Текст книги "Лабиринты угроз"

– И весь мир будто перевернулся. Совсем по-другому стала на вещи смотреть.

Что-то меня раздражало в этой ситуации с парашютом. Она говорила так таинственно, словно облетела вокруг Луны. Ну прыгнула и прыгнула.

– Тебе не понять, ты не прыгал, – сказала она, когда я ей это заметил.

Потом выяснилось, что они прыгали со своим парнем. Спустя несколько лет она рассказала, что в тот день они тряслись оба, было страшно до судорог. Их оставили ночевать на полигоне перед прыжком, который был назначен на раннее утро. И ночью стало так страшно, что они совместно решили как можно быстрее выпить, но вино не сняло ужаса, и прыгали они почти в панике, предчувствуя катастрофу, но тем не менее приземлились благополучно.

Пиво не хмелило меня в тот вечер, искреннего смеха не было. И Варя была как будто зажата. Радостной и откровенной беседы не получалось. И совсем скоро беседа свернулась, как услужливая змея. Мы дошли до остановки.

– Вон там я училась, там моя школа, – указала она в сторону торгового центра.

– В торгушке, что ли? – пошутил я.

Она надула губы.

Тем временем подъехала маршрутка, но Варя медлила. Мне показалось, что она ждет поцелуя, и тут я совсем не вовремя вспомнил про свой зарок. Как я умудрился не поцеловать ее, когда она была так рядом? Этот вопрос потом ржавыми гвоздями коробил мою душу, разрывал ее своим корявым несоответствием. Все располагало к поцелую, но его не произошло! Блеф, невозможность! Но она не дождалась поцелуя и уехала домой. Как я не изорвал свои пошлые принципы, в жертву которым принес этот вечер! Даже улыбка, помнится, играла на устах моих. Пошлый дурак! Упустил такой невиданный шанс и даже был счастлив, что одержал победу над собой! Победитель! Только спустя несколько дней, уже заподозрив катастрофу, начались первые душевные судороги… Увы, чутье не подвело, она не простила меня!

Но сначала не было никаких подозрений, я был уверен в себе, как африканский павлин! Разве она откажет мне – куда! Я ее покорю снова, как только захочу! У меня целый набор обаятельных приемов, как коробок у фокусника, выбирай любой! Льстить ее красоте и самолюбию, это ведь и правда пошлое занятие! Лучше сразу сдаться на ее милость! А вот если обижусь, если забью на нее, если перестану звонить, если заподозрит, что не нуждаюсь в ней, – только тогда и способна любить красивая женщина, когда ее отвергают! В этом я был намертво уверен и раскрашивал свою жизнь всякими мелкими посиделками с друзьями, потешными встречами, имея свой расчет, свою тонкую мысль. Вот она, такая красивая и молодая, всеми обласканная за свою томность и грацию, которых и правда ей не занимать, уяснит неожиданно, что мне не нужен ее пытливый взгляд, что я проживу без ее поцелуев и не повешусь, если мне откажут, а напротив, оживлюсь, пойду дальше гулять! В первый раз ее это не заденет, во второй кольнет, а на третий она уже моя! Изменит всему, кинется за мной, только если будет думать, что не нравится! Эту логическую цепочку я искренне додумал до конца и был до мутного ужаса уверен в своем успехе. Как-то даже расслабленно затихли все мои ревнивые мысли в ее сторону, которым давал раньше волю. Все! План завертелся. Я и предположить не мог, какой крах потерпит этот мой совершенный план.

