Текст книги "Лев Толстой. Драма и величие любви. Опыт метафизической биографии"

1(25)

Сторгическое существо, возникшее от двух высших душ, и эденское существо, спущенное в высшую душу, в Сопутстве слиты вместе, неразлучны. И посмертная участь их совместная. Если, оставаясь в Сопутстве, эденское существо мужчины, восходя на Пути, становится Птицей Небесной и выходит из этой жизни, то и рожденное в Сопутстве сторгическое существо переходит в Эден вместе с ним и вводится в состав Эденского Дома. Таков эденский результат Сопутства. Но рождение Птицы Небесной – феноменальный эпизод в человечестве. Мало кто дотягивает на Пути и до подъема духовного рождения. Обычно путевой человек застревает где-то на третьей волне Пути. И тут в Сопутстве возможет как эденский, так и общедуховный исход. Сторгическое существо по своей природе стремится в Общую душу, эденское существо по своей природе – в Эден. Если скакун сторгического существа сам вынесет своего всадника в общедуховность, то они и окажутся вместе в Общей душе.

Что делать существу другого мира, эденскому существу, в человеческой общедушевности? Нельзя сказать, что личная духовная жизнь всегда имеет отношение только к Эдену, а общедуховная – только к Общей душе. Некоторые пласты, инстанции или личности мира Эдена связаны не только с личнодуховной стороной человека, но и его Общей душою. Эденское существо, попав в Общую душу, становится ее духом-путеводителем, заключающим в себе глубинную мистику Общей души, и, видимо, осуществляет ее связь с Эденом. Этот дух-путеводитель, обладающий некоторой властью в Общей душе, мы в книге об Общей душе назвали Саром. Ивритское «Сар» соответствует «Престолу» первого ряда христианской ангелологии, хотя Сара, скорее, следует сопоставить «Властям» второго ангельского ряда.

Сар – самостоятельное, самобытийственное, бестелесное духовное существо, заключенное в метаматериальные пределы отделенности. Сар – всечеловеческое духовное существо в составе Сына человеческого. И вместе с тем Сар – та инстанция, которая принуждает высвободившееся по смерти одного человека сторгическое образование вновь и незамедлительно становится высшей душой другого человека, прибывшей от той же Общей души, в которой работает этот Сар. В этом смысле Сар есть организатор Общей души. Без его санкции ни одно сторгическое образование не становится общедуховной стороной высшей души человека.[92]92
  В некотором смысле Сар не дает сторгическому существу работать во «втором полукруге» всеобщедуховности, жить своей внутренней жизнью, независимой от человека. Сар гоняет сторгическое существо из человека в человека, заставляет его жить исключительно наружной жизнью. Может быть, это нужно в видах эденского существа, которому необходимо взаимодействие со сторгическим существом в человеке. Сар поставляет сторгические образования эденским существам.


[Закрыть] Сар в этом смысле формирует Общую душу.

Сары структурируют создаваемое жизнедеятельностью человека всечеловеческое пространство сторгической жизненности, т. е. образуют конституционный стержень той или иной Общей души. Присутствие Саров отличает Общую душу от совместного проживания людских душ иного рода. Укоренившись в Общей душе, Сары устанавливают внутреннее направление ее развития и ее задачу в составе человечества. Они определяют особый склад Общей души, по которому она воспринимает свою грань религиозной Истины и имеет свое видение реальности. Они суть вершины и вместе корни души народа.

Сар вытруживается эденскими существами в личной духовной жизни и отсюда переносится на сторгической тяге в недра Общей души. Через Сара Общие души сообщаются с Миром Эдена и в состоянии обслуживать его. Это означает, что между Общей душою и определенными Эденскими Домами по крайней мере существует соответствие.

Человек знает (чувствует и сознает) Сара по типу общедуховности, к которому он принадлежит – по стилю принятия в себя общедушевной Истины, по характеру работы Совести в душе, по переживанию Веры и Любви, по своему идеалочувствованию, по своеобразию хода своего общедуховного развития, короче, по особости своего одухотворения в общедуховной жизни. Сар переживается духовной ответственностью за каждую минуту своей жизни, за каждую мысль, чувство, слово, поступок. Такая же ответственность за свою жизнь, но перед самими собой (перед своим эденским существом), есть и в личной духовной жизни. Но в Общей душе люди одного и того же стиля переживания духовной ответственности чувствуют друг друга «ближними по Сару». Духовно ближними в Общей душе вообще чувствуют все люди, объединенные одним и тем же образом одухотворенности общедушевной стороны внутреннего мира. Общая душа индивидуальна по набору Саров и по тому особенному, только ей присущему чувству ближнего, которое составляет основу ее интердушевного единства и которое выковывают в ней весь набор ее Саров.

