут вместе разведенные, уже и не семья вовсе, а так, соседи по коммуналке, приветствуя друг друга по утрам хмурым «привет» и мирно деля по расписанию туалетные комнаты. Вот и Федор Федорович предложил этот сомнительный вариант, а тетя Валя, поразмыслив некоторое время, согласилась. Жили они довольно спокойно, ревность тети Вали улеглась, она присматривала за бывшим супругом, иногда стирала ему, звала за стол во время завтрака, но теперь не каждый день, а когда ей захочется, и находила, наконец, что это идеальная форма совместного жительства.

На время мы с Варей оказались разлучены уже этим формальным поводом. В моей семье наконец, после долгих лет затишья, вызрел скандал. Отец, поправляя очки, ходил по комнате и много говорил. Мама забилась в кресло и молчала. Насколько я сообразил, она вовсе не собиралась бросать моего отца и до сих пор его любит. Только этот факт и удержал от окончательного крушения наш сильно покренившийся семейный ковчег. Тем не менее отец обиделся. Надолго. Какое-то время даже показалось, что навсегда. Он почти не выходил из своей комнаты. Еду готовил себе сам. Кроме приветствий по утрам, мы от него ничего не слышали. Варя, оказавшаяся между двух поссорившихся родителей, вообще пребывала в разоренных чувствах, все идеалы ее детства бесформенно оплавились, как брошенные без присмотра свечи. Ей всегда желался мир в семье, благополучие помыслов – и вот теперь обрушились скрепы, державшие их вместе. Она звонила мне несколько раз, в расстроенности, говорила, что не узнает родителей, что они за несколько дней превратились в чужих людей и что даже бульдог присмирел и не смеет лаять, словно чувствует неблагополучную атмосферу. И хоть было все это скверно, но эти испытания сблизили нас. В моей семье холодный конфликт длился полтора месяца, отец то ли простил, то ли устал готовить сам себе, только однажды я их застал поутру на кухне, с вполне довольными физиономиями, наливающими друг другу кофе. Какое уж там перемирие у них случилось, на каких условиях – так для меня тайной и осталось, но сам факт прекращения битвы оказался налицо. У Вари царила неопределенность. Тетя Валя, выяснилось, была не из тех женщин, которые расположены прощать. Явные поползновения ее мужа на отмену расстрельного приговора, предпринятые им в виде регулярных букетов, оказывающихся перед порогом в ее комнату, оказались отвергнуты наотрез. Тетя Валя выкидывала цветы с балкона, засовывала в мусорную корзину, разбрасывала по лестничной клетке. Федор Федорович, хоть и чувствовал свою вину, однако ей не очень и тяготился. Уяснив, что жена на перемирие не идет, он завел любовную связь с собственной секретаршей. Этот факт поразил не только тетю Валю, но и мою маму. Она немедленно написала заявление об уходе. Федор Федорович подписал его, не задумавшись ни на секунду. Так закончились их отношения, и отец, помнится, был особенно оживлен в тот вечер, даже шутил, весело смотрел на мать, да и та, собственно, не грустила – таков оказался итог многолетней тайны, которая точила благополучие нашей семьи, как короед. Про Варю я забыл на время. Моя мама не хотела и слышать о той семье и ни о чем, что с ней связано. Да и я увлекся аспирантурой, неожиданно для самого себя попутно заинтересовался и одной из аспиранток, что никак учебе не помешало. Но образ Вари хранился в моем сердце, как драгоценная вещь, и всякий раз, когда было плохо, когда меня били огнедышащим словом на заседаниях кафедры, или когда просто бывало грустно, я вспоминал, что у меня есть Варя, есть эти незамерзающие даже в самую лютую стужу отношения, что я к ним непременно вернусь, только немного после, когда переделаю кучу досужих дел. Светлый миг этот, однако же, все не наступал. Когда же наконец собрался, то почувствовал с какой-то неясной тревогой, что она вполне за это время могла найти себе хорошего парня, а я окажусь ей чужим. Это меня совсем не позабавило. Я немедленно набрал ее номер.

Голос у нее был какой-то уставший. Она уезжала в Саратов навестить сестру, которая там обучалась в университете.

– Что там будешь делать? – уточнил я.

– Там клубы клевые, ходить буду, – утешила она меня. – Позвони мне, когда я приеду…

Тем временем очень странные мысли занимали тогда мою голову. Я уверил себя, что Варя – это настолько серьезно, насколько вообще может быть. И пришло в голову, что если мне девушка по-настоящему нравится, нельзя, чтобы первый поцелуй с ней был по-пьяни. Вроде она и сама не разбирает, кого целует, – хмель в ней говорит. Я вполне серьезно собирался этим руководствоваться. Даже забыл, что у нас с Варей уже случались поцелуи. Даже зарекся не целовать ее, если выпьет. Бред еще тот.

И в августовский день, который млел от жары, я позвонил Варе. Она согласилась погулять. Мы договорились встретиться возле кинотеатра, на лавочках. Я приехал вовремя, но она меня опередила, когда я подходил, она сидела на лавочке и набирала сотовый – мой и зазвонил… Она заметила меня, сбросила звонок и поднялась со скамейки. И что-то такое лучистое, нежное было в ее облике – я подходил и не мог поверить себе, что эта шикарная и недоступная простым смертным, совсем юная женщина ждет здесь именно меня, и что мы пойдем с ней в кафе… Я даже смутился немного. Не ожидал, что она так сильно мне понравится. Только здесь в первый раз я почувствовал, что не на месте моя душа – зацепило… Мы пошли в местное кафе с неразборчивым названием, которое я мельком увидел на вывеске. Мы взяли пиво – я забыл про свой зарок. Что-то натянутое привязалось с самого начала разговора. Она была слишком задумчива. Рассказала, что прыгала с парашютом.