Видимо, я перегнул палку. Похоже, не звоню слишком долго и меня забыли. Судя по всему, я влип. Это я понял, когда наконец сам ей позвонил. Сдал характер, не выдержал. А она беспечно ответила: «Алло!» Этим обыкновенным «алло» на все мои душевные беснования! На мой огонь и трепет! На пустоту дней моих, скрашенных, правда, разнообразными утехами, но не с ней же! Было похоже, что я сдаюсь и битва проиграна. Когда услышал ее голос, понял, что не могу без нее. И самое подлое было в том, что и она догадалась, это ясно звенело в ее голосе, как монастырские колокола, она уже владычила мной, правила моим интеллектом, заведовала моими мыслями. И вот оказия, стоило мне позвонить, как тут же и встреча случилась – не дотерпел совсем немного! Как я уже упоминал, семьи наши пребывали в тихой, но глубокой ссоре. Разрешению прежних неурядиц ничего уже, казалось, не могло способствовать. Хоть семьи не разрушились в хлам, восстановившись, как древняя мозаика, по мелким кусочкам, все же таки перемирия так и не состоялось. А тут как на грех назрел юбилей у одного крайне уважаемого в культурном мире человека. Поэт этот, облагодетельствованный судьбой и, видимо, талантом, давно уже слыл человеком деловым и респектабельным. Владел строительной фирмой, руководил департаментом в администрации – словом, щеголял своим достатком и был не против его продемонстрировать. Дегустация его талантов должна была состояться в Драматическом театре, и на вечер стихов попали и наша семья, и Клецовы. Они расположились всего рядом дальше нас, правда, у самого прохода, а мы сидели в центре. Отец мой долго их не замечал, а мать увидела сразу. Не знаю, чем закончились эти взаимные взгляды, – я вышел в фойе, втайне угадывая, что и Варя может оказаться поблизости. И точно, она подошла с лестницы, как всегда пылая своей красотой, на каблуке настолько высоком, что чуть не сверху на меня глянула, с такой доброжелательной улыбкой, что я чуть не поперхнулся комплиментом, и вместо затейливой фразы ограничился «приветом».

– Ага, и ты здесь! – сказала она. – Я догадывалась, что будешь… Что там? – спросила она, кивнув на зал.

– Еще не начинают, – ответил я. – Погуляем пока?

– Давай! – звонко согласилась она.

Мы прогулялись между длинных столов, на которые расторопные официанты спешно выставляли фужеры с шампанским. Нам повезло, мы оказались возле столов раньше, чем вся толпа, в другой части зала, заметила соблазнительные фужеры. Стояли под шторами, тянули шампанское.

– Я первый раз здесь, – сказала она. – Мило тут. Ты посмотри, как эти кинулись…

К столам действительно устремились все, перегоняя друг друга. Суетились массивные женщины, заталкивая под мышки сумочки, мужчины в костюмах тоже тянули руки к драгоценным фужерам.

– Скучно как все, – сказала Варя. – Ведь они все чиновники, прогнившие, куда им этот бокал, привыкли жрать на чужие деньги…

Я не ожидал от нее такой речи. Даже стало обидно, что не я, а она завела такой революционный разговор – мне всегда был близок этот терпкий сок недовольства, эти розы с утаенными шипами, выращенные в заботливом саду, но которые когда-нибудь непременно ужалят самовластного садовника.

– И ведь никто, – продолжала Варя, – не прыгнет на стол, не закричит: «Что же вы делаете, как вы живете свою жизнь, что вы трепещете над бокалами и над должностями, счахнете вы в своих кабинетах!» Нет ни одного с живой кровью, все пустые, все боятся! И даже мы с тобой этого не сделаем, – неожиданно обратилась она ко мне за этой призрачной помощью. – Даже такие, как мы! Что уж о них говорить! Так и хочется вскочить на стол, перебить всю посуду, разрушить эту их идиллию…

– Они этого не стоят, – заметил я.

– Да, поэтому такие, как мы, этого не делаем…

Я очень ободрился от этого сочного «мы», от того, что она записала меня в сообщники, а ничего не желалось более в ту минуту, чтобы быть с ней в любом ее деле, в любой задумке! Моя собственная предприимчивость простаивала, а ее била, не зная края! Какая она все-таки бесподобная, какая страстная! Ничего так не хотелось мне, как прижаться к ней, но на беду не танцевали, хотя какая-то расхлябанная музыка, ни к чему не обязывающая, и текла где-то в дальнем углу зала. И я уже выдумывал подвиг, который осилим вместе, когда она сказала:

– А давай сядем в заднем ряду, возле выхода! Я думаю, будет так скучно, что мы сбежим.