Теоретически говоря, вся Общая душа и все ее Сары присутствуют в общедушевной стороне каждого человека, вовлеченного в данную Общую душу. Фактически же одни люди крайне слабо чувствуют их присутствие, а другие испытывают влияние одного какого-то Сара. Первые практически неспособны на духовную жизнь, в том числе и на жизнь общедуховную, вторые годны для общедуховной жизни, имея свой особый стиль одухотворенности – тот стиль одухотворенности, который сообщает отдельной человеческой душе определенный Сар. Всякий стиль одухотворенности в Общей душе создается Саром и определяет его лик. Люди одного и того же стиля одухотворенности составляют ареал Сара по всему человечеству.

На практике у каждой Общей души есть свои – русские, французские, еврейские, китайские – родственные стили одухотворенности. Однако людей одного и того же стиля одухотворенности можно встретить где угодно. Ареал Сара размещен не в одной Общей душе, но распространяется на другие Общие души и даже на все-общедуховное пространство Сына человеческого. Есть Сары, создающие в человечестве некоторую духовную семью, включающую в себя людей разных народов и исторических эпох, принадлежащих к разным культурам, к разным психофизиологическим типам, разным вероисповеданиям и прочее, – но объединенных общим для всех образом одухотворенности, родом рабочего укоренения во все-общедуховных сферах. Такие люди, очно не зная друг друга, сообщены через одного и того же Сара, входят в орбиту его влияния и развиваются под его влиянием.

Сар – как тип одухотворенности человека или как людская общедуховная семья – фундаментальное качество целостной души человека. Как найти, различить и определить это качество? Я думаю, что систематизировать Саров легче всего, изучив виды святости человечества – общепризнанные и малопризнанные, признанные отдельными людьми и те, которые еще ясно не обозначили себя в мире людей. Толстой свят своею святостью, в чем-то похожей, а в чем-то никак не похожей на другие виды святости. Он являет новый вид святости, указывающий на него как на потенциального носителя нового Сара русской Общей души.

Высшая душа, вынесенная из Общей души вскоре после рождения человека, – это своего рода промежуточное звено между высшим пластом Общей души и исполняющей волей человека. Таковой она может сохраниться до конца дней. Но иногда в конце второго семилетия жизни высшая душа вдруг слышит призывный эденский голос, вдохновляется этим зовом, высвобождается из-под диктата Общей души, взводится на личную духовную жизнь и оказывается двухстадийным существом, то есть существом, прошедшим своего рода утробное развитие, пережившим душевное рождение и продолжающим самостоятельную жизнь. Чтобы стать трехстадийным существом, необходимо, чтобы в высшей душе объявилось эденское существо. Большинство душевнорожденных людей, услышавших в ранней юности глас Эдена, так никогда и не узнают присутствие эденского существа в себе, не пройдут личностное рождение.

Эденское существо, оказавшееся в высшей душе человека после личностного рождения, еще плавает по ее поверхности, пытаясь сконцентрировать на себя всю личностную жизнь человека. Это – предварительный этап его жизни, еще не нацеленный на исполнение задания, которое будет им получено от Эденского Дома. Без определенного назначения эденское существо не задействуется в человеке, навигационный выбор которого должен соответствовать этому назначению. Узнать о нем эденское существо может не сразу и не вполне, во всяком случае, активно начинает готовиться к исполнению задания только после подъема Пробуждения (пробуждения к активной жизни), а приступает к исполнению после духовного рождения, когда входит в зрелый возраст и становится духовным Я.

Таким образом, весь путевой уступ «своей жизни», специально предназначенный для сторгических дел, путевой мужчина проживает тогда, когда эденское существо недостаточно активно участвует в его духовной работе. Сторгия осуществляется не эденским существом и почти без непосредственного его влияния. В сторгическом единении участвуют высшие души людей, некогда высеянные из общедуховного поля в личнодуховную сторону высшей души. Но результат сторгического взаимодействия высших душ – новое сторгическое существо – совмещается с эденским существом, образует целое с ним и в этой целостности выносится в Эден.

