Текст книги "Лабиринты угроз"

Игорь Кулькин
Лабиринты угроз

© ГБУК «Издатель», 2013

© Кулькин И. Е., 2013

* * *

Посвящается Дарии ФЕДОРОВОЙ

Твиттер бой
^{Повесть}

1

Да благословен изобретатель Твиттера! И будь проклят вчерашний день…

С содроганием Георгий Цыплухин открыл ноутбук.

Точно, ну точно же! Сбылись кошмары, самые мрачные ужасы. Все испещрено обрывочными фразами, слетевшими вчера с клавиш в неутерпимом азарте. В этом святом месте, в самой сердцевине его блога заплетались корявые фразы и несуразные мысли, и лучше бы ему отсекли пальцы, набиравшие эти отравленные слова!

– Какая же белиберда! – наконец воскликнул Георгий, прочитав свои последние твиты. Внизу длинными записями светились комментарии, колкие и обидные для автора.

– И не спится же идиотам… Всего ночь проморгал, а теперь и удалять бессмысленно…

Недоразумение, выверт, подлость! В памяти болтались, как поплавки, отрывочные видения минувшего вечера. Вот он заходит в квартиру – и прямо на входе ему вручают водку с апельсиновым соком в массивном бокале… Квартира чужая, ее содержит друг Апанасов… Проходит в зал, а там, на диванах, скопище молодых людей… и пьют, чувствуется, не первый час. А вот и хозяин Апанасов – приобнял и гаркнул в самое ухо:

– Ну, начирикал что-то дельное? Сейчас читать пойду! Отдыхай, заслужил!

Понеслось веселье. Громко ударяла музыка. Одна из подруг Апанасова, с трудом вскарабкавшись на журнальный столик, пыталась танцевать, взбрыкивая ногами. Носастый студент, глубокомысленно изучая собеседницу, сидя рядом на диване, не предумышленно поцеловал ее и получил пощечину. Но не стушевался, поцеловал снова, и в этот раз обошлось без рукоприкладства. Прислонившись к шкафу, молодой человек с закрученными усами читал во весь голос Окуджаву. Время от времени ему аплодировали. За диванами, у стены, курили и хохотали. Ближе к полуночи Апанасов забрался на подоконник, встал в рост и закричал:

– Граждане! Минуту внимания неимущему! Отвлеку вас от всего сущего!

Все понемногу затихли.

– Вот вы живете, не чувствуя страны, и горя вам мало. Сколько раз говорил, что отвернуться от своей мечты – самое пагубное дело!

Оживленно заговорили. Послышались возгласы одобрения.

– Мы здесь коптим небосвод не первый месяц, а что мы совершили? Опять нас тянет болото! А пора и ввысь, в горние миры! Я рву на части свое самомнение, готов быть рабом и пресмыкающимся, но во имя мечты! А что нам подсовывают вместо? Скудный суррогат! Где великие открытия, где широта помыслов! Я не хочу потратить свою жизнь на внедрение электронных услуг в бытие нации! Эта мелочная бренность не искупит быстротечности дней! Ведь оглянемся – мы уже не молоды, и совершать великое – поздно! Надо рваться сейчас, пока кровь горяча, пока мыслим и живем смело!

Аплодисменты громыхнули и замерли. Апанасов помолчал.

– Но вы-то, друзья мои, – заговорил он тише и чувственнее. – Знаете прекрасно, что это все пустые слова, выброшенные на потеху ветру. Ведь ни один из вас не двинется, если возникнет потребность жертвы, одухотворенного поступка! Сразу вспомните про свои теплые квартиры, про уютный быт… А были люди, презиравшее это пошлое местечковое существование! Не могли жить без идеи, рвали все путы. Мы вряд ли такие.

Донеслись возражения.

– Не ругайтесь, прошу вас, – поднял руку Апанасов. – Это ведь так понятно, привязанность тела рано или поздно привязывает и дух к диванному плену, к удобностям комфорта. А для тех, для былых людей, комфорт был адом! Они бежали от него! Остерегались его, как величайшей опасности! А теперь мы выродились, плодим мелкие несогласия, кусаем за ноги, как шавки. Ну хоть так! Вот и мой вклад, чем могу, друзья! Достал телефон губернатора, его личный номер. А давайте разбудим этого толстосума! Ведь не спит же он нынче, бодрствует во имя нашего края! Ну-ка, друзья…

И он достал сотовый телефон.