И едва вошли в зал, начал медленно таять свет. Представление близилось. И мы сели с краю, условившись уйти, если будет скука, но как назло вечер выдался интересным, и мы просидели до самого финиша. Она ушла искать своих, я тоже собирался, и у нас было только несколько минут в вестибюле, когда мы снова оказались рядом.

– Когда увидимся? – спросил я.

– Ты звони, – ответила она.

– Может, сегодня?

– Нет, сегодня мы с подругой встречаемся, это святое…

И прежде чем уйти, она остановилась перед статуей обнаженной женщины, стоявшей в вестибюле.

– Как тебе ее грудь? – вдруг спросила она.

– Да ничего, – ответил я, не ожидая такого вопроса.

Варя как-то странно взглянула на меня и сказала раздраженно, словно я провинился перед ней:

– Ну, тогда пока!

Я так и остался стоять, угнетенный собственной неуклюжестью. Варианты ответов на вопрос крутились в голове моей. Но какой из них был правильный? Этого я решительно не понимал.

Родители мои вышли из театра недовольные и мигом поймали такси. За всю дорогу не было высказано ни слова, а едва перейдя порог, папа мигом улепетнул в кабинет и запер дверь на ключ. Он запирался только в приступах самого отчаянного раздражения, только предчувствуя конфликт. Там, у себя, за открытой книгой, злость выкипала из него, как из кастрюли, у которой приподняли крышку. А мне, с моим истерзанным самомнением, оставалось только бродить вокруг телефона, замышляя позвонить Варе, но зачем звонить, бросать слова впустую, расстались час назад, а я уже соскучился, а она-то наверняка нет! Еще отпугну ее своим назойливым любопытством, хотя куда уже больше, и так отпугнул как мог. Да и куда бы я ей позвонил? Сидит сейчас с подругой в кафе, если подруга – не вымысел, скрывающий молодого человека, целующего ее сейчас где-нибудь на лавочке. И от таких мыслей хотелось влезть на стену, зубами срывать замки со дверей, отделяющих меня от нее, разорвать этот порочный круг, в котором я заплутал, ища ее. Звал, стоял перед окном, глядя в звездный мороз, в оглушающую темень за окном. Где же она, с кем? И не утерпел, позвонил – сотовый ее был отключен. И снова накатила такая удушающая ревность, что не выдержал, схватил дубленку, выскочил в подъезд, отмахал по лестнице вниз и, выйдя в морозную тишину, под снежную сыпь, медленно реющую с небес, под фонарь, сжигающий свою яркую жизнь, ощутил, что без нее пропадает смысл, что все ни к чему, эти лишние предметы – луна, звезды, череда машин перед подъездом – все теряет свою разумную оболочку, расплывается под градом дурных мыслей, несется вскачь отчаяние, перемахивая сугробы. И с окаянной душой, стоя посреди снежного моря, в далеком городе, посреди России, я понял всю тщету этого пустого мира, перенаселенного умными мыслями, ни одна из которых не объясняло всего так коротко и понятно, как это вечное и надоевшее «любовь»… Я злился на себя неимоверно, злился и на нее заодно, и на луну, и на скользкие плиты, по которым шагал вперед и назад. Что-то ясное и приглядное открывалось в мире, и ради этого открытия я готов был забыть все, что было, все, что могло быть, позабыть и себя самого. Мне было жарко и весело, когда я понял, что чувство мое так крепко, как электрический трос, и что пошлости в нем нет ни на грамм, а все чистое и светлое, словно ручеек в ворчливой и ветреной роще. И так было сказочно, что это возникло, что я могу так чувствовать, что смеяться хотелось. И сомнений не было, что она разделит со мной это чудесное чувство, ведь чудеса не являются просто так, а это было чудо, и мы будем вместе, и так я мечтал два часа, прохаживаясь под окнами, и, вернувшись домой, был счастлив и покоен. Звонок свой отложил до завтра. Это чувство, я был уверен, не уйдет от меня. И назавтра я ей позвонил в половине второго, чтобы не тревожить ее сон – вдруг поздно легла? Она заспанно отозвалась. Неужели гуляла целую ночь? Нет, ответила, в двенадцать уже была дома.