Исключение одно: когда эденское существо предназначено для восседания в Общей душе, получило задание стать новым Саром и способно стать им. Есть особый род Сопутства – Сопутство нового Сара, Сопутсво для зарождения нового Сара и вхождения его в Общую душу. Такое Сопутство мы назовем Сопутством Сара.

Путь к новому Сару – ход элитарной духовной жизни единичной души, нацеленной на вхождение в состав общедуховной жизни. Путь этот неизбежно разнится от нацеленного обратно в Эден Пути восхождения личной духовной жизни. Но в отличие от последнего Путь Сара проходим до конца в течение одной навигации земной жизни. Новый Сар являет себя в земной жизни редко. Никто из имеющих власть не ждет его. И не встречает. Сар поневоле посещает нас, людей, инкогнито. Кое-когда, правда, бывает иначе.

Трудно допустить, что способность к зарождению нового Сара может быть заметна у юноши уже после душевного рождения, но она может стать видимой после личностного рождения. В общедуховной жизни после личностного рождения такому человеку открывается прямая дорога стать новым Саром. Люди могут узнать нового Сара по конкретно осуществленному новому образу святости и вероисповедальности, тому образу, в котором они и чтят всякого Сара Общей души. Человек, родивший нового Сара в себе, обладает огромной духовной властью, но не потому, что сделал карьеру и добрался до вершин церковной иерархии, не по статусу в религиозной сплоченности, а потому, что он есть еще неведомое, свежее выражение мощи духовной Власти, возбуждающей людей на радостное и добровольное послушание себе в общедуховном делании. В этом послушании нет ничего от интерпсихического подчинения сильной воле другого человека. Это есть самоотреченное служение прирожденному духовному лидеру – тому, кто с очевидностью несет в себе чувство жизни Сара как такового, духовную Власть. Конечно, такой человек становится и мощным общедушевным излучателем Веры – редко когда признаваемой действующими адептами.

Другой вопрос – как понимать «выход» уже существующего в Общей душе Сара в отдельную высшую душу? В прямом смысле говорить о навигации Сара в человека вряд ли верно. Общая душа существует не в «междушевном» пространстве (и вообще не в каком-либо пространстве), а в составе внутреннего мира каждого человека, который входит своей общедушевной и общедуховной стороной в Общую душу. В каждом есть всё, что есть в наличии в Общей душе, в том числе и все ее Сары. И все же одни люди – не более чем своехарактерные, но вполне безличностные ячейки Общей души, а другие несут в себе Сара – некоторое персоналистическое начало, укорененное в Общей душе. Работающий во всей Общей душе Сар особо высвечен и сам работает в людях, которые находятся не только под воздействием Общей души, но под властью того Сара, которого они являют.

Однако: что делать Сару в человеке и зачем человек нужен ему?

Бывает, наверное, по-разному. Нас здесь интересует только тот необыкновенный случай, когда в общедуховности высшей души человека действует Сар, а в личноду-ховную ее сторону вышло в навигацию эденское существо. Такая встреча в случае противостояния их ничего хорошего эденскому существу не сулит. В борьбе Сара и эденского существа всегда побеждает Сар, имеющий возможность подавить эденское существо тогда, когда оно еще не вошло в силу. Это особый род духовной драмы человека, и мы касаться ее не будем.

Когда между Саром и эденским существом в одной душе нет противоборства, то их встреча означает то, что Общая душа активно ждет появление именно этого эденского существа – призывает его к себе. В таком случае Сар со своей общедуховной стороны пестует эденское существо в личнодуховной стороне человека. Сар тут существо родопринимающее, воспитывающее (с известной целью и в известном направлении) и, может быть, препровождающее эденское существо на его новый престол в Общей душе.

Сара можно представить «престолом» Эдена в Общей душе, предназначенным для установления в ней власти определенного Эденского Дома. Для осуществления власти Эдена Сар и идет навстречу эденскому существу в человеке. Такой Сар готов встретить эденское существо и указать ему на его личностное властное место в Общей душе. Но сам не может перевести его сюда. Для этого эденскому существу нужно сторгическое существо, порожденное в сторгическом росте, в Сопутстве Сара двух душ.