– Не берет трубку! Спит, курва… Еще раз… Господин губернатор! Рад приветствовать! Это беспокоит вас нетребовательный гражданин… По вопросу общественному… Куда?.. Трубку бросил. Вот они все – чуть народ до них, они прочь! Ладно, завтра еще звякнем, с другой симки! Но, друзья, не теряйте азарта! Не повинуйтесь нигде! Бейте их хоть в социальных сетях, приходите на митинги! Сражайтесь! Чтобы не заскучали у меня! Гуляй! Бей! Тряси!

И Апанасов прыгнул с подоконника. Словно молитву вечернюю прочел. Опять поддали музыкального жара, закрутились танцы. Гремевший дом стал замолкать ближе к трем часам ночи, гости разошлись. Но Георгий почувствовал, что день не до конца удался, осталась в нем недосказанность. Зашел в магазин, притащил домой четыре бутылки пива и чипсы, уселся перед ноутбуком. Но общение в чатах не пошло. То ли водка, выпитая на вечеринке, горячила кровь, то ли разговоры, слышанные там, раздражили своим разухабистым лоском. Георгий вышел в свой блог – и там понеслись удивительно ясные мысли. И пробуждение гражданского разума, которое он пророчил в своих твитах, показалось ему невероятно уместным. Тогда, после третьей бутылки, голова кружилась от осознания, что и он вносит свой вклад, вклинил и свой голос в общий хор… А потом свалился, сознание улизнуло от него, как пронырливый кролик, ускакало в небытие. Утром с содроганием глянул на экран… Отвратительно мерцали топорные, вялые фразы, в ночи гремевшие, как гимны! И ужас в том, что все наведовавшиеся в его блог, прочли эту галиматью! А он-то содержал блог в логической чистоте, гордился здравым смыслом, редко обманывавшим, цепко ловил актуальные мысли, витающие в самом воздухе, и обсуждал их чинно, со знанием жизни. И вот теперь – такая прокламация…

Георгий разозлился и вскочил. Заметался по комнате, замечая всякие дурацкие подробности, так раздражающие теперь… Выстроившиеся в ряд пустые бутылки с пивом – как молчаливая улика… Захлопнул форточку, выругавшись за вчерашнюю беспечность – всю ночь проспал на полу, обвеваемый ночным городским ветром. На подоконнике, в стакане с водой, никла алая роза. В окне мелькнул голубь, чуть не ударившись в стекло, и спикировал вниз. Невыносимо захотелось на улицу, подальше от этого пивного запаха, который, несмотря на открытую форточку, уже пропитал всю комнату.

На улице было свежо. Подрагивая в шагах, держа равновесие, Цыплухин прошел по скользкой дорожке, расплывшейся от недавнего дождя, мимо школьного забора. На другой стороне, возле остановки, обозначился Андрей Голубев. Этот бывший одноклассник, видимо, побрел по пиво и наверняка не читал его страницу… Георгий, изображая циничную лень, поплелся навстречу.

– Ага! – крикнул Андрей, – Жорж Иваныч!

Георгий притормозил.

Обращение его насторожило – долгие годы его называли Георгием, только для своих собратьев по интернету он был запросто Жоржем.