* * *

И вот я стал ей звонить. Это самое дурацкое занятие, какое только может быть – звонить! На пятом звонке я почувствовал стойкое, не проходящее унижение. Она не иначе издевалась надо мной! То она в душе, то на пляже, то в солярии, то на даче, то в компании каких-то сомнительных, совершенно мне непонятных друзей, звенящих бокалами, – словом, через две недели я был окончательно измотан. Я чувствовал, что проигрываю фатально. Что она уже сообразила, что я втрескался, и играет со мной, как с вялою мышью. А как тут не сообразишь, если звоню без конца! Но она очень грамотно выбирала поводы, чтобы мне отказать – и не повторилась ни разу! Одно время я работал на износ, набирая ее номер, накручивая по полусотне звонков, а она радостно откликалась на следующее утро и уверяла, что не слышала звонка, что случайно включился на телефоне режим «без звука». Полтораста звонков без внимания – как такое можно пережить! Я метался по комнате, немой от злости, срывал со стен старые плакаты, которые берег с самого детства как дорогую память, плевался с балкона, пытался бить стену и разом осушил руку. Как она могла так изгиляться надо мной? Кто я ей, дешевый мальчик, которого можно водить за цепку в носу, как бычка? Зло разбирало меня на части и собирало снова, я готовился ехать к ее порогу и трезвонить в звонок, пока она не соизволит открыть, собирался выслеживать, ревновал ее к этим призракам, которые жили где-то там, в ее особенной жизни, недоступные для меня. Одна только мысль удерживала меня от стука в ее дверь, ведь если бы я совершил эту приятную глупость, немедленно бы позвонили моим родителям, сообщили, что я скандалю у чужих дверей, это было бы невыносимо, не простил бы себя. И вот в этой молчаливой апатии пройдено было две недели. Я научился разговаривать с телефоном и разучился говорить с Варей, так мало она мне уступала секунд на разговор. Это все меня томило и мучило нестерпимо. И наконец, после стольких звонков, она взяла трубку и согласилась пойти в кафе. О боги! Проклиная жизнь, я несколько погорячился. Все надежды воскресли во мне.

И надо же, какая блаженная глупость! Выехав к ней, я угодил в пробку. В банальную, простонародную пробку. Водитель нашей маршрутки ругался и рулил посреди многополосной дороги, а я чаял встречу и молился, чтоб дождалась! Трубку она не взяла, когда я звонил за пять минут до роковой минуты, за которой начнется отсчитываться опоздание.

Выскочил, понесся по улице – к месту встречи. Тут – звонок.

– Ты где?

– Я на противоположной стороне еще…

Мы встретились на переходе. Она была в легком, искрящемся бешенстве.

– Ты чего, совсем больной? Ты опоздал на пятнадцать минут! На пятнадцать!

Сгладилась она только после шампанского. Успокоилась. В это кафе я вел ее за руку чуть не силой. Она сопротивлялась и утверждала, что уедет немедленно после моего вопиющего поступка. А потом в этом глянцевом кафе, когда очутился с ней один на один, я торопился не упустить случая и говорил, говорил… Как меня не понять! Ведь если бы она снова исчезла, могло пройти и несколько месяцев до нового свидания, а это необъемное время уничтожило бы меня, стерло в мелкую пыль. Я слишком ясно осознавал, то она мне необходима для банального вздоха, для утренней свежести, для вечерней тишины. И как бы я отпустил ее? Но приходилось говорить, потому что ничего лучшего я придумать не мог. Она была больна простудой, у нее была температура, но она гневно отвергла мое возмущение тем фактом, что она не в постели с градусником.

– Еще чего, – заявила она. – Пока молодой, надо гулять, успеем отлежаться!

Мы пили шампанское, и медленно плыли вокруг нас радужные призраки официанток, искрящиеся от игривого цвета, который распылял крутящийся под потолком стеклянный шар. Дискотека еще не начиналась. Допили шампанское. Уходить мучительно не хотелось, но выхода не было.

– Душевно посидели! Хорошо день заканчивается! Неожиданно! – сказала Варя, выходя из кафе.