Присутствие общедуховного Сара в личнодуховной жизни персоналистически укореняет сторгическое существо. Как таковое сторгическое существо обладает своим чувством жизни и своим сознанием жизни. Теперь это чувство и сознание жизни становится чувством и сознанием Сара в сторгическом существе, его двумя крылами, осуществляющими взлет и полет этого пегаса из отдельной высшей души в Общую душу. Если сторгическая связь не того качества, которое нужно Сару, или она разорвалась, то Сар бессилен выполнять ту задачу, ради которой он вышел навстречу эденскому существу. Такого рода незримая духовная драма и произошла в жизни Льва Николаевича.

2(26)

Толстой говорил, что у него культ маменьки, которая умерла, когда ему было года два. В старости он без слез не мог говорить о ней и, гуляя каждое утро, всегда вспоминал о матери (см. 56.133), знал все любимые ее места в яснополянском парке и восстанавливал их такими, какими они были при жизни матери. «Да, да, маменька, которую я никогда не называл, еще не умея говорить. Да, она, высшее мое представление о чистой любви – но не холодной Божеской, а земной, теплой, материнской. К этой тянулась моя лучшая, уставшая душа» (55.374).

«По странной случайности не осталось ни одного ее портрета, – пишет Толстой в «Воспоминаниях» (34.345–393) – так что как реальное физическое существо я не могу себе представить ее. Я отчасти рад этому, потому что в представлении моем о ней есть только ее духовный облик, и всё, что я знаю о ней, всё прекрасно, и я думаю – не оттого только, что все, говорившие мне про мою мать, старались говорить о ней только хорошее, но потому, что действительно в ней было очень много этого хорошего».

Юная княжна Мария Волконская пережила драму, которая определила ее жизнь. Она с детства была обручена, но жених ее умер прямо перед свадьбой. Толстой полагал, что «любовь к умершему жениху, именно вследствие того, что она кончилась смертью, была той поэтической любовью, которую девушки испытывают только один раз». Замуж она вышла через 15 лет и не по любви. «Думаю, что мать любила моего отца, но больше как мужа и, главное, отца своих детей, но не была влюблена в него. Настоящие же ее любви, как я понимаю, были три или, может быть, четыре: любовь к умершему жениху, потом страстная дружба с компаньонкой француженкой… Третье сильное, едва ли не самое страстное чувство было ее любовь к старшему брату Коко… Четвертое сильное чувство, которое, может быть, было, как мне говорили тетушки, и которое я так желал, чтобы было, была любовь ко мне, заменившая любовь к Коко, во время моего рождения уже отлепившегося от матери и поступившего в мужские руки. Ей необходимо было любить не себя, и одна любовь сменялась другой.[93]93
  То же самое можно сказать и о чеховской Душечке.


[Закрыть] Таков был духовный облик моей матери в моем представлении. Она представлялась мне таким высоким, чистым, духовным существом, что часто в средний период моей жизни, во время борьбы с одолевавшими меня искушениями, я молился ее душе, прося ее помочь мне, и эта молитва всегда помогала мне».

В перечне сильных чувств матери Толстой упустил ее любовь к отцу, к князю Николаю Волконскому. Н.Н.Гусев читал ее письма и ее дневник. Вот что он сообщает:

«Весь дневник с первой страницы до последней проникнут чувством беспредельной преданности отцу и непоколебимой верой в его авторитет. Никакой розни в миросозерцании между отцом и дочерью, как мы это видим в «Войне и мире» (например в религиозных вопросах), в дневнике Марии Николаевны незаметно».

Н.Н.Гусев предполагал, что Мария Николаевна многие годы не выходила замуж из-за «нежелания оставлять старого и горячо любимого отца».[94]94
  Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии. Т. I. М., 1954. С. 45, 46. Н.С. Волконский умер в 68 лет.