В обычной жизни Георгий Цыплухин не покорял воображение. Был он невысок, чуть нескладен, застенчив и крайне доброжелательно улыбался. В чатах он был известен другим – дерзкими, почти революционными речами, неуемной энергией в обличении оплошностей, которые поминутно совершала нерасторопная власть, беспощадностью в оценках и суждениях. Георгий гордился своей независимостью и даже втайне полагал, что сатрапы в погонах уже следят за ним, опасаясь его вольнодумства. И напал он на эту вольную дорогу случайно, словно на тропку в лесу набрел. Услышал об этой чудной программе – Твиттере, одеваясь перед телевизором. Георгий всегда его включал, облачаясь на выход, а в другое время брезговал тем мультикультурным хламом, которым потчевали зрителей. Заинтересовался – на экране показывали одного из президентов страны. Тот своими непропорционально маленькими, словно детскими, ручками увлеченно щелкал клавишами ноутбука. Услужливый комментатор немедленно пояснил, что работа идет над сообщением в Твиттер. И уже через несколько секунд его прочитают во всем мире. Мысль, едва только появившаяся, тут же улетела в бескрайную вселенную, где ее будут пестовать сотни умов! Какое роскошное изобретение!

Цыплухин никуда не пошел.

Он остался дома и засел за ноутбук. Зарегистрировался в Твиттере. И уже к вечеру писал свой первый твит, и, как вольная птица, полетела мысль! С тех пор он каждый день набирал эти короткие фразы, а Твиттер не принимал многословия, там нужно было выжимать мысли, как стираное белье, оставляя только самую суть. Георгий гордился своим умением высказаться, не впадая в рассуждения, неотразимо уколоть словом. Но вчера! Треклятый алкоголь! Как он жестоко бьет, как не щадит беззащитность!

– Жорж! – тем временем не унимался Андрей. – Проснулся гражданский разум? Ась?

Буркнув приветствие, Георгий свернул с дорожки и пошел через лужу, сразу хватанув в ботинок воды. Но уйти от этого разговора захотелось немедленно, сейчас же… «Что же это, – думал Цыплухин, – даже этот Андрюха в курсе… Под каким же он там именем обитает?»

Был среди его подписчиков в Твиттере странный персонаж под ником «Вислоухий скепсис». Именно под ним заподозрил Андрея Георгий и, оглядываясь на Голубева, который осклабился и махал рукой вслед, радовался, что тот не пошел следом. И еще поразило его во вчерашнем дне обстоятельство, заставившее его теперь бродить в стылых лужах, и когда он выбрался на сухую дорожку, понял, что смущало его – Аня… Ведь он дал ей свой адрес в сети! Свою страницу! Она вроде бы заинтересовалась. А сейчас зайдет, а там такой швах… И он стал ругать себя, своеобразно, как это всегда делал, тщательно обходя матерные выражения, которые с легким презрением сохранил в памяти с самого детства. Пинал собственное невежество – зачем взялся за тему на нетрезвую голову? А теперь она прочтет… Вчера, когда их знакомили, он поразился нищете ее глаз. Они были бледные, совсем бесцветные. В ее взгляде он словно разглядел осенние парки, в которых свищет ветер. И она стояла перед ним, как разложенная лестница с высокими ступенями – возвышалась на целую голову. И краснощекий весельчак Апанасов, знакомивший их, увел ее танцевать и громко заливал ей в уши казенные речи про красоту фигуры и несомненное обаяние. Но Георгий выждал, когда танец закончился, подсел к ней на диван. Она рассказала, что работает в избирательном штабе либеральной партии… нравится, интересно… радует и движуха, и экшн, которые дают выборы… Голос у нее был немного гундосый, а Георгий, спешно записывая номер ее мобильного телефона, в ответ продиктовал ей адрес своего блога. И вот теперь такой прокол! Ему всегда нравились высокие женщины, и эта Аня, брюнетка, не чуждая алкоголя и сигарет, легко возбудила в нем хмельное любопытство, оно и ныне не прошло. Цыплухин решил, что обязательно встретит ее снова у Апанасова, и отправился в гости.

Тот жил неподалеку от набережной, в самом центре города, в тех завидных домах, в которых в прежние годы обитали сплошь партийные бонзы и прославленные артисты. Как ухитрился Апанасов заиметь квартиру в таком престижном месте, история умолчала, однако сам хозяин намекал, впрочем, весьма туманно, о могущественных тетушках и влиятельных бабушках, но кто именно его облагодетельствовал, так и осталось загадкой.

2

– Ты чай будешь или кофе? – зычно спросил Апанасов, когда отворил ему дверь. – Вижу – доволен! Опять нащебетал что-нибудь умное, признавайся!