Ловили маршрутку под ледяным ветром. Я все думал, как бы ее поцеловать. Но она держала расстояние, ту жуткую дистанцию в несколько десятков сантиметров, которую я не смел преодолеть. Она была недоступна, как сфинкс, о поцелуе и речи быть не могло. А когда уехала, ледяной суховей ворвался в мое сердце и начал свистать там, как полночный тать. О новом свидании мы не договорились. Только смс я ей написал: «Съязвить напоследок? Ты вчера была очень красивая… Хоть и больная». Она на мою подначку ответила хладнокровным молчанием. Это молчание, как лютый червь, изводило меня.

* * *

Следующую встречу я вырвал у ней только полгода спустя. Что она творила со мной эти месяцы – не передать. Звонил я ей без перерыва. Она отвечала примерно на каждый тридцатый. Поводы менялись, только ответ оставался один. Я уже отчаялся застать ее в хорошем настроении. Она начала капризничать и обижалась на любую мелочь, которую я невзначай пророню в разговоре, как выпавшую из кармана монетку. Сразу подхватится! Кричала в трубку, что не хочет со мной гулять. Что у нее другие, гораздо более значимые дела. Что мое внимание ей лестно, но отнюдь не первостепенно. Что если я перестану звонить, трагедии не будет. Что она устала от моей назойливости и хочет наконец передохнуть. Но вот после долгих месяцев льда наступило лето. Я обиделся на нее и не звонил месяц. Держался, как курильщик, бросающий свою роковую привычку и считающий каждый день. Но вот не выдержал – позвонил, и она тут же согласилась на встречу. Так просто, словно не было многих месяцев отказов. Как угодил в такое удачное время со своим звонком, я понять не мог, а только кипел от радости. Долгожданный миг совершался, а я оказался не готов совершенно. Заметался по квартире в поисках чистых брюк, ринулся бриться, наводить лоск. Выехал заранее, чтобы не совершить былой оплошности, был на месте встречи за полчаса до назначенного времени. День был жаркий. Раннее лето сразу подавило город, как мягкой периной, тяжелым и удушливым жаром. Люди вокруг шли в разноцветных, радостных одеждах, словно лето принесло с собой один сплошь праздник. И воздух был пряный, и набежавший ветерок ласкал и манил… И отчего совершилась такая сказка в мире, я совершенно точно знал – все было оттого, что Варя будет со мной.

Она приехала в синей маечке, короткой юбке и огромных черных очках. Не сразу заметила меня, и со своего места я разглядел, что она если и изменилась, то только похорошела, и обаяния в ней прибавилось, и стати, и уверенной походкой она направилась ко мне, улыбнулась, сказала: «Привет». Я охрип ответным «приветом». Как всегда, она заворожила меня с первого слова. И всю дорогу я так и не мог прийти в себя, говорил банальные глупости, хотя столько было чего сказать! Мы прошлись до набережной, купили кока-колы. Впереди возвышались карусели, и одна из них, развесистая, самая страшная – когда она разгонялась, сиденья летели над Волгой, и казалось, вот-вот лопнут тросы, и улетишь в водную гладь…

– Ты прокатишься со мной на ней? – спросила Варя. И в вопросе ее чувствовался подвох, словно она проверяла меня, хотела уточнить мои чувства, которые и так были ясны для нее, что она это спросила только ради формы. Я раздраженно отказался.

Жара была дикая, мы спустились к самой воде. Там купались. Из воды вылезал какой-то мрачный дедок, цепляясь за железные стропы уходящих под воду ступеней.

– Нырнуть, что ли? – спросил я в шутку.

– Ныряй, – ответила она.

И тут опять я понял, что она проверяет меня, что ей в сущности все равно и если я даже и нырну сейчас прямо так, не раздеваясь, с документами и деньгами в карманах, это никак на нее не подействует. Скажет: «Дурак» и пойдет дальше, и будет права. «Не любит она меня», – пронеслось в голове. И нырять отказался.

– И все же ты не экстремал… – Варя произнесла это с насмешливым сожалением.

Возвращались назад через мост.