[Закрыть] В жизни своей, судя по всему, она руководствовалась разумом своего отца, а не разумом Христа, как княжна Марья в «Войне и мире». Во всяком случае, в тетради ее изречений переписаны не выдержки из Нагорной проповеди, а умные фразы из модных французских сочинений. Детей своих Мария Николаевна старалась воспитывать по образцу воспитания, которое получила сама. В сравнении с княжной Марией Болконской княжна Мария Волконская, по заключению Н.Н. Гусева, «больше жила реальной, окружающей ее жизнью». И даже с некоторым знанием дела занималась хозяйством. Она была очень хорошо образованной и высоконравственной женщиной. Но была ли она такой, какой воспринимал ее Лев Николаевич? Почему мать представлялась Льву Толстому не столько земной женщиной, сколько «чистым духовным существом»? В каком значении она оставалась для него «святым идеалом» (56.134), родоначальником и покровителем его духовной жизни? Есть ли основания для такого взгляда?

Мне долгое время казалось, что Толстой так чтил старшего брата Николая потому, что в детстве он заменял ему рано умершего отца. Теперь я начинаю понимать, что в духовном образе брата Николая Толстой воочию видел мать.

«У меня осталось несколько писем ее к моему отцу и другим теткам и дневник поведения Николеньки (старшего брата), которому было 6 лет, когда она умерла, и который, я думаю, был более всех похож на нее. У них обоих было очень мне милое свойство характера, которое я предполагаю по письмам матери, но которое я знал у брата – равнодушие к суждениям людей и скромность, доходящая до того, что они старались скрыть те умственные, образовательные и нравственные преимущества, которые они имели перед другими людьми. Они как будто стыдились этих преимуществ. В брате, про которого Тургенев очень верно сказал, что у него не было тех недостатков, которые нужны для того, чтобы быть большим писателем, – я хорошо знал это. Ту же черту я замечаю в письмах матери. Она, очевидно, духовно была выше отца и его семьи, за исключением нечто Татьяны Александровны Ергольской, с которой я прожил половину своей жизни и которая была замечательная по нравственным качествам женщина. Кроме того, у обоих была еще другая черта, обусловливающая, я думаю, и их равнодушие к суждению людей, – это то, что они никогда, именно никогда никого, – это я уже верно знаю про брата, с которым прожил половину жизни, – никогда никого не осуждали. Наиболее резкое выражение отрицательного отношения к человеку выражалось у брата тонким, добродушным юмором и такою же улыбкой. То же самое я вижу по письмам моей матери и слышал от тех, которые знали ее.

В житиях Дмитрия Ростовского есть одно, которое меня всегда очень трогало – это коротенькое житие одного монаха, имевшего, заведомо всей братии, много недостатков и, несмотря на то, явившегося в сновидении старцу среди святых в самом лучшем месте рая. Удивленный старец спросил: чем заслужил этот невоздержанный во многом монах такую награду? Ему отвечали: «Он никогда не осудил никого». Если бы были такие награды, я думаю, что мой брат[95]95
  «Помню раз, – рассказывает Толстой, – как очень глупый и нехороший человек, адъютант губернатора, охотившийся с ним вместе, при мне подсмеивался над ним, и как брат, глядя на меня, добродушно улыбался, очевидно находя в этом большое удовольствие».


[Закрыть] и моя мать получили бы их. Еще третья черта, выделявшая мать из ее среды, была правдивость и простота ее тона в письмах…»

Николай Николаевич был всего на 5 лет старше Льва и на 4 года Дмитрия, но младшие братья в первой молодости обращались к нему на «вы». «Он был удивительный мальчик и потом удивительный человек», – вспоминает в старости Толстой и продолжает: – Так вот он-то, когда нам с братьями было – мне 5, Митиньке 6, Сереже 7 лет, объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями. (Вероятно, это были Моравские братья, о которых он слышал или читал, но на нашем языке это были муравейные братья)».

Эти глубокие «сказки» Николай рассказывал братьям, когда ему самому было лет девять. Не слишком ли рано для столь яркого переживания идеала братства людей? И сам ли он их придумал или мать года два назад так умело приспособила их к детскому восприятию, специально переименовав моравских братьев в «муравейных»? Это так похоже на «сказочницу»[96]96
  В «Воспоминаниях» Толстого: «Про нее рассказывали, что когда она на балах начинала рассказывать сказки, то барышни, заслушавшись ею, не ходили танцевать». «Сверстницы ее рассказывали мне, что она была большая мастерица рассказывать завлекательные сказки, выдумывая их по мере рассказа». То же Толстой рассказывал про брата Николая.


[Закрыть] Марию Николаевну.