– Чай, – подумав, ответил Георгий и только после этого переступил порог.

Квартира представляла собой великолепное сборище неуместных вещей. Прямо посреди комнаты, заслоняя рояль, стояла статуя Афродиты с обрубленными руками, раскрашенная в цвета российского флага, а на длинном ковре, который, убегая из коридора, сворачивался в зале, умостились урны из соседнего парка, монументальные бетонные урны с лепкой. Апанасов именовал их «пепельницами» и притащили их в разгар вечеринки, загоревшись такой дикой идеей и без промедления воплотив ее. Наутро сил тащить обратно уже не было – так их и оставили. В зале стояло три дивана, заваленных журналами и одеждой, а на кухне – барная стойка, перегруженная пустыми бутылками.

На столе тараканно шуршала бумага – Георгию казалось, что рыжие насекомые ползают там и днем и ночью, уже не опасаясь дневного света. Однажды он остался на ночь у Апанасова и сильно пожалел – проснулся оттого, что таракан полз по его лицу. И то чувство мерзкого презрения, которое он еще долго с себя стряхивал, когда выкинул таракана, преследовало его до утра, он так и не смог сомкнуть глаз.

Хозяин же не заботился о мелочном комфорте. Апанасов, готовый любого заткнуть за пояс красноречием, был выше мелких житейских дрязг. У его характера было такое свойство, что чем больше на него нападали, тем сильнее он становился, и никому еще не удавалось одолеть его ни хамством, ни холеными аргументами. Это свойство всегда восхищало Георгия – он, когда встречал активное сопротивление, обычно скисал. Апанасов же мог спорить без перерыва с кем угодно, мог провести всю ночь за чашкой остывшего чая, доказывая попавшемуся собеседнику парадоксальность, к утру становившуюся пресной, надоедая собеседникам до того, что об этом больше никогда и не говорили. Но Апанасов словно был создан для таких ночей, он поднимался из-за стола полным сил, и гораздо хуже ему приходилось, когда изнывал от недостатка общения. Он любил говорить под пиво, и по всей квартире валялась застывшая чешуя чехони, обрывки колбасной кожуры, пустые упаковки из-под чипсов. А хозяин, нимало не смущаясь беспорядком, только и делал, что доказывал очередному приятелю, смакуя эпитеты, бестолковую сущность нынешнего государства и необходимость немедленного взрыва, гораздо более мощного, чем ядерный взрыв, взрыв миллиона людских сердец.

Иногда, особенно при быстротечном знакомстве, его можно было принять за бесталанного хама, горланящего чужие слова, а за душой не имеющего ни звука. Однако эта первая мысль быстро отступала. В квартире повсеместно попадались книги, иногда в самых неожиданных местах – на антресолях, на балконе под связкой газет, на кухне под раковиной. И, как убедился вскоре Цыплухин, хозяин тщательно прочел эту разбросанную библиотеку, и каждую свою мысль он пестовал, аккуратно простирывал, пока она не становилась стерильной, его собственной. Сам о себе Апанасов говорил, что совесть свою нашел обыденкой, проездом в город Серафимович. Тогда компанию, ехавшую в монастырь в паломническом порыве, завернула милиция. В чем там было дело, кого они искали – так и осталось неизвестным. Но непревзойденное хамство милиционеров и то, что одну из подруг едва не изнасиловали в туалете, пользуясь своей безнаказанностью, потрясло Апанасова настолько, что еще долго весь мир для него был пуст, даже собственный ум воспринимал, как выжженную пустыню. Они вернулись тогда злые и готовые на глупости. Друзья пошли и закидали яйцами милицейское отделение. Апанасов остался дома. Ни с кем не говорил, забросил друзей, читал книги и курил в форточку. А однажды ехал в троллейбусе, и состоялся, по его же словам, «случай, перевернувший жизнь». По салону ползла кондукторша, неторопливая, как нефтяной танкер. Отщипывала билеты и двигалась дальше. Двое молодых пареньков – если не школьников, то только-только студентов – увиливали от оплаты. Показалось, они были чуть навеселе. Кондукторша костерила их за гранью приличия. Те отвечали в такт. Хлесткие выражения летали, как перчатки, в обе стороны. Тут к паренькам придвинулся мужик, плотный, хищно оскалившийся мужик. Облокотившись на перила, он высказывал пацанам, и те менялись в лице – один вышмыгнул на остановке, другого мужчина удержал за ворот и ткнул кулаком под ребра. Пацан побледнел и кивнул. Апанасов, долго наблюдавший за этой несправедливостью, не выдержал. Шагнул по проходу и, не говоря ни слова, врезал мужику в ухо. Тот охнул, но руки не ослабил, и Апанасов ударил снова.