– Приезжает «Смэш», – указала она на афишу, висящую над дорогой.

– Да, – процедил я сквозь зубы, – здорово.

Варя мельком глянула на меня.

– И все-таки мы не понимаем другу друга, – молвила она вдруг.

Мы прошли по набережной, выискивая лавочку, где бы присесть, но все они были грязные, а на одной стояла открытая банка соленых огурцов. В такую жару на них страшно было смотреть. Так и не присев, мы добрались до остановки. Всю дорогу я соображал, как бы поудачнее напроситься ее провожать. Боялся отказа до безумия. Если она скажет, что поедет одна, весь этот день ухнет в пустую бездну. И когда ждать новой встречи, сколько месяцев томиться? А так все будет возможно – и душевная прогулка, и поцелуй возле подъезда. Все внутри клокотало от ледяного ужаса, когда я спросил:

– Проводить тебя?

– Да, только собиралась тебя попросить, проводи, пожалуйста.

Ух! Продлевается счастье по меньшему расчету на целый час. Как все ладно вышло! Надежды мои кружились над головой, как стая голубей. Я заметно повеселел. А между тем в маршрутке, забитой доверху, было, как в духовке. Говорить было невозможно – слишком много придвинувшихся вплотную ушей столпилось вокруг. Да и не хотелось болтать, когда дышать нечем. Эта мука длилась почти двадцать минут. Когда вышли, она сказала:

– Ужас какой-то.

И пошли, не торопясь, к ее дому. Встретили ее знакомого, она с ним разговорилась, и я был уверен, что это непременно ее бывший любовник, так она улыбалась ему – впрочем, воображение мое было распалено, и придумать я мог что угодно. Дошли до подъезда, хотел ее поцеловать, но она упорхнула быстро, на пороге спросив:

– Ты что? Что-нибудь еще? А я думала, что-то забыла, – увидев, что я не ухожу.

По дороге на маршрутку я отправил ей смс: «Интересно, а я, вообще, мог бы тебе понравиться?» Дурацкий способ добиться объяснения. Она не ответила. Я был окончательно уничтожен. Придя домой, забился в спальню. Жизнь словно выкинула меня через порог.

* * *

Как-то медленно и ловко подкрался ко мне очередной день рождения. Гости были званы, но ждал я только ее. Если бы хватило во мне смелости духа позвать одну ее на день рождения, я бы позвал. Но струсил, испугался отказа. Назвал целую толпу из двенадцати посторонних лиц и ее, единственную. Любовь моя, разожженная холодностью последних месяцев, в течение которых она и трубки брала через раз после моих звонков, и говорила как с устаревшей вещью со мной, кипела в полную мощь. Я изощрился до того, что тщательно подобрал персонал для моего свидания – не пригласил Жору Груздева, зато завлек несколько женатых друзей, от которых точно не ждал подвоха. Тем не менее ее все-таки раздражали мои гости. От ее милой веселости осталась только скрипучая улыбка. На меня она взглядывала, как на потаенного врага. И искусно кидала в меня булавками, втыкала их в мое беззащитное сердце.

– Всех баб назвал? – спросила она на ухо, оглядев стол. – Бесстыжий!

И хоть и сказала с иронией, а кольнула глубоко. А потом одна из гостий подарила свечку, и Варя опять шепнула, не та ли эта самая, которую следовало в свое время держать, чтобы застукать меня с нею? Подарила, так сказать, в назидание. Еще ее коробили похвальные речи, в которых она разглядела беспробудную лесть, и стихи в мою честь, прочитанные нараспев конопатым другом, и разговор об отдыхе в Чехии, навеявший ей дурные воспоминания о сорвавшейся поездке в эту страну. Словом, когда гости наконец убрались и мы остались наедине, она закатила целую речь об эгоизме отдельных личностей, непомерном самолюбии и презрении к ней – той самой, которой следовало восхищаться. Говорила она на украинский лад, растягивая слова.

– Ну куда ж нам, мы люди темные, – затягивала она.

Так она заплетала кружева во фразы добрых десять минут. Терпение мое иссякало. Я предложил тост за любовь.