«Расскажу только про одно душевное состояние, – продолжает Толстой вспоминать о брате, – которое я испытал несколько раз в первом детстве и которое, я думаю, было важно, важнее многих и многих чувств, испытанных после. Важно оно было потому, что это состояние было первым опытом любви, не любви к кому-нибудь, а любви к любви, любви к Богу, чувство, которое я впоследствии только редко испытывал; редко, но все-таки испытывал, благодаря тому, я думаю, что след этот был проложен в первом детстве. Выражалось это чувство вот как: Мы, в особенности я с Митинькой и девочками, садились под стулья как можно теснее друг к другу. Стулья эти завешивали платками, загораживали подушками и говорили, что мы муравейные братья, и при этом испытывали особенную нежность друг к другу. Иногда эта нежность переходила в ласку, гладить друг друга, прижиматься друг к другу. Но это было редко. И мы сами чувствовали, что это не то, и тотчас же останавливались. Быть муравейными братьями, как мы называли это… значило только завеситься от всех, отделиться от всех и всего и любить друг друга. Иногда мы под стульями разговаривали о том, что и кого кто любит, что нужно для счастья, как мы будем жить и всех любить… Мы называли это игрой, а между тем всё на свете игра, кроме этого ‹…› Идеал муравейных братьев, льнущих любовно друг к другу, только не под двумя креслами, завешенными платками, а под всем небесным сводом всех людей мира, остался для меня тот же. И как я тогда верил, что есть та зеленая палочка, на которой написано то, что должно уничтожить всё зло в людях и дать им великое благо, так я верю и теперь, что есть эта истина и что будет она открыта людям и даст им то, что она обещает».

«Муравейное братство было открыто нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы, эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зеленой палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа, в том месте, в котором я, так как надо же где-нибудь зарыть мой труп, просил в память Николеньки закопать меня».

Истории с «муравейными братьями» и «зеленой палочкой» в сознании Толстого остались навсегда и навсегда совместились с духовным обликом брата. Впечатление такое, что Николай Николаевич принес брату Льву его Веру и тот был до конца дней благодарен ему за это.

Нет сомнений, что духовный облик матери унаследовал и внешне очень на нее похожий сын Николай Николаевич. Так считал Толстой, так можно понять и по другим источникам.[97]97
  И по воспоминаниям прислуживавшей ей девушки, она «со всеми жила не как барыня, а как равный тебе по существу человек».


[Закрыть] Их духовный облик много раз воспроизводился Толстым, от капитана Хлопова («Набег»), солдата Бондарчика («Как умирают русские солдаты»), ямщика в «Три смерти» и до капитана Тушина, Каратаева и Кутузова.

В силу тенденции душевного наследования, о которой мы будем говорить ниже, Мария Николаевна Толстая передала детям – Николаю и Льву[98]98
  По фотографиям видно большое сходство Николая и Льва между собой и с матерью и Сергея и Дмитрия с отцом.


[Закрыть] – свойство духовного притяжения к тому Сару русской Общей души, в поле тяготения которого жила она сама. Николай Толстой в полноте являл этого Сара в себе. Лев Толстой по большей части вдохновлялся им. И это его вдохновение материнской общедуховностью пришло в него не непосредственно от матери, а через брата Николая.

Сар укоренен в Общей душе, существует в глубинах ее и сам не часто выходит наружу, являет себя в людях. Сар создает определенный стиль общедуховности и образ одухотворенности в Общей душе. Это не совсем одно и то же. Создаваемый Саром стиль одухотворенности широко распространен в Общей душе; к нему более или менее принадлежат многие люди, составляющие ареал Сара. Образ же одухотворенности Сара не создается, а наличествует; и проявляется некоторыми редкими людьми. Среди этих последних есть такие, которые являют полное и мощнейшее олицетворение одухотворенности Сара. Сар словно вселяется в такого человека, вполне выражает себя через него.

Старший брат Льва Николаевича граф Николай Николаевич Толстой ярко воплощал один из образов одухотворенности русской Общей души и жил в соответствии с ним. Сара брата Николая Лев Николаевич переживал духом скромности, «простоты и правды». Он сам принадлежал к ареалу этого Сара, был причастен его стилю одухотворенности, любил и ценил, когда встречал его в людях, проникновенно живописал их, но сам далеко не всегда чувствовал действие этого Сара в себе, хотя и пытался следовать ему в жизни. Сар Марии Николаевны и брата Николая был для Льва Николаевича центром общедуховного притяжения, к которому определенно сдвигалась его внутренняя жизнь.