Только тогда мужик разжал руку, достал удостоверение. Пацан выскочил на остановке. Они тоже вышли. Зашли в сквер, сели на лавочку.

– Нападение – штука тонкая… Зачем ты это сделал, кто тебя знает. Может, в сговоре с ними? – говорил чекист безразличным тоном. И весь этот тягучий разговор настолько уязвил Апанасова, что он еще долго вспоминал глаза чекиста, совершенно безжизненные глаза. Чекист внушал ему спокойные, разумные вещи, но во всем тоне чувствовалось презрение к нему, такое откровенное презрение, словно перед ним была бессловесная вещь, а не человек с живой душой.

И Апанасов смотрел вниз, на подтаявшую землю, на едва проступавшую морщинистую траву. Понимал, что стал для чекиста обыденным найденышем – полез защищать малолетку, вот дятел… да еще ударил… и слушая слова, казавшиеся отравленными, он все-таки вывернулся, а скорее, у чекиста было благодушное настроение, он отпустил его, всего лишь за купленный в магазинчике коньяк, хоть и дорогущий, но всего лишь коньяк. Апанасов ушел целый.

И это сдавленное ощущение, жившее в душе в тот вечер, раскрепостило Апанасова. Он понял, что все устроено не так, как должно, что любой благородный поступок обязательно будет наказан. И ушел если не в борьбу, то в тихое, недовольное всем сопротивление, приведшее его в результате в стан непримиримых, затаившихся до времени, но ждущих своего часа.

– Кофе неповторим, – сказал Апанасов, когда Георгий зашел на кухню и сел за стол. – Он великолепен, как близость чужих женщин…

– Я же чай просил, – улыбаясь, напомнил Цыплухин, но Апанасов даже не услышал. Он весь был в своих мыслях, несшихся, не разбирая пути.

– Ко мне тут забралась мечта, – говорил он, – такая, знаешь, незваная гостья… Но я ей очень рад, по странной случайности.

Георгий слушал. Знал, что Апанасова нельзя торопить. Он сам все расскажет, но в свое время. Сейчас надо молчать. И Цыплухин терпеливо ждал, оглядывая кухню. Снял и протер свои тощие очки. Удивительная причуда случая, что они познакомились с Апанасовым! Знакомство их случилось, как ни странно, на пляже. Народ весело праздновал гулящую пятницу, а Георгий с подругой, школьной давней знакомицей, выбрались на пляж. Искупались, взяли пиво в киоске под навесом. Не спеша разговаривали, солнце заходило. Рядом, на двух шезлонгах, корогодились двое парней из Екатеринбурга. Они и с горки скатились, и на моторке носились…

А потом стали приставать к девчонкам, пребывавшим на соседнем полотенце с банками пива. Шутили что-то. «Мы, суровые уральские парни…» Им отказали. Парни начали потихоньку, но злиться. Тут к ним и подсел Апанасов. Откололся от своей компании, шумевшей по соседству, учуял конфликт. Высокий, краснощекий, голубоглазый. И он их уболтал, конфликт исчерпался. Выпил с ними пива.

«Все путем, – говорили ему уральцы, – и у вас тут есть пацаны, оказывается…»

И так у него четко получилось, что Георгий не поленился, подошел.