– Любовь… да ты знаешь, что такое любовь? Это когда не можешь без человека мига прожить, вздохнуть не можешь…

«А она, похоже, любила», – подумал я.

– Ну что, целоваться будем? – задал я бесцеремонный вопрос.

Она молчала.

Я придвинулся, обхватил ее за талию – она убрала мою руку.

– Вот этого не надо.

Так мы и сидели с ней. А я чувствовал, что какая-то невидимая ледяная стена раздалась между нами – холодная и непроницаемая. Я уже не чувствовал ее, не понимал. Телефон у нее звонил без умолку.

– Кто это тебя там разыскивает? – наконец спросил я.

Она подняла на меня глаза, чуть мутные от вина.

– Ревнуешь?

Мы доехали до ее дома. Всю дорогу она почти спала. Приехали, поцеловала меня в щеку и ушла. Как всегда, улетела от меня. Я уже привык к этому.

* * *

А что было дальше? Отрывочные встречи. Ничего не значащие. А потом как-то, после Нового года, опять понеслись вскачь мои вековечные надежды. И все оказалось просто. В город приехала сестра Вари, Геля.

Ах, Ангелина, Ангелина! Гелечка! Как вовремя ты появилась! Так и хочется поцеловать тебя в щечку! Так и готов облобызать твои милые пальчики. Надежду во мне воскресила, снова верю в лучшее! А приезд ее чем мне фартил – ведь рано ли, поздно ли, а встретимся мы все вместе и увижу я свою ненаглядную Варю! И услышу ее голос ласковый, и увижу взгляд милый! А то совсем бросила на мои звонки отзываться, и не встретить ее, я уж до того дошел, что шатаюсь по кафе и вглядываюсь через витрины, не мелькнет ли милое лицо в череде обыденных, жующих физий! Так и брожу призраком, все вечера свои провожу. А тут – Геля! Мы с ней хоть и знакомы с детства, а тут познакомились заново.

В кафе, в котором я часто коротал свои вечера, где часто лелеял надежды, сидя за столиком с одиноким кофе, я увидел тетю Валю. С ней рядом сидела блондинка в черном платье. Не угадав ее, я подошел поздороваться.

– Сержик! – весело сказала тетя Валя. – Ты совсем возмужал, малыш! А это наша Геленька, узнаешь ее?

Где тут было узнать! Взрослая девушка ослепила меня голубизной своих глаз. И хоть и была она приятная, хоть и улыбнулась мне очень добродушно, а все-таки я в первую же секунду понял, что ей океаны до ее младшей сестры, что ни капли обаяния Вари в ней нет… Однако я немедленно уселся с ними. Тетя Валя всегда очень мило меня принимала. Иногда мне даже казалось, что она и не против, если бы отношения более прочные сблизили нас с Варей. Она всегда положительно оценивала все мои занятия, чем нещадно меня удивляла. Она была обычно строга ко всем, но ко мне делала исключение. Хваля меня родным, она никогда не лукавила в своем мнении. Потому и принимала ласково, и отношения сохранила добрые, несмотря на руины отношений с моими предками. И вот теперь, в этот сладкий, такой сиропный момент, она заявляет, что у нее скоро день рождения, юбилей. Что я непременно должен прийти, чтобы разнообразить своим молодым видом общество, которое в основном будет не столь молодо. Что сестры будут чуть не единственной молодежью за столом. Что я буду обязан их развлечь… Я не возразил. Я безропотно согласился. Я был в восторге. Ведь это же встреча с Варей, из той категории встреч, на которую я уже отчаялся, встреча случайная, не спровоцированная мною, встреча равная… В общем, настроение мое клубилось и летело вверх. «Это все из-за Гели, – призналась тетя Валя. – Если бы не она, я бы не справляла с таким размахом. Посидели бы дома, но раз доча приехала, надо звать всех родных, они ее миллион лет не видели…» С какой благодарностью я глянул на Гелю!