В черновиках «Войны и мира» артиллерийский штабс-капитан Тушин богат («у него была тысяча с лишним душ вместе с двумя братьями»), европейски воспитан французом гувернером, высокообразован и «находился в несравненно высшем общественном положении, чем большинство офицеров и пехотных и артиллерийских, среди которых он жил». Однако, добавляет автор, «он незаметно для себя так скрывал это превосходство, что не только не возбуждал зависти, но находился со всеми в самых товарищеских отношениях». Офицеры часто приходили к нему за помощью, советом, с вопросом, а то и просто «поесть и выпить». Это черты Николая Толстого, который тоже «со всеми был одинаков, с полковниками и юнкерами». И не потому, что умел ясно «отличать действительную сущность от ее эфемерной оболочки» и оттого «с одинаковой иронией смотрел и на высший и на низший слой кавказской жизни», как представлялось Фету,[99]99
  Фет А. Мои воспоминания. Ч. 1. М., 1890. С. 217.


[Закрыть] а потому, что его Сар не допускал иного отношения к людям. Он побуждал Николая Николаевича жить в слитности с окружающими людьми, не выказывая при этом никакой специальной деятельности «на благо народа» (вернее, своих крепостных крестьян, как по молодости одно время старались его братья Дмитрий и Лев). Душа Николая Николаевича не нуждалась в подтверждениях внешней деятельностью.

В отличие от брата Льва, Николай Николаевич не чувствовал в себе высокого предназначения, не искал, в чем оно, не ожидал много от себя и не ставил себе целей в жизни. На Кавказе Льва Николаевича стало раздражать не только то, что Николай Николаевич много играл в карты, постоянно участвовал в офицерских попойках, не проявлял разборчивости в выборе друзей, но и не имел потребности в разумной и полезной деятельности и жил в праздности. «В нем страннее всего то, что большой ум и доброе сердце не произвели ничего доброго. Недостает какой-то связи между двумя этими качествами», – записал Толстой 13 ноября 1851 года в Дневнике.[100]100
  Где причина этого отсутствия связи между разумом и сердцем Николая Николаевича? Трудно не предположить в столь значительном человеке личную духовную жизнь. Но явных признаков ее работы в Николае Николаевиче не было видно. Эденское существо в нем словно лишено волевых свойств, необходимых для его самоосуществления в каком-либо роде.


[Закрыть]

В самом стремлении взлететь (духом ли, гением ли) Николай Николаевичу виделось что-то претензионное, что-то не показанное его внутреннему миру, ему чуждое. Он душевно отодвинулся от младшего брата как раз тогда, когда Лев Николаевич начал реализовывать то, что в нем было заложено, – когда опубликовал «Детство» и эта повесть стала пользоваться успехом в обществе. Сама по себе активность самореализации в родном брате была настолько далека от Николая Николаевича, что Лев Николаевич счел даже, что он разлюбил его. «Николенька очень огорчает; он не любит и не понимает меня», – пишет Толстой в Дневнике. Через год между братьями наступило охлаждение.[101]101
  Кстати, такое же охлаждение Толстой почувствовал не только в брате, но и в сестре Маше. «Холодность ко мне моих родных мучает меня» (Запись в Дневнике от 18 июля 1853 года).


[Закрыть] В полной мере прежние отношения между ними восстановились незадолго перед смертью Николая Толстого. Бюст его Лев Николаевич всегда держал в своем яснополянском кабинете.

Николай Николаевич Толстой – человек общедуховной жизни. Он воочию являл в себе того Сара, который брат Лев лишь чувствовал в себе. И все же они были общедуховно чрезвычайно близкими людьми. Нельзя сказать, что Сар брата Николая бездействовал в душе брата Льва. Он, во-первых, определял общедуховные ценности Льва Толстого, служил мерилом этих ценностей и, во-вторых, накрепко привязывал его к русской Общей душе, заставлял его в своей внутренней работе и внешней деятельности делать крен из личной духовной и душевной жизни в жизнь общедушевную и общедуховную. Тот Сар, который определял духовную жизнь Николая Николаевича, был представлен в общедуховном строе высшей души Льва Николаевича и ждал нового Сара.