– Я о вас в своем блоге хочу написать, – сказал он ему тогда, – как о ярком представителе гражданского разума…

Апанасов оживился. Наговорил ему еще много всяких умных вещей о роли сетевого пространства…

А потом, спустя неделю, уже написав о нем в блоге, Георгий увидел Апанасова в кафе «Черная зебра», выпивавшем посреди шумной компании. Апанасов обрадовался ему, как любимому родственнику. Тот вечер они уже заканчивали в этой самой квартире, той самой веселой прорвой, душой которой и был Апанасов. И с тех пор Цыплухин вошел в круг людей, посещавших квартиру, а он беспрерывно множился новыми лицами, уследить всех было трудно.

– Смотрел я выдумки новостей, – продолжил тем временем Апанасов. – И что-то грустно мне стало совсем. Многим наши чиновникам слишком дорого обходится бракоразводный процесс с собственной совестью… И нам вместе с ними тоже недешево…

– Политика… Опять… – констатировал Георгий, а Апанасов почти выкрикнул:

– Да! Она! Куда же без нее? В России без нее теперь не обойдется даже самая безоблачная мысль. А как ты хотел? Сколько уже можно этой азиатской хитрости, этой игры слов и теней. Пора уже, натерпелись! Знаешь, у каждого человека есть возраст, когда заканчиваешь ругаться матом, потому что хоть и медленно, но безнадежно умнеешь. А у нас так не умеют… У нас многие ругаются, когда уже все сроки вышли. Так и власть наша. Она уже не поумнеет. Поздно.

Апанасов снял с плиты кофейник, терпеливо дождавшийся окончания мысли, не выкипевший.

– И как нам быть, тем, кто поумнел вовремя? Терпеть этого правящего неуча? Не знаю, мне кажется, не выдержу…

– И что же делать? – уточнил Георгий. Он всегда во время их разговоров играл роль сомневающегося, ему все приходилось доказывать. Не исключено, именно этим и был симпатичен Апанасову. Тот любил противоречия и напористых спорщиков, но еще больше – интеллигентные вопросы и мягких, податливых собеседников. Именно тут расцветало его красноречие, как небывалый цветок.

Кофе был терпким. Приноравливаясь к его вкусу, Георгий пил осторожными глотками. Апанасов в своем цветастом халате взгромоздился на подоконник. Рядом вертелся его рыжий кот, любимец хозяина, и наконец уселся, отвернувшись к окну и выставив Георгию пушистый зад. Цыплухин предпочитал собак и поморщился. Его давно раздражал этот рыжий наглец, все время норовивший запрыгнуть к нему на колени и оставлявший на брюках мелкие цепучие шерстинки.

– История полна доносов, – продолжал тем временем Апанасов, болтая ногами и прихлебывая кофе. – Вся история – профанация, пустая фальшивка. Революции – это неизбежность, это как антибиотик, как лечебное средство. Ничего лучше не изобрели до сих пор. Вся эта вольная пошлость про консервативный прогресс – болтовня, ширма… Боятся только правды и решительных людей. И близится это время! Наше время близится!

Апанасов облизал ложечку и соскочил с подоконника. Кофе закончился. Рыжий кот встрепенулся и, спрыгнув вниз, пошел к холодильнику, облизываясь.

– И не пришло ли время яичницы? – бодро вопросил Апанасов.

Это был его традиционный завтрак уже много лет. Приготовление ее было ритуалом, который хозяин квартиры соблюдал с неприкосновенной педантичностью.

«Пока жарится яичница, – говорил он, – обязательно родится дельная мысль! Это неизбежно, это даже справедливо! Ведь что может быть благороднее в мире, чем приготовление пищи!»

Разговаривая, Апанасов доставал приборы. Они были у него старинные и массивные – явно не советской выделки, ножи и вилки с вензелями дворянской фамилии Алентьевых, доставшиеся хозяину окольными путями, через связи в ломбарде. Апанасов гордился этой своей собственностью. «Как представлю, – говорил он, бывало, – какие люди этими ножичками и вилочками кушать изволили, так прямо и замрет дух от чувства причастности к истории – прекрасное чувство, кстати!»

И каждый раз он выкладывал эти старинные вилки с длинными зубцами, ножи с чуть погнутыми лезвиями как величайшую драгоценность. Ни один предмет так и не пропал, хотя столько людей приходило на потчевание, что хоть одна вилочка обязана была затеряться в нечувствительном кармане, однако все оставались на месте.