Этот день рождения тети Вали казался мне знаком, рубежной чертой, отделяющей былое от грядущего. Я был настроен так решительно, так сметал с себя всякие сомнения, которые в изобилии налипли на меня за целый год сидения в болоте бездействия, что уже и сам законный брак, о котором я всегда помышлял с ужасом, совсем не казался мне невозможным. Даже более, он вдруг показался мне желанным и естественным, как единственный выход из ситуации. Мне мнилось, что я сделаю предложение Варе прямо за столом, в присутствии ее родственников – она будет поражена и не сможет отказать. План, надо сказать, полетел кувырком с первых же мгновений – тетя Валя, едва я ее поздравил, повела знакомить меня с гостями, и первой как раз попалась Варя. Рядом с ней судорожно сгибался, держа ее за руку, тщедушный паренек.

– А это, – объявила тетя Валя, – Гена, жених Вари!

Мои тусклые надежды мигом отдалились на безбрежное расстояние. С трудом сдерживая бешенство, которое захлестнуло меня по самое горло, я разглядывал ее избранника. И это тщедушное существо претендует на Варю, на эту чудесную девушку, на этот подарок небес? Решительно ничего достойного любви я в этом Гене не рассмотрел. Он на меня взирал до отвращения дружелюбно. К счастью, общение наше не затянулось. Всех позвали к столу. Варя со своим женихом уселась правее меня, в торце стола. Напротив меня оказалась Геля, которую я только сейчас и заметил. Она была в том же черном платье, что и давеча в кафе. Не буду скрывать, я был расстроен. Мой очередной план по полонению Вари рухнул. Суетливый жених не отходил от нее ни на мгновение. От расстройства я начал пить. Геля смотрела на меня, и мы вдруг разговорились. Она фотографировала, и всякий раз получалось, что ее фотка заставала меня за какой-нибудь едой – то я держу на вилке корейскую капусту, то кусочек колбасы, то огурец… Пил я много, и под конец вечера выпил бутылку водки целиком. Варя с женихом тихо переговаривались и смеялись. Злость так и кипела во мне. Я уже был порядочно пьян, зашел в туалет, и тут память моя помутилась. Очнувшись, я обнаружил, что ритмично бью кулаком в стену. В какой-то момент раздался хруст – пробил плитку кулаком. По руке кровь потекла, я подошел к умывальнику, стал ее смывать. При выходе столкнулся с Гелей.

– Ты чего сделал с рукой? Вот дурак! – А потом: – Любишь Варьку?

Я молчал.

– Понятно, что любишь. Да ее трудно не любить. Но не такая девушка тебе нужна.

И она поцеловала меня. Голова моя кружилась. Зачем она, к чему? Но в то же время другая мысль, совершенно бессознательно, появилась у меня. Показалось мне, что если я начну ухаживать за Гелей, то Варя непременно приревнует меня. Сейчас же она меня почти не замечала. А так она вспомнит наши былые прогулки, и кто знает, чем это закончится… Выйдя в зал, я присел на стул, и тут Варя, увидев пластырь на моей руке, озабоченно протянула:

– Ого, что это? Бандитская пуля? Страшное ранение? – И засмеялась.

Этой последней насмешки я не вынес. И только началась новая песня, пригласил Гелю, и мы танцевали очень откровенно, прямо перед Варей и ее женихом, которые восседали на стульях.

– Смотри не обижай мою сестру! Ты слышишь? Не смей ее обидеть! – крикнула мне Варя через музыку, когда мы с Гелей поцеловались.

«Ага» – внутренне возликовал я.

План явно работал.

Вечер тем временем завершался. Выпившие гости затянули песни, и я тоже пел, пристроившись к хору. Голова кружилась, пол шел ходуном. Гости разъезжались.

– Поехали с нами! – сказала мне Геля. Мы набились в такси. Варин локоть уперся мне почти в лицо – она сидела на коленях у жениха.

– Сейчас поедем к моей подруге, – говорила мне Геля. – Потусим там знатно! Она веселая.

Перспектива мне улыбалась. Ехать собирались все вместе, значит, и Варя будет. А мне больше ничего и не надо было. Только бы она светила моему взору, как ясное солнце. Остальные могут рассосаться, исчезнуть в пыль. Главное, чтобы она осталась.