В дверь позвонили.

– Сейчас продолжим! – заверил Апанасов и, дробно стуча босыми пятками по паркету, выскочил в коридор. Георгий поднялся следом, выглянул.

– Кто там? – спросил хозяин. Из-за двери глухо ответили.

Апанасов пригладил рыжие волосы и открыл дверь.

Вошел парень с хилой шеей и вертлявыми движениями. С первого взгляда его облик, мелькнувший в коридоре, не понравился Цыплухину. Парня этого все называли Вьюн, имени его Георгий не знал. Несколько раз он уже видел его, и каждый раз отвращало от этого человека какое-то непонятное чувство, словно видел перед собой хищника, по недоразумению выпущенного на волю.

– Присаживайся! – широким жестом пригласил к столу Апанасов.

– Хавчик есть? – быстро спросил Вьюн, опускаясь на табуретку. Сделал он это подчеркнуто прямо, струной замерев, едва коснулся ее. Был он вроде расслаблен, но во всех его движениях чувствовалась скрытая сила, нервная энергия, готовая прорваться и словом, и жестом. Цыплухин, сторонившийся таких людей, и теперь попытался отодвинуться подальше.

– Как раз готовим! – лучезарно ответил Апанасов и снова отвернулся к плите. – Как там, путем все? – уточнил он, обращаясь к Вьюну. Георгий отметил, что Апанасов соскочил с того высокого стиля, который выдерживал при нем.

– Идут дела, идут, – негромко, с легкой хрипотцой ответил Вьюн.

– Реальная революция – дело простых людей, – сказал Апанасов и перевернул яичницу: всегда обжаривал с обеих сторон. – Ведь куда ни плюнь, болтунов море… Вот господин Вьюн, – он уже явно обращался к Георгию, размахивая деревянной ложечкой, – самый настоящий революционер… непримиримый! Не хмурься, не хмурься… Ты думаешь, я тебе куклу здесь показывать буду? Это блогер известный, из наших, дядя Жорж у него погоняло…

– Лады, – согласился Вьюн и чуть расслабился, положил локти на стол.

Цыплухину польстила та серьезность, с которой его представил Апанасов. Он даже увереннее взглянул на Вьюна.

Тот сидел, качая на ладони дешевый мобильный телефон. Был он серьезен той непредсказуемой серьезностью, которая может обернуться и беспечным бахвальством, и настоящей агрессией. Такой любую неосторожность разговора может повернуть против собеседника, зацепиться за любую мелочь. И Георгий молчал, выжидая.

А Вьюн, выставив ногу из-под стола и глядя на коричневый, протертый на носке ботинок – а в квартире Апанасова никто не разувался, была такая непреложная традиция, – говорил:

– Гуляли вчера по парку. Так, ниче стремного, по мелочи. Встретили одного – шустрый оказался. Стребульнул, не догнали…

– Ты знаешь, как я увлекся философией Сартра? – снова обернулся, размахивая ложечкой, Апанасов. – Эти двое развели пацана на жесткий диск. Вы ж с Парамоном были? Ну расскажи, что ль!

– Пацан левый был, в парке и встретился, – лениво заговорил Вьюн. – Нес диск куда-то. Ну поделился. Зато целый ушел.

– Так вот, – снова встрял Апанасов. – Принесли они мне диск. Самим-то зачем? Ну, я взял, почти даром. Открываю. Смотрю – а там философских книг немерено! Ну я раньше так, без напряга к философии. А тут увлекся! Прям поперло, знаешь! Сутками от компа не отлипал. Все прочел. Так что тот паренек меня на философию и подсадил.

– Че для хорошего человека не сделаешь, – ухмыльнулся Вьюн.

Апанасов с размаху шлепнул яичницу на тарелку посреди стола.

– Пожалуйте кушать.

Вьюн взял вилку и недовольно сказал:

– А как же согреться?

Апанасов выставил на середину стола бутылку.

– Ты прав, так не пойдет… Надо выпить!